Кулиев К.
Так растет и дерево.
М. «Современник». 1975. 463с.
А ПАРУС ВСЕ БЕЛЕЕТ...
1
Творчество всякого великого художника — это не только наиболее достоверное отражение его собственного душевного мира и чаяний современников, в нем не только резко выраженный облик эпохи. Оно также остается и завещанием будущим поколениям, как бы эмоциональным кодексом человеческой души, документом, который не тускнеет и столетиями продолжает вызывать большой интерес, волнуя сердца и воображение людей. Лермонтов — одно из удивительных явлений в литературе. Он погиб, не дожив до двадцати семи лет, но создал такие шедевры, которые дали ему право войти в пантеон великих писателей.
«Парус» и «Тамань» удивляли Чехова через десятилетия после смерти их автора. Вот что об этом сказано в воспоминаниях Бунина о Чехове: «Как восторженно говорил он о лермонтовском «Парусе»! — Это стоит всего Б. и Урениуса со всеми их потрохами»,— сказал он однажды. И дальше Бунин свидетельствует: «Он горячо любил литературу, и говорить о писателях, восхищаться Мопассаном, Флобером или Толстым было для него наслаждением. Особенно часто он с восторгом говорил именно о них да еще о «Тамани» Лермонтова.
— Не могу понять,— говорил он,— как мог он, будучи мальчиком, сделать это! Вот бы написать такую вещь да еще водевиль хороший, тогда бы и умереть можно!..»
Какого совершенства и естественности должно было достичь произведение, чтобы удивить Чехова! Ведь мудрая тонкость его вкуса ни с чем не сравнима. Однако факт остается фактом. Именно до такого художественного совершенства сумел подняться юноша Лермонтов. Удивительно! А как хорошо, что гигант мировой литературы Лев Толстой признавался, что его эпопея «Война и мир» выросла из лермонтовского «Бородина»!
Я позволил себе назвать творчество великих художников завещанием будущим поколениям. Что это значит? В чем суть завещания будущему таких поэтов, как Лермонтов? Прежде всего в том, что их творчество служило передовым идеям своего времени, добру, справедливости, свободе и борьбе за радость людей. А это всегда остается главной миссией поэта. Разве Пушкин завещал не то же самое поэтам в своем знаменитом «Памятнике»? Стихотворцы, изменявшие этому завету, изменяли самой сути искусства. И не их уделом было долголетие. Его не могут принести одни только красивые рифмы, хотя хорошая рифма — большое дело в поэзии. А все же сам кинжал важнее ножен, но и ножны должны быть под стать клинку. Звонких рифм у Бенедиктова, например, мне думается, было не меньше, чем у Лермонтова. А разве хоть в какой-нибудь мере можно равнять эти два явления в русской литературе, хотя за Бенедиктовым тоже надо признавать право на существование и место в родной поэзии. Не вредно вспомнить и то, что среди его современников находились люди, считавшие Бенедиктова выше самого Пушкина. Так тоже бывает.
У Лермонтова мы найдем всякие рифмы. Даже в его шедеврах встретим не очень изысканные созвучия. А кто думает об этом, читая его? В первой же строфе стихотворения «Выхожу один я на дорогу...» находим рифму «блестит — говорит». Мне кажется, что ее нельзя считать самой хорошей. Но что это по сравнению с бесподобной глубиной и красотой всей вещи? Это одно из самых изумительных созданий всей мировой лирики, такая совершенная вещь, что в тот час, когда в предгорьях Кавказа рождалась она, должно быть, «и месяц, и звезды, и тучи толпой внимали той песне святой!» Невозможно отказать себе в удовольствии прочесть снова это чудо:
Эти стихи так дороги мне не только потому, что они родились вблизи родных мне вершин и блестит в них кремнистая горная дорога, по которой, может быть, проходил мой отец и прохожу сегодня я сам, глядя на облака, проплывающие над ней. Лермонтовский шедевр полон лунного света и человеческой боли, света вечности и порыва к свободе. Невыразимы и необъяснимы глубина раздумий и обаяние, пронзившие эти великие стихи! Строка «и звезда с звездою говорит», полагаю, явилась одним из самых замечательных открытий в мировой лирике. Поэзия живет подобными открытиями, а не мишурой, не красивыми словами и не пустозвонными фразами. Когда читаешь эти стихи, как-то даже становится больно за тех, кто не знает русского языка и не может прочесть их в оригинале, появляется горячее желание, чтобы все люди читали такое чудо в подлиннике. Мы знаем: ни один перевод не в силах передать красоту и обаяние его оригинала.
