Кравченко В. Н.: М. Ю. Лермонтов в Ставрополе

М. Ю. Лермонтов в Ставрополе

Предисловие

Пути немалого количества известных людей в свое время пролегли через Ставрополь на Кавказ. Возьму на себя смелость утверждать, что край Кавказский в последние две сотни лет по известности общества, бывавшего здесь, если и уступает СанктПетербургу, то не очень сильно, ибо в целительном Пятигорске, или же рядом с ним, с разными целями бывали (да и нынче едут) и политические деятели, и литераторы, и музыканты, и художники, и певцы...

Но конечно же, в первую очередь здесь все пронизано памятью о Лермонтове.

Прошлое — это опора дня сегодняшнего. И возвращение к нему особенно востребовано в периоды преобладания тенденций бездуховности, безродности — этого жесточайшего наказания и для человека, и для народа. В такие времена словно проходит поверка с образцами высокого духа, которыми прежде всего богато искусство.

Казалось бы, уже столько сказано о пребывании Лермонтова на Кавказе, что вряд ли можно сделать новое открытие. Стоит ли затевать поиск, излагать свое видение давно поведанного другими?.. На мой взгляд, стоит, ибо объективное осмысление происшедшего зависит во многом от многообразия точек зрения.

В большинстве исследований лермонтоведов преобладает описание дней пребывания поэта непосредственно на Минеральных Водах, в Пятигорске, его окружения. Там — место гибели, музей...

Глава 1.

Дорога на Кавказ

сообщала о житье-бытье и приглашала на лето к себе в гости. Тремя годами раньше другая сестра, Александра, побывала с детьми в далёких краях, в имении Шелкозаводском, или просто Шелковом, на берегу Терека около Кизляра. Елизавета Алексеевна часто вспоминала её восторженный рассказ о таинственных землях, заснеженных горах, чудесных горячих минеральных источниках, исцеляющих все болезни, о долгой и трудной дороге. В её повествовании была и печальная нотка: в дороге скончался их отец Алексей Емельянович. В большой семье Столыпиных, знатной и потому известной в губернии, было четверо дочерей и пятеро сыновей. Екатерина Алексеевна в молодости вышла замуж за кавказца, генерал-майора Акима Васильевича Хастатова, и уехала к нему на родину. Овдовев в 1809 году, она осталась жить в Шелкозаводском. Кроме него имела два дома на Горячих (так назывался Пятигорск до 1830 года) и Кислых водах.

К весне Елизавета Алексеевна определилась с поездкой, решив взять с собой подросшего внука, которому шёл шестой год. Оставшись в самые ранние годы без матери (Мария Михайловна умерла в Тарханах в феврале 1817 года), мальчик был под присмотром заботливой бабушки. Всю зиму в помещичьей усадьбе жили мыслями о поездке, тщательно готовились к ней. В те годы кавказские воды оставались для большинства россиян малоизвестными.

В конце апреля либо в начале мая, когда дороги стали просыхать после весенней распутицы, бабушка с внуком и многочисленной дворней выехали на Кавказ. Тракт пролегал по Тамбовской, Воронежской губерниям, по области Войска Донского, через Песчаноокопскую почтовую станцию, село Московское. Ближе к Ставрополю на горизонте блеснули снежной полоской неподвижные облака, майская зелёная степь сменилась перелесками и оврагами, а последние версты путешественники тащились затяжным подъёмом вдоль густого леса.

Город, расположенный на пологой возвышенности, завиднелся издалека. Каким он предстал перед путешественниками?

В двадцатые годы это уже было значительное поселение на Кавказе. Примерно в то же время, в начале июня, через Ставрополь проезжала семья известного в России боевого генерала, участника Отечественной войны 1812 года Н. Н. Раевского. С ними ехал молодой А. С. Пушкин, присоединившийся к Раевским в Екатеринославе. В письме к супруге генерал дал городу следующую характеристику:

"Ставрополь — уездный город, на высоком и приятном месте и лучшем для здоровья жителей всей Кавказской губернии. В нём нашёл я каменные казённые и купеческие дома, сады плодовитые и немалое число обывателей, словом, преобразованный край, в который, едущего ничего, кроме отдалённости, страшить не должно".¹

Правда, местные жители, знавшие город подробнее, давали иные отзывы. Так, например, один из современников, описывая город в 1822 году, отмечал:

"В Ставрополе вместе со станицей считалось едва ли около 5.000 жителей, у которых, кроме двух церквей² и трёх или четырёх каменных домов, не было ничего более порядочного, на что стоило бы обратить внимание".³

Е. А. Арсеньева остановилась для ночлега на Главной улице, вблизи собора. Утром следующего дня путешественники проследовали от Тифлисской заставы через Марьевку, Базовую Балку, Александров, Саблю на Георгиевск и Горячие воды, где их с нетерпением ожидала семья Хастатовых. Всё лето они прожили между двумя отрогами Машука в небольшом деревянном доме с флигелем, а ближе к осени вернулись в Тарханы. От поездки в памяти маленького Михаила остались мимолётные впечатления, отрывки из разговоров взрослых, смутные детские переживания.

Из опыта первого путешествия Елизавета Алексеевна знала, что самое большое число проезжающих на Кавказские минеральные воды приходилось на май месяц, а на обратном пути на август, и это вызывало нехватку или полное отсутствие лошадей на почтовых станциях. Поэтому отправились в экипажах, обтянутых новой парусиной и нагруженных до самого верха багажом, на собственных лошадях. Зная об удобствах в гостиных дворах и заезжих домах, о дорожных меню в харчевнях и трактирах, взяли с собой кухню, большой набор продуктов, несколько запасных лошадей. Помимо прислуги, Арсеньева пригласила с собой на воды доктора Ансельма Левиза (Леви), учителя-француза Ивана (Жана) Ка- пэ, гувернантку, добрую старушку немку Христину (Кристину) Осиповну Ремер. Ехал с ними и двоюродный брат Лермонтова, тёзка, Михаил Пожогин-Отрашкевич. Дорога была знакомой и не казалась долгой. Особенно запомнилась переправа через полный в разливе Дон у Аксайской станицы, где соединялись две большие почтовые дороги на Кавказ: Великороссийская из Москвы и Петербурга и Малороссийская из Киева. В ожидании перевоза на другой берег скапливались длинными вереницами повозки, брички, тарантасы и коляски, коротал время разный люд.

Наконец Дон остался позади, пошли кубанские казачьи станицы, сторожевые посты и пикеты. В далёкой синеве проглядывалась белыми шатрами цепочка гор. Ставрополь предстал центром вновь образованной Кавказской области.

Ещё в 1822 году по проекту генерала Ермолова велено было сделать следующее распоряжение относительно Кавказской губернии: "переименовать её в область, учредив областным городом Ставрополь и поручив вновь назначенному областному начальнику составить сметы на постройку необходимых помещений...". Однако к исполнению этого решения город не был готов, и ". местное начальство распорядилось оставить Ставрополь ещё на два года уездным, чтобы он сколько-нибудь успел в это время приготовиться к принятию нового назначения. Наконец четвёртого октября 1824 года совершено окончательное перенесение областного города из Георгиевска в Ставрополь".⁴ В статистическом описании города о числе зданий частных, казённых и общественных говорилось: "каменных об одном и 2-х этажах —

— 946, турлучных — 14. Украшением города служила соборная Троицкая церковь, сооружённая из камня, хорошей архитектуры. При ней певческий хор на купеческом добровольном содержании. Также возведены казённые каменные дома; Один построен для помещения господина областного начальника; другой из казармы обращённой и занимаемой ныне комиссариатским депо с нужными цехгаузами, третий занимаемый областным архивом, военный гофшпиталь, главная гауптвахта, острог с караульнею и деревянное уездное училище, соляной амбар, казначейство с кладовою. Общественных же каменных домов два, в одном двухэтажном помещается городская дума и полиция, а в другом приходское училище. Там же каменный для пожарных инструментов и лошадей сарай., а на выезде из города по тракту в Грузию вновь отстроена каменная кордегардия с плац-формою и шлагбаумом, (именуемая Тифлисской заставой — прим. Авт.). Областные и окружные присутственные места, как-то: Совет, Правление, Областной Суд, Казённая Палата, Приказ Общественного Призрения, Врачебная управа, Областная почтовая контора, Провиантское комиссионерство, Окружной Совет. Окружной и земский суды — имеют помещения свои g по частным домам из найма. Через город Ставрополь проведена главная почтовая дорога, по которой провозят купеческие товары из Грузии в Россию и обратно. проезжают разные особы, проходят всякие полки, команды, рекруты. Ставрополь имеет у себя ежегодно в действительном обращении. до десяти тысяч народа; не считая того стечения, какое в базары и ярмарки бывают".⁵ Таким запомнился путешественникам из Тархан областной Ставрополь в 1825 году. В гостях у Хастатовых они пробыли до конца лета, а к октябрю возвратились домой.

Увиденные и услышанные во время поездок романтические картины сохранились в памяти одиннадцатилетнего подростка трогательным воспоминанием. Последующие жизненные события не заслонили трепетного чувства первых встреч с Кавказом. Спустя несколько лет, в русской литературе возникнет дорогое для всех нас понятие "Лермонтовский Кавказ". В 1829 году, в память о пребывании в имении Шелкозаводском, появится стихотворение "Черкешенка".

