Коваленко А. Н.: Убийца поэта Лермонтова — Н. С. Мартынов

Убийца поэта Лермонтова — Н. С. Мартынов

5 октября 1939 года в "Литературной газете" был помещен отрывок из книги Ивана Гудова "Годы и минуты". Будучи комсомольцем И. Гудов работал в колонии для беспризорных и малолетних правонарушителей "Трудовой путь". Колония эта находилась близ Москвы у станции Сходня, в имении, ранее принадлежавшем убийце М. Ю. Лермонтова — Н. С. Мартынову Вот что пишет об этом И. Гудов.

"Я рассказал ребятам всё, что я слышал от нашего преподавателя о смерти Лермонтова. Я сам имел тогда смутное представление об этом, знал только, что царь сослал на Кавказ великого поэта за его вольные стихи, а там дворянин Мартынов убил Лермонтова на подстроенной дуэли.

— А ему статью дали какую-нибудь? — спросил кто-то из ребят.

— Кому?

— Ну Мартынову. Этому, который застрелил.

— Ничего ему за это не было?

Я как мог объяснил, что царь был доволен гибелью мятежного поэта, убийца остался ненаказанным, жил себе преспокойно, умер в довольстве и похоронен в имении, где сейчас наша колония.

Ребята молчали. Я не привык к такой тишине и с опаской поглядывал на воспитанников. Не нравилась мне эта тишина. Коля взял у меня из рук томик Лермонтова. Он задумчиво перелистал страницы.

"А вы, надменные потомки", — прочитал он и вдруг вскочил... "Ребята, — закричал Коля, — какого черта тут у нас Мартынов разлеживается себе!.. Не место ему тут лежать, раз он Лермонтова кончил! Айда за мной".

Я пытался остановить разгоряченных ребят. Но они, предводительствуюемые Колей, бросились к фамильному склепу Мартынова.

Через несколько минут выволоченные из склепа кости Мартынова, бесславного убийцы поэта, были вздернуты на пихту. Галки летали над деревом. Коля стоял внизу и читал по книжке:

Висит скелет полуистлевший,
Из глаз посыпался песок.

Он пригрозил кулаком скелету:

— Ах, паразит, Лермонтова бить!?

— Эх, живым ты нам не попался. Мы бы из тебя щепок накололи, — поглядывая наверх, ругались ребята.

— Собака! У, демон. Лермонтова застрелил.

— Топить его в пруду! — скомандовал Коля.

".

Так поступили с Мартыновым, имя которого на многие годы стало синонимом подлого убийцы.

Что за человек был Н. С. Мартынов? Каким он был, какую жизнь вёл? Раскаивался когда-нибудь в своем поступке?

На эти вопросы мы попытаемся здесь ответить. Но, прежде чем обратиться к личности Николая Соломоновича Мартынова, следует упомянуть его предков.

Род Мартыновых восходит к XV веку, когда предок их, вышедший из Польши, служил князю Василию Темному. Род Мартыновых был внесён в родословную дворянской книги Тамбовской, Пензенской, Харьковской и других губерний.

Дед Николая Соломоновича — Михаил Ильич Мартынов — владел имением Липяги в Пензенской губернии и имел большое потомство, о котором писал в своих "Записках" историк Вигель: "Потомство этого Михаила Ильича Мартынова от всех трёх браков, при многих похвальных качествах, отличалось одним общим пороком — удивительным чванством, которое проявлялось в разных видах, смотря по характеру, положению или образу воспитания каждого из происходящих от него лиц". (Записки Вигеля. Изд. 1892 г., ч. II, с. 99)

Соломон Михайлович Мартынов родился в селе Липяги, служил в Преображенском полку, в 1801 году был уволен в отставку. В 1811 году он женился на дочери статского советника Тавровского Елизавете Михайловне и имел от неё девять детей. Большая семья Мартыновых обычно жила в Москве в собственном доме в Леонтьевском переулке (№ 106). Соломон Михайлович, как и многие дворяне того времени, разбогател на московских винных откупах. Ему принадлежал дом в Нижнем Новгороде, на улице, носящей его имя. (Этот дом он продал в 1825 году). Очевидно в этом доме 9 октября (по старому стилю) 1815 года родился Николай Соломонович Мартынов, получивший впоследствии печальную известность убийцы великого русского поэта М. Ю. Лермонтова.

Отец его был знаком с генералом А. П. Ермоловым и генералом от кавалерии Николаем Ивановичем Депрерадовичем, который участвовал в последних войнах Екатерины, командуя Кавалергардским полком, участвовал в битве при Аустерлице. Соломон Михайлович был также в родстве с комендантом города Петербурга Павлом Петровичем Мартыновым, которому за то, что он в день декабрьского восстания 1825 года первым привел свой Измайловский полк на Дворцовую площадь к присяге, присвоили чин генерал-адъютанта.

С. М. Мартынов умело пользовался своим родством и связями. Ничем иным, как протекцией Павла Петровича Мартынова и генерала Депрерадовича, не объяснить поступление Николая Соломоновича, происходящего из незнатного дворянского рода, в один из самых аристократических и привилегированных полков России — в первый полк гвардейской конницы.¹

В Кавалергардский полк он поступает 17 октября 1832 года унтерофицером, а 11 ноября переименован в юнкера, он поступает в школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров.²

Молодому Мартынову очень льстило такое высокое покровительство. В своих автобиографических записках Николай Соломонович писал: "У каждого из нас были родители или родственники, каждый из них... старался быть полезным своему домочадцу „Даже мелкие плебеи, подобные мне, и те удостаивались по временам визитов своих высоких покровителей. Таким образом, для меня с братом (Дмитрием Соломоновичем) приезжали несколько раз в школу комендант Мартынов и старик Депрерадович, последний был очень дружен с моим отцом и по этой причине требовал от нашего начальства всяких льгот в нашу пользу".³

В школе Н. С. Мартынов увлекался фехтованием, впрочем, так же как и М. Ю. Лермонтов, и по пятницам, когда проводились эти занятия, они сходились на ратоборство.