Находились люди, которые считали это лермонтовское чудо пессимистичным произведением, умники, которые утверждали, что поэт в нем отказывается от активной деятельности и от жизни. Подобные авторы обычно пытаются лезть в учителя к тем великим художникам, которые стали учителями человечества. Как можно заниматься литературой и не понимать, что в приведенном выше шедевре Лермонтова томится плененная душа одного из самых вольнолюбивых художников, что в этих стихах живет дух протеста, желание вырваться на волю. И потому так много в них боли и тоски. Эти чувства у больших художников обычно выражаются не риторическими восклицаниями.
Необыкновенная поэзия Лермонтова — это его завещание потомкам. Он завещал людям не сгибать спины перед бенкендорфами, служил лучшим человеческим идеалам, воплотил их в нестареющие художественные произведения. Он спутник и соратник многих поколений в их борьбе за лучшую жизнь. Лермонтов, как и Пушкин, Бетховен, Гете, был с нами и в нашей смертельной битве против фашизма.
2
Сегодня снова хочется вспомнить о том, что Лермонтов вошел в сердца соотечественников в дни национального траура своей родины — в дни гибели Пушкина, когда скорбели все передовые люди России, лишившиеся своего первого поэта, национального гения. Имя Лермонтова засверкало неожиданно, как молния, оно ворвалось в дома скорбящей страны так же внезапно, как ливень врывается в притихшие дворы. Мы знаем, каким событием стали сразу же стихи «На смерть поэта». Их автор потряс друзей Пушкина и привел в замешательство его врагов, вызвал ненависть всех тех, кто направлял на Пушкина дуло дантесовского пистолета. Враги его учителя стали врагами Лермонтова. Смелая борьба русской поэзии с душителями всего светлого и мучителями угнетенной родины и народа продолжалась. После гибели Лермонтова эстафета перешла к Белинскому, Некрасову, Чернышевскому, Добролюбову и другим бесстрашным деятелям родной литературы. Как бы трудно ни приходилось, все равно в исторической перспективе победа осталась за великой русской литературой.
Как удивительно, что гвардейский офицер, юноша бросил в лицо царя и его окружения такие действительно железные стихи, полные гнева, угроз и бесстрашия:
Редко какой поэт бросал в лицо тиранического строя стихи такой силы и откровенности, редко вызывали стихи в обществе такое волнение и тревогу, как это сделало стихотворение Лермонтова. Оно прозвучало не только голосом гнева и скорби, но и возмездия. Ясно было, что такой поэт мог появиться в России только после смелого и трагического восстания декабристов. И, конечно, царь и его окружение, пославшие в Пушкина пулю проходимца, стали думать о другой пуле. Она уже отливалась и через пять лет пробила сердце второго великого поэта России, и он в горах Кавказа навсегда закрыл свои прозорливые и прекрасные глаза, похожие на небо его родины.
А знал ли сам молодой поэт, на что идет и какая трагическая участь вслед за Пушкиным может его ждать? Конечно. Иначе он не был бы Лермонтовым, так рано постигшим жизнь и так хорошо понявшим действительность, которая его окружала. Это доказано всей дальнейшей его короткой жизнью и могучим творчеством, тем, что он не сделал до конца дней ни одного шага назад, оставаясь верным себе и своему призванию, своей миссии наследника Пушкина, имя и честь которого так небывало смело защищал в дни его гибели. Он был из породы великих художников-героев. Жил, не сдаваясь, и умер, не сдаваясь. Когда передовые люди страны узнали стихотворение «На смерть поэта», они сразу же поняли, что пришел новый большой поэт. Но это также поняли царь и его окружение. Казалось, что Лермонтов появился как обвал.
