М. Ю. ЛЕРМОНТОВЪ.
„Но лучше я, чемъ для людей кажусь“. (I, 146).
„Онъ былъ рожденъ подъ гибельной звездой,
Съ желаньями безбрежными какъ вечность“. (II, 166).
„А душу можно-ль разсказать?“ (II, 311).
Обзоръ источниковъ для бiографiи.
Фактическiй матерiалъ для бiографiи Лермонтова очень невеликъ и малозначителенъ.
О раннихъ годахъ жизни поэта, проведенныхъ въ Тарханахъ, о переезде въ Москву и пребыванiи въ Благородномъ Пансiоне — разсказываетъ Акимъ Павловичъ Шанъ-Гирей, сынъ родной племянницы Елизаветы Алексеевны Арсеньевой („Русское Обозренiе“ 1890 г., кн. VIII, стр. 724—54)1.
Воспитываясь въ доме бабушки М. Ю. Лермонтова, сначала въ Тарханахъ, а потомъ въ Москве и въ Петербургеетахъ и характеръ Лермонтова.
Но свои воспоминанiя о Лермонтове, обнимающiя всю жизнь поэта, Шанъ-Гирей записалъ лишь въ 1860 году, и этимъ, вероятно, объясняются некоторыя фактическiя неточности въ его разсказе, напр., что Лермонтовъ родился въ Тарханахъ; поступилъ въ Московскiй университетъ въ 1831 г.; англiйскому языку началъ учиться въ 1829-мъ; въ последнiй разъ прiехалъ въ Петербургъ къ новому 1841 году, и др.
Несколько интересныхъ подробностей о детстве Лермонтова находимъ также въ „Заметкахъ и воспоминанiяхъ художника-живописца“ М. Е. Меликова („Русская Старина“ 1896 г., кн. VI, стр. 648—49).
Особенно любопытно признанiе Меликова, что онъ никогда не въ состоянiи былъ бы написать портретъ Лермонтова, — до того были непостоянны и неправильны очертанiя его лица. „Одинъ только К. П. Брюловъ совладалъ бы съ такой задачей, такъ какъ онъ писалъ не портреты, а взгляды“...
О пребыванiи Лермонтова въ Московскомъ Благородномъ Пансiоне и Университете отрывочныя сведенiя имеемъ въ воспоминанiяхъ А. М. , товарища М. Ю. по Пансiону и Юнкерской школе („Русская Старина“ 1884 г., кн. XII, стр. 589—92), и П. Ф. Вистенгофа, поступившаго въ 1830 г. вольнымъ слушателемъ въ Московскiй Университетъ („Историческiй Вестникъ“ 1884 г., кн. V, стр. 328—37)2.
Много места отведено воспоминанiямъ о Лермонтове въ „Запискахъ“ Екатерины Александровны Хвостовой, рожденной Сушковой, составленныхъ въ 1836—1837 гг. Эти „Записки“, печатавшiяся сначала въ „Вестнике Европы“ (1869 г., кн. VIII и IX), а потомъ изданныя отдельно М. И. Семевскимъ, какъ „Матерiалы для бiографiи поэта М. Ю. Лермонтова“ (С. -Пб. 1871 г.), — подверглись очень жестокой критике со стороны родной сестры автора, Елизаветы Александровны Ладыженской („Русскiй Вестникъ“ 1872 г., кн. II, стр. 637—62).
Называя „похвальнымъ словомъ“ ту оценку „Записокъ“, какая сделана ихъ издателемъ, Е. А. Ладыженская замечаетъ: „я согласна съ нимъ (т. е. М. И. Семевскимъ) въ одномъ: подобный словесный памятникъ не безцветенъ, на немъ ярко отцвечивается весь колоритъ вполне ешники — наипреданными поклонниками. Каждый изъ насъ имеетъ право въ своихъ четырехъ стенахъ марать бумагу чемъ и сколько ему угодно. Иногда занятiе это — единственное прибежище для разсеянiя слишкомъ сосредоточенной мысли, для успокоенiя взволнованныхъ до боли чувствъ, для разрешенiя, безъ пособiй доктора, накопившейся желчи, и происходящихъ отъ того движенiй досады, гнева, недоброжелательства. Но такiя бумагомаранiя личностей, находящихся въ исключительномъ физическомъ или нравственномъ настроенiи, — не для печати, или ихъ озаглавливаютъ иначе“. (Стр. 610).
Не будемъ спорить, что въ „Запискахъ“ Сушковой много преувеличенiй и вольныхъ или невольныхъ ошибокъ, но что касается „исторiи любви“, то фактическая достоверность ея вполне подтверждается разсказомъ самой же Ладыженской (стр. 650—56).
Несомненно также и то, что было время, когда Лермонтовъ серьезно увлекался Е. А. Сушковой, и его последнiй поступокъ въ отношенiи къ ней является актомъ мести за прошлое. (Сочинен., т. IV, 322—24 и 400—401).