Когда в 1841 году на суде Мартынова спросил, с каких пор он знаком с Лермонтовым, тот отвечал, что знает его со времен учебы в юнкерской школе, но вполне возможно, что они были знакомы и раньше, так как село Липяги в Пензенской губернии находятся примерно в 40 верстах от Тархан, и не исключено, что семьи Арсеньевых и Мартыновых были знакомы как соседи. Сын Н. С. Мартынова, Сергей Николаевич, утверждает, что "семейство отца.., имея также, как и бабка Лермонтова, Арсеньева, имения в Пензенской губернии, издавна находилось в прекрасных отношениях с семьей поэта с материнской стороны".⁴

Мартыновым принадлежало также и подмосковное имение Знаменское-Иевлево, которое находилось вблизи Середникова, подмосковного имения Столыпиных, в котором бывал и Лермонтов, — они могли видеться и там. А учась в Московском университете, в конце 20-х — начале 30-х годов, Лермонтов часто посещал дом Мартыновых.⁵ Свидетельством тому является и стихотворение "Когда поспорить вам придется", написанное в 1830 году Лермонтовым.⁶ Эти стихи он посвятил родной сестре Мартынова Наталье Соломоновне, впоследствии графине ла Турдоне.

"Понятно, — пишет Сергей Николаевич Мартынов, — что, когда Лермонтов в 1832 году поступил в школу кавалерийских гвардейских юнкеров, куда одновременно с ним помещен был и покойный отец мой, почва для сближения была уже подготовлена предыдущим знакомством их по Москве".⁷

Н. С. Мартынов закончил школу на год позже Лермонтова. В 1835 году 6 декабря он был произведен в корнеты и начал служить в Кавалергардском полку.

Службу свою в кавалергардах он вел довольно неисправно уже с первых месяцев службы. Он опаздывает на манеж, отсутствует на офицерской езде, на конном учении оставляет своё место. Его сажают под арест за незнание своего дела и дают строгий выговор за нераспорядительность при наряде и несоответствующую форму одежды. За незнание людей своего взвода, наряжают вне очереди на дежурство. За год с небольшим Мартынов сумел получить одиннадцать взысканий, два из них серьезных — подвергался аресту.

Между Мартыновым и офицерами его полка не было дружеских отношений. Только кавалергард князь В. А. Оболенский, которого Мартынов знал ещё по Москве и с которым учился в Юнкерской школе, был близок Николаю Соломоновичу. (Это тот самый Оболенский, который после гибели Лермонтова будет так усердно оправдывать Мартынова).

29 октября, 25,27 и 29 ноября, 5 и 8 декабря 1836 года в тот период, когда осложнились отношения между Пушкиным и Дантесом.⁸

Будучи от природы очень тщеславным человеком Мартынов непочтительно относился к своему начальству; он считал, что служба в гвардии была очень тяжелой, так как начальство налагало дисциплинарные взыскания там, где нельзя было "приискать даже малейший повод к обвинению в проступке". "Даже частная жизнь офицеров не была освобождена от всестороннего вмешательства начальствующих", — жалуется Мартынов в статье "Экспедиция действующего Кавказского отряда за Кубанью в 1837 году".⁹

А если учесть, что командир кавалергардского полка генерал-майор Гринвальд был очень строгий начальник, который говорил о себе, что с подчиненными он обходился "без дружественных и любезных слов", становится понятным, почему избалованный вниманием коменданта Мартынова и генерала Депрерадовича Николай Соломонович так тяготился службой в кавалергардах.

В Кавалергардском полку существовал обычай ежегодно в конце зимы откомандировывать одного обер-офицера в Отдельный Кавказский Корпус сроком на один год. В то время, служа на Кавказе, можно было быстро продвинуться по службе, добиться славы и чинов. Прельстившись этим Мартынов, который к тому времени был уже поручиком (он был произведен в поручики 6 декабря 1836 года), решил отправиться в далекий путь. Говоря в своей статье о тяжелой службе в гвардии Мартынов добавляет: "При подобной обстановке, если добавить еще к этому рассказы товарищей, возвращавшихся из экспедиции, с привольной кавказской жизни, о боевых приключениях, о красоте тамошней жизни, о миловидных черкешенках и гребенских казачках — становится понятным каждому, почему вся тогдашняя молодёжь стремилась на Кавказ".¹⁰ Эти слова Мартынова удивительно совпадают со строками "Кавказца" М. Ю. Лермонтова. Кажется, будто о Мартынове идет речь в этом очерке:

"Настоящий кавказец, человек удивительный, достойный всяческого уважения и участия. До восемнадцати лет он воспитывался в кадетском корпусе.., он потихоньку в классе читал "Кавказского пленника" и воспламенился страстью к Кавказу. Он с десятью товарищами был отправлен туда на казенный счёт с большими надеждами. Наконец, он явился в свой полк. до экспедиции; всё прекрасно: сколько поэзии. Вот пошли в экспедицию; наш юноша кидался всюду, где только провизжала пуля. Он думал поймать десятка два горцев, ему снятся страшные битвы, реки крови и генеральские эполеты. Он во сне совершает рыцарские подвиги".¹¹

Из Петербурга на Кавказ Мартынов выехал 11 марта 1837 года. По дороге он заехал в Москву, где жило семейство Мартыновых. В это же время в Москве был и Лермонтов, который также отправлялся на Кавказ, но совершенно по иным причинам. Мартынов встречается с ним часто, почти каждый день, часто завтракает вместе у Яра. В Москве Мартынов ведёт, как он сам выражался, "райскую жизнь", "балы сменялись пикниками, загородными прогулками и разного рода увеселениями.

Военные власти нас не тревожили. Московский комендант, генерал Сталь, был добродушный старик и самый снисходительный начальник". ¹² В конце апреля Н. С. Мартынов выезжает в Ставрополь. Николай Павлович Граббе впоследствии сообщил П. А. Висковатому, что Мартынов был уверен, что всех удивит своею храбростью, что сделает блестящую карьеру. Он только и думал о блестящих наградах. На пути к Кавказу в Ставрополе, у генерал-адъютанта Н. П. Граббе, за обеденным столом, много и долго Мартынов говорил о блестящей будущности, которая его ожидает, так что Павел Христофорович должен был охладить пылкого офицера и пояснить ему, что на Кавказе храбростью не удивишь, а потому и награды не так легко даются. Да и говорить с пренебрежением о кавказских воинах не годиться".¹³ На Кавказе Мартынов поступил под начальство генерала Вельяминова в Отдельный Кавказский Корпус, участвовал в экспедиции для продолжения береговой укрепленной линии по восточному берегу Черного моря, конвоировал транспорт с различными запасами из Ольгинского Тетдепона в Абинское укрепление и обратно.