Я видел вас: холмы и нивы,
Разнообразных гор кусты,

Степей глухих народ счастливый
И нравы тихой простоты
Но там, где Терек протекает,
Черкешенку я увидал, —

И мысль невольно улетает
Бродить средь милых, дальных скал
Так дух раскаяния, звуки
Послышав райские, летит

Так стон любви, страстей и муки
До гроба в памяти звучит.

В шестнадцать лет, обучаясь в Московском университете, Михаил Юрьевич напишет посвящение "Кавказу":

Кавказ! Далёкая страна!

И ты несчастьями полна
И окровавлена войной!..
Ужель пещеры и скалы
Под дикой пеленою мглы

Звон славы, злата и цепей?..
Нет! Прошлых лет не ожидай,
Черкес, в отечество своё:
Свободе прежде милый край

и лирическое "Утро на Кавказе":

Светает — вьётся дикой пеленой
Вокруг лесистых гор туман ночной;
Ещё у ног Кавказа тишина;

Вот на скале новорождённый луч
Зарделся вдруг, прорезавшись меж туч,
И розовый по речке и шатрам
Разлился блеск, и светит там и там:

Когда увидят юношу они,
Краснеют все, к земле склоняют взор:
Но как бежать, коль близок милый вор!..

Словом, Кавказ, край вольности, чести и благородства, на долгие годы, до самой смерти, будет сопровождать Михаила Юрьевича.

"Погиб поэт, невольник чести!”

Трагическим событием был омрачён 1837 год. 29 января скончался А. С. Пушкин, смертельно раненный на дуэли с Жоржем Дантесом. 2 февраля А. И. Тургенев в своём дневнике записал о стихах "Смерть поэта": "Стихи Лермонтова прекрасные".⁶ 10 февраля Софья Николаевна Карамзина пишет брату Андрею Карамзину в Париж: "... Вот стихи которые сочинил на его смерть некий господин Лермонтов, гусарский офицер. Я нахожу их такими прекрасными, в них так много правды и чувства, что тебе надо их знать".⁷ 17 февраля Александр Николаевич Карамзин пишет в Париж брату Андрею: "На смерть Пушкина я читал два рукописных стихотворения: одно какого-то лицейского воспитанника, весьма порядочное; и другое, гусара Лермонтова "так!", по-моему, прекрасное." ⁸

"Его Императорское Величество в присутствии своём в Санкт-Петербурге февраля 27 дня 1837 года соизволил отдать следующий приказ:

"... переводятся: лейб-гвардии Гусарского полка корнет Лермонтов в Нижегородский драгунский полк прапорщиком".⁹

19 марта опальный офицер покинул северную столицу. Задержавшись на некоторое время в Москве, Лермонтов 10 апреля выехал на юг. Вопрос о том, где останавливался в пути и когда прибыл прапорщик в Ставрополь, остаётся до конца не выясненным. Можно сослаться на мнение ставропольского профессора А. В. Попова, который утверждал, что уже " находясь в Ставрополе, Лермонтов узнал, что два спешенных эскадрона Нижегородского драгунского полка под начальством. полковника Безобразова выступили в рекогносцировку на Лезгинскую линию. и желая после продолжительных задержек в Петербурге, Москве, Ставрополе как можно скорее явиться в полк и представиться командиру.".¹⁰

Лермонтов, не теряя времени отправился на Левый фланг линии. Однако заболел в дороге и вернулся в Ставрополь. Но было ли это так? В те дни поэт познакомился с доктором Майером. Николай Васильевич (Вильгельмович) был практикующим врачом и выполнял особые поручения А. Вельяминова, командующего войсками на Кавказской линии. Человек редкого душевного обаяния, оригинального ума, большой начитанности, знаток литературы и философии, наконец, художник сразу привлёк внимание Лермонтова и стал прототипом доктора Вернера в "Герое нашего времени". Современники, близко знавшие доктора, были единодушны в оценке его образа и подчёркивали, что Лермонтов дал безукоризненный портрет.

Перелистаем дневник Печорина: "Вернер человек замечательный по многим причинам. Он скептик и матерьялист, как все почти медики. Его наружность была из тех, которые с первого взгляда поражают неприятно, но которые нравятся впоследствии, когда глаз выучится читать в неправильных чертах отпечаток души испытанной и высокой. Вернер был мал ростом, и худ, и слаб, как ребёнок; одна нога была у него короче другой, как у Байрона; в сравнении с туловищем голова его казалась огромна: он стриг волосы под гребёнку, и неровности его черепа, обнажённые таким образом, поразили бы френолога странным сплетением противоположных наклонностей. Его маленькие чёрные глаза, всегда беспокойные, старались проникнуть в ваши мысли. В его одежде заметны были вкус и опрятность; его худощавые, жилистые и маленькие руки красовались в светложёлтых перчатках. Его сюртук, галстук и жилет были постоянно чёрного цвета. Молодёжь прозвала его Мефистофелем; он показывал, будто сердился за это прозвание, но в самом деле оно льстило его самолюбию. Мы друг друга скоро поняли и сделались приятелями. Я встретил Вернера в С. среди многочисленного и шумного круга молодёжи; разговор принял под конец вечера философско-метафизическое направление; толковали об убеждениях: каждый был убеждён в разных разностях".

— выдано 5 билетов штаб-лекарю Майеру, 12 мая — ему же ещё 10 билетов. 25 мая — ещё 5.¹¹

Шестого мая Майер мог находиться в Ставрополе (переезд до Пятигорска занимал световой день), следовательно, знакомство с Михаилом Юрьевичем произошло раньше этого числа. Если Лермонтов и заболел, то не в пути на Левый фланг, а находясь в городе. Впрочем, либо он вообще не выезжал из Ставрополя, либо вернулся не по болезни, а по другой причине. На мой взгляд, есть простое объяснение. Из Москвы офицер ехал "медленно поспешая" и к маю прибыл в Ставрополь, познакомился с родственником, начальником штаба Кавказской линии генералом Петровым и по его предложению подал рапорт о болезни. Фамилия Майера в книге об отпуске минеральных ванн упоминается в течение лета не один раз. Доктор выезжал на воды, где не только сам принимал процедуры, но имел большую врачебную практику. Там же продолжилось знакомство Николая Васильевича с Лермонтовым в обществе Н. М. Сатина. Встречались они и в октябре, когда по окончании курортного сезона штаб-лекарь перебирался на зиму в Ставрополь.

"Есть свидетельства, что доктор Майер, живя в Ставрополе, квартировал в одном из домов на Воробьёвке (ныне улица Дзержинского)", — пишет Елена Борисовна Громова, главный археограф Государственного архива Ставропольского края. Об этом упоминает кутаисский генерал-губернатор А. Щербаков в очерке "Император Александр II на Кавказе", помещённом в журнале "Русская старина" за 1893 год. Он жил в Ставрополе в лермонтовские времена. "В Ставрополе моя мать имела дом на Воробьёвке, — писал генерал, — в котором жили такие личности: декабрист Палицын (тогда уже поручик Тенгинского полка), доктор Майер, рядовой или, кажется, унтер-офицер Алекс. Бестужев, носивший синюю со шнурками венгерку, незабвенный поэт наш Лермонтов.". Краеведу Г. Беликову удалось найти в крайгосархиве два плана Воробьёвки середины девятнадцатого века, с помощью которых он установил, что строения усадебного места Щербаковых частично сохранились до наших дней по улице Дзержинского, 183".¹²

Н. В. Майер прослужил на Кавказе ещё пять лет. В алфавитном формулярном списке медиков, проходивших службу в 1842 году, под номером 1519 значится Майер Николай Васильевич, штаб-лекарь, коллежский секретарь, состоящий при начальнике Черноморской береговой линии.¹³

У вдовы Майера, Софьи Андреевны, хранились письма Лермонтова (Майер скончался в Керчи в 1846 году), которые, к сожалению, погибли во время Крымской войны.

"Поручаю г. Ставропольскому коменданту вместе со старшим доктором Ставропольского госпиталя Шлитером освидетельствовать болезнь прапорщика Лермонтова и об оказавшемся донести мне на сём же".¹⁴

П. И. Петров был деятельным участником Отечественной войны 1812 года. Осенью 1818 года ротмистра Петрова назначили командиром Моздокского казачьего полка, и с этого времени началась для него кавказская служба. Познакомившись на водах с семейством Хастатовых, Павел Иванович женился на младшей дочери, Анне Акимовне, которая приходилась бабушке Лермонтова родной племянницей. Таким образом, Петров породнился со Столыпиными и Елизаветой Алексеевной Арсеньевой.

С декабря 1834 года Петрова за отличие по службе произвели в генерал-майоры с назначением на должность начальника штаба войск Кавказской линии и Черноморья. Вполне вероятно, что Лермонтов ехал в Ставрополь с письмом от бабушки, адресованным Павлу Ивановичу, так как Анны Акимовны в живых уже не было, она скончалась в октябре 1836 года, и супруг похоронил её в нашем городе. Генерал жил с дочерьми: Екатериной, Марией, Варварой и сыном Аркадием. Девушки приходились Михаилу Юрьевичу троюродными сёстрами, и он называл их "милыми кузинами" на французский лад. В детский альбом двенадцатилетнего Аркадия Лермонтов внёс шутливо-ироническое четверостишие "Ребёнку":

Ну что скажу тебе я спросту?
Мне не с руки хвала и лесть —

Другие качества все есть.¹⁵

Портрет Павла Ивановича, представленный в книге, относится ко времени его проживания в Ставрополе. Он родился в июне 1790 года. То есть неизвестный художник запечатлел седеющего генерала в возрасте 45—47 лет. В расстёгнутом мундире, с орденами на груди, с эполетами и высоким воротником Петров сидит в свободной позе на диване, глядя добрым, немного грустным, но обаятельным взглядом, опираясь правой рукой на вышитую подушку, а левой на боковую стенку дивана. Рядом лежит треугольная шляпа с султаном из перьев. Посещая Петровых, Лермонтов чувствовал себя непринуждённо и просто, как дома. Всё семейство относилось к нему по-родственному, заботливо и радушно, проявляло также живой интерес к литературе и искусству, а общение с юными кузинами вызывало у Михаила Юрьевича неподдельный восторг.