Наконецъ, сохранились сведее, при чемъ разсыпалъ соль по полу, говоря: „пусть молодые новобрачные ссорятся и враждуютъ всю жизнь“; навещалъ ее въ Тифлисе, когда она жила тамъ со своимъ мужемъ („Записки“, 182); умирая, послалъ ей, „какъ сестре“, снятое съ руки кольцо („Русская Мысль“ 1890 г., кн. XI, стр. 100—101: Н. Д. Хвощинская-Заiончковская въ письме къ Н. К. Михайловскому).
О жизни Лермонтова въ Юнкерской школе вспоминаютъ его товарищи: А. М. Миклашевскiй („Русская Старина“ 1884 г., кн. XII, стр. 589—92), А. Меринскiй („Русскiй Мiръ“ 1872 г., № 205) и Н. С. Мартыновъ („Русскiй Архивъ“ 1893 г., II (8), 586—91)3.
Что касается военной службы Лермонтова, то сведенiя о ней даютъ месячные отчеты техъ полковъ, въ которыхъ онъ служилъ, формулярные списки, наградные и кондуитные. Но этотъ оффицiальный матерiалъ, хранящiйся въ Московскомъ Отдее, въ Военно-Историческомъ отделе штаба Кавказскаго военнаго округа, въ Центральномъ архиве при управленiи Владикавказской местной бригады и у некоторыхъ частныхъ лицъ, — особеннаго доверiя не заслуживаетъ и требуетъ весьма критическаго отношенiя. Напр., во многихъ формулярныхъ спискахъ значится, что Лермонтовъ въ 1837 г. „находился въ экспедицiи за Кубанью подъ начальствомъ генералъ-лейтенанта Вельяминова“, а въ формуляре, составленномъ въ 1840 г., по случаю представленiя къ награде за Валерикъ, находимъ подробнейшiя сведенiя объ участiи поэта въ экспедицiи для продолженiя береговой укрепленной линiи на восточномъ берегу Чернаго моря, отъ крепости Геленджика до устья реки Вуланъ. Между темъ, изъ другихъ, вполне компетентныхъ источниковъ узнаемъ, что Нижегородскiй драгунскiй полкъ, въ которомъ тогда служилъ Лермонтовъ, не принималъ никакого участiя въ экспедицiи Вельяминова. Или: конецъ октября и начало ноября 1840 г. Лермонтовъ провелъ въ Крыму съ m-me Гоммеръ де-Гелль, а по сведее командовавшаго кавалерiею на левомъ фланге Кавказской линiи, онъ въ это время принимаетъ деятельнейшее участiе въ новомъ походе въ Большую и Малую Чечню. Въ отчете Тенгинскаго пехотнаго полка за май 1841 г. Лермонтовъ показанъ „на левомъ фланге для учавствованiя въ экспедицiи съ 18 маiя сего года“, а между темъ въ это время поэтъ лечился въ Пятигорске.
Любопытны служебныя аттестацiи Лермонтова, напр.: „Въ слабомъ отправленiи обязанностей по службе замеченъ не былъ, безпорядковъ и неисправностей между подчиненными не допускалъ“; „Къ повышенiю чиномъ достоинъ, а къ знаку отличiя беспорочной службы за невыслугу летъ не аттестованъ“; „По службе — усерденъ, способностей ума — хорошихъ, въ нравственности — хорошъ, въ хозяйстве — хорошъ“, и т. п.4.
О литературно-общественныхъ отношенiяхъ Лермонтова и его светской жизни узнаемъ изъ „Записокъ“ А. О. Смирновой Сатина („Починъ“. Сборникъ Общества любител. россiйск. словесн. на 1895 г.), А. Н. Муравьева („Знакомство съ русскими поэтами“. Кiевъ, 1871), И. И. Панаева („Современникъ“ 1861 г., кн. II, стр. 656—63), М. Н. Лонгинова („Русск. Старина“ 1873 г., кн. III, стр. 380—92, и IV, стр. 566), гр. В. А. Соллогуба („Историч. Вестникъ“ 1886 г., кн. IV—VI), гр. Е. П. Ростопчиной („Русская Старина“ 1882 г., кн. IX, стр. 610—19), И. С. Тургенева, имевшаго случай два раза видеть Лермонтова, Фр. Боденштедта („Современникъ“ 1861 г., кн. II, стр. 326—28), кн. А. В. Мещерскаго „Русск. Архивъ“ 1900 г., № 9, стр. 80—81), Н. М. Смирнова („Русск. Архивъ“ 1882 г., № 2, стр. 240—41), А. Я. Головачевой-Панаевой („Историч. Вестникъ“ 1889 г., кн. II, стр. 313), гр. А. Д. Блудовой („Вестникъ Европы“ 1890 г., кн. V, стр. 293—94. Ср. „Русск. Арх.“ 1889 г., № 1), и др.5.