За отличие в экспедиции 1837 года был награжден орденом св. Анны 3 степени с бантом.¹⁴ В апреле 1838 года Мартынов вернулся в Петербург в Кавалергардский полк и находился в столице до октября 1839 года.
Лермонтов находился в это время тоже в Петербурге и, по-видимому, встречался с Мартыновым.
В конце 1839 года Мартынов был зачислен по кавалерии ротмистром с прикомандированием к Гребенскому казачьему полку и вновь отправился на Кавказ.

В июне-октябре 1840 года Мартынов, так же как и Лермонтов, находился в составе чеченского отряда генерал-лейтенанта А. В. Галафеева, действовавшего на левом фланге Кавказкой линии.

Лермонтов был прикомандирован к отряду Галафеева в качестве поручика Тенгинского пехотного полка. О совместном участии Лермонтова и Мартынова в экспедиции против горцев свидетельствует запись, сделанная в "Журнале военных действий отряда на левом фланге Кавказской линии с 10 апреля по 13 октября 1840 года". В записи о сражении 4 октября при деревне Шали упомянуто имя "состоящего по кавалерии ротмистра Мартынова", командовавшего линейными казаками и поддержавшего в бою команду охотников юнкера Дорохова, которая, после ранения Дорохова, перейдет "по наследству" к Лермонтову. Несколько ниже в "Журнале" в числе храбрейших назван и М. Ю. Лермонтов, исполнявший обязанности адъютанта при генерале Галафееве: "Равномерно в этот день отличились храбростью и самоотвержением при передаче приказаний под огнем неприятеля Кавалергардского его величества полка поручик граф Ламберт и Тенгинского пехотного полка поручик Лермонтов". ¹⁵ К этому времени относится написанное Мартыновым стихотворение "Герзель-аул", в котором отразились события этого периода Кавказской войны. Мартыновский "Герзель-аул" удивительно тесно переплетается со стихотворением М. Ю. Лермонтова "Валерик". Здесь нашли отражение два разных эпизода боевых действий отряда Галафеева на левом фланге Кавказской линии, в Чечне, в июне и июле 1840 года. Если в центре "Валерика" Лермонтова — описание кульминационного момента июльской экспедиции против горцев — кровопролитной битвы при реке Валерик 11 июля, то в "Герзель-ауле" Мартынова отражены события, предшествовавшие этой битве: возвращение отряда после экспедиции в Чечню на отдых к крепости Грозный.

В статье "Из историй литературных отношений Лермонтова и Мартынова" М. М. Уманская дает подробный анализ стихотворения Мартынова и сопоставляет его со стихами Лермонтова.

"Надменный гуманизм поэта, — пишет Уманская, — его сочувствие вольнолюбивым народам вечно гордого Кавказа, всегда оставшегося для него "жилищем вольности святой", возбраняли автору "Валерика" славить военный риск и азарт и, тем более, торжествовать по поводу зверств царских ставленников на Кавказе. Разделяя (в стихотворении "Спор") идею исторически необходимой общности судеб народов Кавказа и России, Лермонтов в то же время оставался глубоко равнодушным к "славе, купленной кровью", он хранил скорбное и горькое молчание там, где Мартынов, в тоне лихого удальства и молодечества, воспевал усмирение Чечни и безнаказанности действий карательного отряда. Не трудно убедиться в этом, сравнив много раз цитированные слова Лермонтова:

... с грустью тайной и сердечной
"Жалкий человек.
Чего он хочет!.. Небо ясно,
Под небом места много всем."

с барабанными, в духе ура-патриотизма, строчками Мартынова:

На всём пути, где мы проходим.
Пылают сакли беглецов;
Застанем скот — его уводим,
Пожива есть для казаков,
Поля засеянные топчем,
Уничтожаем все у них...
Налетом быстрым, соколиным,
Являясь разом в трёх местах,
Мы их травили по долинам
И застигали на горах,
На них ходили мы облавой,
Сперва оцепив весь аул,
А там, меж делом и забавой,
Изрубим ночью караул.

Сожженные аулы, жестокий суд над детьми и женщинами, который творит конный отряд, для автора "Герзель-аула" — только повод для сомнительных шуток и веселого смеха:

Детей погреться приглашает,
" ¹⁶

В феврале 1841 года Мартынов был уволен в отставку "по домашним обстоятельствам". Каковы были истинные причины отставки, никто не знает. 23 февраля царь подписал приказ об отставке Мартынова. 2 июня он отказал ему в награде, к которой Мартынов был представлен за осеннюю экспедицию.

Домой Мартынов не поехал, а отправился в Пятигорск на воды, куда он прибыл в конце апреля. К приезду Лермонтова он уже заканчивал курс лечения пятигорскими водами и 27 мая уехал в Железноводск, где пробыл до июля.¹⁷ Можно предложить, что отношения его с Лермонтовым были тогда сравнительно благополучными.