Между юностью Пушкина и юностью Лермонтова легла Сенатская площадь 14 декабря, встала виселица с задушенными петлей декабристами, с багровым от крови снегом на улицах Петербурга, с горестной дорогой в Сибирь и муками оставленных в живых повстанцев. Атмосфера эпохи подготовила появление стихов Лермонтова, и они не замедлили появиться. Лермонтов знал, на что шел. И тут возникает важнейший вопрос — о смелости и бесстрашии художника. Вспомним Александра Блока, так любившего Лермонтова: «И вечный бой! Покой нам только снится сквозь кровь и пыль...» Значит, жизнь — это непрестанный бой, борьба между добром и злом. Только в каждую эпоху зло имеет конкретных носителей. Вечный бой! И в этом вечном бою художнику порой бесстрашие необходимо так же, как и талант. Это потому, что он становится выразителем чаяний и стремлений угнетенного большинства, рупором народной свободы, в нем, как в лучшем их выразителе, сосредотачиваются лучшие качества и свойства передовых людей. Ему приходится бросаться в бой, забывая об опасности, о страхе гибели. Иначе он не был бы верен своему назначению.
Бесстрашие и совесть. Вот чем были вооружены великие художники всех трудных эпох от Данте до Ромена Роллана, когда надо было заступаться за народ, за униженного человека, защищать их от произвола, бороться за их права. Но как это трудно, какой дорогой ценой приходится платить! Пушкин и Лермонтов были из этой фаланги бесстрашных художников. И они заплатили жизнью за свою совесть и смелость, как защитники и поборники свободы родного народа, мечтавшие о процветании отечества. Конечно, такое доступно далеко не каждому и не всегда. Горький опыт искусства слишком велик! Не всем, кто именовал себя поэтом, работал в литературе и процветал, нужна была совесть, не говоря уже о лермонтовском бесстрашии. Нам известно, что такие литераторы, например, как Булгарин, пытались унизить литературу, занимались клеветой на крупнейших писателей, предавали их Третьему отделению Бенкендорфа. Но они перед великой русской литературой — лишь пыль, занесенная башмаками в тот прекрасный дом, который воздвигали такие бессмертные строители, как Пушкин и Лермонтов.
Не все таланты — Бетховены и Толстые. Литература и искусство многообразны, как и сама жизнь. Лермонтов в своем стихотворении «Поэт» обращался именно к художнику, у которого большое мужество. Мне хочется привести две строфы из этой вещи. В них заключены редкая энергия и мужественная сила:
И об авторе таких стихов могли писать как о разочаровавшемся в жизни меланхолике! Какой вздор! Ему был противен жандармский порядок государства, в котором он жил, а не жизнь в подлинном ее понимании, он не отрицал и не мог отрицать смысл самой жизни. Ему было дорого все лучшее и светлое в жизни. Он ненавидел гнет и неволю, а не жизнь вообще. Главной чертой Лермонтова — человека и поэта — было бесстрашие, а не разочарование в жизни. Не отказом от жизни порождено стихотворение «На смерть поэта». Оно родилось в бою за жизнь, в борьбе против ее врагов. Кто потерял веру в жизнь, тот не борется и не сражается за нее, а существует, махнув рукой на все. Поэзия же Лермонтова — это мятеж против душителей жизни и всего живого, всего прекрасного. Отсюда и боль, чувство одиночества, тоска и горечь, которые естественным образом стали мотивами его творчества. За жизнь больно только тем, кто ее любит.
3
Когда императору Францу Иосифу сказали, что Бетховен — гений и его стоит поддержать, тот ответил весьма лаконично: «Мне нужны не гении, а верноподданные!» Справедливости ради надо отметить, что было сказано по-своему хорошо, сказано за всех императоров. Точно такими же словами мог бы сказать о своих великих поэтах и русский император. Лучше не определишь отношение деспотов к художникам. Лермонтов был гений. А царь нуждался только в верноподданных. И они стали врагами. Лермонтов явился одним из тех, кто мешал царю спокойно жить. Тот хорошо помнил Сенатскую площадь четырнадцатого декабря. И вдруг офицер из его гвардии осмелился бросить ему в лицо «железный стих, облитый горечью и злостью!..» Смелость — вещь дорогостоящая. Но поэт продолжал свое дело. Он совсем не думал смириться, сдаться, быть покорным сочинителем, пишущим ради забавы светской черни. Вспомним, что говорит его мятежный Демон, осмелившийся восстать против небесного владыки и за это изгнанный из рая:
— конкретные казни, декабристов в частности. Горчайшими словами своего Демона он пригвоздил к позорному столбу режим, при котором процветали Нессельроде и бенкендорфы. Эти слова были прямым продолжением строф «На смерть поэта». Мир голубых мундиров не мог ему простить. Ему нужно было не величие русской поэзии и мысли, а власть и собственные блага.
