Бродский Н. Л.: М. Ю. Лермонтов. Биография, 1814—1832
Глава III. В Университетском Благородном пансионе.
Пункт 2

2

Лермонтов занимался с увлечением и усердно. Весной 1829 года он писал М. А. Шан-Гирей: «ваканции приближаются и... прости достопочтенный пансион! Но не думайте, чтобы я был рад оставить его, потому учение прекратится; нет! дома я заниматься буду еще более, нежели там». Кроме пансионских преподавателей, поэт занимался дома с гувернерами. Одновременно с Жандро к нему был приглашен преподаватель немецкой литературы, прусский подданный Винсон. Лермонтов в несколько месяцев выучился английскому языку и стал читать в оригинале Шекспира, Вальтер Скотта, Байрона и Т. Мура. Дополнительные уроки по рисованию он брал у А. П. Солоницкого; в знак уважения подарил ему тетрадь со своими стихотворениями. Мы уже говорили, что А. Ф. Мерзляков также занимался с ним на дому. За успешные занятия Лермонтов при переходе из четвертого в пятый класс получил два приза — книгу и картину⁹⁹, при переходе из пятого в шестой награжден был книгами¹⁰⁰. Лермонтов выделялся среди воспитанников пансиона своими рисунками: из класса рисования его картины были признаны лучшими во время испытаний по искусствам (21 декабря 1829 года)¹⁰¹. В тот же день на испытаниях из класса музыки Лермонтов сыграл на скрипке аллегро из Маурерова концерта¹⁰². На одном из собраний он прочитал элегию Жуковского «Море» и, по свидетельству А. Зиновьева, обучавшего декламации старших воспитанников, заслужил громкие рукоплескания. Публичные испытания в науках и особенно в искусствах происходили в пансионе всегда в особо торжественной обстановке. Много бывало приглашенных гостей, помимо родителей и родственников учащихся. На собрании присутствовали московский генерал-губернатор князь Д. В. Голицын, попечитель учебного округа генерал А. А. Писарев, епископ Иннокентий, писатель И. И. Дмитриев, профессора университета, «многие сенаторы» и другие «знаменитые обоего пола особы». Об этих испытаниях, «всегда, по словам «Дамского журнала», привлекающих бесчисленную публику», печатались подробные отчеты в московской прессе. Университетский благородный пансион издавал «Речи, разговоры и стихи», читанные воспитанниками на публичных актах. К ним в пансионе задолго готовились; администрация производила значительные денежные траты на угощение посетителей, освещение зала, за прокат кресел, стульев, инструментов и пр. Испытания происходили по определенной, издавна установленной программе: оканчивающие пансион «читали посетителям письменные ответы на вопросы, доставшиеся им по жребию и тут же решенные»¹⁰³, ученики читали речи на литературные, исторические, философские темы, декламировали, играли на инструментах, фехтовали на саблях и шпагах¹⁰⁴, показывали свое искусство в танцах. На длинном столе были разложены фортификационные чертежи, прописи, картины отличившихся учащихся. Зал, в котором происходили испытания, напоминал о славных питомцах пансиона: на доске золотыми буквами в два столбца были обозначены имена Василия Жуковского, Владимира Одоевского, Николая Тургенева и многих других, получивших золотые медали и одобрительные листы при окончании пансиона. Среди окончивших пансион с отличием Лермонтов встречал фамилии писателей, знакомых ему по журналам (Шевырев, Воейков, Писарев, Титов), государственных деятелей (Дашков), наконец, своих родных (Д. Столыпин)¹⁰⁵.

Испытания в науках происходили несколько дней, с десяти часов утра и с пяти часов пополудни, испытания в искусствах начинались в семь часов вечера и кончались обычным балом в двенадцать часов ночи... Лермонтов участвовал в испытаниях 13—20 декабря 1828 года¹⁰⁶, 16—21 декабря 1829 года¹⁰⁷ и присутствовал на торжественных собраниях по случаю девятого выпуска — 6 апреля 1829 года и по случаю десятого выпуска — 29 марта 1830 года¹⁰⁸.