Что же представляет из себя Мартынов в этот период? Его современник Я. И. Костенецкий вспоминал о своих встречах с ним в Ставрополе и в Пятигорске: "К нам на квартиру почти каждый день приходил меньшой Мартынов. Это был очень красивый молодой гвардейский офицер, блондин, со вздернутым немного носом и высокого роста. Он был весьма очень любезен, весел, порядочно пел под фортепиано романсы и (был) полон надежд на свою будущность. Он все мечтал о чинах и орденах и думал не иначе как дослужиться на Кавказе до генеральского чина. В 1841 году я увидел его в Пятигорске, но в каком положении! Вместо генеральского чина он был уже в отставке и всего майором, не имел никакого ордена и из веселого и светского изящного молодого человека сделался каким-то дикарем: отрастил огромные бакенбарды, в простом черкесском костюме, с огромным кинжалом, в нахлобученной белой папахе, вечно мрачный и молчаливый! Какая была причина такой скорой с ним перемены, осталось мне неизвестным".¹⁸

Примерно такой же портрет рисует и Н. П. Раевский, с которым Мартынов жил в Пятигорске в надворном флигеле Верзилиных. Мартьянов, со слов Раевского, так описывает Мартынова: "Он одевался чрезвычайно оригинально и разнообразно. Как отставной офицер, он должен был носить форму Гребенского полка, но это ему не нравилось, и он употреблял все свои способности на то, чтобы опоэтизировать её, делал в ней добавления, меняя цвета и применяя их согласно погоде, случаю или вкусу... Женщины были его кумиром, и для них он занимался собою, по целым часам просиживал перед зеркалом. В гостиных он производил впечатление, с дамами умел быть любезным, веселым и забавным, знал музыку, недурно пел чувствительные романсы, и ловко танцевал. За эти столь ценные в свете качества дамы его отличали.¹⁹

Словесный портрет современников дополняет и недавно обнаруженный М. С. Зильберштейном в Париже портрет Н. С. Мартынова, который, очевидно, сделал Г. Г. Гагарин в 1841 году Портрет долгое время принадлежал Наталье Соломоновне Мартыновой, которая выйдя замуж за графа ла Турдоне, жила во Франции. Затем портрет перешел к дочери Натальи Соломоновны Софье Гийоме (р. 1856г.), которая также жила во Франции. Портрет ныне хранится у внучки Н. С. Марии Викторовны Тучковой. (Фотография с этого портрета находится в музее-заповеднике М. Ю. Лермонтова.)

Итак, Мартынов имел успех в свете. Но к тому времени как он вернулся из Железноводска, уже организовался "лермонтовский кружок", куда был вхож и Мартынов. Как отмечал И. А. Арсеньев, "не отличаясь большим развитием, он был обидчивый и самолюбивый. Он не был так остроумен, как Лермонтов, считал себя стоящим выше других по светским успехам и раздражался всегда, когда являлся орудием насмешек. Ограниченный умственно и нравственно, он постоянно находился под чьим-либо влиянием".²⁰

Лаконичную и очень точную характеристику Мартынову дала Е. Быховец: "Этот Мартынов глуп ужасно, все над ним смеялись, он ужасно самолюбив".²¹

Лермонтов, не терпевший никакой фальши в людях, постоянно подтрунивал над слабостями Мартынова. В его доме был даже альбом карикатур на Мартынова, где он был изображен в самом смешном виде, то въезжающим в Пятигорск, то рассыпающимся перед какой-нибудь красавицей.²² Понятно, что все это не могло нравиться тщеславному Мартынову И вскоре разразилась гроза.

Обратимся к воспоминаниям Э. А. Шан-Гирей:

"13 июля собралось к нам несколько девиц и мужчин и порешили. провести вечер дома. Я не говорила и не танцевала с Лермонтовым потому, что в тот вечер он продолжал свои поддразнивания.²³ Тогда переменив тон насмешки, он сказал мне: "М-ль Эмилия, прошу Вас на один только тур вальса, последний раз в моей жизни. — Ну уж так и быть, в последний раз, пойдёмте". — Михаил Юрьевич дал слово не сердить меня больше, и мы, провальсировав, уселись мирно разговаривать. К нам присоединился Л. С. Пушкин, который также отличался злоязычием, и принялись они вдвоем острить свой язык a qui mieux (наперебой). Несмотря на мои предостережения, удержать их было трудно. Ничего злого особенно не говорили, но смешного много; но вот увидели Мартынова, разговаривавшего очень любезно с младшей сестрой моей Надеждой, стоя у рояля, на котором играл князь Трубецкой. Не выдержал Лермонтов и начал острить на его счет, называя его "montaguard au grand pioguard" (горец с большим кинжалом). (Мартынов носил черкесску и замечательной величины кинжал). Надо же было так случиться, что, когда Трубецкой ударил последний аккорд, слово "pioguard" (кинжал) раздалось по всей зале. Мартынов побледнел, закусил губы, глаза его сверкнули гневом, он подошёл к нам и голосом весьма сдержанным сказал Лермонтову: "Сколько раз просил я вас оставить свои шутки при дамах", — и так быстро отвернулся и отошёл прочь, что не дал и опомниться Лермонтову, а на моё замечание "язык мой, враг мой", Михаил Юрьевич ответил спокойно: "Ce n'est, demain nous serons bons amis" (Это ничего, завтра мы будем добрыми друзьями). Танцы продолжались, и я думала, что тем кончилась та ссора. После уже рассказывали мне, что, когда выходили от нас, то в передней же Мартынов повторил свою фразу, на что Лермонтов спросил: "Что ж, на дуэль что ли вызовешь меня за это?" Мартынов ответил решительно: "Да!" — и тут же назначил день".²⁴

Этот рассказ подтверждает также и князь Васильчиков: "Однажды на вечере у генеральши Верзилиной, Лермонтов в присутствии дам отпустил какую-то новую шутку над Мартыновым. Что он сказал, мы не расслышали, знаю только, что выходя из дому на улицу, Мартынов подошёл к Лермонтову и сказал ему очень тихим и ровным голосом по-французски: "Вы знаете, Лермонтов, что я очень часто терпел ваши шутки, но не люблю, чтобы их повторяли при дамах", — на что Лермонтов таким же спокойным голосом ответил: "А если не любите, то потребуйте у меня удовлетворения". Больше ничего в тот вечер и в последующие дни до дуэли между ними не было".²⁵

Мартынов не делал никаких попыток помириться, даже наоборот. Секунданты безуспешно пытались помирить их; Мартынов стоял на своём. Уже спустя много лет после роковой дуэли Мартынов признавался Дмитрию Аркадьевичу Столыпину, что "он отнесся к поединку серьезно потому, что не хотел впоследствии подвергаться насмешкам, которыми вообще осыпают людей, делающих дуэль предлогом к бесполезной трате пыжей и гомерическими попойками".²⁶ Современники подтверждают это.