Был арест. Была ссылка. Далекие ухабистые дороги. Пули горцев. Белизна снега на Казбеке и чернота боли. Гибель товарищей. «Иных уж нет, а те далече...» Но Лермонтов мужал. Железный стих становился все более зрелым и гибким. Наследник Пушкина оставался верен своему призванию и назначению. И говорили не только звезда со звездою на синем небе над белизною Кавказских гор, но и царь — с жандармами. Зловещая жандармская тень ложилась на лермонтовскую дорогу всюду. Появление в Пятигорске подполковника в голубом мундире Кушинникова в последние дни поэта было продолжением все той же длинной тени.
Какие это горькие слова! Сказав их своей родине, ссыльный поэт уезжал на Кавказ. А ведь в родной стране, к которой он на прощание обратился так горько, поэт любил и народ, и многое. Так замечательно он писал об этом:
Не только эти, но и другие горчайшие слова были вырваны из сердца горячей любовью к своей милой и измученной отчизне, только любовью, потому что он хотел ее видеть свободной и цветущей. Это было выражением огромного и горестного томления, выражением желания высших благ родному народу—свободы, просвещения и процветания.
и казенных слов. И все гуще ложилась на его дорогу тень жандарма. Звезду поэта все плотнее обступали тучи. Он писал, что, может быть, скроется за хребтами Кавказа. И в то же время, конечно, знал, что это невозможно. Да и едва ли сам этого хотел. Это тоже было выражением горечи и боли, протестом и желанием вырваться на волю. И на Кавказе не только сияли любимые им вершины, но свистели пули, лилась кровь, жестокость правила свой неправый суд.
А он любил родную Россию и свой Кавказ. Его зоркие глаза видели не только красоту гор, пленивших его с детства, но и никому не нужную гибель людей — русских и горцев, видел золу сгоревших аулов. Он знал, что пепел сожженного жилья всюду одинаково печально остывает и одинаково горько пахнет. Покоя не было. Его мятежный Парус продолжал свой путь по морю жизни. Покоя не было. Лермонтов горестно размышлял в пути, «спеша на север издалека», вверял свою боль и сомнения Казбеку.
4
Когда я размышляю о Лермонтове, меня волнует еще один вопрос. Легенда о тяжелом, мрачном и даже вздорном характере поэта — довольно распространенная. Если она волнует меня и сегодня — значит, она все еще живуча. Мне не раз приходилось сталкиваться и в наши дни с людьми, серьезно утверждающими, что Лермонтов был себялюбцем, невыносимым в отношениях с товарищами, чуть ли не вздорным хвастуном, мол, это и было причиной его гибели. Так думать о создателе великих произведений, гениальном поэте! Какая слепота, какой мещанский вздор и глупость! Так рассуждать — значит совсем не уметь читать Лермонтова и совершенно не понимать его. А людей, упорно придерживающихся этого ложного мнения, мне приходилось встречать и среди литераторов, даже литературоведов.
Сначала эту жалкую легенду придумали враги поэта, его убийцы, а потом люди, не умеющие выяснить из произведений писателя его характер, простодушно поверили в нелепые россказни. Неужели возможно допустить, что произведения, второе столетие удивляющие не одно поколение читателей и крупнейших писателей России, шедевры, полные не только художественной прелести, но и несравненного благородства, могли быть созданы вздорным и мрачным человеком, влюбленным только в себя? Неужели такой человек мог написать вещи, вызывавшие восхищение Льва Толстого и Чехова? Нет, это вздор! Лермонтов — не Грушницкий, не Мартынов, а гениальный поэт. Он был влюблен не в себя, а во все прекраснее на свете — от поэзии Пушкина и говорящих между собой звезд на южном небе, белеющих на холме русских березок и до удививших его еще ребенком белых вершин Кавказа.
Самовлюбленный вздорный молодой человек никак не мог бы написать и великое стихотворение «На смерть поэта», об огромном горе своей Родины — он был бы занят только собой, ему не было бы дела до гибели национального гения родной страны. Да и вообще до страданий и бед людей ему не было бы дела. А таких светских шалопаев имелось немало в тогдашней России. Их Лермонтов видел вокруг себя каждый день. Они-то и пытались приписать великому поэту свои собственные черты и качества. Лермонтов в Пятигорске с друзьями отплясывал мазурку над знаменитым Провалом, любил веселые проказы, забавы, дружеские пирушки. Какой же он мрачный человек? Он, создавший неувядающие образы простых людей — скромного доктора Вернера, милого горского мальчика Азамата, доброго Максима Максимыча, пленительной горянки Бэлы, рассказавший историю страданий Мцыри,— не мог быть ни мрачным себялюбцем, ни вздорным ненавистником людей. Вся эта чушь придумана теми, кому непонятен или ненавистен талант. Не мог быть невыносимым для настоящих людей или друзей поэт, так полюбивший ссыльного декабриста Одоевского, с которым он встречался на Кавказе, а когда тот умер, написал его памяти чудесное стихотворение — одно из лучших создании русской лирики. Давайте снова вчитаемся в эти изумительные строки, полные преданной любви и уважения к памяти поэта-декабриста, который когда-то был блестящим гвардейским офицером, после же разгрома восстания декабристов прошел тюрьму, сибирскую каторгу и умер ссыльным солдатом от лихорадки на Кавказе. Прочитав это стихотворение, Мы убедимся, что Лермонтов умел любить тех, кто был достоин его любви и уважения:
Так начинается этот шедевр, в котором мысли, образы, каждое слово и тон стиха полны невыразимой любви и уважения к другу, огромного обаяния и прелести. Приведем еще одну строфу:
Нет сомнения в том, что это одно из самых замечательных человечных раздумий, когда-либо адресованных поэтом памяти товарища. Я не знаю стихов, в которых любовь и уважение к так много перенесшему другу были бы выражены с большим благородством и сердечностью. А какое было бы дело равнодушному ко воем себялюбцу до страданий и смерти ссыльного солдата. Нет, самовлюбленные гордецы не могут написать таких стихов, хоть озолоти их!
А с какой искренней простотой и любовью написал Лермонтов о простых крестьянах.
Как хорошо! О самых обыкновенных вещах, связанных с жизнью крестьян, Лермонтов написал гениальные стихи самыми обычными словами. Действительно, какой простоты, точности слова и изображения, какой естественности достиг он в своих поздних вещах. Мне бы хотелось особое внимание в приведенном отрывке из стихотворения «Родина» обратить на две первые строчки. «С отрадой, многим незнакомой, я вижу полное гумно...» Тем, кто называл поэта вздорным себялюбцем, как раз ни в коей мере не была знакома радость видеть те простые картины русской народной жизни, которыми так дорожил Лермонтов и которые так сильно изобразил.
Разве не Лермонтов так нежно любил М. Щербатову? Как много сердечности вложено в стихотворение, обращенное к этой прекрасной женщине. Помните: «На светские цепи...»? Если даже взять одну только последнюю строфу, и то увидим, какой серьезный и обаятельный образ женщины создал поэт:
Нет, такие стихи вызываются и рождаются только любовью. А «Казачья колыбельная песня» или «Мне грустно, потому что я тебя люблю...» с их глубочайшей человеческой нежностью? Пришлось бы сделать слишком длинный список! Нет, Лермонтов не отворачивался от настоящих людей и был не мрачным меланхоликом, а великим трагическим поэтом, которому каждый раз обжигало душу человеческое горе. Другое дело, что он был исключительно требователен к жизни и людям, смотрел на все с высоты гениального дарования. Иные путали и путают чувство собственного достоинства с самовлюбленностью и чванством. Лермонтову в высшей степени было присуще первое из этих человеческих качеств. Он хорошо знал, с кем ему быть добрым, а с кем — злым. Да, конечно, с жандармским генералом он не обнимался. Предпочитал сосланного декабриста Одоевского. И ангелом, разумеется, Лермонтов не был. И я далек от мысли превращать его в икону. Это тоже было бы искажением его реального облика. Он был человеком высокого ума, чести и благородства.