А. О. Смирнова относилась къ „Лерме“, — какъ она называетъ поэта въ своихъ „Запискахъ“, — несколько покровительственно, но вполне доброжелательно. „Мне всегда его было жаль: онъ чувствовалъ, чего ему недостаетъ, но его своенравный, бурный характеръ, отсутствiе простоты и страшное самолюбiе мешали ему порвать съ привычками... Странная натура, полная противоречiй, — соединенiе чудныхъ вещей съ иногда просто антипатичными проявленiями“. (Стр. 41 и 44). Особенно подкупало Смирнову ейное отношенiе Лермонтова къ Пушкину. „Онъ весь оживляется, лицо его принимаетъ другое выраженiе, когда заговорятъ о нашемъ Сверчке, смерть котораго для него громадная потеря. Очевидно, онъ былъ-бы Жуковскимъ Лермонтова, имелъ-бы на него нравственное влiянiе... Онъ его любилъ; пожалуй, это даже единственный человекъ, котораго онъ такъ сильно любилъ, и смерть котораго была большимъ горемъ для Лермонтова. Онъ-бы его сдерживалъ, направлялъ, советовалъ“... (Стр. 34—35). Если верить „Запискамъ“ (стр. 26), поэты были и лично знакомы, встречаясь въ салоне Смирновой.
Мужъ А. О. Смирновой, Н. М. Смирновъ, въ своихъ „памятныхъ заметкахъ“, довольно подробно разсказываетъ о второй ссылке Лермонтова (изъ-за дуэли съ Барантомъ) и даетъ характеристику Лермонтова по сравненiю съ Пушкинымъ. „Онъ не имелъ начитанности Пушкина, ни резкаго, проницательнаго его ума, ни его глубокаго взгляда, ни чувствительной, всеобъемлющей души его. Его характеръ не былъ еще совершенно сформированъ и, безпрестанно увлеченный обществомъ молодыхъ людей, онъ характеромъ былъ моложе, чемъ слеетамъ. Онъ еще любилъ шумную, разгульную жизнь, волочиться за дамами, подраться на сабляхъ, заставить о себе говорить, подтрунить, пошутить и жаждалъ более славы светской, остряка, чемъ славы поэта. Эта молодость убила его... Нетъ сомненiя, что еслибъ онъ прожилъ еще несколько летъ и еслибъ могъ оставить службу и удалиться (какъ онъ хотелъ) въ деревню, онъ близко бы достигъ высоты Пушкина“.
Съ Н. М. Сатинымъ, товарищемъ по Московскому Благородному Пансiону, Лермонтовъ довольно близко сошелся летомъ 1837 г., въ Пятигорске; черезъ него онъ познакомился съ Белинскимъ и докторомъ Майеромъ, а несколько позже, въ Ставрополе— кн. В. М. Голицынымъ, М. А. Назимовымъ, кн. А. И. Одоевскимъ и др.
Личное знакомство А. Н. Муравьева съ Лермонтовымъ началось вскоре после производства поэта въ офицеры, но съ его стихами (между прочимъ, поэмою „Демонъ“) Муравьеву пришлось ознакомиться еще раньше, черезъ М. И. Цейдлера, товарища М. Ю. по Юнкерской Школе.
„Лермонтовъ, — вспоминаетъ Муравьевъ, — просиживалъ у меня по целымъ вечерамъ: живая и остроумная его беседа была увлекательна, анекдоты сыпались, но громкiй и пронзительный его смехъ былъ непрiятенъ для слуха, какъ бывало у Хомякова, съ которымъ во многомъ имелъ онъ сходство. Часто читалъ мне молодой гусаръ свои стихи, въ которыхъ отзывались пылкiя страсти юношескаго возраста, и я говорилъ ему: „отчего онъ не изберетъ более высокаго предмета для столь блестящаго таланта?“... Хорошiя отношенiя между ними сохранились на всю жизнь, и Муравьевъ несколько разъ помогалъ Лермонтову своими связями въ III Отделенiи.
Панаевъ познакомился съ Лермонтовымъ у А. А. Краевскаго, съ которымъ поэтъ былъ довольно близокъ и даже былъ съ нимъ на „ты“.
„Лермонтовъ, — передаетъ Панаевъ, — заезжалъ къ Краевскому по утрамъ (это было въ первые годы „Отечественныхъ Записокъ“, въ 1840 и 41 годахъ) и привозилъ ему свои новыя стихотворенiя. Входя съ шумомъ въ его кабинетъ, заставленный фантастическими столами, полками и полочками, на которыхъ были аккуратно разставлены и разложены книги, журналы и газеты, Лермонтовъ подходилъ къ столу, за которымъ сиделъ редакторъ, разбрасывалъ корректуры и бумаги по полу и производилъ страшную кутерьму на столе и въ комнате. Однажды онъ даже опрокинулъ Краевскаго со стула. Поэтъ пускался въ разсказы о своихъ светскихъ похожденiяхъ, прочитывалъ свои новые стихи и уезжалъ. Посещенiя его были непродолжительны“... Между прочимъ, Панаеву пришлось быть свидетелемъ, какъ Лермонтовъ тщетно пытался исправить указанный Краевскимъ „маленькiй грамматическiй промахъ“ въ стихе „Изъ пламя и света“. „Онъ взялъ листокъ со стихами, подошелъ къ высокому столу съ выемкой, обмокнулъ перо и задумался... Такъ прошло минутъ пять. Мы молчали. Наконецъ Лермонтовъ бросилъ съ досадой перо и сказалъ: „Нетъ, ничего нейдетъ въ голову. Печатай такъ, какъ есть. Сойдетъ съ рукъ“...
