Лермонтовъ (Михаилъ Юрьевичъ) - генiальный русскiй поэтъ, род. въ Москвe 2 окт. 1814 г. О предкахъ его см. выше. Въ шотланд. преданiяхъ, не исчезнувшихъ окончательно и до сихъ поръ, живетъ имя Лермонта-поэта или пророка; ему посвящена одна изъ лучшихъ балладъ Вальтера Скотта, разсказывающая, согласно народной легендe, о похищенiи его феями. Русскiй поэтъ не зналъ этого преданiя, но смутная память о шотландскихъ легендарныхъ предкахъ не разъ тревожила его поэтическое воображенiе: ей посвящено одно изъ самыхъ зрeлыхъ стихотворенiй Л., "Желанiе". Изъ ближайшихъ предковъ Л. документы сохранились относительно его прадeда Юрiя Петровича, воспитанника шляхетскаго кадетскаго корпуса. Въ это время родъ Л. пользовался еще благосостоянiемъ; захудалость началась съ поколeнiй, ближайшихъ ко времени поэта, Отецъ его, Юрiй Петровичъ, былъ бeднымъ пeхотнымъ капитаномъ въ отставкe. По словамъ Сперанскаго, отецъ будущаго поэта былъ замeчательный красавецъ, но вмeстe съ тeмъ "пустой", "странный" и даже "худой" человeкъ. Этотъ отзывъ основанъ на отношенiяхъ Л.-отца къ тещe, Елизаветe Алексeевнe Арсеньевой, урожденной Столыпиной; но эти отношенiя не могутъ быть поставлены въ вину Юрiю Л. - и такъ, несомнeнно, смотрeлъ на нихъ самъ Михаилъ Юрьевичъ, въ теченiе всей своей жизни не перестававшiй питать глубокую преданность къ отцу, а когда онъ умеръ - къ его памяти. Сохранилось письмо четырнадцатилeтняго поэта, стихотворенiя болeе зрeлаго возраста - и всюду одинаково образъ отца обвeянъ всею нeжностью сыновней любви. Помeстье Юрiя Л. - Кропотовка, Ефремовскаго у., Тульской губ. - находилось по сосeдству съ селомъ Васильевскимъ, принадлежавшимъ роду Арсеньевыхъ. Красота Юрiя Петровича увлекла дочь Арсеньевой, Марiю Михайловну, и не смотря на протестъ своей родовитой и гордой родни, она стала женой "армейскаго офицера"; но для ея семьи этотъ офицеръ навсегда остался чужимъ человeкомъ. Марiя Михайловна умерла въ 1817 г., когда сыну ея не было еще трехъ лeтъ, но оставила много дорогихъ образовъ въ воспоминанiяхъ будущаго поэта. Сохранился ея альбомъ, наполненный стихотворенiями, отчасти, можетъ быть, ею сочиненными, отчасти переписанными; они свидeтельствуютъ о нeжномъ ея сердцe. Впослeдствiи поэтъ говорилъ: Въ слезахъ угасла мать моя; всю жизнь не могъ онъ забыть, какъ мать пeвала надъ его колыбелью. Самый Кавказъ былъ ему дорогъ прежде всего потому, что въ его пустыняхъ онъ какъ бы слышалъ давно утраченный голосъ матери... Бабушка страстно полюбила внука. Энергичная и настойчивая, она употребляла всe усилiя, чтобы одной безраздeльно владeть ребенкомъ. О чувствахъ и интересахъ отца она не заботилась. Л. въ юношескихъ произведенiяхъ весьма полно и точно воспроизводилъ событiя и дeйствующихъ лицъ своей личной жизни. Въ драмe съ нeмецкимъ заглавiемъ - "Menschen u. Leidenschaften" - разсказанъ раздоръ между его отцомъ и бабушкой. Л.-отецъ не въ состоянiи былъ воспитывать сына, какъ этого хотeлось аристократической роднe - и Арсеньева, имeя возможность тратить на внука "по четыре тысячи въ годъ на обученiе разнымъ языкамъ", взяла его къ себe, съ уговоромъ воспитывать его до 16 лeтъ и во всемъ совeтоваться съ отцомъ. Послeднее условiе не выполнялось; даже свиданiя отца съ сыномъ встрeчали непреодолимыя препятствiя со стороны Арсеньевой. Ребенокъ съ самаго начала долженъ былъ сознавать противоестественность этого положенiя. Его дeтство протекало въ помeстьe бабушки, Тарханахъ, Пензенской губернiи; его окружали любовью и заботами - но свeтлыхъ впечатлeнiй, свойственныхъ возрасту, у него не было. Въ неоконченной юношеской "Повeсти" описывается дeтство Саши Арбенина, двойника самого автора. Саша съ 6-ти-лeтняго возраста обнаруживаетъ наклонность къ мечтательности, страстное влеченiе ко всему героическому, величавому, бурному. Л. родился болeзненнымъ и все дeтство страдалъ золотухой; но болeзнь эта развила въ ребенкe необычайную нравственную энергiю. Въ "Повeсти" признается ея влiянiе на умъ и характеръ героя: "онъ выучился думать... Лишенный возможности развлекаться обыкновенными забавами дeтей, Саша началъ искать ихъ въ самомъ себe. Воображенiе стало для него новой игрушкой... Въ продолженiе мучительныхъ безсонницъ, задыхаясь между горячихъ подушекъ, онъ уже привыкалъ побeждать страданья тeла, увлекаясь грезами души.... Вeроятно, что раннее умственное развитiе не мало помeшало его выздоровленiю"... Это раннее развитiе стало для Л. источникомъ огорченiй: никто изъ окружающихъ не только не былъ въ состоянiи пойти на встрeчу "грезамъ его души", но даже не замeчалъ ихъ. Здeсь коренятся основные мотивы его будущей поэзiи разочарованiя. Въ угрюмомъ ребенкe растетъ презрeнiе къ повседневной окружающей жизни. Все чуждое, враждебное ей возбуждало въ немъ горячее сочувствiе: онъ самъ одинокъ и несчастливъ, - всякое одиночество и чужое несчастье, проистекающее отъ людского непониманiя, равнодушiя или мелкаго эгоизма, кажется ему своимъ. Въ его сердцe живутъ рядомъ чувство отчужденности среди людей и непреодолимая жажда родной души, такой же одинокой, близкой поэту своими грезами и, можетъ быть, страданiями. И въ результатe: "въ ребячествe моемъ тоску любови знойной ужъ сталъ я понимать