Испытания из искусств и программы актовых заседаний отчетливо характеризуют идейную атмосферу, в которой воспитывались учащиеся. Литературные, эстетические интересы поощрялись прежде всего. Разумеется, речи учеников контролировались преподавателями, которые не только давали темы, но и привносили в ученические сочинения свои формулировки; воспитанники высказывались в стихах и прозе сообразно господствовавшим в пансионе воззрениям на поэтическое искусство и общим историко-культурным теориям. Политические мотивы в произведениях учеников, написанных для публичных выступлений, звучали лишь в откликах на исторические события прошлого. Герои Киевской Руси¹⁰⁹, Куликово поле¹¹⁰, Полтава¹¹¹, Бородино¹¹² — таковы были темы отечественной истории, рекомендованные А. Ф. Мерзляковым и написанные его учениками преимущественно в высоком стиле классической школы¹¹³. Выбор тем для прозаических речей соответствовал широким литературным интересам, имевшим место в университетском пансионе. Если на испытаниях из искусств ученики обычно декламировали не свои стихотворения¹¹⁴, то на публичных актах, как правило, речи и стихи были оригинальным творчеством учащихся; редакторская рука инспектора Павлова, преподавателей Мерзлякова и Раича не могла, конечно, совсем стереть индивидуальность выступавших молодых ораторов.

Осенью 1828 года Лермонтов, только что вступивший в пансион, перелистывал печатный отчет торжественного собрания 17 марта 1828 года. Воспитанник старшего отделения высшего класса Владимир Строев, награжденный золотой медалью за рассуждение на итальянском языке об итальянской трагедии, произнес две речи: одну по-итальянски — «Боккачьо у гроба Виргилия», другую на французском языке — «О поэзии и о границах, которые отличают ее от красноречия».

Этого В. М. Строева Лермонтов услышал на собрании 6 апреля 1829 года. Он произнес сначала речь об истине, потом, по-итальянски, о поэте Алфиери. Оратор патетически восклицал: «Поклянемся исполнять и словом и делом благие советы и наставления (начальников и наставников). Они всегда говорили нам: начало и конец всех наших мыслей и чувствований, всех дел ваших да будет немерцающая, вечная истина. Так! Истина должна быть единственным предметом наших изысканий, наших трудов, нашего благоговения, — нашею честию и славой!»

Следуя своему учителю, профессору М. Г. Павлову, Строев давал такое определение истине: «Истина есть сходство наших понятий с предметом — наше знание; ибо знаем »¹¹⁵. Истине оратор противополагал ее «вечного врага» — заблуждение. Ученик М. Г. Павлова освещал вопросы о существе искусства, о союзе философии и поэзии, о гармоническом единстве природы.

«Изящные искусства, представляя видимую, вещественную природу, не изображают ли человеку природы таинственной, для него еще неприступной, не представляют ли того отечества небесного и вечного, к которому он беспрерывно стремится на крылах надежды всеми силами души, всеми своими желаниями и помышлениями, — одним словом: царство торжествующей истины? — Все вообще науки, утешительные спутницы человека на опасном пути сем, подкрепляют наши средства, услаждают горестное существование, отверзая пред нами хранилище всего чудесного и тайного, срывая мрачную оболочку с величественных красок природы, обнаруживая внутренний, удивительный ход ее. Но что же все науки, как не собрания истин, опытом дознанных и в строгом порядке расположенных для удобнейшего достижения одной основной истины? — Что все изящные художества, как не подражания той же истине? — Она душа их, она их основание, она — та главнейшая принадлежность, которая придает наиболее блеска всякому произведению творческого гения; и к чему бы служили все наши наблюдения и опыты, если бы они вводили нас в заблуждение, если бы распространяли понятия ложные, мысли несправедливые, мечты несбыточные? — Скажут, что поэт изобретает, вымышляет то, чего нет в природе. — Пусть так! — Но что его вымыслы? — Видимые, многообразные формы той же истины, которую он ни создать, ни изменить не может. — Самое пылкое воображение юродствует в своем творении, производит нелепости, если чувство и разум не видят, к чему приложить его вымышленные формы, если чрез одежду поэзии не проницает сияние, родное душам нашим — сияние истины! — Какие вымыслы наиболее нас трогают? — Те, которые почерпнуты из философии, в которых аллегорически изображаются действия природы, способности человека, правила жизни, движение страстей, и наконец связь между небом и землей! — Как располагаются вымыслы стихотворные? Не по тем ли же законам, коим следует сама природа? — Откуда берутся материалы для вымысла? Не из той ли же природы? — Одним словом: что они сами по себе? — Природа высшая, совершеннейшая: — следовательно, блистательнейший храм той же великой истины!..»