Гр. Е. П. Ростопчина помнила Лермонтова еще мальчикомъ, когда онъ „старался свернуть голову“ ея кузине „Онъ былъ дуренъ собой, и эта некрасивость, уступившая впоследствiи силе выраженiя, почти исчезнувшая, когда генiальность преобразила простыя черты его лица, была поразительна въ его самые юношескiе годы. — Она-то и порешила образъ мыслей, вкусы и направленiе молодого человека, съ пылкимъ умомъ и неограниченнымъ честолюбiемъ. Не признавая возможнымъ нравиться, онъ решилъ соблазнять или пугать и драпировался въ байронизмъ, который былъ тогда въ моде. Донъ-Жуанъ сделался его героемъ, мало того, его образцомъ; онъ сталъ бить на таинственность, на мрачное и на колкости. Эта детская игра оставила неизгладимые следы въ подвижномъ и впечатлительномъ воображенiи; вследствiе того, что онъ представлялъ изъ себя Лара и Манфреда, онъ привыкъ быть такимъ... Я до сей поры помню странное впечатленiе, произведенное на меня этимъ беднымъ ребенкомъ, загримированнымъ въ старика и опередившимъ года страстей трудолюбивымъ подражанiемъ“...
Особенно близко они познакомились весною 1841 года, въ последнiй прiездъ Лермонтова въ Петербургъ.
Своими воспоминанiями о поэте Ростопчина поделилась съ А. Дюма уже не задолго до смерти. „Я еще больше разболе— читаемъ въ ея письме, — такъ слаба, что почти не покидаю постели и такъ поглупела, что едва-едва себя узнаю. Однако, не сомневайтесь ни въ одной изъ подробностей, мною вамъ сообщаемыхъ; оне продиктованы мне памятью сердца, а она, верьте мне, переживаетъ память разсудка“...
Гр. В. А. Соллогубъ, повидимому, довольно часто встречалъ Лермонтова у Карамзиныхъ и въ другихъ домахъ. Но къ разсказамъ его о большой близости съ Лермонтовымъ и о томъ, что поэтъ посвящалъ его въ свои литературные замыслы — нельзя относиться съ полнымъ доверiемъ, помня репутацiю Соллогуба, „вертопраха“ и „хвастуна“, какъ характеризуетъ его А. О. Смирнова („Записки“, ч. II, стр. 9—10).
Между прочимъ, Соллогубъ признается, что онъ „изобразилъ светское значенiе“ Лермонтова, подъ именемъ Леонина, въ повести „Большой светъ“, написанной по заказу великой княгини Марiи Николаевны.
Вотъ какъ характеризуетъ этого Леонина, въ разговоре съ его бабушкою, одинъ изъ героевъ повести (Сафьевъ): „Леонинъ, внукъ вашъ, хорошiй и добрый малый; но въ светеедный, никому не родня; имя его — Леонинъ — похоже на водевильное и вовсе ничего не имеетъ аристократическаго, т. е. знатнаго, однимъ словомъ, Миша вашъ въ свете менее нуля... Не имея состоянiя, ни родства, ни связей, вашъ внукъ бросился въ большой светъ, втерся во все переднiя, кланялся всемъ нашимъ толстымъ барынямъ, началъ пренебрегать службой, наделалъ целую пропасть долговъ, жилъ въ вечной лихорадке“...
Изъ-за дуэли съ однимъ изъ великосветскихъ прiятелей Леонина „выпроваживаютъ“ изъ Петербурга, где онъ, по его собственнымъ словамъ, „схоронилъ заживо свою молодость“6.
Воспоминанiя о Лермонтове князя А. В. Мещерскаго относятся къ 1840 году. Познакомились они въ Москве, въ семействе „Войдя въ многолюдную гостиную до́ма, принимавшаго всегда только одно самое высшее общество, я, — разсказываетъ Мещерскiй, — съ некоторымъ удивленiемъ заметилъ среди гостей какого-то, небольшого роста пехотнаго армейскаго офицера, въ весьма нещегольской армейской форме, съ краснымъ воротникомъ безъ всякаго шитья. Мое любопытство не распространилось далее этого минутнаго впечатленiя: до такой степени я былъ уверенъ, что этотъ бедненькiй армейскiй офицеръ, попавшiй, вероятно, случайно въ чуждое ему общество, долженъ обязательно быть человекомъ весьма мало интереснымъ. Я уже было совсемъ забылъ о существованiи этого маленькаго офицера, когда случилось такъ, что онъ подошелъ къ кружку техъ дамъ, съ которыми я разговаривалъ. Тогда я пристально посмотрелъ на него и такъ былъ пораженъ яснымъ и умнымъ его взглядомъ, что съ большимъ любопытствомъ спросилъ объ имени незнакомца. Оказалось, что этотъ скромный армейскiй офицеръ былъ никто иной какъ поэтъ Лермонтовъ... Замечательно, какъ глаза и ихъ выраженiе могутъ изобличать генiальныя способности въ человеке“...