душою безпокойной". Мальчикомъ 10 лeтъ его повезли на Кавказъ, на воды; здeсь онъ встрeтилъ дeвочку лeтъ девяти - и въ первый разъ у него проснулось необыкновенно глубокое чувство, оставившее память на всю жизнь, но сначала для него неясное и неразгаданное. Два года спустя поэтъ разсказываетъ о новомъ увлеченiи, посвящаетъ ему стихотворенiе: къ Генiю. Первая любовь неразрывно слилась съ подавляющими впечатлeнiями Кавказа. "Горы кавказскiя для меня священны", - писалъ Л.; онe объединили все дорогое, что? жило въ душe поэта-ребенка. Съ осени 1825 г. начинаются болeе или менeе постоянныя учебныя занятiя Л., но выборъ учителей - французъ Capet и бeжавшiй изъ Турцiи грекъ - былъ неудаченъ. Грекъ вскорe совсeмъ бросилъ педагогическiя занятiя и занялся скорняжнымъ промысломъ. Французъ, очевидно, не внушилъ Л. особеннаго интереса къ французскому языку и литературe: въ ученическихъ тетрадяхъ Л. французскiя стихотворенiя очень рано уступаютъ мeсто русскимъ. 15-ти лeтнимъ мальчикомъ онъ сожалeетъ, что не слыхалъ въ дeтствe русскихъ народныхъ сказокъ: "въ нихъ вeрно больше поэзiи, чeмъ во всей французской словесности". Его плeняютъ загадочные, но мужественные образы отщепенцевъ человeческаго общества - "корсаровъ", "преступниковъ", "плeнниковъ", "узниковъ". Спустя два года послe возвращенiя съ Кавказа Л. повезли въ Москву и стали готовить къ поступленiю въ университетскiй благородный пансiонъ. Учителями его были Зиновьевъ, преподаватель латинскаго и русскаго языка въ пансiонe, и французъ Gondrot, бывшiй полковникъ наполеоновской гвардiи; его смeнилъ, въ 1829 г., англичанинъ Виндсонъ, познакомившiй его съ англiйской литературой. Въ пансiонe Л. оставался около двухъ лeть. Здeсь, подъ руководствомъ Мерзлякова и Зиновьева, процвeталъ вкусъ къ литературe: происходили "засeданiя по словесности", молодые люди пробовали свои силы въ самостоятельномъ творчествe, существовалъ даже какой-то журналъ, при главномъ участiи Л. Поэтъ горячо принялся за чтенiе; сначала онъ поглощенъ Шиллеромъ, особенно его юношескими трагедiями; затeмъ онъ принимается за Шекспира, въ письмe къ родственницe "вступается за честь его", цитируетъ сцены изъ Гамлета. По прежнему Л. ищетъ родной души, увлекается дружбою то съ однимъ, то съ другимъ товарищемъ, испытываетъ разочарованiя, негодуетъ на легкомыслiе и измeну друзей. Послeднее время его пребыванiя въ пансiонe - 1829-й годъ - отмeчено въ произведенiяхъ Л. необыкновенно мрачнымъ разочарованiемъ, источникомъ котораго была совершенно реальная драма въ личной жизни Л. Срокъ воспитанiя его подъ руководствомъ бабушки приходилъ къ концу; отецъ часто навeщалъ сына въ пансiонe, и отношенiя его къ тещe обострились до крайней степени. Борьба развивалась на глазахъ Михаила Юрьевича; она подробно изображена въ юношеской его драмe. Бабушка, ссылаясь на свою одинокую старость, взывая къ чувству благодарности внука, отвоевала его у зятя. Отецъ уeхалъ, униженный и оскорбленный болeе, чeмъ когда либо, и вскорe умеръ. Стихотворенiя этого времени - яркое отраженiе пережитого поэтомъ. У него является особенная склонность къ воспоминанiямъ: въ настоящемъ, очевидно, немного отрады. "Мой духъ погасъ и состарeлся", - говоритъ онъ, и только "смутный памятникъ прошедшихъ милыхъ лeтъ" ему "любезенъ". Чувство одиночества переходитъ въ безпомощную жалобу; юноша готовъ окончательно порвать съ внeшнимъ мiромъ, создаетъ "въ умe своемъ" "мiръ иной и образовъ иныхъ существованье", считаетъ себя "отмeченнымъ судьбой", "жертвой посреди степей", "сыномъ природы". Ему "мiръ земной тeсенъ", порывы его "удручены ношею обмановъ", предъ нимъ призракъ преждевременной старости... Въ этихъ излiянiяхъ, конечно, много юношеской игры въ страшныя чувства и героическiя настроенiя, но въ ихъ основe лежатъ безусловно искреннiя огорченiя юноши, несомнeнный духовный разладъ его съ окружающей дeйствительностью. Къ 1829 г. относятся первый очеркъ "Демона" и стихотворенiе "Монологъ", предвeщающее "Думу". Поэтъ отказывается отъ своихъ вдохновенiй, сравнивая свою жизнь съ осеннимъ днемъ, и рисуетъ "измученную душу" Демона, живущаго безъ вeры, съ презрeнiемъ и равнодушiемъ ко "всему на свeтe". Въ "Монологe" изображаются "дeти сeвера", ихъ "пасмурная жизнь", "пустыя бури", безъ "любви" и "дружбы сладкой". Немного спустя, оплакивая отца, онъ себя и его называетъ "жертвами жребiя земного": "ты далъ мнe жизнь, но счастья не дано!..." Весной 1830 г. благородный пансiонъ былъ преобразованъ въ гимназiю, и Л. оставилъ его. Лeто онъ провелъ въ подмосковномъ помeстьe брата бабушки, Столыпина. Недалеко жили другiе родственники Л. - Верещагины; Александра Верещагина познакомила его съ своей подругой, Екатериной Сушковой, также сосeдкой по имeнiю. Сушкова, впослeдствiи Хвостова, оставила записки объ этомъ знакомствe. Содержанiе ихъ - настоящiй "романъ", распадающiйся на двe части: въ первой - торжествующая и насмeшливая героиня, Сушкова, во второй - холодный и даже жестоко мстительный герой, Л. Шестнадцатилeтнiй "отрокъ", наклонный къ "сентиментальнымъ сужденiямъ", невзрачный, косолапый, съ красными глазами, съ вздернутымъ носомъ и язвительной улыбкой, менeе всего могъ казаться интереснымъ кавалеромъ для юныхъ барышенъ. Въ отвeтъ на его чувства ему предлагали "волчекъ или веревочку", угощали булочками, съ начинкой изъ опилокъ. Сушкова, много лeтъ спустя послe событiй, изобразила поэта въ недугe безнадежной страсти и приписала себe даже стихотворенiе, посвященное Л. другой дeвицe - Варенькe Лопухиной, его сосeдкe по московской квартирe на Малой Молчановкe: къ ней онъ питалъ до конца жизни едва ли не самое глубокое чувство, когда-либо вызванное въ немъ женщиной. Въ то же лeто (1830) вниманiе Л. сосредоточилось на личности и поэзiи Байрона; онъ впервые сравниваетъ себя съ англiйскимь поэтомъ, сознаетъ сродство своего нравственнаго мiра съ байроновскимъ, посвящаетъ нeсколько стихотворенiй iюльской революцiи. Врядъ ли, въ виду всего этого, увлеченiе поэта "черноокой" красавицей, т. е. Сушковой, можно признавать такимъ всепоглощающимъ и трагическимъ, какъ его рисуетъ сама героиня. Но это не мeшало "роману" внести новую горечь въ душу поэта; это докажетъ впослeдствiи его дeйствительно жестокая месть - одинъ изъ его отвeтовъ на людское безсердечiе, легкомысленно отравлявшее его "ребяческiе дни", гасившее въ его душe "огонь божественный". Съ сентября 1830 г. Л. числится студентомъ московскаго университета, сначала на "нравственно-политическомъ отдeленiи", потомъ на "словесномъ". Университетское преподаванiе того времени не могло способствовать умственному развитiю молодежи; студенты въ аудиторiяхъ немногимъ отличались отъ школьниковъ. Серьезная умственная жизнь развивалась за стeнами университета, въ студенческихъ кружкахъ; но Л. не сходится ни съ однимъ изъ нихъ. У него, несомнeнно, больше наклонности къ свeтскому обществу, чeмъ къ отвлеченнымъ товарищескимъ бесeдамъ: онъ, по природe, наблюдатель дeйствительной жизни. Давно уже, притомъ, у него исчезло чувство юной, ничeмъ неомраченной довeрчивости, охладeла способность отзываться на чувство дружбы, на малeйшiй проблескъ симпатiи. Его нравственный мiръ былъ другого склада, чeмъ у его товарищей, восторженныхъ гегельянцевъ и эстетиковъ. Онъ не менeе ихъ уважалъ университетъ: "свeтлый храмъ науки" онъ называетъ "святымъ мeстомъ", описывая отчаянное пренебреженiе студентовъ къ жрецамъ этого храма. Онъ знаетъ и о философскихъ заносчивыхъ "спорахъ" молодежи, но самъ не принимаетъ въ нихъ участiя. Онъ, вeроятно, даже не былъ знакомъ съ самымъ горячимъ спорщикомъ - знаменитымъ впослeдствiи критикомъ, хотя одинъ изъ героевъ его студенческой драмы: "Странный человeкъ", носитъ фамилiю Бeлинскiй. Эта драма доказываетъ интересъ Л. къ надеждамъ и идеаламъ тогдашнихъ лучшихъ современныхъ людей. Главный герой - Владимiръ - воплощаетъ самого автора; его устами поэтъ откровенно сознается въ мучительномъ противорeчiи своей натуры. Владимiръ знаетъ эгоизмъ и ничтожество людей - и всетаки не можетъ покинуть ихъ общество: "когда я одинъ, то мнe кажется, что никто меня не любитъ, никто не заботится обо мнe, - и это такъ тяжело!" Еще важнeе драма, какъ выраженiе общественныхъ идей поэта. Мужикъ разсказываетъ Владимiру и его другу, Бeлинскому - противникамъ крeпостного права, - о жестокостяхъ помeщицы и о другихъ крестьянскихъ невзгодахъ. Разсказъ приводитъ Владимiра въ гнeвъ, вырываетъ у него крикъ: "О мое отечество! мое отечество!", - а Бeлинскаго заставляетъ практически помочь мужикамъ.
Для поэтической дeятельности Л. университетскiе годы оказались въ высшей степени плодотворны. Талантъ его зрeлъ быстро, духовный мiръ опредeлялся рeзко. Л. усердно посeщаетъ московскiе салоны, балы, маскарады. Онъ знаетъ дeйствительную цeну этихъ развлеченiй, но умeетъ быть веселымъ, раздeлять удовольствiя другихъ. Поверхностнымъ наблюдателямъ казалась совершенно неестественной бурная и гордая поэзiя Л., при его свeтскихъ талантахъ. Они готовы были демонизмъ и разочарованiе его счесть "драпировкой", "веселый, непринужденный видъ" признать истинно-лермонтовскимъ свойствомъ, а жгучую "тоску" и "злость" его стиховъ - притворствомъ и условнымъ поэтическимъ маскарадомъ. Но именно поэзiя и была искреннимъ отголоскомъ лермонтовскихъ настроенiй. "Меня спасало вдохновенье отъ мелочныхъ суетъ", - писалъ онъ и отдавался творчеству, какъ единственному чистому и высокому наслажденiю. "Свeтъ", по его мнeнiю, все нивеллируетъ и опошливаетъ, сглаживаетъ личные оттeнки въ характерахъ людей, вытравливаетъ всякую оригинальность, приводитъ всeхъ къ одному уровню одушевленнаго манекена. Принизивъ человeка, "свeтъ" прiучаетъ его быть счастливымъ именно въ состоянiи безличiя и приниженности, наполняетъ его чувствомъ самодовольства, убиваетъ всякую возможность нравственнаго развитiя. Л. боится самъ подвергнуться такой участи; болeе чeмъ когда-либо онъ прячетъ свои задушевныя думы отъ людей, вооружается насмeшкой и презрeнiемъ, подчасъ разыгрываетъ роль добраго малаго или отчаяннаго искателя свeтскихъ приключенiй. Въ уединенiи ему припоминаются кавказскiя впечатлeнiя - могучiя и благородныя, ни единой чертой не похожiя на мелочи и немощи утонченнаго общества. Онъ повторяетъ мечты поэтовъ прошлаго вeка о естественномъ состоянiи, свободномъ отъ "приличья цeпей", отъ золота и почестей, отъ взаимной вражды людей. Онъ не можетъ допустить, чтобы въ нашу душу были вложены "неисполнимыя желанья", чтобы мы тщетно искали "въ себe и въ мiрe совершенство". Его настроенiе - разочарованiе дeятельныхъ нравственныхъ силъ, разочарованiе въ отрицательныхъ явленiяхъ общества, во имя очарованiя положительными задачами человeческаго духа. Эти мотивы вполнe опредeлись во время пребыванiя Л. въ московскомъ университетe, о которомъ онъ именно потому и сохранилъ память, какъ о "святомъ мeстe". Л. не пробылъ въ университетe и двухъ лeтъ; выданное ему свидeтельство говоритъ объ увольненiи "по прошенiю" - но прошенiе, по преданiю, было вынуждено студенческой исторiей съ однимъ изъ наименeе почтенныхъ профессоровъ Маловымъ. Съ 18 iюня 1832 г. Л. болeе не числится студентомъ. Онъ уeхалъ въ Петербургъ, съ намeренiемъ снова поступить въ университетъ, но попалъ въ школу гвардейскихъ подпрапорщиковъ. Эта перемeна карьеры не отвeчала желаньямъ бабушки и, очевидно, вызвана настоянiями самого поэта. Еще съ дeтства его мечты носили воинственный характеръ. Кавказъ сильно подогрeлъ ихъ. Въ пансiонскихъ эпиграммахъ постоянно упоминается гусаръ, въ роли счастливаго Донъ-Жуана. Усердно занимаясь рисованiемъ, поэтъ упражнялся преимущественно въ "батальномъ жанрe". Такими же рисунками наполненъ и альбомъ его матери. Въ двадцатыхъ годахъ и началe тридцатыхъ гражданскiя профессiи, притомъ, не пользовались уваженiемъ высшаго общества. По свидeтельству товарища Л., всe не-военные слыли "подъячими". Л. оставался въ школe два "злополучныхъ года", какъ онъ самъ выражается. Объ умственномъ развитiи учениковъ никто не думалъ; имъ "не позволялось читать книгъ чисто-литературнаго содержанiя". Въ школe издавался журналъ, но характеръ его вполнe очевиденъ изъ "поэмъ" Л., вошедшихъ въ этотъ органъ: "Уланша", "Петергофскiй праздникъ"... Наканунe вступленiя въ школу Л. написалъ стихотворенiе "Парусъ"; "мятежный" парусъ, "просящiй бури" въ минуты невозмутимаго покоя - это все та же съ дeтства неугомонная душа поэта. "Искалъ онъ въ людяхъ совершенства, а самъ - самъ не былъ лучше ихъ", - говоритъ онъ устами героя поэмы "Ангелъ смерти", написанной еще въ Москвe. Юнкерскiй разгулъ и забiячество доставили ему теперь самую удобную среду для развитiя какихъ угодно "несовершенствъ". Л. ни въ чемъ не отставалъ отъ товарищей, являлся первымъ участникомъ во всeхъ похожденiяхъ - но и здeсь избранная натура сказывалась немедленно послe самаго, повидимому, безотчетнаго веселья. Какъ въ московскомъ обществe, такъ и въ юнкерскихъ пирушкахъ Л. умeлъ сберечь свою "лучшую часть", свои творческiя силы; въ его письмахъ слышится иногда горькое сожалeнiе о былыхъ мечтанiяхъ, жестокое самобичеванiе за потребность "чувственнаго наслажденiя". Всeмъ, кто вeрилъ въ дарованiе поэта, становилось страшно за его будущее. Верещагина, неизмeнный другъ Л., во имя его таланта заклинала его "твердо держаться своей дороги"... По выходe изъ школы, корнетомъ лейбъ-гвардiи гусарскаго полка, Л. живетъ попрежнему среди увлеченiй и упрековъ совeсти, среди страстныхъ порывовъ и сомнeнiй, граничащихъ съ отчаянiемъ. О нихъ онъ пишетъ къ своему другу Лопухиной, но напрягаетъ всe силы, чтобы его товарищи и "свeтъ" не заподозрeли его гамлетовскихъ настроенiй. Люди, близко знающiе его, въ родe Верещагиной, увeрены въ его "добромъ характерe" и "любящемъ сердцe"; но Л. казалось бы унизительнымъ явиться добрымъ и любящимъ предъ "надменнымъ шутомъ" - "свeтомъ". Напротивъ, здeсь онъ хочетъ быть безпощаденъ на словахъ, жестокъ въ поступкахъ, во что бы то ни стало прослыть неумолимымъ тираномъ женскихъ сердецъ. Тогда-то пришло время расплаты для Сушковой. Л.-гусару и уже извeстному поэту ничего не стоило заполонить сердце когда-то насмeшливой красавицы, разстроить ея бракъ съ Лопухинымъ, братомъ неизмeнно любимой Вареньки и Марiи, къ которой онъ писалъ такiя задушевныя письма. Потомъ началось отступленiе: Л. принялъ такую форму обращенiя къ Сушковой, что она немедленно была скомпрометирована въ глазахъ "свeта", попавъ въ положенiе смeшной героини неудавшагося романа. Л. оставалось окончательно порвать съ Сушковой - и онъ написалъ на ея имя анонимное письмо съ предупрежденiемъ противъ себя самого, направилъ письмо въ руки родственниковъ несчастной дeвицы и, по его словамъ, произвелъ "громъ и молнiю". Потомъ, при встрeчe съ жертвой, онъ разыгралъ роль изумленнаго, огорченнаго рыцаря, а въ послeднемъ объясненiи прямо заявилъ, что онъ ее не любитъ и, кажется, никогда не любилъ. Все это, кромe сцены разлуки, разсказано самим Л. въ письмe къ Верещагиной, при чемъ онъ видитъ лишь "веселую сторону исторiи". Только печальнымъ наслeдствомъ юнкерскаго воспитанiя и стремленiемъ создать себe "пьедесталъ" въ "свeтe" можно объяснить эту единственную темную страницу въ бiографiи Л. Совершенно равнодушный къ службe, неистощимый въ проказахъ, Л. пишетъ застольныя пeсни самаго непринужденнаго жанра - и въ тоже время такiя произведенiя, какъ "Я, матерь Божiя, нынe съ молитвою"... До сихъ поръ поэтическiй талантъ Л. былъ извeстенъ лишь въ офицерскихъ и свeтскихъ кружкахъ. Первое его произведенiе, появившееся въ печати - "Хаджи Абрекъ" - попало въ "Библ. для Чтенiя" безъ его вeдома, и послe этого невольнаго, но удачнаго дебюта Л. долго не