В. Строев далее перечислял многочисленных друзей истины, их благодетельную роль на разнообразных поприщах жизни. Тут были названы: Гиббон, Робертсон, Карамзин и Плиний; Линней, Кювье, и Платон с Кантом, и Ньютон, Гершель, Лаплас; и Архимед, Евклид, Эйлер, Лагранж, Монтескье с Беккариа, Сократ, Галилей и другие мыслители. В конце длинного рассуждения оратор обратился к своим слушателям с призывом не уклоняться «для ничтожных выгод жизни, для приобретения корысти» от стези истины. Молодой друг истины особенно призывал быть верным ей тех, кто избрал целью своей жизни поэзию, служение музам: «Горе таланту, отвергающему свет ее благотворный, — говорил В. Строев, — как знаменитый исполин времен баснословных лишился могущественных сил по мере удаления от земли, так гений теряет свои силы по мере устранения от истины: — чем выше возносится он, враждующий с нею, тем быстрее и глубже низвергается в мрачную бездну бесславия. — Его покидают правдивые музы; творение его остается хладным, бездейственным, не трогает души читателя и не производит в нем впечатлений сильных, неизгладимых; — не ему пленять и возбуждать сердца, не ему парить на крылах выспренных мыслей, не для него божественное вдохновение: — оно никогда не слетает в обитель оскверненной души! — Нежный, тонкий вкус отвергает его произведения, и никто не внемлет его песнопениям: — они гибнут, как вопли несчастного в глухой пустыне!..»¹¹⁶

На этом же собрании выступали А. Давыдов с рассуждением о поэзии и живописи (на французском языке), З. Алферов с речью о Клопштоке (по-немецки)¹¹⁷, С. Храповицкий об Оссиане (на английском языке). Авгерино говорил по-гречески на тему моралистического характера. Воспитанник Степан Жиров¹¹⁸ прочитал свое стихотворение «Минин». Патриотическая тема звучала в традиции вольнолюбивой поэзии двадцатых годов с каноническими терминами: «ярем рабства», «тягостные цепи» и т. п.

Молодой поэт нарисовал печальную картину России, в которую вторглась «врагов свирепых рать»:

Внутри — разбой, мятеж, крамолы,
Расстройство общее — везде!
Оделись скорбью холмы, долы;
В бесплодном замерли труде
И ум, и чувствие, и руки...
          Москва — великая столица,
          Готова преклонить главу...

Новгородский гражданин Минин обратился с пламенным призывом к «сынам отчизны»:

Россия, матерь наша страждет,
Москва в плену и празден трон.
Злодейство крови, смерти жаждет;
Попраны вера и закон. —
—
Все гибнет вкруг — мы торг ведем!
В беспечных думах ожидаем
Готовый рабства нам ярем!..
Сыны отчизны! час медленья —
И более надежды нет! —
Ах, братья, свергните скорей
Позора тягостные цепи!
Пусть наши трупы, наши степи
Возьмет недаром хишник сей!
Пойдем! За нас отцов молитвы,
За нас земля и небеса!..
Не покоримся полякам!
От нас умчатся в страхе шведы!..
Стекайтесь, юноши, на брань;
Наш князь Пожарский — воевода!
Скорее меч булатный в длань.
И возвратится к нам свобода!