Кн. Мещерскiй отзывается о Лермонтове, какъ о „препрiятномъ собеседнике“ и неподражаемомъ разсказчике анекдотовъ, особенно изъ малороссiйскаго быта, но добавляетъ, что „изощрять свой умъ въ насмееченной имъ въ обществе жертвой, составляло одну изъ резкихъ особенностей его характера“7.
Поэтъ и переводчикъ Фр. Боденштедтъ познакомился съ Лермонтовымъ весною 1841 года, когда Лермонтовъ, уезжая въ последнiй разъ на Кавказъ, остановился на несколько дней въ Москве (Боденштедтъ въ это время былъ воспитателемъ детей князя М. Н. Голицына). Первое впечатленiе отъ знакомства было настолько непрiятное, что „у меня, — замечаетъ Боденштедтъ, — пропала всякая охота поближе сойтись съ нимъ. Весь разговоръ... звенелъ у меня въ ушахъ, какъ будто кто-нибудь скребъ по стеклу“. Особенно непрiятно поразили Боденштедта выраженiя, которыя Лермонтовъ употреблялъ въ обращенiи къ прислуге. „Эти выраженiя иностранецъ прежде всего выучиваетъ въ Россiи, потому что слышитъ ихъ повсюду и безпрестанно; но ни одинъ порядочный человекъ — кроме разве грека или турка, у которыхъ у самихъ въ ходу точь въ точь такiя же выраженiя, — не решится написать въ переводе на свой родной языкъ“...
етились на другой день въ какомъ-то салоне, а не въ ресторане, какъ было накануне, Лермонтовъ представился Боденштедту въ иномъ свете и совсемъ обворожилъ его.
А. А. Головачева-Панаева видела Лермонтова одинъ только разъ, не задолго до его последняго отъезда на Кавказъ, въ кабинете Краевскаго. „У меня остался въ памяти — пишетъ она — проницательный взглядъ его черныхъ глазъ... Онъ удивилъ меня своей живостью и веселостью и нисколько не походилъ на техъ литераторовъ, съ которыми я познакомилась“.
Въ воспоминанiяхъ графини А. Д. Блудовой Лермонтовъ представляется страннымъ смешенiемъ не совсемъ ловкаго свеека и скромнаго даровитаго поэта, неумолимо строгаго въ оценке своихъ стиховъ, взыскательнаго до крайности къ собственному таланту и гордаго весьма посредственными успехами въ гостиныхъ. „Они скоро бы надоели ему, еслибы не сгубили безвременно тогда именно, когда возрасталъ и зрелъ его высокiй поэтическiй даръ“.
Больше всего имеется сведенiй о последнихъ дняхъ жизни Лермонтова: воспоминанiя Э. А. Шанъ-Гирей („Русск. Архивъ“ 1889 г., № 6, стр. 315—320; „Новое Время“ 1881 г., № 1983; „Нива“ 1885 г., № 20; „Русск. Архивъ“ 1887 г., № 11; „Северъ“ 1891 г., № 12; „Русск. Обозренiе“ 1891 г., кн. IV, стр. 707—712; „Новое Обозренiе“ 1891 г., № 2628), князя А. И. Васильчикова („Русск. Архивъ“ 1872 г., № 1: „Несколько словъ о кончине М. Ю. Лермонтова и о дуэли его съ Н. С. Мартыновымъ“), Н. П. Раевскаго „Нива“ 1885 г., №№ 7 и 8: „Разсказъ Раевскаго о дуэли Лермонтова. Записано В. Желиховской“), дело Следственной Коммиссiи о поединке Лермонтова съ Н. С. Мартыновымъ (въ Лермонтовскомъ Музее: отд. IV, № 15. Ср. „Русск. Архивъ“ 1893 г., кн. II (8), стр. 595—606), дело о погребенiи Лермонтова („Русск. Обозренiе“ 1895 г., кн. II, стр. 841—876), разсказы Христофора Саникадзе („Кавказъ“ 1891 г., № 185, и „Историч. Вестникъ“ 1895 г., кн. II, стр. 599—604), воспоминанiя В. И. Чиляева („Историч. Вестн.“ 1892 г., кн. II—IV: ст. П. Мартьянова „Последнiе дни жизни поэта М. Ю. Лермонтова), К. І. Карпова („Русская Мысль“ 1890 г., кн. XII, стр. 68—86: ст. С. Филиппова „Лермонтовъ на Кавказскихъ водахъ“), и др.