О тесной дружбе поэта с генералом Петровым свидетельствует то, что все письма к нему Михаил Юрьевич просил адресовать на имя Павла Ивановича в Ставрополь. В частности, в письме бабушке от 18 июля из Пятигорска он пишет:

"... Эскадрон нашего полка (Нижегородского драгунского. — прим. Авт.), к которому барон Розен велел меня причислить, будет находиться в Анапе, на берегу Чёрного моря при встрече Государя, тут же, где отряд Вельяминова, и, следовательно, я с вод не поеду в Грузию; итак, прошу вас, милая бабушка, продолжайте адресовать письма на имя Павла Ивановича Петрова и напишите к нему: он обещал мне доставлять их туда; иначе нельзя, ибо оттуда сообщение сюда очень трудно, и почта не ходит, а деньги с нарочными отправляют. Для отправления в отряд мне надо будет сделать много покупок, а свои вещи я думаю оставить у Павла Ивановича, то, пожалуйста, пришлите мне денег, милая бабушка; на прожитьё здесь мне достанет; а если вы пришлёте поздно, то в Анапу трудно доставить."¹⁶

"Нижегородского драгунского полка прапорщику Лермонтову отправиться в Пятигорский госпиталь для пользования водами".¹⁷

Однако до отправления в Пятигорск Лермонтов провёл две недели в Ставропольском военном госпитале. В каком доме находился на лечении прапорщик?

В краеведческой литературе обычно указывается здание на улице Булкина под номером 13, установленное Владимиром Григорьевичем Гниловским, правда, ссылок на архивные документы не обнаружено. Краевед Г. А. Беликов впервые высказал предположение, что адрес указан неточно. Герман Алексеевич g пишет, что "первый военный госпиталь в нашем городе появился одновременно с возведением крепостных построек. Это были турлучные дома, построенные на мысу, между Безымянной балкой и долиной Члы. С юго-запада на северо-восток от госпиталя был устроен земляной вал с частоколом и сторожевыми вышками. Такой же частокол окружал госпиталь с остальных сторон. Так возникла своего рода небольшая крепость, где на излечении находились не только военные, но и гражданские лица. Граф Бенкендорф, в 1837 году посетивший военный госпиталь, указал на его неустроенность и тесноту. Поэтому вскоре территория госпиталя была несколько расширена, выросли два первых больничных каменных двухэтажных дома, больше похожие на крепостные бастионы (здания сохранились по улице Булкина, 5)...".¹⁸

Г. А. Беликов обнаружил документ, который подтверждает вероятность лечения прапорщика Лермонтова не в здании Воро- бьёвского предместья, о чём говорилось выше, а в доме Марфы Дробязгиной, примыкавшем к Бабиной Роще.

Документ носит следующее название:

"Переписка с гражданским губернатором (Алексеем Васильевичем Семёновым. — прим. Авт.) о найме помещений под госпиталь; рапорт смотрителя госпиталя о состоянии Ставропольского военного госпиталя 3-го класса".

В нём перечисляются десять частных домовладельцев, сдававших свои строения под палаты госпиталя: два дома штабс- капитана Рослякова, провизора Гагеля, коллежского советника Золотницкого, купца Шляхова, госпожи Флоринской, губернской секретарши Герасимовой, госпожи майорши Похвисневой, госпожи подполковницы Фёдоровой, наконец, коллежского советника Щербинина. Причём, только в одном из них, а именно в доме Щербинина находились на излечении штабс и обер-офицеры, остальные же были заполнены нижними чинами из разных команд и арестантами. Однако самое ценное в этом архивном документе — докладная Марфы Дробязгиной, супруги губернского секретаря Александра Осиповича Дробязгина, поданная в мае 1839 года.

"Никогда бы не помыслила утруждать знаменитую особу Вашего Превосходительства, если бы не убеждали меня к тому самые побудительные к разорению причины, кои осмеливаюсь повергнуть в благосклонное рассмотрение Ваше в нижеследующих обстоятельствах:

Вновь выстроенный мною в 1833 году двухэтажный дом: нижний этаж каменный, а верхний деревянный с особою каменною кухней с декабря 1835 года по декабрь 1838 года был постоянно нанимаем под больных Ставропольского военного госпиталя с замещением в оном предпочтительно г. г. больных штабс и обер- офицеров, по тому случаю, что дом мой выгодами всегда был и есть преимущественнее прочия нанимаемы под госпиталь домов строение, так что все г. г. посетители и. ревизоры находили в оном всегдашнюю чистоту и опрятность и вообще все выгоды, какие только требуются к поддержанию сил и успокоению страж- дующего человечества, даже и во время проезда самого Государя Императора дом мой одобрен (речь идёт о 17—18 окт. 1837года. — прим. Авт.) и назван был первым отделением и замещён в верхнем этаже г. г. штаб и обер-офицерами, а в нижнем нижними чинами, сверх всех таковых выгод, при этом же доме существует родник, чистейшая вода коя признана по испытанию докторов гораздо для людей полезнейшею, чем вообще всякая другая.".¹⁹

Жалоба была написана в связи с тем, что офицеров на постой для лечения перевели в 1839 году в дом Щербинина. Из дальнейшего обьяснения выясняется: Дробязгина не сошлась в цене за сдачу дома в наём, но это дело частное, а значимость вышепе- ресказанного документа состоит именно в том, что подтверждает предположение о проживании в доме Дробязгиной в мае 1837 года М. Ю. Лермонтова.

"Дом её, в два этажа, — пишет Г. А. Беликов, — где верхний был деревянный, фасадом выходил на Острожную улицу, в дальнейшем переименнованную в Воронцовскую. Дом простоял до начала двадцатого века, и в 1902 году он был перестроен известным ставропольским купцом И. А. Могильницким под ювелирный магазин (дом по проспекту Октябрьской революции, 14, сохранился, нижний этаж его сегодня занимает кафе). Усадьба Марфы Дробязгиной утопала в зелени фруктового сада, через который пробегал ручей рождающего здесь родника. Вода отсюда сбегала в Бабину рощу, где и образовывался южный отвершок речки Желобовки. Речка эта была перегорожена Матвеем Бабиным земляной плотиной, отчего возник пруд, который после многочисленных реконструкций и сегодня украшает бывшую Бабину рощу".²⁰

Пребывая на лечении в госпитале, Михаил Юрьевич в свободное время продолжал знакомство с городом. Известно, что Лермонтов был незаурядным художником, и современники отмечали безусловный талант живописца. Любовь к лепке и рисованию проявилась у маленького Михаила в самом раннем детстве. Ему удавалось многое в разных жанрах: пейзажи, портреты, шаржи, карикатуры, батальные сцены, зарисовки походной жизни. Писал он акварелью, маслом, тушью, но чаще делал черновые карандашные наброски, приметы местности. Порой это происходило в пути, на привале, делалось бегло, наспех, штрихами, но потом переносилось на холст. Рисунки служили основой для будущих полотен, которые Лермонтов писал позже, в свободной обстановке, по памяти. Товарищ Михаила Юрьевича по Школе гвардейских подпрапорщиков, а впоследствии генерал-лейтенант князь Николай Николаевич Манвелов в своих воспоминаниях отмечал, что ". кроме портретов и карикатур, мне памятны по содержанию многие рисунки Лермонтова, отмечавшие собственно интимное настроение его: его личные планы и надежды в будущем, или мечты его художественного воображения. К этой категории рисунков относятся многочисленные сцены из военного быта и преимущественно на Кавказе, с его живописною природой, с его типическим населением, с боевой жизнью в том крае и в ту пору русского воина, вдохновлённые поэту чтением "Аммалат-Бека" Марлинского...".²¹

Тогда в обществе было принято иметь альбом, в который заносились стихи, эпиграммы, различные экспромты, силуэты, поздравления и пожелания. Дорожная сумка Лермонтова всегда хранила заветный альбом с листами бумаги. В письме С. А. Раевскому осенью 1837 года из Тифлиса он писал: "Я снял на скорую руку виды всех примечательных мест, которые посещал, и везу с собою порядочную коллекцию".²²

Нам особенно дороги рисунки Михаила Юрьевича, связанные с нашим городом. Их всего несколько, но они являются бесценными реликвиями. В истории Ставрополя первой половины девятнадцатого века сохранилось всего несколько видовых картин, поэтому рисунки Лермонтова очень важны, они дополняют наши представления о быте города и его обитателях.