Декабрист Лорер: "Товарищи обоих хотели помирить противников и надеялись, что Мартынов смягчится и первым пожелает сближения. Но судьба устроила иначе, и все переговоры ни к чему не привели. Мартынов остался непреклонным, и дуэль была назначена".²⁷

Полеводин: "На другой день, когда секунданты узнали о причине ссоры, то употребили все средства помирить их. Лермонтов был согласен оставить, но Мартынов никак не соглашался".²⁸

"Все попытки добиться примирения были тщетны", — писал Ф. Д. Боденштедт.²⁹  15 июля, в день дуэли, Лермонтов и Столыпин были в Железноводске, за ними приехал Глебов и сообщил время поединка.

Вместе со Столыпиным он отправился в Шотландку, а Лермонтов поехал следом. П. А. Висковатый писал, что есть сведения, g будто бы и Мартынов приехал туда на беговых дрожках с князем Васильчиковым или Дороховым. "Противники раскланялись, но вместо слов примирения Мартынов напомнил о том, что пора бы дать ему удовлетворение, на что Лермонтов выразил всегдашнюю свою готовность. ³⁰

После этого, князь Васильчиков с Мартыновым на беговых дрожках, с ящиком, с принадлежавшими Столыпину кухенройтерскими пистолетами, выехали отыскивать удобное место у подножья Машука. Лермонтов и другие секунданты отправились следом.

"что от него были скрыты слова поэта своему секунданту Васильчикову, что рука его на Мартынова не поднимается.³¹

Вполне возможно, что Лермонтов предупреждал о том, что стрелять в Мартынова не будет. Подтверждением этому является замечание Полеводина: "Приехав на место поединка Лермонтов предупредил Мартынова, что удовлетворяя его желание, он вызов принял, но стрелять в Мартынова не будет. "Мартынов в душе подлец и трус, зная, что Лермонтов всегда держит своё слово и радуясь, что тот не стреляет, прицелился в Лермонтова".³².

18 июля 1841 года в своем дневнике поездки по России Н. Ф. Туровский записал, что Лермонтов сказал Мартынову перед дуэлью: "Рука моя не поднимется, стреляй ты, если хочешь".³³

Конечно, сейчас трудно сказать, говорил ли Лермонтов такие слова, знал ли Мартынов о них, однако поведение Мартынова перед дуэлью ясно указывает на то, что он был настроен очень серьезно и, вероятно, никакие заявления Лермонтова о примирении не смогли бы поколебать его решение.

Мы не будем здесь останавливаться на подробностях дуэли, нас интересует вопрос о поведении Мартынова на поединке. К сожалению, из всех секундантов только Васильчиков оставил свои записи о дуэли. Сам Мартынов, хотя и принимался несколько раз писать свою "исповедь", у него ничего не получалось.

Князь Васильчиков в своих воспоминаниях так рассказывал: "Лермонтов остался неподвижен и, взведя курок, поднял пистолет дулом вверх, заслоняясь рукой и локтем... Мартынов быстрыми шагами подошел к барьеру и выстрелил".³⁴

31 июля 1841 года в своем письме к П. А. Вяземскому А. Я. Булгаков писал: "Он (Лермонтов) объявил Мартынову, что не имел в виду его оскорбить. он, Лермонтов, при всех тот час же готов просить у него прощение, но ответ был: Стреляй. "Я буду стрелять, но только не в тебя", — сказал Лермонтов и выстрелил на воздух — конечно, справедливость и благородство требовали, чтобы Мартынов сказал своему сопернику (ежели уже хотел непременно драться), этак неразумно, заряжай пистолет вновь и целься получше, потому что я буду искать убить тебя — вместо того Мартынов подошел к самому Лермонтову выстрелил ему прямо в сердце.³⁵

Немного раньше, 21 июля 1841 года, Полеводин в своем письме отмечал: "Мартынов, радуясь, что тот не стреляет, прицелился в Лермонтова. В это время Лермонтов бросил на Мартынова ^ взгляд презрения. У Мартынова опустился пистолет. Потом он, собравшись с духом и будучи подстрекаем презрительным взглядом Лермонтова, прицелился — выстрелил. Поэта не стало!"³⁶

"Первым стрелял Мартынов, — пишет Э. А. Шан-Гирей, — а Лермонтов будто бы прежде сказал секунданту, что стрелять не будет и был убит наповал, как рассказывал нам Глебов".

"Напрасно секунданты пытались примирить противников: от судьбы было не уйти. Лермонтов не хотел верить, что он будет драться с Мартыновым.

— Возможно ли, — сказал он секундантам, когда они передавали ему заряженный пистолет, — чтобы я в него целил?

Целил он? Или не целил? Но известно то, что раздалось два выстрела и что пуля противника смертельно поранила Лермонтова".³⁷

Спустя много лет после дуэли А. И. Арнольди, живший в 1841 году в Пятигорске, отмечал: "Утром я узнал, что Михаил Юрьевич. стрелялся на 10 шагах с Мартыновым и. не поднимая пистолета, медленно стал приближаться к барьеру, тогда как Мартынов пришёл уже к роковой точке и целил в него; когда Лермонтов ступил на крайнюю точку, Мартынов спустил курок, и тот пал, успев вздохнуть раз, другой.".³⁸

После того, как Лермонтов пал под выстрелом Мартынова, последний, простившись с ним, тотчас отправился домой.

"А мы дома пир готовили, шампанское накупили, чтобы примирение друзей отпраздновать, — писал Н. М. Раевский. — Видим, едут Мартынов и князь Васильчиков. Мы к ним навстречу бросились. Николай Соломонович никому ни слова не сказал и, темнее ночи, к себе в комнату прошёл. Мы с расспросами к князю, а он только и сказал: "Убит!" — и заплакал".³⁹

На другой день, 16 июля, Мартынов был арестован и посажен в острог (подтверждение этому см. "Лермонтов в воспоминаниях современников", "Воспоминания декабриста Лорера", с. 339; Э. А. Шан-Гирей, с. 345; строки из письма А. Я. Булгакова Вяземскому, с. 363).

16 же июля следственная комиссия составила список вопросов, на которые письменно должны были ответить арестованные Мартынов, Глебов и Васильчиков. И хотя они были пустой формальностью и ничего не раскрывали в вопросе о дуэли, для нас это очень важный документ, показывающий поведение Мартынова на дуэли и подчеркивающие некоторые черты его характера.

Вопросы, поставленные следственной комиссией, касались причины дуэли, истории вызова, условий поединка, роли секундантов.

И хотя первое время Мартынов находился в остроге, а секунданты на гауптвахте, они имели возможность переписываться. В 1893 году в восьмом номере "Русского Архива" (с. 595—605) были опубликованы записки секундантов к Мартынову и Мартынова к ним. Эти записки показывают, что участники дуэли, очевидно, ещё до ареста договорились скрыть некоторые обстоятельства дуэли и продолжали скрывать их во время следствия. О том, что Мартынов легко поддавался чужому влиянию, уже писали. И эта черта его очень ярко проявилась во время следствия.

не понравилось секундантом, которые, возможно, сговорились свалить всё на убитого и сделать так, чтобы меньше всего пострадали участники дуэли.

Уже в ответе на второй вопрос начинается ложь в показаниях Мартынова. На вопрос о том, не были ли посторонние на дуэли, Мартынов отвечает отрицательно, хотя сейчас известно, что секундантов было четыре, а не два.

Третий вопрос касался места и условий дуэли, расстояния и порядка выстрелов. Сначала Мартынов обстоятельно отвечает на все пункты, но это не могло понравиться секундантам, и Глебов писал: "Я должен же сказать, что уговаривал тебя на условия более легкие, если будет запрос. Теперь покамест не упоминай об условиях трех выстрелов, если позже о том именно (будет) запрос, тогда делать нечего: надо будет сказать правду".

Мартынов послушно переделывает все соответствующим образом.

Мы привели только два примера ответов Мартынова на вопросы, но также было и с остальными.

как по приказу из Петербурга дело о дуэли было передано в военный суд, которому было приказано закончить его как можно быстрее. В сущности, военный суд длился всего четыре дня: с 27 по 30 сентября 1841 года.

Какое же наказание понес Мартынов за убийство?

В Своде военных постановлений части 5 книги 1 об участниках дуэлей и их секундантах говорится о том, что как и всякие "умышленные смертоубийцы", они подлежат "лишению всех прав состояния, наказанию шпицрутенами и ссылке в каторжною работу". Военный суд требовал лишения чинов и прав состояния. Генерал П. Х. Граббе смягчает решение суда, ссылаясь на хорошую службу и военные заслуги Мартынова, он предлагает: "Лишить его (Мартынова) чина и ордена и написать в солдаты до выслуги без лишения дворянского достоинства".

Окончательный приговор должен был вынести корпусный командир, генерал от инфантерии Е. А. Головин на основании военно-судного дела и "мнения" Граббе. Но почти одновременно с получением этих документов Головин получает из Петербурга от Чернышева бумагу, в которой говорилось: "Нынче Государь император высочайше повелеть соизволил: Майору Мартынову, если суд уже кончен и представлен на конфирмацию высочайшего начальства, дозволить отправиться... по выбору места жительства, обязав. подпискою не выезжать до окончательной конфирмации военно-судного дела".

23 ноября военно-судное дело было отправлено на конфирмацию царю, а тот "в третий день января высочайше повелеть соизволит: "Майора Мартынова посадить в Киевскую крепость на гауптвахту на три месяца и предать церковному покаянию".⁴⁰

24 января 1842 года Мартынов выезжает из Одессы и прибывает в Киев, его сажают в киевскую крепость на гауптвахту, где он пробыл до 11 мая. Назначенное ему покаяние Мартынов отбывает в Прозоровской Владимиро-Александро-Невской церкви в Киево-Печерской Лавре.

Интереснейшие сведения об отбывании Мартыновым церковного покаяния были обнаружены С. Кравченко в государственном историческом архиве Украины. В статье "К биографии М. Ю. Лермонтова" С. Кравченко дает яркую картину киевского периода жизни Н. С. Мартынова.⁴¹

Примерно в то же время, как началось у Мартынова церков ное покаяние, 22 апреля 1842 года Киевский, Подольский и Волынский военный генерал-губернатор Д. Г. Бибиков получил из Москвы письмо от кого-то из родственников. Текст письма представляет для нас большой интерес: "Не знаю, любезный Дмитрий, почему здесь пронесся слух, что ты едешь через Москву; и два месяца протекли в беспричинном ожидании провести с тобой несколько дней. Многие желали тебя видеть, в числе этих находится добрая наша старая знакомая Елизавета Михайловна Мартынова. Эта столь несчастная женщина в семейных отношениях вполне чувствует, увы, расположение к заключенному её сыну, и просит меня передать тебе всю пылкость, всю нежность своей благодарности. Но как можно выразить чувства признательной матери? Сердцу доступно понять их, но описать невозможно. Она надеется, или лучше сказать, она уверена, что ты ходатайством своим сократишь время наказания. В горести своей она справедливо говорит, что краткая, но усердная молитва, при искреннем раскаянии, приятнее царю небесному и царю земному, чем пятнадцать лет ропота и отчаяния. Молодость есть весна жизни, а что за жизнь в отшельничестве монастырском? Сойти живым в гроб в самые лета пылких страстей, полных высших радостей, наслаждений поэзии и призраков счастья? Провидение избрало тебя, Дмитрий, чтоб достойно воздать сыну всё то, что блаженной памяти Соломон Михайлович делал для твоей матери и для тебя самого, во время изгнания нашего. Когда ты сверишь начатое дело, то поблагодарю бога и поздравляю тебя, что ты мог и хотел заплатить добро добром. Семейство Мартыновых уже благословляет тебя и полагает всю надежду на твоё ходатайство".⁴²

Просьба не заставила себя особенно долго ждать, так как 15 июля 1842 года, как раз в день годовщины смерти Лермонтова, Мартынов просит Бибикова помочь в хлопотах о сокращении срока епитимии: ". С чувством живейшей признательности, воспоминания о милостивом решении Государя Императора, я равномерно сознаюсь в справедливости возложенного на меня наказания приговором Киевской Духовной Консистории, — но мысль, что должен буду провести 15 лет в бездействии, разлучен с родными, не принося пользы ни Отечеству, ни им, — эта мысль заставляет меня прибегнуть к Вам и покорнейше просить Вашего ходатайства об уменьшении срока моего покаяния. Зная готовность вашу на пользу ближних, я в надежде, что вы не откажете мне в моей просьбе, если только возможно её исполнение".⁴³.