Наиболее ценный матерiалъ даютъ воспоминанiя Эм. Ал. Шанъ-Гирей (урожденной фонъ-Клингенбергъ, жены Ак. Павл. Шанъ-Гирея, двоюроднаго брата М. Ю. Лермонтова) и князя А. И. Васильчикова.
е, Лермонтовъ чуть не каждый день бывалъ въ доме матери Э. А. Шанъ-Гирей, М. И. Верзилиной. „Какъ сейчасъ вижу его, — вспоминаетъ Эмилiя Александровна, — средняго роста, коротко остриженный, большiе красивые глаза; говорилъ онъ прiятнымъ груднымъ голосомъ; любилъ повеселиться, посмеяться, поострить, затевалъ кавалькады, распоряжался на пикникахъ, дирижировалъ танцами и самъ очень много танцовалъ. Въ продолженiе последняго месяца передъ смертью онъ бывалъ у насъ ежедневно. Здесь, въ этой самой комнате, онъ любилъ разсказывать, танцовать, слушать музыку; бывало, сестра заиграетъ на пьянино, а онъ подсядетъ къ ней, опуститъ голову и сидитъ неподвижно часъ, другой. За то какъ разойдется да пустится бегать въ кошки-мышки, такъ, бывало, нетъ удержу... Характера онъ былъ неровнаго, капризнаго, то услужливъ и любезенъ, то разсеянъ и невнимателенъ“... („Новое Обозренiе“ 1891 г., № 2628).
Личное знакомство Э. А. Шанъ-Гирей съ Лермонтовымъ началось, по ея собственнымъ словамъ, лишь летомъ 1841 года, такъ что видеть въ Шанъ-Гирей прототипъ княжны Мери изъ „Героя нашего времени“ нетъ никакихъ основанiй.
Князь А. И. , секундантъ Лермонтова на дуэли съ Мартыновымъ, встречался съ поэтомъ и раньше, въ Петербургскихъ великосветскихъ салонахъ, но более близкiя отношенiя начались у нихъ во время последняго пребыванiя Лермонтова на Кавказе (кн. Васильчиковъ, числившiйся по службе во II Отделенiи Собственной Его Величества Канцелярiи, сопровождалъ на Кавказъ сенатора Гана, ревизовавшаго гражданскую часть Кавказскаго Управленiя). „Наше знакомство, — замечаетъ кн. Васильчиковъ, — не смею сказать наша дружба, были искренни, чистосердечны. Однако, глубокое уваженiе къ памяти поэта и добраго товарища не увлечетъ меня до односторонняго обвиненiя того, кому, по собственному его выраженiю, злой рокъ судилъ быть убiйцею Лермонтова“.
„Въ Лермонтове (мы говоримъ о немъ какъ о частномъ лице), — продолжаетъ Васильчиковъ, — было два человека: одинъ добродушный для небольшого кружка ближайшихъ своихъ друзей и для техъ немногихъ лицъ, къ которымъ онъ имелъ особенное уваженiе, другой — заносчивый и задорный для всехъ прочихъ его знакомыхъ. Къ этому первому разряду принадлежали въ последнее время его жизни прежде всехъ Столыпинъ (прозванный имъ же Монго), Глеедствiи тоже убитый на дуэли князь Александръ Николаевичъ Долгорукiй, декабристъ М. А. Назимовъ и несколько другихъ ближайшихъ его товарищей. Ко второму разряду принадлежалъ по его понятiямъ весь родъ человеческiй, и онъ считалъ лучшимъ своимъ удовольствiемъ подтрунивать и подшучивать надъ всякими мелкими и крупными странностями, преследуя ихъ иногда шутливыми, а весьма часто и язвительными насмешками... Лермонтовъ не принадлежалъ къ числу разочарованныхъ, озлобленныхъ поэтовъ, бичующихъ слабости и пороки людскiе изъ зависти, что не могутъ насладиться запрещеннымъ плодомъ; онъ былъ вполне человекъ своего века, герой своего времени: века и времени, самыхъ пустыхъ въ исторiи русской гражданственности. Но живя этою жизнiю, къ коей все мы, юноши 30 годовъ, были обречены, вращаясь въ среде великосветскаго общества, придавленнаго и кассированнаго после катастрофы 14-го декабря, онъ глубоко и горько сознавалъ его ничтожество и выражалъ это чувство не только въ стихахъ „Печально я гляжу на наше поколенье“, но и въ ежедневныхъ, светскихъ и товарищескихъ своихъ сношенiяхъ... Отдавая полную справедливость внутреннимъ побужденiямъ, которыя внушали Лермонтову глубокое отвращенiе отъ современнаго общества, нельзя однако не сознаться, что это настроенiе его ума и чувствъ было невыносимо для людей, которыхъ онъ избиралъ целью своихъ придирокъ и колкостей, безъ всякой видимой причины, а просто какъ предметъ, надъ которымъ онъ изощрялъ свою наблюдательность... Я, — заканчиваетъ кн. Васильчиковъ свои воспоминанiя, — какъ свидетель дуэли и другъ покойнаго поэта...еженъ при строптивомъ, безпокойномъ его нраве и при томъ непомерномъ самолюбiи или преувеличенномъ чувстве чести (point d’honneur), которое удерживало его отъ всякаго шага къ примиренiю“. („Русскiй Архивъ“ 1872 г., кн. I, 205—213. Ср. „Голосъ“ 1875 г., № 15: „Несколько словъ въ оправданiе Лермонтова отъ нареканiй г. Маркевича“).