После Жирова Семен Стромилов, известный в пансионе, кроме влечения к поэзии, своими каллиграфическими опытами, прочитал стихотворение «Великая княгиня Ольга».

«Ольгой мудрой» и раскрыл ее в типичной форме классической оды; ученик Мерзлякова хорошо усвоил приемы реторики, запомнил лексический строй архаического жанра:

Я зрю: белеет Понт, кипят валы Евксина,
 Стремятся корабли, как стая лебедей. —
 Куда летит сия Славянская дружина?
       Еще ли грады брать и в плен влещи царей?..
Спокойся, Константин! Не бойся, Византия!
 То гости мирные к брегам твоим текут,
 Не брани, не вражды, не плен, не козни злые, —
 Софии к алтарю смиренье в дар несут...

29 марта 1830 года Лермонтов на торжественном акте услышал речи: А. Малыгин произнес сочиненную воспитанником Токаревым речь «О важности изучения истории и о влиянии оной на словесность»; В. Дубровин выступил с речью на латинском языке «О превосходных качествах лирических стихотворений Горация»; А. Авгерино прочитал на греческом языке «Морское сражение при Наварине»; А. Штейн по-французски произнес речь — «Ломоносов и Жан-Батист Руссо», которая рецензенту «Московского телеграфа» показалась по принципам литературного анализа сходной со статьей Раича о Петрарке и Ломоносове¹¹⁹. Д. Протасьев прочитал (по-немецки) рассуждение «О постоянном усовершенствовании древней классической литературы между немцами»; М. Иваненко произнес речь на английском языке: «Характер сочинений и слога Т. Мура» и, наконец, А. Малыгин, имя которого было постановлено занести на золотую доску, закончил затянувшееся заседание речью на итальянском языке об «Освобожденном Иерусалиме» Тассо¹²⁰.

Речи, посвященные крупнейшим представителям мировой литературы, были насыщены восторженными похвалами. Поэты античного мира (Виргилий и Гораций), классики итальянской поэзии (Боккачьо, Тассо, Алфиери, Данте¹²¹), Шекспир¹²², Мильтон¹²³, французские писатели (Расин¹²⁴ и др.), немецкие классики (Лессинг, Шиллер и Гете), Оссиан и Т. Мур — все нашли горячее признание в речах учащихся. В частности можно говорить о культе Шекспира, Шиллера, Гете среди питомцев пансиона.

Лукьян Якубович, окончивший пансион в декабре 1826 года, в обращении «К Липецкому знакомому» восклицал:

Ты помнишь ли, товарищ юный мой,
 
Когда исполненный заветных, сладких дум —
Ты Шиллером и Гете восхищался
И, окрылив свой юный, смелый ум,
Мечтам отрадным предавался?¹²⁵

Тот же Л. Якубович в стихотворении «Шекспир» пропел настоящий гимн английскому драматургу:

Мир внутренний и внешний отразился
В его созданиях, как в море небосклон,
И отблеском души всемирной озарился,
Как в древности торжественный Сион.
Почти, о человек, поэта преклоненьем:
В нем проявился бог небесным вдохновеньем¹²⁶.

Переводы Лермонтова из Шиллера, относящиеся к 1829 году¹²⁷, и из «Страданий молодого Вертера» Гете, эпиграф из «Отелло» в поэме «Две невольницы» (1830) и реминисценции в ранних произведениях поэта из Шекспира¹²⁸, Мильтона¹²⁹, Горация¹³⁰, Тассо, Данте (в «Вадиме»), мотивы Оссиана в лирике — все это отзвуки чтения Лермонтовым европейских поэтов в пансионский период. Отчеты о публичных актах пансиона все же недостаточны для того, чтобы представить себе интенсивную литературную деятельность воспитанников этого учебного заведения. Воспоминания Д. А. Милютина очень живо раскрывают внутреннюю жизнь пансиона.