Мы знаем, что люди, подобные тем, которые называли Лермонтова вздорным себялюбцем, нарекли сумасшедшим Чаадаева — одного из умнейших людей России.
5
Ведя свой разговор о художественной мощи поэзии Лермонтова, мне хочется остановиться на его «Валерике». Эта вещь удивительна для меня во многих отношениях. Мне кажется, что до этого ни в России, ни во всем мире ни один поэт не писал о войне так просто и с такой беспощадной правдой, с таким полным отсутствием парадности, я бы сказал — с народных позиций. С другой стороны — офицер армии, воевавшей с горцами, выразил к ним свое большое уважение и сочувствие. В этих стихах так поразительно художественное совершенство наряду с небывалой в поэзии о войне глубиной содержания, удивительны точность стиха и образов, мудрая сдержанность интонации, суровая самостоятельность мысли. Нет ничего лишнего. Все пережито, выношено, взвешено и скупо. Вот как говорит Лермонтов о горцах, против которых ему велено было воевать:
Бытовые реалистические детали, точно замеченные и верно закрепленные. Сама жизнь, сама природа. Все скупо и просто. Вот так — русский поэт и офицер ввел навсегда в поэзию своих «противников» с их худыми рукавами и гортанным разговором. Как это замечательно! Не только талантом, но и каким умом надо было обладать, каким прозорливым человеком надо было быть, чтобы подняться до такой высоты объективности и понять этих горских крестьян, сражавшихся и отдававших свои жизни за землю отцов! А вот строки еще более высокого общечеловеческого содержания, тоже удивительные и по содержанию и по форме:
Такой в нем жесткий и суровый реализм. Вот куда вела Лермонтова его так рано оборвавшаяся дорога. Можно не сомневаться в том, что эти стихи проложили путь к реализму русской литературы, стали большой школой для будущих ее крупнейших мастеров. Каждый раз, возвращаясь к таким созданиям Лермонтова, думаешь: какой кровавый удар нанес пустой и вздорный Мартынов России и ее культуре! Кроме прочего, он ведь убил человека, который в роковую минуту выстрелил не в противника, а в воздух! Это подтверждено участниками и свидетелями отвратительной дуэли. Говорят, что генерал Ермолов, узнав о гибели Лермонтова, сказал: «Жаль, что меня уже нет там, я бы удвоил кровь!»
Подумать только! В течение каких-нибудь четырех лет были убиты два великих поэта России! Чему удивляться, если царь мог о Лермонтове сказать самые нечеловеческие слова: «Собаке — собачья смерть!» Это не выдумка литераторов, это подтверждено современниками самого Николая и даже людьми близко к нему стоявшими. Но быть убитым — не значит быть побежденным. Великий поэт остался любимцем своей Родины, а его врагов и убийц заклеймил родной народ. Борьба с гениальным художником бесполезна: его невозможно победить — жизнь и история всегда на его стороне. Бетховена, например не могли бы сокрушить все монархи мира, если бы они даже в небывалом для них единстве вступили с ним в бой. Гениальный художник — вечный победитель. Он творит жизнь. Гений подобен горе и морю.
Давно я обнаружил для себя, что Пушкин еще пользовался архаизмами, его поэтика допускала это. У Лермонтова же нет ничего подобного. Такое суждение, разумеется, нисколько не ущемляет величайшего из русских поэтов — учителя Лермонтова. У автора «Героя нашего времени» была своя поэтика, идущая от Пушкина, но уже своя. Паруса его поэзии наполнял воздух другой эпохи. Он был другим — более горьким, более трагическим художником. У Пушкина мы не раз встретим рифму «радость — младость», у Лермонтова нет ее. Или такое упоение радостью, как пушкинское «шипенье пенистых бокалов и пунша пламень голубой», тоже невозможно для него. Лермонтов продолжал Пушкина, не повторяя его, открывая новые горизонты для родной поэзии. Такими только и бывают истинные ученики. Иначе Лермонтов не стал бы великим поэтом. И странно, когда задают вопрос: «Кто лучше — Пушкин или Лермонтов?» Это все равно, что спросить: «Какая лучше гора — Эльбрус или Казбек?»