На двух рисунках Лермонтов изобразил местность чуть восточнее сегодняшнего Комсомольского озера. Когда-то в балке речки Ташлы стояла бревенчатая мельница, названная именем первого владельца купца Игната Волобуева, почётного гражданина города. Первый рисунок имеет подпись: "Волобуева Мельница. 13 майя 1837 год Ставрополь". На переднем плане деревянная, водяная мельница с тёсовой кровлей над обрывистым склоном. На противоположном берегу, вдоль протекающей речки, склонились два дерева. Вдали гористая местность, покрытая лесом. Из чащи проглядывает маленький домик. Безусловно, пейзаж приглянулся поэту, так как неделю спустя он снова побывал в живописной местности. Что-то романтичное привлекает нас в одиноко стоящей светлой хатке под камышом, обнесённой высоким плетнем, в теплящемся огоньке единственного оконца. В высоком ночном небе между тёмными облаками просвечивает полная луна. Лунный свет серебрит речку, стены хаты, освещает кроны й деревьев. Рисунок озаглавлен: "21 майя, после прогулки на мельницу Волобуева". Кроме описанных пейзажных рисунков, Лермонтов сделал зарисовки с портретами гражданских и военных лиц, знакомством с которыми было отмечено его пребывание в Ставрополе. Подчас поражаешься тонкой наблюдательности Лермонтова-художника, чуткого психолога, передающего внешний облик, характер и внутренний мир окружавших его людей.

"Сцены из ставропольской жизни", датированный 18 мая 1837 года. На одной стороне листа изображены портреты четырёх военных, две головы и бегущая лошадь, запряжённая в сани. В последнем Полном собрании сочинений Лермонтова, изданном в 1999—2001 годах, на стр. 170 восьмого тома читаем:

"На рисунке изображены: родственник Лермонтова генерал- майор П. И. Петров (крестящийся генерал), генерал-лейтенант А. А. Вельяминов (?) с заложенными за спину руками, товарищ Лермонтова по Нижегородскому драгунскому полку, штаб-ротмистр П. А. Волков (?)".

Некоторые авторы ищут сходство усердно крестящегося генерала с бароном Г. В. Розеном, командиром Отдельного Кавказского корпуса. Приведу мнение современного исследователя А. А. Герасименко из Подмосковья. Анатолий Андреевич, в прошлом кадровый военный, обратил прежде всего внимание на эполеты: "Всем известно, что "дядюшка Павел Иванович" имел только первое генеральское звание и носил на махровых золотых эполетах по одной звезде. Что касается барона Григория Владимировича, то он к тому времени был полным генералом от инфантерии, и уже никак не мог носить эти злосчастные две звёздочки! Кроме этого, каждый внимательный человек, видевший портреты упомянутых генералов, вряд ли сочтёт, что "молящийся генерал", которого изобразил поэт, похож на кого-то из них. Так кто же на рисунке? На наш взгляд, это никто иной, как генерал-лейтенант А. В. Галафеев, которого с первой своей ссылки не только очень хорошо знал поэт, но и позднее прошёл с ним бок о бок кровавые опасные изнурительные сражения. Апполон Васильевич был крепок и коренаст. Он стал несколько полнеть после своих сорока лет. Это ему Михаил Юрьевич в "Валерике" дал незабываемый словесный портрет хладнокровного боевого генерала, который... Сидел в тени на барабане И донесенья принимал.

А барон, поручик и художник Д. П. Пален, изобразил его же, но акварелью на картине. Мы приводим оба рисунка: поэта "Крестящийся генерал" и Дитриха Петровича "Генерал, сидящий на барабане"... Неужели нет сходства?"²³

Надо согласиться с А. Герасименко, что сходство откровенно есть, оно видно, как говорится, невооружённым взглядом. А для сравнения в книге даём портрет генерала Г. В. Розена.

— три, то есть "крестящийся генерал" мог быть Галафеевым только в том случае, если он в 1837 году, мае месяце, был генерал-майором.

В 1840 году, как мы знаем, Апполон Васильевич имел звание генерал-лейтенанта.

Фигура военного рядом, с заложенными за спину руками, с тремя звёздами, как было сказано выше, есть генерал-лейтенант Вельяминов Алексей Александрович.

Что касается Павла Ивановича, то на мой взгляд, третий слева военный, в высоком поднятом воротнике, в мундире с эполетами, с характерным чубчиком на голове, и есть генерал-майор П. И. Петров.

На оборотной стороне листа, под названием "Воспоминание о путешествии", также нарисовано несколько лиц.

молодого мужчины слева над возвышенностью, поросшей кустарником, в упомянутом Полном собрании сочинений М. Ю. Лермонтова на стр. 169 говорится:

"Возможно, лицо, изображённое в левом верхнем углу, — А. И. Одоевский".

С таким мнением категорически нельзя согласиться. Во- первых, на рисунке черты лица больше напоминают автопортрет самого Лермонтова, а во-вторых, и это главное, Одоевского вместе с другими декабристами привезли в Ставрополь в октябре. Об этом речь пойдёт ниже.

"21 июня 1837года, военный министр А. И. Чернышёв сообщил. Командующему Кавказским корпусом Г. В. Розену о высочайшем повелении относительно шести "государственных преступников". определить рядовыми в Отдельный кавказский корпус, назначив их в разные батальоны под строгий присмотр и с тем, чтобы они непременно несли строевую службу по их званию и без всяких облегчений. 22 июня было послано дополнительное извещение, касающееся судьбы А. И. Одоевско- го"²⁴, также разжалованного в солдаты.

племяннику. Генерал делал всё возможное, чтобы молодой офицер смог получить монаршее прощение, а для этого надо было принять участие в экспедиции. Видимо, Петров лично обратился с просьбой к начальнику штаба Отдельного Кавказского корпуса генералу Вольховскому, так как 16 июля в Ставрополе был получен рапорт "генерал-майора Вольховского от 10 июля № 614 об отправлении в действующий за Кубань отряд Нижегородского драгунского полка прапорщика Лермонтова."²⁵

На рапорте помета дежурного штаб-офицера: "Это уже исполнено по особому г. начальника штаба (то есть Петрова. — В. Захаров).²⁶ Это объясняет личное участие Павла Ивановича в судьбе Лермонтова. Надо отметить возможное совместное проживание генерала и прапорщика в Железноводске. В фонде Сергея Ивановича Недумова²⁷ имеется выписка из книги "Об отдаче внаём под квартирование г. г. посетителям двух жилых домов на Железистых водах, состоящих с платою 5 рублей в сутки во время курса 1837 года".

". В доме №1 комната №1 с 11 по 26 августа включительно 16 суток занимал комнату генерал Павел Иванович Петров. С 19 по 26 августа, включительно 8 суток он же занимал комнату №3 в том же доме (комната эта освободилась после полковницы Чайковской уже с 15 августа).

". трудно предположить, чтобы Петров занял вторую комнату для себя лично, так как он сделал бы это сейчас же после её освобождения.

Можно думать, что он занял её для закончившего в то время лечение в Пятигорске М. Ю. Лермонтова. Генералу, занимавшему пост начальника штаба войск на Кавказской линии и в Черномории, гораздо легче было, чем Лермонтову, получить комнату на своё имя".²⁸

В сентябре Михаил Юрьевич закончил курс на водах и проездом через Ставрополь отправился на правый фланг, в экспедиционный отряд генерала Вельяминова. 26 сентября он прибыл в Тамань. В этом маленьком приморском городке, из-за отсутствия казённой квартиры, Лермонтову пришлось остановиться на покой в небольшой хатке на окраине, где с ним произошла занятная история, описанная в повести "Тамань".

Там же ему сообщили об отмене Государем Императором второго осеннего периода экспедиции, а в Ольгинском укреплении прапорщику Лермонтову вручили предписание об отправлении в Нижегородский драгунский полк, стоящий в Закавказье.

В первых числах октября он возвратился в Ставрополь. По свидетельству генерала, барона Е. И. фон Майделя, "Лермонтов, во время первой ссылки, приехал в Ставрополь совсем без вещей, которые у него дорогой были украдены (в Тамани. — прим. Авт.), и потому явился к начальству не тотчас по приезде в город, а когда мундир и другие вещи были приготовлены, за что он получил выговор, так как в штабе нашли, что он должен был явиться, в чём приехал".²⁹

Сын Петрова, Аркадий Павлович, вспоминал:

"В 1837 году, во время служения своего в Нижегородском драгунском полку, он <Лермонтов> находился в Ставрополе, перед приездом туда Государя Николая Павловича, ежедневно навещая в это время отца моего, бывшего тогда начальником штаба, он совершенно родственно старался развлекать грусть его по кончине жены, приходившейся Лермонтову двоюродной теткой."³⁰

Павел Иванович дал племяннику взаймы денег на пошив мундира, что ненадолго задержало Лермонтова в городе.

В это время в Ставрополь прибыла первая группа декабристов.

"... из числа трех государственных преступников, следовавших из Сибири в г. Тифлис в сопровождении казака Тобольского городового казачьего полка Тверетинова, Нарышкин и Назимов сданы в штаб войск Кавказской линии и немедленно отправлены будут по назначению: Нарышкин в 5-й батальон На- вагинского пехотного полка, а Назимов — в Кабардинский егерский полк; Одоевский же в сопровождении Тверетинова вместе с сим отправился в дальнейший путь. Назимов и Нарышкин, действительно, были "сданы исправно" в штаб 10 октября, как свидетельствует об этом квитанция, выданная казаку Тверетино- ву, а из "сопроводительной" к личным делам, адресованной капитану Сердаковскому, выясняется, что они "прибыли 8 числа сего месяца в Ставрополь и находятся в ведении штаба сего на квартире в доме Постникова (на Большой Черкасской, ныне К. Маркса. — прим. Авт.) под наблюдением урядника Моздокского казачьего полка Кулешова. 13 октября Ставропольскому Коменданту было направлено из штаба войск Кавказской линии секретное предупреждение об ожидающимся прибытии декабриста Черкасова, назначенного в Тенгинский пехотный полк.