«Преобладающею стороною наших учебных занятий была русская словесность. Московский университетский пансион сохранил с прежних времен направление, так сказать, литературное. Начальство поощряло занятия воспитанников сочинениями и переводами вне обязательных классных работ. В высших классах ученики много читали и были довольно знакомы с тогдашнею русскою литературой — тогда еще очень необширною. Мы зачитывались переводами исторических романов Вальтер-Скотта, новыми романами Загоскина, бредили романтическою школою того времени, знали наизусть многие из лучших произведений наших поэтов. Например, я знал твердо целые поэмы Пушкина, Жуковского, Козлова, Рылеева («Войнаровский»). В известные сроки происходили по вечерам литературные собрания, на которых читались сочинения воспитанников в присутствии начальства и преподавателей. Некоторыми из учеников старших классов составлялись, с ведома начальства, рукописные сборники статей в виде альманахов (бывших в большом ходу в ту эпоху) или даже ежемесячных журналов, ходивших по рукам между товарищами, родителями и знакомыми. Так и я был одно время «редактором» рукописного журнала «Улей», в котором помещались некоторые из первых стихотворений Лермонтова, один из моих товарищей издавал другой журнал: «Маяк» и т. д. Мы щеголяли изящною внешностью рукописного издания. Некоторые из товарищей, отличавшиеся своим искусством в каллиграфии (Шенгелидзев, Семенюта и др.), мастерски отделывали заглавные листки, обложки и т. д. Кроме этих литературных занятий, в зимние каникулы устраивались в зале пансиона театральные представления.

Все эти внеклассные занятия, конечно, отнимали много времени от уроков; зато чрезвычайно способствовали общему умственному развитию, любви к науке, литературе, чтению».

Необходимо более детально остановиться на некоторых фактах, указанных в воспоминаниях Д. А. Милютина. Пансион недаром считался «древним святилищем муз»¹³¹. Многие из юных любителей поэзии не могли проявить себя на публичных актах, так как число участников в испытаниях из искусств было ограничено.

художника-рисовальщика.

Он был энергичным вкладчиком также в ученические рукописные журналы.

В 1830 году в пансионе издавалось четыре журнала: «Арион», «Улей», «Пчелка» и «Маяк». Об участии Лермонтова в «Улье» (к сожалению, не сохранившемся в архиве Д. А. Милютина, который дорожил своим журналом и по выходе из пансиона) кратко сообщил его младший товарищ¹³².

О редакторе «Маяка», однокласснике Д. Милютина, сохранилось ценное свидетельство бывшего студента Московского университета В. С. Межевича, напечатанное, между прочим, при жизни Лермонтова в конце 1840 года. Вот что писал он, вспоминая свои студенческие годы: «Между воспитанниками Университетского пансиона было у меня несколько добрых приятелей из числа их упомяну о покойном С. М. Строеве..¹³³ (Из рукописных журналов, издававшихся в пансионе) одну книжку Ариона, издававшегося покойным С. М. Строевым, и подаренного мне в знак дружбы, берегу я и по сие время, как драгоценное воспоминание юности. Из этих-то детских журналов... узнал я в первый раз имя Лермонтова что ему принадлежат читанные мною отрывки из поэмы Томаса Мура Лалла-Рук и перевод некоторых мелодий того же поэта (из них я очень помню одну, под названием Выстрел)¹³⁴». Нам не известно, какие стихотворения Лермонтова появились в «Улье» и в «Арионе», но чрезвычайно важно установить, что пансионские стихи поэта читались за стенами пансиона, что имя его было известно в студенческой среде, что стихи его поражали старшее поколение, резко выделяясь своим содержанием и поэтической формой из цикла произведений литературной молодежи.

Тот перевод из Т. Мура, который назван В. С. Межевичем, действительно относится к числу произведений большого поэтического мастерства. Этот перевод из английского поэта обычно считался оригинальным стихотворением Лермонтова, которое во всех собраниях его сочинений относили к 1841 году¹³⁵«Вечернего выстрела» («The evening gun»), сделанный молодым поэтом, когда он находился в последнем классе пансиона:

Прощались позднею порою?
Вечерний выстрел загремел,
И мы с волнением внимали...