Грандиозен мир лермонтовской поэзии — многоцветный, многоголосый и прекрасный, как горы. Мы, счастливые обладатели этих бесценных сокровищ, всю жизнь радуемся глубине и чарующей музыке лирики Лермонтова, ее краскам, звукам, мыслям, эмоции и живописи. Можно было бы изучить русский язык только для того, чтобы читать волшебные лермонтовские создания.
И тогда мой поступок был бы оправдан и я осчастливил бы себя. Вся будущая красота и волшебство поэзии Лермонтова, ее музыка и живопись, глубина и серьезность уже присутствуют в его раннем стихотворении «Русалке», написанном в полудетском возрасте. Я всю жизнь не могу отделаться от музыки и обаяния этой вещи. Поэтому хочу процитировать ее целиком:
Подумайте о красоте этой баллады и о том, что она написана рукою мальчика!
Нас потрясают крупнейшие создания Лермонтова — «Герой нашего времени», «Демон», «Песня про купца Калашникова». Когда мы оказываемся в этих сказочных владениях, не похожих ни на какие другие, то стоим зачарованные. Над вершинами Кавказа летит великий бунтарь, восставший против самого небесного владыки,— Демон, шелестят травы, шумят реки, дымятся горы, пляшет юная Тамара, рыдает зурна, звенит детский кинжал Азамата. Мцыри сражается с барсом, молния освещает скалы и ущелья. Сколько образов и красок, какой живой и гордый мир! Нас покоряет мудрая и простая доброта Максима Максимыча, мы беседуем с очень умным и не находящим достойного применения своим большим силам Печориным, видим позера Грушницкого, несчастного тем, что глуп и вздорен. Нам понятен Казбич — абрек и лихой наездник, влюбленный в Бэлу и гордящийся своим скакуном Карагезом. Мы понимаем протест и отвагу купца Калашникова. Какую галерею образов успел создать Лермонтов за свою такую короткую жизнь! Притом массу времени отнимала у него военная служба. Известно, что он мечтал выйти в отставку, заняться только творчеством и даже издавать журнал. У него были грандиозные планы. Но им не суждено было осуществиться, их опрокинула смерть. Граф и литератор В. Соллогуб в своих воспоминаниях пишет, что перед последним отъездом на Кавказ в доме Карамзиных Лермонтов сказал, что его убьют. Тогда же, по словам мемуариста, поэт говорил и о журнале, который он собирался издавать, вернувшись с Кавказа. Как утверждает все тот же автор, Лермонтов, говоря о смерти, имел в виду горскую пулю, которая, как известно, пощадила его. Но нашлась другая, бесчестная пуля. И поэт с Кавказа не вернулся.
воспетых им гор и горцев. Еще мальчиком, плененный величием Кавказа, а лет в пятнадцать написавший: «Как сладкую песню отчизны моей, люблю я Кавказ...», Лермонтов остался верен ему до конца и, как никто, воспел его могуче и нежно, мужественно и мудро. В его поэзии живут величие и красота нашей земли, ее боль и надежды, подвиги ее сынов. Он гордился этой страной и своей любовью к ней. Он любил ее свободных и благородных детей, и они, вместе с сиянием вечных снегов вершин, навсегда остались в его книгах. Они были своим мужеством достойны бессмертия, и русский поэт их обессмертил.
Из его книг, словно эхо в горах, как бы доносятся до нас голоса тех отважных горцев и стук копыт их коней. Горы и поэзия Лермонтова высятся, как равные. Кавказ и Лермонтов были достойны друг друга. И они остались вместе навеки. Кавказ был большой любовью великого поэта и стал его могилой. Но горы в этом, к нашему счастью, не виноваты! Лермонтов, отдававший Кавказу свою любовь и песню, отдал ему свое сердце и кровь. И последний взгляд прекрасных глаз Лермонтова принадлежал Кавказу. Прежде чем мелькнула черная молния смерти, он увидел высоту и белизну гор. Он однажды взлетел на их вершины, чтобы никогда не сойти оттуда.