15 января 1843 года Духовная Консистория определила: "По уважению тому, что г. Мартынов за убийство на дуэли Лермонтова наказан трехмесячным содержанием под стражею в Киевской крепости, сократить время назначенной ему епитимии на пять лет. О чём дать знать указом протоиерею Иасонну Мациовичу, предоставив ему объявить о сем и майору Мартынову". (Иассон Мациович — протоиерей, у которого исповедовался Мартынов).

Как видим, Синод побеспокоился о том, чтобы судьба убийцы поэта была облегчена. Ободренный Мартынов идет дальше и 1 марта 1843 года просит Бибикова дать разрешение на трехмесячный отпуск для поездки в Петербург, а через некоторое время обращается в Синод с просьбой не только разрешить ему отпуск в столицы, но дозволить ему после отпуска навсегда поселиться в Москве и здесь пройти наложенное на него церковное покаяние. В конце октября 1843 года он выезжает из Киева, но, очевидно, поездка не была успешной, в Москве, судя по всему, не обрадовались его приезду, так как в марте 1844 года он уже в Киеве. Вполне вероятно, именно во время отпуска и был заказан семьей Мартыновых художнику Райту портрет Николая Соломоновича, хранящийся в Государственном Русском музее.

В Киеве Мартынов меняет духовника Мациовича на священника Старо-Киевской Сретенской церкви Василия Панова по причине жительства "весьма отдаленного от крепостной Владимирской церкви".

В июне 1844 года Мартынов вновь обращается к Бибикову с просьбой, чтобы Губернатор постарался получить для него разрешение на двухмесячную поездку в Германию для лечения на водах, на что начальник третьего отделения граф О. Ф. Орлов дает категорический отказ: "Невозможно. Всюду, кроме заграницы, даже на Кавказ. Могу представить государю". В начале 1845 года Мартынов вновь в Петербурге, затем выезжает в Воронеж, потом в Москву, откуда выезжает в Киев лишь 28 августа.

"С назначенного времени (то есть с 31 мая 1844 года) майор Мартынов во все посты бывал у меня на исповеди совершенно раскаявшийся и весьма сокрушается о содеянном им поступке, между тем весьма скорбит об удалении его от святого причастия … и дабы он не впал в отчаяние… впрочем, от дальнейшего прохождения назначенной ему семилетней епитимии совершенно освобождает впредь до дальнейшего усмотрения потому, что время покаяния весьма длительно сокращено", то есть время епитимии было сокращено сначала до 7, затем до 5 лет, фактически же он отбыл четырехлетнюю епитимию. 31 декабря 1846 года он окончательно был освобожден.⁴⁴ Теперь понятно, почему доктор Пирожков из Ярославля писал в журнале "Нива": "Церковное покаяние, к которому он был присужден за свою дуэль, посланный в Киев, к нему не шло, и он отбывал его нестрого. Богатый человек, он занимал отличную квартиру в одном из флигелей Лавры, где была общая гостиница, и окружил себя комфортом".⁴⁵ Почти то же самое пишет Висковатый: "Мартынов отбывал церковное покаяние с полным комфортом. Богатый человек, он занимал отличную квартиру в одном из флигелей Лавры. Киевские дамы были очень им заинтересованы. Он являлся изысканно одетым на публичных гуляньях и подыскивал себе дам замечательной красоты, желая поражать гуляющих и своим появлением и появлением прекрасной спутницы".⁴⁶

В Киеве, примерно в 1844—45 годах Мартынов женился на дочери Киевского губернского предводителя дворянства Софье Иосифовне Проскур-Сущанной. Здесь родились их старшие дети: Мария (1846), Ольга (1847), Сергей (1849), Дмитрий (1850).

Всего у них было одиннадцать детей.

Мельгунова, Мартынова.

В литературе мы встречаем воспоминания о жизни Мартынова уже во второй половине XIX века. Он был весьма уважаем и любим в московской дворянской среде и среде буржуазно-либеральной знати, несмотря на такое тяжелое прошлое. Друзья Мартынова всячески старались выгородить его, показать его этакой невинной овечкой, "орудием воли Провидения". Одно за другим появляются воспоминания, которые дают весьма положительную оценку убийце.

"Высокий, красивый, седой как лунь, старик Николай Соломонович Мартынов, — пишет И. П. Забелла, — был любезный и благовоспитанный человек, но в чертах его лица и в прекрасных синих глазах видна была какая-то запуганность и глубокая грусть".

"Люди, близко знавшие Мартынова, . говорили, что он был набожен и не перестает молиться о душе погибшего от руки его поэта, а 15 июля, в роковой день, он обыкновенно ехал в один из окрестных монастырей Москвы, уединялся там и служил панихиду".⁴⁷

"Мартынов был человек добрый, хороший христианин и ежегодно постился в годовщину роковой дуэли, посвящая дни и ночи скорбной сердечной молитве, — умиляется И. Арсеньев. — Добрый сердцем он много помогал нуждающимся и старательно скрывал это".⁴⁸

Вот как он рассказывает о дуэли г. Бетлингу из Ардатова: "Перед дуэлью — она не составляла для Мартынова шутки — он (Мартынов) заранее обдумал план своих действий. Он порешил, не поднимая на прицел пистолета, крупными шагами подойти к указанному секундантами барьеру, и тогда прицелясь стрелять. Противник его, как сказалось на самой дуэли, принял метод совершенно противоположный: он, обратясь к Мартынову вполне правым боком, держа пистолет, с места, на полном прицеле, медлительно подвигался к барьеру, так что Мартынов мог ожидать выстрела ежеминутно".⁴⁹ После такого рассказа можно сделать только один вывод, что бедному Мартынову пришлось защищать свою жизнь.

В 1869 году редактор "Русской старины" Семевский просил Мартынова высказаться по поводу дуэли. Мартынов, объявляя себя "орудием Провидения", считал себя не вправе вымолвить хотя бы единое слово в свое оправдание, набросить малейшую тень на его память.⁵⁰ Но это было сплошным лицемерием, что будет ясно немного ниже.