И на море туман густел;
Удар с усилием промчался
И вдруг за бездною скончался.
Окончив труд дневных работ,

Бродя вблизи пустынных вод,
Вечерним выстрелам внимаю,
И между тем как чередой
Глушит волнами их седыми,

Я умереть желаю с ними...

Лермонтов не только активно участвовал в рукописных журналах, он собирался издавать свой журнал, но какие-то обстоятельства помешали ему сделаться редактором нового школьного журнала. Уже на первом году пребывания в пансионе он мечтал продолжить литературную традицию пансиона, выпустившего несколько книжек под названием «Каллиопа», в которых были собраны сочинения воспитанников¹³⁶. В декабре 1828 года он писал М. А. Шан-Гирей: «Я продолжал подавать сочинения мои Дубенскому, а Геркулеса и Прометея взял инспектор (М. Г. Павлов), который хочет издавать журнал Каллиопу (подражая мне! (?)), где будут помещаться сочинения воспитанников. Каково вам покажется, Павлов мне подражает, перенимает у... меня! — стало быть... — но выводите заключения, какие вам угодно». Издание «Каллиопы» не состоялось¹³⁷, но у Лермонтова стал издаваться журнал дома. Очевидно, были темы, которые нельзя было провести через школьный орган. Поэт хотел быть свободным от цензуры школьного начальства.

«начал издаваться рукописный журнал «Утренняя заря»¹³⁸, на манер «Наблюдателя» или «Телеграфа», как следует, со стихотворениями и изящною словесностью, под редакцией Николая Гавриловича (Давыдова); журнала этого вышло несколько нумеров; по счастью, пред отъездом в Петербург все это было сожжено, и многое другое, при разборе старых бумаг». Так как Н. Г. Давыдов, живший у Арсеньевой с 1828 года¹³⁹¹⁴⁰, также не был воспитанником пансиона, то в рассказе младшего товарища Лермонтова речь о журнале «Утренняя заря» могла относиться только к домашнему изданию. Сожжение этого журнала явно было вызвано соображениями внелитературного характера.

Примечания

⁹⁹ Н. Венкстерн). С одним призом перешли в пятый класс одноклассники Лермонтова Михаил Сабуров, Дмитрий Дурнов, Андрей Миклашевский и Дмитрий Петерсон. Воспитанник пятого класса Владимир Мещеринов получил картину в результате декабрьских испытаний 1828 г. («Московские ведомости», 1829, № 33). Таким образом, Лермонтов догнал В. Мещеринова и только с 1829 г. стал учиться с ним в одних классах, а не поступил вместе с ним в четвертый класс, как указано В. Мануйловым в хронологической канве жизни М. Ю. Лермонтова (пятый том сочинений Лермонтова, изд. «Academia», стр. 580).

¹⁰⁰ Тот же приз получили его одноклассники Михаил Сабуров, Дмитрий Дурнов, Дмитрий Петерсон, Андрей Миклашевский и многие другие; В. Мещеринов был награжден математическими инструментами («Московские ведомости», 1830, № 36).

¹⁰¹ Лучшими были признаны также картины М. Сабурова. К. Булгакова, Н. Венкстерна.

¹⁰² «Московские ведомости», 1830, № 5, стр. 212. Тогда же на фортепиано играли М. Сабуров (концерт Гуммеля), Афанасий Мещеринов (концерт Черни) и др.

¹⁰³ «Московские ведомости», 1830 г. № 36.

¹⁰⁴ 21 декабря 1829 г. «мастерски дрались» Сергей Сабуров, Константин Булгаков и др.

¹⁰⁵ Пансион окончили А. Грибоедов, А. Шаховской, А. Тургенев, А. П. Ермолов, И. Н. Инзов, А. А. Столыпин, Д. П. Сушков и многие другие.

¹⁰⁶ См. второе письмо Лермонтова к М. А. Шан-Гирей.