6
Рукой юноши написал Лермонтов свой бессмертный «Парус». И почти юношей он упал с пробитым пулей сердцем у подножья горы Машук. До сих пор этот роковой и бесчестный выстрел вызывает дрожь в сердцах. И так будет долго. Люди еще долго будут обращаться не только к поэзии Лермонтова, но и к его имени и судьбе, к его мужеству и смерти. Говорят, по пути к месту дуэли он ел вишни, был спокоен. Так же невозмутимо, говорят, он смотрел на своего противника и выстрелил в воздух. Через мгновение для него уже не было ни гор, ни деревьев, ни травы, ни друзей, ни бабушки любимой, ожидавшей его дома, ни России, ни Кавказа. Ничего и никого. Только тьма и немота. Говорят, он никогда не боялся смерти. Но она пришла и отняла у него все — жизнь и поэзию, все.
Сраженный Лермонтов упал на клочок кавказской земли, дарившей ему красоту, радость, вдохновение. Был поздний летний вечер. Был гром. Была молния. Был ливень. Это горы оплакивали своего лучшего певца. Поэт лежал на траве, мокрой от дождя. Никто не пришел на помощь. Никто не спас. Я только на днях — в который раз! — стоял на том месте, откуда в последний раз он взглянул на мягкое небо Кавказа, на горы, на белизну их снегов, на земную красоту. Теперь на этой, лесной поляне у Машука обелиск с барельефом поэта оберегают каменные орлы, сурово повернув назад клювы. Мне кажется, что это укор орлов людям, не сумевшим уберечь и спасти великого юношу. Здесь одиноко умирал один из лучших поэтов на свете. С того рокового вечера прошло больше столетия. А Парус его поэзии все так же белеет. Белеют и вершины гор, так сильно и любовно им воспетые.
Я пишу эти строки, видя и белеющие горы, и белеющий Парус. Мне хорошо и горько. Поэты умирают. Поэзия остается. Как хорошо, что она остается. Благословенна память людей! Какое счастье, что убийцы поэтов не могут убить поэзию! Это лишний раз дает возможность уверовать в светлый смысл бытия. Прошло сто двадцать три долгих года, как погиб Лермонтов. А Парус его поэзии все белеет...
— только знак любви к великому поэту, попытка выразить мое восхищение его поэзией. Горцы, воспетые им, не смогут сказать ему о своей благодарности. Я благодарю его за них и за себя. Пусть в день большой годовщины Лермонтова и мое слово ляжет у его памятника зеленым листом чинары. Слова «Кавказ» и «Лермонтов» звучат для меня одинаково прекрасно, мне одинаково сладостно произносить их. Так было всю мою жизнь. Так будет до конца моих дней. Когда в ущельях произносится его имя, мне кажется, что навстречу из гнезд вылетают орлы. Горы полны звуками его имени, как ущелье — шумом ливня. Гул его поэм раздается здесь, как гул лавин. Они сродни. Вывожу эти строки, и мне кажется, будто я успел к месту роковой дуэли через минуту после кровавого выстрела и словно прижался к дымящейся ране на груди поэта, склонился над ним и увидел его еще не закрытые глаза, которым давали так много утешения белые вершины и звездное небо моей родины.
Все враги и убийцы Лермонтова исчезли вместе со своей жалкой злобой. А Парус его поэзии все белеет. Это еще одно подтверждение того, что победа всегда остается за гениальным художником. Утешим себя этим достойным утешением, мой Кавказ! Благоговейно склонимся над нашим Лермонтовым, словно над павшим героем, как мы умели это делать, и тихо скажем: «Благодарим!» Он победил и врагов и время: бессмертный Парус его поэзии все белеет!..
1964
Кулиев перевел Лермонтова «Демон» и «Беглец» на балкарский язык.
М. Ю. Лермонтов «Демон» на балкарском языке, читает К. Кулиев: http://k-kuliev.ru/galery/audio.html