хотeлъ печатать своихъ стиховъ. Смерть Пушкина явила Л. русской публикe во всей силe поэтическаго таланта. Л. былъ боленъ, когда совершилось страшное событiе. До него доходили разнорeчивые толки; "многiе", разсказываетъ онъ, "особенно дамы, оправдывали противника Пушкина", потому что Пушкинъ былъ дуренъ собой и ревнивъ и не имeлъ права требовать любви отъ своей жены. Невольное негодованiе охватило поэта, и онъ "излилъ горечь сердечную на бумагу". Стихотворенiе оканчивалось сначала словами: "И на устахъ его печать". Оно быстро распространилось въ спискахъ, вызвало бурю въ высшемъ обществe, новыя похвалы Дантесу; наконецъ, одинъ изъ родственниковъ Л., Н. Столыпинъ, сталъ въ глаза порицать его горячность по отношенiю къ такому джентльмену, какъ Дантесъ. Л. вышелъ изъ себя, приказалъ гостю выйти вонъ и въ порывe страстнаго гнeва набросалъ заключительную отповeдь "надменнымъ потомкамъ"... Послeдовалъ арестъ; нeсколько дней спустя корнетъ Л. былъ переведенъ прапорщикомъ въ нижегородскiй драгунскiй полкъ, дeйствовавшiй на Кавказe. Поэтъ отправлялся въ изгнанiе, сопровождаемый общимъ вииманiемъ: здeсь были и страстное сочувствiе, и затаенная вражда. Первое пребыванiе Л. на Кавказe длилось всего нeсколько мeсяцевъ. Благодаря хлопотамъ бабушки, онъ былъ сначала переведенъ въ гродненскiй гусарскiй полкъ, расположенный въ Новгородской губ., а потомъ - въ апрeлe 1838 г. - возвращенъ въ лейбъ-гусарскiй. Не смотря на кратковременную службу въ Кавказскихъ горахъ, Л. успeлъ сильно измeниться въ нравственномъ отношенiи. Природа приковала все его вниманiе; онъ готовъ "цeлую жизнь" сидeть и любоваться ея красотой; общество будто утратило для него привлекательность, юношеская веселость исчезла и даже свeтскiя дамы замeчали "черную меланхолiю" на его лицe. Инстинктъ поэта-психолога влекъ его, однако, въ среду людей. Его здeсь мало цeнили, еще меньше понимали, но горечь и злость закипали въ немъ, и на бумагу ложились новые пламенныя рeчи, въ воображенiи складывались безсмертные образы. Л. возвращается въ петербургскiй "свeтъ", снова играетъ роль льва, тeмъ болeе, что за нимъ теперь ухаживаютъ всe любительницы знаменитостей и героевъ; но одновременно онъ обдумываетъ могучiй образъ, еще въ юности волновавшiй его воображенiе. Кавказъ обновилъ давнишнiя грезы; создаются "Демонъ" и "Мцыри". И та, и другая поэма задуманы были давно. О "Демонe" поэтъ думалъ еще въ Москвe, до поступленiя въ университетъ, позже нeсколько разъ начиналъ и передeлывалъ поэму; зарожденiе "Мцыри", несомнeнно, скрывается въ юношеской замeткe Л., тоже изъ московскаго перiода: "написать записки молодаго монаха: 17 лeтъ. Съ дeтства онъ въ монастырe, кромe священныхъ книгъ не читалъ... Страстная душа томится. Идеалы". Въ основe "Демона" лежитъ сознанiе одиночества среди всего мiрозданiя. Черты демонизма въ творчествe Л.: гордая душа, отчужденiе отъ мiра и небесъ, презрeнiе къ мелкимъ страстямъ и малодушiю. Демону мiръ тeсенъ и жалокъ; для Мцыри - мiръ ненавистенъ, потому что въ немъ нeтъ воли, нeтъ воплощенiя идеаловъ, воспитанныхъ страстнымъ воображенiемъ сына природы, нeтъ исхода могучему пламени, съ юныхъ лeтъ живущему въ груди. "Мцыри" и "Демонъ" дополняютъ другъ друга. Разница между ними - не психологическая, а внeшняя, историческая. Демонъ богатъ опытомъ, онъ цeлые вeка наблюдалъ человeчество - и научился презирать людей сознательно и равнодушно. Мцыри гибнетъ въ цвeтущей молодости, въ первомъ порывe къ волe и счастью; но этотъ порывъ до такой степени рeшителенъ и могучъ, что юный узникъ успeваетъ подняться до идеальной высоты демонизма. Нeсколько лeтъ томительнаго рабства и одиночества, потомъ нeсколько часовъ восхищенiя свободой и величiемъ природы подавили въ немъ голосъ человeческой слабости. Демоническое мiросозерцанiе, стройное и логическое въ рeчахъ Демона, у Мцыри - крикъ преждевременной агонiи. Демонизмъ - общее поэтическое настроенiе, слагающееся изъ гнeва и презрeнiя; чeмъ зрeлeе становится талантъ поэта, тeмъ реальнeе выражается это настроенiе и аккордъ разлагается на болeе частные, но зато и болeе опредeленные мотивы. Въ основe "Думы" лежатъ тeже лермонтовскiя чувства относительно "свeта" и "мiра", но они направлены на осязательныя, исторически-точныя общественныя явленiя: "земля", столь надменно унижаемая Демономъ, уступаетъ мeсто "нашему поколeнiю", и мощныя, но смутныя картины и образы кавказской поэмы превращаются въ жизненные типы и явленiя. Таковъ же смыслъ и новогодняго привeтствiя на 1840 г. Очевидно, поэтъ быстро шелъ къ ясному реальному творчеству, задатки котораго коренились въ его поэтической природe; но не безъ влiянiя оставались и столкновенiя со всeмъ окружающимъ. Именно они должны были намeчать болeе опредeленныя цeли для гнeва и сатиры поэта и постепенно превращать его въ живописца общественныхъ нравовъ. Романъ "Герой нашего времени" - первая ступень на этомъ совершенно логическомъ пути... Роль "льва" въ петербугскомъ свeтe заключилась для Л. крупнымъ недоразумeнiемъ: ухаживая за кн. Щербатовой - музой стихотворенiя "На свeтскiя цeпи", - онъ встрeтилъ соперника въ лицe сына французскаго посланника Баранта. Въ результатe - дуэль, окончившаяся благополучно, но для