¹⁰⁷ «12, 13 и 14 декабря 1829 г. происходили открытые испытания воспитанникам высшего класса, а 16, 17, 18 и 20 декабря испытания прочим классам; 21 декабря были испытания из искусства» («Московские ведомости», 1830, № 5).

¹⁰⁸ «Московские ведомости», 1829, № 33, 1830, № 36.

¹⁰⁹ «Владимир Великий», стихотворение В. Быкова, на собрании 21 марта 1827 г. См. «Смерть Игоря», в сборнике «В удовольствие и пользу. Труды воспитанников Университетского благородного пансиона», кн. I, М., 1810.

¹¹⁰ Читал В. Григорьев 10 апреля 1826 г. В том же году «лучшее рассуждение» было написано А. Быковым на тему: «Об освобождении России от татарского ига».

¹¹¹ Стихотворение Н. Писарева (2 марта 1825).

¹¹² «Песнь к Кутузову-Смоленскому», стихотворение В. Чюрикова (на публичном акте 28 декабря 1815 г.), и «Бородино», стихотворение А. Быкова (26 марта 1827 г.).

¹¹³ Ср. в стихотворении А. Быкова:

... Я зрел поля Бородина —

Благоговейте времена,

На сих полях кровавый бой
Решил судьбу полувселенной,
На них пал Галлов грозный строй
Перед тобой, Благословенный!..

¹¹⁴ «Песнь русскому царю»), И. А. Крылова (басня «Колос») и др. (см. «Дамский журнал», 1830, № 2, стр. 30—31).

¹¹⁵ Ср. в статье М. Павлова «О способах исследования природы» («Мнемозина», 1825 г., ч. IV, стр, 9): «сходство понятий с познаваемым предметом называется истиною, это же есть и знание; ибо «знаем» можем только сказать о том предмете, с которым наши понятия сходны, в противном случае мы его не знаем».

¹¹⁶ «Речи и стихи... 1829 г., апреля 6 дня». М., 1829, стр. 4, 5—6, 8—9, 25.

¹¹⁷ В 1827 году написал рассуждение «Об отличии историка-повествователя от историка прагматического».

¹¹⁸ 17 марта 1828 г. произнес стихотворение «Слава». Написал рассуждение «О литературных заслугах Батюшкова».

¹¹⁹ «Московский телеграф», 1830. ч. XXXII, 8, стр. 366.

¹²⁰ «Московские ведомости», 1830, 3 мая, № 36.

¹²¹ О нем говорил речь на итальянском языке В. Строев на акте 26 марта 1827 г. (Тема речи «Смерть Данте»).

¹²²

¹²³ Речь Алферова о «Потерянном рае» на акте 17 марта 1828 г.

¹²⁴  Речь «Озеров и Расин» (произнесенная по-французски В. Давыдовым 26 марта 1827 г. О речах на заседания в 1827 г. Лермонтов мог прочитать в отчете или услышать от В. Мещеринова еще до поступления в пансион.

¹²⁵ «Атеней», 1830, ч. III, стр. 391. На акте 17 марта 1828 г. П. Вистенгоф прочел на немецком языке речь «История немецкой драматической поэзии вообще и трагедии в частности» с оценкой Лессинга, Шиллера и Гете.

¹²⁶ «Стихотворения Лукьяна Якубовича», СПБ, 1837. Стихотворение «Шекспир» помечено 1833 годом.

¹²⁷ «Три ведьмы», «К Нине», «Встреча», «Баллада», «Перчатка», «Дитя в люльке» и др.

¹²⁸ Трагедия «Гамлет» в «Испанцах», «Макбет» в «Вадиме».

¹²⁹ Из «Потерянного рая» в повести «Вадим» (Л. Семенов«М. Ю. Лермонтов», М., 1915, стр. 251—252).

¹³⁰ «Джюлио» (1830):

... Так печаль,
В одну и ту же с нами сев ладью,
Не отстает ни в куще, ни в бою.

Ср.:

Но совесть грозная и страх спешат туда же,
Где он, и с корабля, одетого броней,
Забота мрачная не сходит, и она же
У всадника в седле таится за спиной.