Очень сомнительный матерiалъ даютъ воспоминанiя отставного маiора В. И. Чиляева, которыми воспользовался П. Мартьяновъ въ своихъ статьяхъ „Последнiе дни жизни М. Ю. Лермонтова“.
Чиляевъ, а за нимъ и Мартьяновъ пытаются доказать, что въ деле дуэли Лермонтова съ Мартыновымъ очень некрасивую роль сыгралъ князь Васильчиковъ, у котораго были личные счеты съ М. Ю. „Затаивъ въ душе нерасположенiе къ поэту за безпощадное разоблаченiе его княжескихъ слабостей, онъ, какъ истинный рыцарь iезуитизма, сохраняя къ нему по наружности прежнiя дружескiя отнощенiя, взялся руководить интригою въ сердце кружка и, надо отдать справедливость, мастерски исполнялъ порученное ему дело. Онъ съумеека, соперничавшаго съ нимъ за обладанiе красавицей, раздуть вспышку и, несмотря на старанiя прочихъ товарищей къ примиренiю, довести соперниковъ до дуэли, уничтожить „выскочку и задиру“ и после его смерти прикинуться и числиться однимъ изъ его лучшихъ друзей. Отъ него самого я слышалъ, — говорилъ В. И. Чиляевъ, — такого рода отзывъ о поэте: „Мишеля, чтобы тамъ ни говорили, а поставить въ рамки следуетъ!“ („Историческiй Ве“ 1892 г., кн. III, стр. 712).
Противъ Э. А. Шанъ-Гирей Чиляевъ съ Мартьяновымъ выдвигаютъ то обвиненiе, что она сначала была „даже слишкомъ благосклонна“ къ Лермонтову, а потомъ предпочла ему Мартынова. „Все было сделано съ ея стороны, чтобы завлечь „петербургскаго льва“, несмотря на его некрасивость. Взглядъ ея былъ неженъ, беседа интимна, разговоръ коротокъ (она называла его просто ), прогулки и tête-à-tête’ы продолжительны, и счастье, казалось, было ужъ близко... какъ вдругъ девица переменила фронтъ. Ея вниманiе привлекъ другой, болеесняясь его ухаживанiемъ за Надеждой Петровной (сестрой Эмилiи Александровны), она быстро повела на него атаку, и онъ сдался. Ему стало совершенно ясно, что лучшей карьеры ему и не сделать. Красавица жена и протекцiя тестя, бывшаго наказного атамана кавказскаго казачьяго войска, могли поставить вновь на ноги его, отставного маiора, уволеннаго изъ службы эа какую-то амурную исторiю. И онъ, не задумываясь, подалъ ей руку, и антагонизмъ соперниковъ обострился. Было ли это сделано съ целью испытанiя привязанности М. Ю., или же съ намеешительный шагъ, или же, наконецъ, просто по ветренности и сердечному влеченiю къ красавцу Мартынову, — осталось тайною Эмилiи Александровны“... (Тамъ же, стр. 706).
Какъ извее Чиляева, но дальше, повидимому, ихъ знакомство не простиралось; по крайней мере, никто изъ свидетелей последнихъ дней жизни Лермонтова не называетъ Чиляева въ числе е комнаты, въ которыхъ жилъ Лермонтовъ и где лежало его тело („Русское Обозренiе“ 1895 г., кн. II, стр. 853): для характеристики отношенiя Чиляева къ памяти поэта это извеекотораго интереса и значенiя.
Еще съ бо́льшимъ недоверiемъ следуетъ относиться къ „воспоминанiямъ“ другого „майора“, В. І. , который въ это время служилъ писаремъ при Пятигорскомъ комендантскомъ управленiи. По разсказамъ Карпова, онъ бывалъ въ домахъ, где собирались „далеко не все, а самыя, такъ сказать, сливки Пятигорскаго общества“, „близко зналъ Михаила Юрьевича, былъ однимъ изъ первыхъ знакомыхъ его на водахъ, часто встречался съ нимъ и после е „оффицiальнаго лица“ принималъ деятельное участiе какъ въ административныхъ распоряженiяхъ, следовавшихъ непосредственно за дуэлью, такъ и въ той судной коммиссiи, которая образована была потомъ для разсмотренiя дела о поединке “. („Русская Мысль“ 1890 г., кн. XII, стр. 69 и 78—79). Любопытный отзывъ о „майоре“ Карпове даетъ Пятигорскiй старожилъ, священникъ В. Эрастовъ. По словамъ В. Эрастова, Карповъ признавался ему, что, одолеваемый газетными корреспондентами, онъ не разъ „придумывалъ различныя исторiи съ Лермонтовымъ, которыхъ съ нимъ никогда и въ жизни не было“... (Ср. „Новое Время“ 1901 г., № 9137).