Л. повлекшая арестъ на гауптвахтe, потомъ переводъ въ тенгинскiй пeхотный полкъ, на Кавказe. Во время ареста Л. посeтилъ Бeлинскiй. Когда онъ познакомился съ поэтомъ, достовeрно неизвeстно: по словамъ Панаева - въ СПб., у Краевскаго, послe возвращенiя Л. съ Кавказа; по словамъ товарища Л. по университетскому пансiону, И. Сатина - въ Пятигорскe, лeтомъ 1837 года. Вполнe достовeрно одно, что впечатлeнiе Бeлинскаго отъ перваго знакомства осталось неблагопрiятное. Л., по привычкe, уклонялся отъ серьезнаго разговора, сыпалъ шутками и остротами по поводу самыхъ важныхъ темъ - и Бeлинскiй, по его словамъ, не раскусилъ Л. Свиданiе на гауптвахтe окончилось совершенно иначе: Бeлинскiй пришелъ въ восторгъ и отъ личности, и отъ художественныхъ воззрeнiй Л. Онъ увидeлъ поэта "самимъ собой"; "въ словахъ его было столько истины, глубины и простоты!" Впечатлeнiя Бeлинскаго повторились на Боденштедтe, впослeдствiи переводчикe производенiй поэта. Казаться и быть для Л. были двe вещи совершенно различныя; предъ людьми мало знакомыми онъ предпочиталъ казаться, но былъ совершенно правъ, когда говорилъ: "Лучше я, чeмъ для людей кажусь". Близкое знакомство открывало въ поэтe и любящее сердце, и отзывчивую душу, и идеальную глубину мысли. Только Л. очень немногихъ считалъ достойными этихъ своихъ сокровищъ... Прибывъ на Кавказъ, Л. окунулся въ боевую жизнь и на первыхъ же порахъ отличился "мужествомъ и хладнокровiемъ"; такъ выражалось оффицiальное донесенiе. Въ стихотворенiи Валерикъ и въ письмe къ Лопухину Л. ни слова не говоритъ о своихъ подвигахъ... Тайныя думы Л. давно уже были отданы роману. Онъ былъ задуманъ еще въ первое пребыванiе на Кавказe; княжна Мери, Грушницкiй и докторъ Вернеръ, по словамъ того же Сатина, были списаны съ оригиналовъ еще въ 1837 г. Послeдующая обработка, вeроятно, сосредоточивалась преимущественно на личности главнаго героя, характеристика котораго была связана для поэта съ дeломъ самопознанiя и самокритики... По окончанiи отпуска, весной 1841 г., Л. уeхалъ изъ Петербурга съ тяжелыми предчувствiями - сначала въ Ставрополь, гдe стоялъ тенгинскiй полкъ, потомъ въ Пятигорскъ. По нeкоторымъ разсказамъ, онъ еще въ 1837 г. познакомился здeсь съ семьей Верзилиныхъ и одну изъ сестеръ - Эмилiю Верзилину - прозвалъ "La Rose du Caucase". Теперь онъ встрeтилъ рядомъ съ ней гвардейскаго отставного офицера, Мартынова, "мрачнаго и молчаливаго", игравшаго роль непонятаго и разочарованнаго героя, въ черкесскомъ костюмe съ громаднымъ кинжаломъ. Л. сталъ поднимать его на смeхъ, въ присутствiи красавицы и всего общества. Столкновенiя были неминуемы; въ результатe одного изъ нихъ произошла дуэль - и 15 iюня поэтъ палъ бездыханнымъ у подножiя Машука. Кн. А. И. Васильчиковъ, очевидецъ событiй и секундантъ Мартынова, разсказалъ исторiю дуэли съ явнымъ намeренiемъ оправдать Мартынова, который былъ живъ во время появленiя разсказа въ печати. Основная мысль автора: "въ Л. было два человeка: одинъ - добродушный, для небольшого кружка ближайшихъ друзей и для тeхъ немногихъ лицъ, къ которымъ онъ имeлъ особенное уваженiе; другой - заносчивый и задорный, для всeхъ прочихъ знакомыхъ". Мартыновъ, слeдовательно, былъ сначала жертвой, а потомъ долженъ былъ явиться мстителемъ. Несомнeнно, однако, что Л. до последней минуты сохранялъ добродушное настроенiе, а его соперникъ пылалъ злобнымъ чувствомъ. При всeхъ смягчающихъ обстоятельствахъ, о Мартыновe еще съ бо?льшимъ правомъ, чeмъ о Дантесe, можно повторить слова поэта: "не могъ понять въ сей мигъ кровавый, на что онъ руку подымалъ"... Похороны Л. не могли быть совершены по церковному обряду, не смотря на всe хлопоты друзей. Оффицiальное извeстiе объ его смерти гласило: "15-го iюня, около 5 часовъ вечера, разразилась ужасная буря съ громомъ и молнiей; въ это самое время между горами Машукомъ и Бештау скончался лeчившiйся въ Пятигорскe М. Ю. Лермонтовъ". По словамъ кн. Васильчикова въ Петербургe, въ высшемъ обществe, смерть поэта встрeтили отзывомъ: "туда ему и дорога"... Спустя нeсколько мeсяцевъ Арсеньева перевезла прахъ внука въ Тарханы. - Въ 1889 г., по всероссiйской подпискe, поэту воздвигнутъ памятникъ въ Пятигорскe. - Поэзiя Л. неразрывно связана съ его личностью, она въ полномъ смыслe поэтическая автобiографiя. Основныя черты лермонтовской природы - необыкновенно развитое самосознанiе, цeльность и глубина нравственнаго мiра, мужественный идеализмъ жизненныхъ стремленiй. Всe эти черты воплотились въ его произведенiяхъ, начиная съ самыхъ раннихъ прозаическихъ и стихотворныхъ излiянiй и кончая зрeлыми поэмами и романомъ. Еще въ юношеской "Повeсти" Л. прославлялъ волю, какъ совершенную, непреодолимую душевную энергiю: "хотeть - значитъ ненавидeть, любить, сожалeть, радоваться, жить"... Отсюда его пламенные запросы къ сильному открытому чувству, негодованiе на мелкiя и малодушныя страсти; отсюда его демонизмъ, развивавшiйся среди вынужденнаго одиночества и презрeнiя къ окружающему обществу. Но демонизмъ - отнюдь не отрицательное настроенiе: "любить необходимо мнe" - сознавался поэтъ, и Бeлинскiй отгадалъ эту черту послe первой серьезной бесeды съ Л.: "мнe отрадно было видeть въ его разсудочномъ, охлажденномъ и озлобленномъ взглядe на жизнь и людей сeмена глубокой вeры въ достоинство того и другого. Я это и сказалъ ему; онъ улыбнулся и сказалъ: дай Богъ". Демонизмъ Л. - это высшая ступень идеализма, тоже самое, что мечты людей XViii в. о всесовершенномъ естественномъ человeкe, о свободe и доблестяхъ золотого вeка; это поэзiя Руссо и Шиллера. Такой идеалъ - наиболeе смeлое, непримиримое отрицанiе дeйствительности - и юный Л. хотeлъ бы сбросить "образованности цeпи", перенестись въ идиллическое царство первобытнаго человeчества. Отсюда фанатическое обожанiе природы, страстное проникновенiе ея красотой и мощью. И всe эти черты отнюдь нельзя связывать съ какимъ бы то ни было внeшнимъ влiянiемъ; онe существовали въ Л. еще до знакомства его с Байрономъ и слились только въ болeе мощную и зрeлую гармонiю, когда онъ узналъ эту дeйствительно ему родную душу. Въ противоположность разочарованiю шатобрiановскаго Ренэ, коренящемуся исключительно въ эгоизмe и самообожанiи, лермонтовское разочарованiе - воинствующiй протестъ противъ "низостей и странностей", во имя искренняго чувства и мужественной мысли. Предъ нами поэзiя не разочарованiя, а печали и гнeва. Всe герои Л. - Демонъ, Измаилъ-Бей, Мцыри, Арсенiй - переполнены этими чувствами. Самый реальный изъ нихъ - Печоринъ - воплощаетъ самое, повидимому, будничное разочарованiе; но это совершенно другой человeкъ, чeмъ "московскiй Чайльдъ-Гарольдъ" - Онeгинъ. У него множество отрицательныхъ чертъ: эгоизмъ, мелочность, гордость, часто безсердечiе, но рядомъ съ ними - искреннее отношенiе къ самому себe. "Если я причиною несчастья другихъ, то и самъ не менeе несчастливъ" - совершенно правдивыя слова въ его устахъ. Онъ не разъ тоскуетъ о неудавшейся жизни; на другой почвe, въ другомъ воздухe этотъ сильный организмъ несомнeнно нашелъ бы болeе почтенное дeло, чeмъ травля Грушницкихъ. Великое и ничтожное уживаются въ немъ рядомъ, и если бы потребовалось разграничить то и другое, великое пришлось бы отнести къ личности, а ничтожное - къ обществу... Творчество Л. постепенно спускалось изъ-за облаковъ и съ кавказскихъ горъ. Оно остановилось на созданiи вполнe реальныхъ типовъ и сдeлалось общественнымъ и нацiональнымъ. Въ русской новeйшей литературe нeтъ ни одного благороднаго мотива, въ которомъ бы не слышался безвременно замолкшiй голосъ Л.: ея печаль о жалкихъ явленiяхъ русской жизни - отголосокъ жизни поэта, печально глядeвшаго на свое поколeнiе; въ ея негодованiи на рабство мысли и нравственное ничтожество современниковъ звучатъ лермонтовскiе дeмоническiе порывы; ея смeхъ надъ глупостью и пошлымъ комедiанствомъ слышится уже въ уничтожающихъ сарказмахъ Печорина надъ Грушницкимъ.
Хронологическiй порядокъ появленiя важнейшихъ произведенiй Л.: «Хаджи-Абрекъ» («Библiотека для Чтенiя», 1835, томъ IX); «Бородино» («Современникъ», 1837, т. VI); «Песня про царя Ивана Васильевича» («Литературныя Прибавл.» къ «Рус. Инвалиду», 1838, № 18; съ подписью -въ«Дума» («Отеч. Зап.», 1839, т. I); «Бэла» (ib., т. II); «Ветка Палестины» (ib., т. III); «Три Пальмы» (ib., т. IV); «Фаталистъ» (ib., т. VI); «Дары Терека» (ib., т. VII); «Тамань» (ib., 1840, т. VIII); «Воздушный корабль» (ib., т. X); «Ангелъ» («Одесскiй Альманахъ», 1840); «Последнее новоселье» («Отеч. Зап.», 1841, т. XVI); «Парусъ» (ib., т. VIII); «Споръ» («Москвитянинъ», 1841, ч. 3); «Сказка для детей» («Отеч. Записки», 1842, т. XX). После смерти поэта появились: «Измаилъ-Бей» («Отеч. Зап.», 1843, т. XXVII); «Тамара» (ib.); «На смерть Пушкина» («Библiогр. Зап.», 1858, № 20; до стиха: «И на устахъ его печать») и мн. др. Отдельныя изданiя: «Герой нашего времени» (СПб., 1840; здесь впервые «Максимъ Максимычъ» и «Княжна Мери»; 2 изд., 1842; 3 изд., 1843); «Стихотворенiя» (СПб., 1840; впервые: «Когда волнуется желтеющая нива», «Мцыри» и др.); «Сочиненiя» (СПб., 1847, изданiе Смирдина); то-же (СПб., 1852; изд. Глазунова); то-же (СПб., 1856; изд. его-же); «Демонъ» (Б., 1857 и Карлсруэ, 1857); «Ангелъ. смерти» (Карлсруэ, 1857), «Сочиненiя» (СПб., 1860, подъ редакцiею С. С. Дудышкина; впервые помещенъ по довольно полному списку «Демонъ», данъ конецъ «На смерть Пушкина» и др.; 2 изд., 1863); «Стихотворенiя» (Лпц., 1862); «Стихотворенiя, не вошедшiя въ последнее изданiе сочиненiй» (Б., 1862); «Сочиненiя» (СПб., 1865 и 1873 и позднее, подъ редакц. П. А. Ефремова; къ изд. 1873 г. вступительная статья А. Н. Пыпина). Когда, въ 1892 г., истекло право на собственность сочиненiй Л., принадлежавшее книгопродавцу Глазунову, одновременно явился рядъ изданiй, изъ которыхъ имеютъ научный интересъ проверенныя по рукописямъ изданiя подъ редакцiей П. А. Висковатова, А. И. Введенскаго и И. М. Болдакова. Тогда же вышло иллюстрированное изданiе, со статьею И. И. Иванова (М.); большое количество дешевыхъ изданiй отдельныхъ произведенiй. На иностранные языки переведены: «Герой нашего времени» - на немецкiй неизвестнымъ (1845), Больтцемъ (1852), Редигеромъ (1855); на англiйскiй: Пульскимъ (1854) и неизвестнымъ (1854); на французскiй: Ледюкомъ (1845) и неизвестнымъ (1863); на польскiй: Кёномъ (1844) и Л. Б. (1848); на шведскiй: неизвестными (1844 и 1856); на датскiй: неизвестнымъ (1855) и Торсономъ (1856). Стихотворенiя - на