16 октября Черкасова, действительно, привезли вместе с Лорером и Лихаревым. Сопровождавшему эту партию уряднику Петру Горшкову тотчас был дан приказ о немедленной сдаче "государственных преступников" в штаб войск. Это было исполнено: 16 октября Горшков получил квитанцию в том, что преступники "сданы им исправно". В тот же день, не дав передохнуть измученным путникам, их отправили в Екатеринодар под охраной урядника Конова, который получил самые строгие предписания относительно условий поездки декабристов.

Приказ от 16 октября гласил: "Предписываю тебе, по получению сего, отправиться из Ставрополя в г. Екатеринодар с государственными преступниками Лорером, Черкасовым и Назимовым, определенными, согласно высочайшей воле, рядовыми: первые два в Тенгинский, а последний в Кабардинский егерский полки.".

В тот же день, 16 октября, был отправлен и Нарышкин. Его повез в крепость Темнолесскую рядовой Чупик. В письмах командиру 5-го батальона Навагинского полка Миронову предписывалось "зачислить рядового сего в роту, расположенную в Прочном Окопе, дабы доставить ему более случая в деле против горцев загладить свое преступление".

Таким образом, из шести переведенных на Кавказ декабристов 17 Октября, в день приезда Николая I, в Ставрополе остался только один Лихарев. Надо думать, что его задержали лишь g- потому, что боялись встречи царя (подъезжавшего к Ставрополю со стороны Пятигорска) с декабристом. Николай I пробыл й в Ставрополе один день. 18 октября он уже отправился в Новочеркасск, а 19 октября урядник Кулешов повез Лихарева в штаб Куринского егерского полка, в крепость Грозную, получив такое же строгое предписание, как и урядник, увозивший Лорера, Черкасова и Назимова".³¹

таких встреч, нет, а доверять мемуарам Н. М. Сатина, написанным спустя тридцать лет после описанных событий, нельзя.

Особо надо отметить, что упоминаемый Сатиным декабрист А. Е. Розен с супругой Анной Васильевной и четырьмя малолетними детьми прибыл позже вышеназванных декабристов. Сам Андрей Евгеньевич вспоминал: "... в Ставрополе узнал, что мои товарищи, выехавшие из Сибири прежде меня, были уже размещены по полкам на Кавказской линии. Только А. И. Одоевский был отправлен в Грузию, и мне назначено было ехать в Тифлис".³²

"С М. Ю. Лермонтовым Андрею Евгеньевичу увидеться не пришлось. В начале декабря 1837 года поэту из Петербурга пришло прощение, ссылка окончилась, и он оставил свой полк, квартировавший в Кахетии".³³

"Приводимые Н. М. Сатиным сведения о знакомстве Лермонтова в Ставрополе с декабристами, о вечеринке, проведенной совместно в гостинице Найтаки, и их демонстративном поведении во время проезда мимо здания гостиницы Николая I — вымысел, который, к сожалению, повторяют все, кто пишет об этом периоде".³⁴

Необходимо внести поправки также и в мемуары Н. И. Лоре- ра. По его воспоминаниям выходит, что приехавших в Ставрополь декабристов прежде всего принял командующий войсками Кавказской линии генерал Вельяминов. По документам же видно, что 16 октября, в день приезда Лорера в Ставрополь, Вельяминова там не было: он поехал встречать царя. Далее Лорер рассказывает о событиях, которые якобы происходили на следующий день. Мы теперь знаем, что декабристы выехали из Ставрополя не одни, а в сопровождении урядников. Что касается назначения Одоевского, то об этом Лорер мог узнать только от других: он приехал после отъезда Одоевского в Тифлис".³⁵

"Софья Николаевна Бибикова, теперь замужем за адъютантом генерала Вельяминова, которую мы не иначе знали, как Сонюшкой в красном детском шпенцере... Мужа её (Бибикова Михаила Николаевича. — прим. Авт.) не видал, он поехал с генералом навстречу Государю Императору, которого ожидают здесь к 15 числу... ".³⁶

Кстати, из письма видно, что Сергея Ивановича Кривцова в городе в это время не было. "Возможно, по пути в Ставрополь он задержался в Екатеринодаре, где располагалась канцелярия 20-й артиллерийской бригады".³⁷

Пожалуй, из всех декабристов Лермонтов мог встречаться только с В. М. Голицыным, с которым они одновременно принимали ванны в Пятигорске летом 1837 года, а в октябре Валериан Михайлович жил в Ставрополе в одном доме с доктором Майером.

В двадцатых числах Лермонтов направился в Закавказье.

"11 октября в Тифлисе отдан Высочайший приказ по кавалерии о переводе "прапорщика Лермантова Лейб-гвардии в Гродненский гусарский полк корнетом".³⁸

Попрощался с семьёй Петровых, взял у Павла Ивановича письмо, адресованное в Москву Афанасию Алексеевичу Столыпину, брату бабушки, и поспешил в Петербург. Генерал Петров находился в ожидании отпуска и отъезда на родину в Костромскую губернию.

Восьмого ноября он подал рапорт Вельяминову:

"Крайне расстроенное здоровье совершенно лишает меня возможности исполнять обязанности службы. Представляя. на высочайшее имя всеподданейшее моё прошение, вместе с медицинским свидетельством имею честь покорнейше просить начальничьего ходатайства Вашего Превосходительства об увольнении меня в отпуск на один год.³⁹

По дороге с Кавказа в Петербург Лермонтов написал стихотворение "Казбеку":

Из тёплых и чужих сторон,
Тебе, Казбек, о страж востока,
Принёс я, странник, свой поклон.
Чалмою белою от века

И гордый ропот человека
Твой гордый мир не возмутит.
Но сердце тихого моленье
Да отнесут твои скалы

К престолу вечному аллы.
Молю, да снидёт день прохладный
На знойный дол и пыльный путь,
Чтоб мне в пустыне безотрадной

Молю, чтоб буря не застала,
Гремя в наряде боевом,
В ущелье мрачного Дарьяла
Меня с измученным конём.

Боюсь сказать! — душа дрожит!
Что, если я со дня изгнанья
Совсем на родине забыт!
Найду ль там прежние объятья?

Узнают ли друзья и братья
Страдальца, после многих лет?
Или среди могил холодных
Я наступлю на прах родной

Деливших молодость со мной?
О, если так! Своей метелью,
Казбек, засыпь меня скорей
И прах бездомный по ущелью

Сомнения Лермонтова были напрасными. Друзья "страдальца", поклонники его поэтического таланта, не забыли поэта, не из-менили дружбе с ним. Десять месяцев отсутствовал Лермонтов в северной столице, но они не прошли даром. Он вернулся с Кавказа, наполненный удивительными, творческими замыслами.
Последующие годы вынесли преемника Пушкина на гребень поэтической славы. 1 февраля 1838 года из Петербурга Лермонтов написал письмо Петрову в Ставрополь: "Любезный дядюшка Павел Иванович. Наконец, приехав в Петербург, после долгих странствований и многих плясок в Москве, я благословил, во-первых, всемогущего аллаха, разостлал ковёр отдохновения, закурил чубук удовольствия и взял в руки перо благодарности и приятных воспоминаний. Бабушка выздоровела от моего приезда и надеется, что со временем меня опять переведут в лейб-гусары; но мне скоро грозит приятное путешествие в великий Новгород, ужасный Новгород.

Ваше письмо я отдал в руки дядюшке Афанасью Алексеевичу, которого нашёл в Москве. Я в восторге, что могу похвастаться своею аккуратностью перед вами, которые видели столько раз во мне противное качество или порок, как угодно.

Боюсь, что письмо моё не застанет вас в Ставрополе, но, не зная, как вам адресовать в Москву, пускаюсь на удалую, и великий пророк да наставит стопы почтальона.

Пожалуйста, любезный дядюшка, скажите милым кузинам, что я целую у них ручки и прошу меня не забывать.

Остаюсь всей душой преданный вам М. Лермонтов".

В конце третьей страницы письма рукою Е. А. Арсеньевой приписано: "Не нахожу слов, любезнейший Павел Иванович, благодарить вас за любовь вашу к Мишеньке, и чувства благодарности навсегда останутся в душе моей. Приезд его подкрепил слабые мои силы.

Лета и горести совершенно изнурили меня, а Гродненский полк не успокоит. Не вздумаете ли в Петербург побывать, чего бы очень желала. Милых детей целую и остаюсь готовая к услугам Елизавета Арсеньева".⁴⁰

Двадцать шестой год своей жизни Лермонтов встретил поручиком. 6 декабря 1839 года опубликован Высочайший указ о том, что "по кавалерии производятся на вакансии Лейб-гвардии гусар-ского полка… из корнетов в поручики… Потапов, Лермонтов и князь Вяземский 3-й".⁴¹ 18 февраля, в воскресный полдень, на Черной речке в окрест-ностях Петербурга состоялась дуэль Лермонтова с сыном французского посла де Барантом при секундантах А. А. Столыпине (Монго) и графе Рауле д'Англесе.

Дальнейшие события развивались следующим образом.