— "исключительно для своих детей") историю своей дуэли. Но всякие попытки были безрезультатными, ни одного слова в свое оправдание так Мартынов и не смог выговорить. Эти воспоминания были напечатаны в журнале "Русский архив", 1893 г., № 8, 90 1898, кн. 1 и газете "Новое время" 1892, № 5783.

Но очевидно, никакие оправдания Мартынова и его друзей не могли смягчить общественный гнев и ненависть. Она сообщалась от поколения к поколению.

И тогда друзья Мартынова выдвинули в оправдание его новую версию о причинах дуэли. В литературе появились подробности истории о пропавших письмах отца к Н. С. Мартынову, которые ему должен был передать М. Ю. Лермонтов. Эта история должна была унизить Лермонтова в глазах общества, показать его непорядочность. Подробно на ней мы останавливаться не будем, так как история эта хорошо изложена и прекрасно разоблачена в статье Эммы Герштейн "Лермонтов и семейство Мартыновых"⁵¹ (Литературное наследство", т. 45—46).

Как только эта история была опубликована, защитники Мартынова приняли её на вооружение, и кочевала она из одного журнала в другой, обрастая все новыми подробностями, вплоть до 1917 года.

"Это был джентльмен в полном смысле этого слова. Я вполне верил и до сих пор верю искренности его слов. Я видел, какую во время рассказа он (Мартынов) испытывал душевную борьбу. Я видел как тяжело ему было вызвать эти воспоминания, но он говорил под влиянием внутреннего движения с чувством глубокой скорби о роковом событии", — так пишет Пирожков спустя сорок лет после встречи с Мартыновым, который рассказывал ему о пропавшем пакете. "Вот, собственно, причина, которая поставила нас на барьер, — заключил свой рассказ Мартынов, — и она дает мне право считать себя не таким виновным, как представляют меня вообще".⁵²

А в доме Ф. Ф. Мауэра, владельца богатого московского особняка, Мартынов говорил так: "Обиднее всего то, что все на свете думают, что дуэль моя с Лермонтовым состоялась из-за какой-то пустячной ссоры на вечере у Верзилиной. Между тем это не так.

Я не сердился на Лермонтова за его шутки... Нет, поводом к раздору послужило то обстоятельство, что Лермонтов распечатал письмо, посланное моей сестрой для передачи мне.⁵³

И, наконец, уже после смерти Мартынова, стремясь оправдать отца, его старший сын Сергей Николаевич Мартынов публикует "Историю дуэли М. Ю. Лермонтова с Н. Мартыновым", где пишет о том, что иные, быть может, скажут, что отец мой, посягнув на священную жизнь поэта, навеки заслужил ненависть потомства.., но пускай эти люди сообразят, что в 1841 г. значение Лермонтова в нашей литературе далеко ещё не было установлено, что отцу в то время дуэли было всего лишь 25 лет".⁵⁴

1970—2004 годы г. Пятигорск

Примечания

¹М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1964, с. 363.

²Эти сведения взяты П. К. Мартьяновым из московского архива главного штаба, копии формулярного списка Н. С. Мартынова (П. К. Мартьянов. "Дела и люди века", т. II, с. 144).

³"Материалы для истории дворянских родов Мартыновых и Слепцовых". Тамбов, 1904, с. 150.

⁴Воспоминания С. Н. Мартынова. Русское обозрение, 1898, кн. 1, с. 313—326. ⁵Нарцов А. Н. Тамбов, 1904, с. 75.

⁶М. Ю. Лермонтов. Собр. соч. в 4-х т, М. -Л.: АН СССР, 1961, т. 1, с. 266.

⁷Русское Обозрение, 1898, кн. 1, с. 313. Тоже: Нарцов А. Н., с. 154.

⁸"Вокруг Лермонтова". Журнал "Звезда", 1964, № 10.

⁹Нарцов А. Н., с. 154.

¹⁰Там же.

¹¹Лермонтов М. Ю., Собрание сочинений, т. 4, с. 476.

¹²Нарцов А. Н., с. 155.

¹³"М. Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество", М., 1891, с. 401.

¹⁴Формулярный список о службе майора Мартынова. 5.10.1841 г., фонды музея- заповедника М. Ю. Лермонтова. Пятигорск.

¹⁵Захаров В. А.. Летопись жизни и творчества Лермонтова. М., 2003. С. 476.

¹⁶"Страницы истории русской литературы", М., 1971. С. 140—411.

¹⁷"Пятигорье-Лермонтову". Пятигорск, 1923, с. 68.

¹⁸

¹⁹Лермонтов в воспоминаниях современников, с. 353.

²⁰Журнал "Нива", 1885, № 27.

²¹Лермонтов в воспоминаниях современников, с. 355.

²²Там же, с. 230.

²³

²⁴Там же, с. 344.

²⁵Там же, с. 372.

²⁶Там же, с. 170.

²⁷Там же, с. 338.

²⁸

²⁹Там же, с. 300.

³⁰Висковатый П. А., с. 421-422.

³¹Нарцов А. Н., с. 186

³²Лермонтов в воспоминании современников, с. 357.

³³

³⁴Там же, с. 373 ³⁵Там же, с. 357 ³⁶Там же, с. 345.

³⁷Там же, с. 292 ³⁸³⁹"Нива", 1885, № 8, с. 186.

⁴⁰Копии материалов "Судного дела" — в фондах музея-заповедника М. Ю. Лермонтова, Пятигорск.

⁴¹"Радянське литературознавство", 1973, № 1, с. 68—77.

⁴²Там же.

⁴³

⁴⁴Там же.

⁴⁵"Нива", 1885, № 20.

⁴⁶Висковатый П. А., с. 421—422 ⁴⁷Герштейн Э. "Судьба Лермонтова."

⁴⁸"Нива", 1885, № 27.

⁴⁹Там же.

⁵⁰Нарцов А. Н., с. 75

⁵¹Литературное наследство, М.: АН СССР, 1948, т. 45—46, с. 696—706.

⁵²"Нива", 1885, № 20.

⁵³

⁵⁴Русское обозрение, 1898, кн. 1.

Текст рукописи предоставлен автором.