«Оды» кн. 3 и 4. Перевод в стихах П. Порфирова, СПБ, 1902, стр. 8). Античные поэты — Гораций, Тибулл — внесли в память Лермонтова имя Неэры (в стихотворении «К Неэре»): см. переводы «К Неэре» Мерзлякова («Вестник Европы», 1811, № 10); В. Орлов. Опыты перевода Горациевых од: СПБ, 1830, ода XV; К. Неэре — «Из Тибулла», перевод А. Киреева в «Московском телеграфе», 1829, № 12, стр. 452—453. Содержание лермонтовского стихотворения с традиционным именем возлюбленной совершенно оригинально.

¹³¹ «Дамский журнал», 1830, ч. XXIX, № 2, стр. 30.

¹³² Д. Милютин был классом ниже Лермонтова.

¹³³ «Дамском журнале» (1830 г., № 2) было сказано: «Сей воспитанник-юноша заступил своими отличными успехами место родного брата, вышедшего в прошлом году из пансиона».

¹³⁴ «Северная пчела», 1840, 16 декабря, № 284. «Русская литература. Стихотворения М. Лермонтова». СПБ. (Письмо к Ф. В. Булгарину.) Л. Л.

¹³⁵ С приурочением по деталям «пейзажа» к Геленджику. См. Лермонтовский пятитомник, под редакцией Б. М. Эйхенбаума, т. II, стр. 130 и 253. Необходимо отметить, что на близость стихотворения Лермонтова к стихотворению Томаса Мура было указано И. X. в «Русском архиве», 1888, № 8, стр. 501. (Л. Семенов. «Лермонтов и Лев Толстой», М., 1914, стр. 406.)

¹³⁶ «Каллиопа» выходили в 1815, 1816, 1817 и 1820 гг. Участниками были В. Одоевский, Шевырев, Писарев, Ознобишин и другие. Пансион выпустил также следующие издания: 1) «Распускающийся цветок», 1787 г., «Полезное упражнение юношества», 1789 г. «Утренняя заря», 1800—1808; «И отдых в пользу», 1804; «В удовольствие и пользу», 1810, 1812; «Чертеж наук и искусств», М., 1814; «Избранные сочинения в прозе и стихах», 3 части, 1824—1825 гг.

¹³⁷ Не заменил ли «Каллиопу» альманах «Цефей», цензурное разрешение на издание которого было дано 8 января 1829 г.? В этом альманахе участвовали воспитанники пансиона, также и окончившие пансион, как В. Григорьев («Черкес», «Осада Чираха», «Набег горцев», «Сон любви», «Элегия»); К(олачевский), поместивший стихотворения «Видение Рафаэля», «Преступник», «Евгении» и отрывок из трагедии Шиллера «Мария Стуарт»; С. Жиров посвятил Н. Колачевскому отрывок из стихотворной повести «Взятие Азова»; ему же принадлежал другой отрывок из той же повести («Поход к Азову»), стихотворения «Пирр» и «Подражание Иову»; Степанов напечатал стихотворения «Сон», «Прощание молодого поэта с жизнью», «Песнь Фингала на развалинах Балкуты». Другие авторы скрылись за псевдонимами (Виктор Стройский; Ю. и др.). Загадочным представляется текстологическое сходство эпиграмм Лермонтова (1829 г.) с прозаическим произведением N. N. «Мысли, выписки и замечания»:

Судя по темам, по языку большинства «замечаний и выписок» неизвестный автор принадлежал к более старшему поколению, чем молодые участники альманаха. Не была ли дана в классе одним из преподавателей (например, Дубенским) задача придать стихотворную форму напечатанным в «Цефее» «Мыслям»?..

¹³⁸ Ср. пансионское издание под тем же заглавием. Ясно, что Лермонтов был знаком с пансионскими изданиями уже в 1828 г.

¹³⁹ Он приехал а Москву вместе с Лермонтовым и Е. А. Арсеньевой.

¹⁴⁰ См. третье письмо Лермонтова к М. А. Шан-Гирей.