В страстную субботу 13 апреля был опубликован Высочайший приказ Его Императорского Величества "…по кавалерии переводятся Лейб-гвардии Гусарского полка поручик Лермонтов в Тенгинский пехотный полк, тем же чином". ⁴²

Граббе, назначенный после кончины А. А. Вельяминова в мае 1838 года в Ставрополе. Во время Отечественной войны 1812 года поручик Граббе служил адъютантом у генерал-лейтенанта А. П. Ермолова, затем был членом "Союза Благоденствия", после разгрома восстания декабристов четыре месяца просидел под следствием в Динабургской крепости, но, из-за недоказанности улик, был прощен.

Не было и дяди — генерала Петрова, ушедшего в отставку. Лермонтов представился новому начальнику штаба флигель- адъютанту, полковнику А. С. Траскину

В штабе шло комплектование экспедиционного отряда под командованием генерал-лейтенанта А. В. Галафеева для участия в военных операциях на Левом фланге Линии. Тенгинский пехотный полк в это время стоял в Анапе, но на побережье Лермонтов не попал, т. к. уже на следующий день, 11 июня, был прикомандирован к отряду Галафеева.

12 июня в Ставрополь прибыли декабристы братья Александр и Петр Беляевы.

Первое впечатление от знакомства с городом мы находим в книге Александра Петровича: ". расположен он на возвышенности и очень красив, осененный садами и рощами, которые вперемежку с белыми каменными строениями придавали ему прекрасный вид".⁴³

Братья провели на каторге в Сибири шесть лет, хлебнули сполна все тяготы, позже находились на поселениии в Минусинске и, наконец, были отправлены рядовыми в 3-й батальон Кабардинского егерского полка на Лабинскую линию. Постоянным местом жительства им определили станицу Прочный Окоп, в шестидесяти верстах от Ставрополя, где уже проживали декабристы М. М. Нарышкин с супругой Елизаветой Петровной, М. А. Назимов, А. И. Вегелин, К. Г. Игельстром, Н. А. Загорецкий. Все они на Кавказе начали походную жизнь с бесконечно далекой перспективой выйти в отставку. В Ставрополе находился и декабрист Николай Цебриков, который после тринадцатилетней службы получил отставку и ожидал отъезда на родину. Беляевы встретили Романовича заметно постаревшим и поседевшим, в форменном офицерском сюртуке с георгиевской ленточкой в петлице и желтых нанковых панталонах. Вполне вероятно, что в городе произошло знакомство декабристов с Лермонтовым. Неясное юношеское любопытство к участникам восстания на Сенатской площади у Михаила Юрьевича с годами перешло в осознанное чувство восхищения их гражданским мужеством и высокими нравственными идеалами.

В поэме "Последний сын вольности" есть строки, посвященные декабристам:

Но есть поныне горсть людей,
В дичи лесов, в дичи степей;

Не перестали помышлять
В изгнаньи дальном и глухом,
Как вольность пробудить опять;
Отчизны верные сыны

Так, меж грядами темных туч,
Сквозь слезы бури, солнца луч
Увеселяет утром взор
И золотит туманы гор.

27 сентября в рапорте командующего войсками П. Х. Граббе Военному министру графу А. И. Чернышеву ситуация обрисовывалась следующим образом:

"Получив в г<ороде> Пятигорске предписание Вашего Сиятельства.., я поспешил возвратиться в город Ставрополь, дабы ускорить распоряжение для продолжения экспедиции в Чечне, и на днях... отправляюсь сам на левый фланг линии, для личного наблюдения за военными действиями. При настоящих обстоятельствах: продолжающемся доселе всеобщем волнении и поздним временем года я счел необходимым усилить войска левого фланга двумя батальонами Кабардинского полка и 6 орудиями Донской № 2-го батареи: первые отозваны с Лабинской линии, где успешное производство работ делает их присутствие не столь нужными, а последние, расположенные близ Ставрополя, оставались без всякого назначения. Те и другие следуют форсированным маршем. . ⁴⁴

За день до отправления в отряд Михаил Юрьевич посетил могилу поэта Соколовского. От Дома командующего спустился вниз по 3-й улице, прошел вдоль ограды Кавказского Приказа Общественного призрения, затененного вековыми деревьями Бабиной рощи, свернул на узкую Грязную улочку и вышел к городскому кладбищу. Обнесённое низкой каменной кладкой, оно располагалось на косогоре. Могилу нашел по свежему деревянному кресту за кустом колючего терновника уже набравшего цвет. Прочел надпись: "Соколовский Владимир Игнатьевич, титулярный советник, 1808—1839 гг.". Присел рядом на теплую g гранитную плиту. В густой, примятой ветром траве стрекотали кузнечики. В жарком небе застыли легкие облака. В памяти всплыла короткая петербургская встреча с поэтом незадолго до выезда Лермонтова на Кавказ.

Соколовский был среднего роста, полноватый, со следами тяжелой болезни, нажитой в одиночной камере Шлиссельбургской крепости, и оттого казался старше своих тридцати лет. Близорукие глаза на припухлом лице доверительно смотрели на собеседника. В складной и быстрой речи было много искренности и простодушия. Имя Соколовского волновало критику и читающую публику. Тогда, в марте 1837 года, поэты побеседовали о "Современнике" в котором одновременно готовились к изданию поэма "Альма" Соколовского и лермонтовское "Бородино". Спустя полгода Михаил Юрьевич прочитал июньский номер журнала, однако встретиться с Владимиром Игнатьевичем ему больше не пришлось. Хроническая болезнь привела Соколовского на юг, в Ставрополь, где он и закончил свой земной путь.

"О милый Алексис!

Завтра я еду в действующий отряд на левый фланг, в Чечню, брать пророка Шамиля, которого, надеюсь, не возьму, а если возьму, то постараюсь прислать к тебе по пересылке. Такая каналья этот пророк! Пожалуйста, спусти его с Аспелинда; они там в Чечне не знают индийских петухов, так авось это его испугает. Я здесь, в Ставрополе, уже с неделю и живу вместе с графом Ламбертом, который также едет в экспедицию и который вздыхает по графине Зубовой, о чем прошу ей всеподданнейше донести. Я здесь от жару так слаб, что едва держу перо. Дорогой я заезжал в Черкаск к генералу Хомутову и прожил у него три дня, и каждый день был в театре. Что за театр! Об этом стоит рассказать: смотришь на сцену — и ничего не видишь, ибо перед носом стоят сальные свечи, от которых глаза лопаются; смотришь назад — ничего не видишь, потому что темно; смотришь направо — ничего не видишь, потому что ничего нет; смотришь налево — и видишь в ложе полицмейстера; оркестр составлен из четырех кларнетов, двух контрабасов и одной скрипки, на которой пилит сам капельмейстер, и этот капельмейстер примечателен тем, что глух, и когда надо начать или кончать, то первый кларнет дергает его за фалды, а контрабас бьет такт смычком по его плечу Раз, по личной ненависти, он его так хватил смычком, что тот обернулся и хотел пустить в него скрипкой, но в эту минуту кларнет дернут его за фалды, и капельмейстер упал навзничь головой прямо в барабан и проломил кожу; но в азарте вскочил и хотел продолжать бой — и что же! О ужас! На голове его вместо кивера торчит барабан. Публика была в восторге, занавес опустили, а оркестр отправили на съезжую. В продолжении этой потехи я все ждал, что будет? Так-то, мой милый Алеша! Но здесь, в Ставрополе, таких удовольствий нет; зато ужасно жарко. Вероятно, письмо мое тебя найдет в Сокольниках. Между прочим, прощай: ужасно я устал и слаб. Поцелуй за меня ручку у Варвары Александровны и будь благонадежен. Ужасно устал... Жарко... Уф!". ⁴⁵

Кратковременный отдых Лермонтова в Ставрополе закончился, и 18 июня, в соответствии с предписанием, он вместе с графом Карлом Карловичем Ламбертом, поручиком Лейб- гвардии Кавалергардского полка, отправился в Чечню, в действующий отряд генерала Галафеева. В Георгиевске Михаил Юрьевич расстался со своим попутчиком, который решил подлечиться в Пятигорске. В книге посетителей, пользовавшихся горяче-серными минеральными водами с 1 мая 1840 года, имеется запись: "За 19/VI выдан 1 билет в Николаевские ванны г. гвардии поручику графу Ламберту". ⁴⁶

Лермонтов прибыл в военный лагерь под крепость Грозная. Пребывание в отряде было отмечено знакомством поэта с такими интересными личностями, как юнкер Малороссийского казачьего полка Руфин Иванович Дорохов, майор Лев Сергеевич Пушкин, рядовой Куринского полка, декабрист В. Н. Лихарев. 11 июля в бою под Валериком на глазах Лермонтова Владимира Николаевича поразит насмерть горская пуля. Михаила Юрьевича за это сражение, в числе других офицеров представили к награде. 22 августа из Петербурга было отправлено предписание военного министра Чернышева с резолюцией Николая I о представлении к наградам офицеров. Многим, в том числе Лермонтову, в награде было отказано. Однако, никакого предвзятого отношения со стороны Николая I, и это надо особо подчеркнуть, не было. В резолюции Императора от 4 февраля 1841 года четко сказано: "Высочайше повелено: Поручиков, Подпоручиков и Прапорщиков за сражения удостаивать к Монаршему благоволению, а к другим наградам предоставлять за особенно отличные подвиги". ⁴⁷