ещанина Евграфа Чалова (ср. Русская Мысль“ 1890 г., кн. XII, стр. 83—85) и другихъ Пятигорскихъ старожиловъ.
Не лишены интереса и общественнаго значенiя оффицiальные документы, относящiеся къ последнимъ днямъ жизни Лермонтова, а именно — следственное деело о погребенiи.
Несомненно, что чрезвычайно ценнымъ источникомъ для бiографiи Лермонтова служатъ письма поэта, къ сожалее, а также художественно-литературныя произведенiя; но последними, какъ бiографическимъ матерiаломъ, конечно, следуетъ пользоваться съ известною осторожностью и не слишкомъ преувеличивать автобiографическое значенiе отде8.
Примечания
1 Разсказы Тархановскихъ старожиловъ — восьмидесятилетняго старика М. В. Шушерова, „сверстника детскихъ игръ Лермонтова“ („Саратовскiй Листокъ“ 1901 г., № 151. Ср. „Новое Время“ 1901 г., № 9113), и церковнаго сторожа М. Каштанова, 95 ле„Новое Время“ 1901 г., № 9191), изобилуютъ явными несообразностями, вплоть до „воспоминанiй“ о такихъ близкихъ Лермонтову лицахъ, которыя никогда въ Тарханахъ и не были.
2 Несколько строкъ посвящено Лермонтову и въ университетскихъ воспоминанiяхъ Гончарова, поступившаго въ Московскiй Университетъ осенью 1831 г.; познакомиться они не успели.
3 Миклашевскiй былъ того-же Х-го выпуска, что и Лермонтовъ, а Меринскiй и Мартыновъ — следующаго, т. е. ХІ-го (1835 г.). Наибольшiй интересъ представляютъ воспоминанiя Мартынова.
4 О прохожденiи Лермонтовымъ военной службы см. также: Историческiй очеркъ Николаевскаго Кавалерiйскаго Училища. С. -Пб. 1873 г.; К. . Исторiя Лейбъ-Гвардiи Гусарскаго Его Величества полка. Ч. III; В. Потто. Исторiя 44-го Драгунскаго Нижегородскаго полка. Т. IV; Ю. Елецъ. Исторiя лейбъ-гвардiи Гродненскаго гусарскаго полка. Т. I, С. -Пб. 1890; Д. В. Раковичъе. Тифлисъ 1900.
5 Много любопытнаго въ воспоминанiяхъ о Лермонтове В. П. Бурнашева„Русск. Архивъ“ 1872 г., № 9: „М. Ю. Лермонтовъ въ разсказахъ его гвардейскихъ однокашниковъ“), но достоверность этихъ разсказовъ очень сомнительна.
6 Насколько удалась Соллогубу его попытка „вывести“ Лермонтова, можно судить по тому, что ни самъ Лермонтовъ, ни Белинскiй, повидимому, не отгадали замысловъ автора. (Ср.: Пыпинъ. Бе
7 По словамъ Мещерскаго, Лермонтовъ время оть времени наезжалъ въ свое именiе въ Малороссiи, где выучился хорошо говорить по-малороссiйски. (Ср. заме„Русскомъ Архиве“ 1900 г., № 12, стр. 622). Но къ занятiямъ сельскимъ хозяйствомъ поэтъ относился съ некоторымъ пренебреженiемъ, какъ къ „ковырянiю земли“.
8 Изъ бiографическихъ очерковъ Лермонтова следуетъ указать:
Висковатовъ. М. Ю. Лермонтовъ. Жизнь и творчество. М. 1891; его же статьи въ „Русск. Мысли“ 1881—84 гг.; А. М. Скабичевскiй. М. Ю. Лермонтовъ. Его жизнь и литературная деятельность. Изд. 2. СПБ. 1905. („Жизнь замечательныхъ людей. Бiографическая библiотека Ф. Павленкова“); И. И. . М. Ю. Лермонтовъ статья при I т. художественнаго изданiя сочиненiй Лермонтова Т-ва Кушнеревъ и К° и книжн. магазина Прянишникова (М. 1891 г.); его же статья въ XVIa т. Энциклопедич. Словаря изд. Брокгаузъ-Ефронъ; статья при 3 иллюстр. изданiи Т-ва Сытина (М. 1908); А. И. Введенскiй. М. Ю. Лермонтовъ. Его жизнь и произведенiя — статья при I т. Полн. собр. сочин. Лермонтова, изд. Т-ва „Просвещенiе“ (СПБ. 1903).