немецкiй: Будбергомъ-Беннисгаузеномъ (1843), Боденштедтомъ (1852), Ф. Ф. Фидлеромъ (1894; образцовый переводъ поблизости къ подлиннику); на франц.: Шопеномъ (1853), Д'Анжеромъ (1866); «Демонъ» - на нем.: Сенкеромъ (1864); на франц.: Д'Анжеромъ (1858) и Акосовой (1860); на сербскiй - неизвестн. (1862); «Мцыри» - на нем.: Будбергомъ-Беннисгаузеномъ (1858); на польскiй: Сырокомлею (1844; 2 изд. 1848); «Бояринъ Орша» - на польскiй Г. Ц. (1858). «Русскiе акты о предкахъ поэта» («Рус. Старина» 1873, VII, 548); «Шотландскiя известiя о родоначальнике Л.» (ib.); «О прадеде Л.» («Русскiй Архивъ» 1875, III, 107); «Указъ объ отставке отца Л.» («Рус. Старина» 1873, VII, 563); «Родословная Л. въ Россiи» («Рус. Старина» 1873, VII, 551); «Отзывъ Сперанскаго объ отце Л.» («Рус. Арх.» 1872, II, 1851); «Дворянская грамота, выданная отцу Л.» («Рус. Ст.» 1882, XXXIII, 469); «Сведенiя о матери Л.» («Рус. Арх.» 1872, II, 1851), «Альбомъ матери Л.» («Ист. Вестн.», 1881, VI, 375); «Документъ о рожденiи Л.» («Рус. Ст.» 1873, VIII, 113); «Сведенiя о бабушке Л.» («Рус. Ст.» 1884, XLIII, 122); «Детство Л.» («Рус. Обозр.» 1890, авг., 794; «Ист. Вестн.» 1881, VI, 377); «Л. въ Москве, пребыванiе въ пансiоне» («Рус. Ст.» 1881, LXI, 162; «Ист. Вестн.» 1884, XVI, 606; «Рус. Ст.» XLIV, 589; «Рус. Арх.» 1875, III, 384, сведенiя о Мерзлякове); «Ученическiя тетради Л.» («Отеч. Зап.» 1859, VII, XI); «Л. въ университете» («Рус. Ст.» 1875, XIV, 60); «Сведенiя о профессорахъ» («Рус. Арх.» 1875, III, 384); «Л. въ школе гвардейскихъ подпрапорщиковъ» («Рус. Стар.» 1890, LXV, 591); Л. какъ Маешка («Рус. Ст.» 1873, VII, 390; 1882, XXXV, 616; «Рус. Арх.» 1872, II, 1778; «Рус. Ст.» 1884, XLIV, 590; «Атеней» 1858, XLVIII); Л. по выходе изъ школы («Рус. Ст.» 1873, VII, 383; 1882, XXXV, 616; «Рус. Арх.» 1872, II, 1772); Стихи на смерть Пушкина («Рус. Арх.» 1872, II, 1813; «Рус. Ст.» 1873, VII, 384; «Рус. Обозр.» ib.); Первое пребыванiе на Кавказе, возвращенiе, дуэль съ Барантомъ («Рус. Ст.» 1882, XXXV, 617; 1884, XLIV, 592; 1873, VII, 385). «Изъ воспоминанiй И. М. Сатина» («Сборн. общ. люб. росс. слов.»); А. Н. Пыпинъ, въ «Вестн. Европы» 1895). Второе пребыванiе на Кавказе («Рус. Ст.» 1884, XLI, 83; 1873, VII, 387; 1882, XXXV, 619; 1885, XLV, 474; 1875, XIV, 61; 1879, XXIV, 529; «Ист. Вестн.» 1886, XXIV, 321, 555; 1880, I, 880; 1885, XIX, 473; XX, 712; 1890, XXXIX, 726; «Рус. Обозр.», «Атеней», ib.; «Рус. Арх.» 1874, II, 661; 1872, I, 206); Дуэль съ Мартыновымъ («Рус. Ст.» 1873, VII, 385; 1875, XIV, 60; 1882, XXXV, 620; «Рус. Арх.» 1872, I, 206; II, 1829; 1874, II, 687; «Ист. Вестн.» 1881, VI, 449; «Всемiрный Трудъ» 1870, X); Костелецкiй, «Воспоминанiя о Л.» («Рус. Ст.» 1875); К. Белевичъ, «Несколько картинъ изъ кавказской жизни и нравовъ горцевъ» (СПб., 1891); «Военно-судное дело» (письмо Мартынова, разсказъ о похоронахъ Л. въ приложенiи къ «Зап. Хвостовой»); «Документы о дуэли и похоронахъ Л.» («Рус. Обозр.» 1895); о знакомстве Л. съ Белинскимъ «Лит. Восп.» И. Панаева, СПб., 1888); Пыпинъ, «Жизнь и переписка Белинскаго» (II, 38); Белинскiй («Сочиненiя», III, IV); Добролюбовъ («Сочиненiя», III); Михайловскiй, «Литература и жизнь» (СПб., 1892), «О Л.», «Поэтъ безвременья» (отд. «Критич. очерки», СПб. 1894); Спасовичъ, «Байронизмъ у Л.» («Сочиненiя», 1888, т. II); Андреевскiй, «Литературныя чтенiя» (СПб., 1891); Котляревскiй, «М. Ю. Л.» (СПб. 1891: разборъ этой книги В. Д. Спасовича, въ «Вестн. Европы» (1891, XII); Владимiровъ, «Историческiе и народные бытовые сюжеты въ поэзiи Л.» (Кiевъ, 1892); А. Камковъ, «Л.» («Ученыя Зап. Казан. унив.» 1856, ч. 1); Чернышевскiй, «Очерки гоголевскаго перiода рус. литературы» («Соврем.» 1854 и отд. СПб. 1892); Е. Хвостова, «Воспоминанiя о Л.» («Русск. Вестникъ», 1856, № 18); С. Шестакова, «Юношескiя произведенiя Л.» (ib., № 10); Галаховъ, «Л.» (ib. 1857, № 13); Ап. Григорьевъ, «Взглядъ на рус. литературу со смерти Пушкина» («Русское Слово», 1859, №№ 2 и 3; перепечатано въ «Сочиненiяхъ» Григорьева); А. Любавскiй, «Дела о дуэляхъ» («Русск. угол. процессы», СПб. 1866-1867); Н. Шелгуновъ, «Рус. идеалы» («Дело» 1868, №№ 6 и 7); Е. А. Хвостова, «Воспоминанiя» («Вестн. Европы» 1869, № 8 и отд. СПб. 1871); кн. А. И. Васильчиковъ, «Несколько словъ о кончине М. Ю. Л. и о дуэли его съ Н. Мартыновымъ» («Русскiй Архивъ», 1872, № 1); «Случай изъ жизни Л.» («Древняя и Новая Россiя», 1877); Бурнашевъ, «Воспоминанiя» (ib. № 9); С. Шашковъ, «Пушкинъ и Лермонтовъ» («Дело» 1873, № 7); П. А. Висковатовъ, обширная бiографiя, занимающая весь VI т. «Сочиненiй Л.» изд. Рихтера, переработка статей раньше напечатанныхъ въ «Русск. Мысли», «Рус. Стар.» и др. журн. (М. 1892); В. Сторожевъ, «Родоначальникъ русс. ветви Лермонтовыхъ» («Книговеденiе», 1894, №№ 5-8) и мн. др. Орловъ, «М. Ю. Л.» (СПб., 1883). Отдельно отъ прочихъ критиковъ стоитъ В. А. Зайцевъ («Русское Слово», 1862, № 9), охарактеризовавшiй Л., какъ «юнкерскаго поэта». Л. часто приписывали стихотворенiя другихъ авторовъ. Такъ съ его именемъ появились: барона Розена, «Смерть» («Развлеченiе», 1859); гр. В. А. Соллогуба, «Разлука» («Современникъ», 1854, т. 46); М. Розенгейма, «А годы несутся» («Русскiй Вестникъ», 1856, № 14) и др. *