До середины ноября поэт провел в походах, участвуя в бесконечных перестрелках в Чечне и Северном Дагестане. В различных донесениях и рапортах отмечалось мужество и храбрость поручика Лермонтова. Приведем одну выписку из чернового журнала военных действий за 4 октября. ". Равномерно в этот день отличились храбростию и самоотвер<жением> при передаче приказаний под огнем неприятеля Кавалергардск<ого> Его Величества полка поручик граф Ламберт и Тенгинского пехотного поручик Лермонтов. Из нижних чинов в этот день отличились также храбростию и самоотвержением. прикомандированный к Куринскому полку Апшеронского пехотного полка унтер-офицер Петровский. (Эдуард Адамович — декабрист. — прим. Авт.)".⁴⁸

В сентябре Лермонтов отпросился на воды и 12-го числа сообщал Лопухину в Москву: ". Я теперь вылечился почти совсем и еду с вод опять в отряд в Чечню. Если ты будешь мне писать, то вот адрес: ". на Кавказскую линию в действующий отряд генерал-лейтенанта Голофеева, на левый фланг" Я здесь проведу до конца ноября, а потом не знаю, куда отправлюсь — в Ставрополь, на Черное море или в Тифлис. Я вошел во вкус войны и уверен, что для человека, который привык к сильным ощущениям этого банка, мало найдется удовольствий, которые бы не показались приторными. Только скучно то, что либо так жарко, что насилу ходишь, либо так холодно, что дрожь пробирает, либо есть нечего, либо денег нет, — именно что со мною теперь. Я прожил все, а из дому не присылают. Не знаю, почему от бабушки ни одного письма. Не знаю, где она, в деревне или в Петербурге. Напиши, пожалуйста, видел ли ты ее в Москве. Поцелуй за меня ручку у Варвары Александровны и прощай. Будь здоров и счастлив. Твой Лермонтов".⁴⁹

22 ноября приказом командующего линией все летучие отряды, созданные на период экспедиции в Чечню, были расформированы и Лермонтов проездом в Анапу, где находилась штаб-квартира Тенгинского пехотного полка, остановился в Ставрополе.

По глубокому убеждению краеведа Г. А. Беликова, поручик в ноябре-декабре проживал на Воробьевке. "Кавказский календарь" на 1855 год сообщал, что "эта часть города, расположенная на возвышенной равнине и признанная в климатическом отношении самой здоровой, состояла из одной улицы, которая простиралась в длину более как на целую версту".

"В 1925 году я учился в начальной школе имени Калинина на Параллельной улице, ныне Ломоносова. Из школы с учительницей Е. В. Макеевой мы часто ходили к Архиерейским прудам на Ташле. Проход к прудам с Лермонтовской улицы (ныне Дзержинского. — прим. Авт.) был через калитку с западной стороны дома по сегодняшней улице Дзержинского, 183. На доме находилась стеклянная доска с надписью: "В этом доме останавливался М. Ю. Лермонтов". Во дворе дома находился огромный дуб, под которым Екатерина Васильевна читала нам лермонтовские стихи".⁵⁰

Ставропольский поэт Александр Екимцев посвятил такие строки лермонтовскому дубу:

Шумит он под весенний перегуд,
Ему не спится летними ночами.
А по коре морщины все бегут,

Он столько перевидел, пережил!
И, озаренный лет минувших светом,
Он с Лермонтовым некогда дружил,
Бывал не раз наедине с поэтом.

Но помнит великан семисотлетний,
Как Лермонтов читал ему стихи
Под звездами туманной ночью летней.

К этим воспоминаниям надо, к сожалению, добавить, что со временем мемориальная доска была утеряна, улица Лермонтова получила новое название, а дуб в середине 70-х годов прошлого века из-за ветхости рухнул. Срез дерева в четыре охвата находится в Ставропольском краеведческом музее. На хранение его взял тогдашний директор В. В. Госданкер. Упавшее дерево полностью не вывезли, и сегодня в глубине двора, за одноэтажной старой постройкой, куда редко захаживают посторонние люди, лежит его часть, вросшая в землю, да остался снимок.

Галафеева, раненные в Чеченских сражениях: поручик князь С. Трубецкой, подполковник барон Лев Россильон, Руфин Дорохов, а также старший сын министра финансов, прапорщик лейб-гвардии Измайлов- й ского полка граф Валерьян Канкрин. Примчался майор Лев (так в шутку друзья называли Льва Сергеевича Пушкина). Сам же он себя величал "белым арапом", и современники отмечали поразительное сходство со старшим братом Александром. Общительный и жизнерадостный Лев Сергеевич всегда оставался любимцем веселой, шумной компании.

Воспоминания прапорщика 20-й артиллерийской бригады А. Д. Есакова, участника экспедиции Галафеева, дают представление о тех людях, которые окружали Лермонтова в Ставрополе:

"Прочитав в январской книге "Русская старина" издания 1884 года заметку П. А. Висковатого о М. Ю. Лермонтове, мне вспомнился 1843 год, когда я, еще совсем молодым человеком, участвовал в осенней экспедиции в Чечне и провел потом зиму в Ставрополе, и тут, и там в обществе, где вращался наш незабвенный поэт. Редкий день в зиму 1840—1841 г. мы не встречались в обществе. Чаще всего сходились у барона Ипп. Ал. Вревского, тогда капитана Генерального штаба, у которого, приезжая из подгородней деревни, где служил в батарее, там расположенной, останавливался. Там, то есть в Ставрополе, действительно в ту зиму собралась, что называется la fine fleur (цвет молодежи, фр.). Кроме Лермонтова, там зимовали: гр. Карл Ламберт, Столыпин (Mongo), Сергей Трубецкой, генерального штаба: Н. И. Вольф, Л. В. Россильон, Д. С. Бибиков, затем Л. С. Пушкин, Р. И. Дорохов и некоторые другие, которых не вспомню. Увы, всех названных пережил я. Вот это общество, раза два в неделю собиралось у барона Вревского. Когда же случалось приезжать из Прочного Окопа (крепость на Кубани) рядовому Михаилу Александровичу Назимову (декабрист, ныне живущий в городе Пскове), то кружок особенно оживлялся. Несмотря на скромность свою, Михаил Александрович как-то само собой выдвигался на почетное место, и все что им говорилось бывало выслушиваемо без прерывов и шалостей, в которые чаще других вдавался Михаил Юрьевич. Никогда я не замечал, чтобы в разговоре с М. А. Назимовым, а также с И. А. Вревским Лермонтов позволял себе обычный свой тон persiflage'a (насмешки, фр.). Не то бывало со мной. Как младший, юнейший в этой избранной среде, он школьничал со мной до пределов возможного; а когда замечал, что теряю терпение (что, впрочем недолго заставляло себя ждать), он, бывало, ласковым словом, добрым взглядом или поцелуем тотчас уймет мой пыл.

„Мне не раз случалось видеть М. Ю. сердечным, серьезно разумным и совсем не позирующим". ⁵¹

Декабрист Назимов, на склоне лет вспоминая дружбу с Михаилом Юрьевичем, дал высокую оценку литературному таланту поэта, заметил, что тот сумел "еще в молодых летах проявить столько драгоценных произведений своего поэтического творчества и память которого дорога всем, умеющим ценить сокровища родного языка, а особенно тем, которые знали и любили Лермонтова".⁵²

— Андрея Чарыкова:

"Я перешел на Кавказ из России, как тогда выражались, в 1843 году, поступив в 20-ю артиллерийскую бригаду, штаб которой находился в Ставрополе, почему мне довольно часто приходилось в нем бывать. В один из этих приездов в дворянском собрании давали бал. Война тогда была в полном разгаре, и так как Ставрополье в то время был сборным пунктом, куда ежегодно стекалась масса военных для участия в экспедициях против горцев, то на бале офицерства было многое множество и теснота была страшная; и вот благодаря этой самой тесноте мне привелось в первый раз увидать нашего незабвенного поэта; пробираясь шаг за шагом в танцевальный зал, я столкнулся с одним из офицеров Тенгинского полка, и когда, извиняясь, мы взглянули друг на друга, то взгляд этот и глаза его так поразили меня и произвели такое чарующее впечатление, что я уже не отставал от него, желая непременно узнать, кто он такой. Случались со мною подобные столкновения и прежде и после в продолжение моей долгой жизни, но мне никогда не приходило в голову справляться о тех особах, с которыми я имел неудовольствие или удовольствие сталкиваться... В Ставрополе, когда я там вращался, самыми популярнейшими лицами были барон Вревский и Николай Павлович Слепцов, они служили при штабе командующего войсками Кавказской линии и оба пользовались всеобщею любовью. Гостеприимные их двери были всегда раскрыты для приезжавшей военной молодежи.

В один прекрасный день мы, артиллеристы, узнали, что у барона на вечере будет Лермонтов, и, конечно, не могли пропустить случая его видеть. Добрейший хозяин по обыкновению очень радушно нас встретил и перезнакомил со своим дорогим гостем. Публики, как мне помнится, было очень много, и, когда солидные посетители уселись за карточными столами, молодежь окружила Лермонтова. Он, казалось, был в самом веселом расположении духа и очаровал нас своею любезностью. Но, не прибегая к фантазии, которая вечно молода и игрива, не могу сообщить о нашем гениальном любимце всего, что говорилось и рассказывалось им, так как неумолимое время все это изгладило в моей памяти. Придерживаясь же в воспоминаниях одной строгой истины, могу рассказать единственный факт из этого памятного вечера. Михаил Юрьевич роздал нам по клочку бумаги и предложил написать по порядку все буквы и обозначить их цифрами; потом из этих цифр по соответствующим буквам составить какой-либо вопрос; приняв от нас эти вопросы, он уходил в особую комнату и спустя некоторое время выносил каждому ответ; и все ответы до того были удачны, что приводили нас в изумление. Любопытство наше и желание разгадать его секрет было сильно возбуждено, и, должно быть, по этому поводу он изложил нам целую теорию в довольно длинной речи, из которой, к сожалению, в моей памяти остались только вступительные слова, а именно, что между буквами и цифрами есть какая-то таинственная связь; потом упоминал что-то о высшей математике. Вообще же речь его имела характер мистический; говорил он очень увлекательно, серьезно; но подмечено было, что серьезность его речи как-то плохо гармонировала с коварной улыбкой, сверкавшей на его губах и в глазах. Затем ничего уже более не могу припомнить об этом знаменательном для меня вечере: тяжелая завеса времени затмила мою память".⁵³

Тем временем Елизавета Алексеевна начала энергично хлопотать о помиловании внука и об обратном переводе его в армию. Подала прошение на Высочайшее имя, на которое последовал отказ, но особою милостию Николай I разрешил предоставить Лермонтову отпуск. Военный министр запросил у П. Х. Граббе служебную характеристику поручика. Узнав о запросе из Петербурга, Михаил Юрьевич поспешил в штаб, где его встретил прапорщик Я. И. Костенецкий, заведовавший в должности старшего адъютанта первым, то есть строевым отделением. Впоследствии Яков Иванович оставил подробный рассказ об этом эпизоде:

"Однажды входит ко мне в канцелярию штаба офицер в полной форме и рекомендуется поручиком Тенгинского пехотного полка Лермонтовым. В то время мне уже были известны его поэтические произведения, возбуждавшие такой восторг, и поэтому я с особенным волнением стал смотреть на него и, попросив его садиться, спросил, не учился ли он в Московском университете. Получив утвердительный ответ, я сказал ему мою фамилию, и он припомнил наше университетское с ним знакомство. После этого он объяснил мне свою надобность, приведшую его в канцелярию штаба: ему хотелось знать, что сделано по запросу об нем военного министра. Я как-то и не помнил этой бумаги, велел писарю отыскать ее, и когда писарь принес мне бумагу, то я прочитал ее Лермонтову. В бумаге этой к командующему войсками военный министр писал, что государь император, вследствие ходатайства бабки поручика Тенгинского полка Лермонтова (такой-то, не помню фамилии) об отпуске его в С-Петербург для свидания с нею приказал узнать о службе поведении и образе жизни означенного офицера.

"Что же вы будете отвечать на это?" — спросил меня Лермонтов. По обыкновению в штабе по некоторым бумагам, не требующим какой-либо особенной отписки, писаря сами составляли черновые отпуски, и вот в эту-то категорию попал как-то случайно и запрос министра о Лермонтове, и писарь начернил и ответ на него.

"А вот вам и ответ", — сказал я, засмеявшись, и начал читать Лермонтову черновой отпуск, составленный писарем, в котором было сказано, что такой-то поручик Лермонтов служит исправно, ведет жизнь трезвую и добропорядочную и ни в каких злокачественных поступках не замечен... Лермонтов расхохотался над такой аттестацией и просил меня нисколько не изменять ее выражений и этими же самыми словами отвечать министру, чего, разумеется, нельзя было так оставить.

После этого тотчас же был послан министру самый лестный об нем отзыв, вследствие которого и был разрешен ему двадцативосьмидневный отпуск в Петербург.". ⁵⁴

11 декабря Военный министр сообщил командиру Отдельного Кавказского корпуса о том, что "Государь Император, по всеподданнейшей просьбе Г-жи Арсеньевой, бабки поручика Тен- гинского пехотного полка Лермантова Высочайше повелеть соизволил: Офицера сего, ежели он по службе усерден и в нравственности одобрителен уволить к ней в отпуск в С-Петербург сроком на два месяца". ⁵⁵

Расхождения в сроках отпуска объяснялось видимо тем, что 28 дней считались без учета дороги в оба конца. Однако, 1841 год М. Ю. Лермонтову пришлось встретить не в С-Петербурге, а на побережье Черного моря. Командировка закончилась, и поручик обязан был вернуться в свой полк, квартировавший в Анапе.

"Лермонтов из Ставрополя выезжает через Екатеринодар в Тамань, откуда можно было безопасно добраться до крепости Анапы, где находился в это время штаб Тенгинского пехотного полка". ⁵⁶ На окраине Тамани поэт впервые встретился с декабристом Н. И. Лорером, и эта встреча опровергает версию об их знакомстве в октябре 1837 года в Ставрополе. Николай Иванович вспоминал: "Я жил тогда в Фанагорийской крепости в Черно- мории. В одно утро явился ко мне молодой человек в сюртуке нашего Тенгинского полка и рекомендовался поручиком Лермонтовым, переведенным из лейб-Гусарского полка.". ⁵⁷

"К Рождеству Лермонтов прибыл в крепость Анапу" ⁵⁸, а 31 декабря "за командира полка полковник Голубицкий-Лебединский издал приказ по Тенгинскому полку "О зачислении налицо поручика Лермонтова": "Прибывшего в полк из командировки поручика Лермонтова предписываю исключить из командировочной ведомости, зачислить налицо. ⁵⁹

Пребывание Михаила Юрьевича в Анапе было совсем недолгим. В Тифлис поступило отношение Военного министра, и в этот же предновогодний день, 31 декабря был отправлен "рапорт начальника Штаба Отдельного Кавказского корпуса генерал-майора Коцебу за № 4167 Командующему войсками на Кавказской линии и в Черномории П. Х. Грабе о предоставлении отпуска Лермонтову в Петербург". ⁶⁰ Лермонтова известили об отпуске сразу же по поступлению бумаги из С. -Петербурга в Ставрополь. Оставалось только получить официальный рапорт из Тифлиса, который Лермонтов дождался уже находясь в Ставрополе в начале января. Возвращался поручик из Анапы проездом через станицу Прочноокопскую, когда там уже квартировали декабристы, о которых было сказано выше, "и, вне всякого сомнения, общался с ними". ⁶¹

6 января Михаил Юрьевич присутствовал на обеде в доме Командующего генерала П. Х. Грабе. "За обедом всегда было довольно много лиц, — вспоминал военный инженер Андрей Иванович Дельвиг, — но в разговорах участвовали Граббе, муж и жена, Праскин, Лев Пушкин, бывший тогда майором поэт Лермонтов, я и иногда еще кто-нибудь из гостей. Прочие ели молча. Лермонтов и Пушкин называли этих молчальников картинною галереею.

Лермонтова я увидал в первый раз за обедом 6 января. Он и Пушкин много острили с женою Граббе, женщиной небольшого ума и мало образованною... Я тут же познакомился с Лермонтовым и в продолжении всего моего пребывания в Ставрополе виделся с ним и с Пушкиным. Они бывали чаще у меня, но с первого раза своими резкими манерами, не всегда приличными остротами и в особенности своею страстью к вину не понравились жене моей. Пушкин пил не чай с ромом, а ром с несколькими ложечками чая, и видя, что я вовсе не пью, постоянно угощал меня кахетинским вином...". ⁶²

Глава 4. Последний приезд на Кавказ

Лермонтову выдали отпускной билет 14 января, и он поспешил в северную столицу для свидания с бабушкой, приезда которой по этому случаю ждали из Тархан. В Петербурге Михаил Юрьевич рассчитывал получить отставку и полностью посвятить себя литературной деятельности. Надежды его не оправдались, ему было велено вернуться на Кавказ. С глубоким разочарованием он писал родственнику Александру Ивановичу Бибикову: "Милый Биби!

ибо я сделал вот какие беды: приехав сюда, в Петербург, на половине масленицы, я на другой же день отправился на бал к г-же Воронцовой, и это нашли непри-личным и дерзким. Что делать? Кабы знал, где упасть, соломки бы подостлал; обществом зато я был принят очень хорошо, и у меня началась новая драма, которой завязка очень замеча-тельная, зато развязки, вероятно, не будет, ибо 9-го марта отсюда уезжаю заслуживать себе на Кавказе отставку; из Валерикско-го представления меня здесь вычеркнули, так что даже я не буду иметь утешения носить красной ленточки, когда надену штатский сюртук. Я был намедни у твоих, и они все жалуются, что ты не пишешь; и, взяв это в рассмотрение, я уже не смею тебя упрекать. Мещеринов (вероятно, Дмитрий Мещеринов, однополчанин Лермонтова. — прим. Авт.), верно, прежде меня приедет в Ставрополь, ибо я не намерен очень торопиться… верно, отряд не выступит прежде 20 апреля, а я к тому времени непременно буду. Покупаю для общего нашего обихода Лафатера и Галя и множество других книг. Прощай, мой милый, будь здоров. Твой Лермонтов".⁶³ Однако жизнь внесла изменения… Друзья и родственники, как могли, выхлопотали ему продление отпуска еще на месяц. В Ставрополь Лермонтов вернулся девятого мая со своим двоюродным дядей (они были почти од-ногодки), капитаном Нижегородского драгунского полка, Столыпиным-Монго, которого нагнал в Туле. Рано утром коляска бесшумно подкатила к распахнутым настежь дверям знакомой гостиницы грека Найтаки. Друзья-офицеры мимо бронзового бюста государя прошли залу, поднялись на второй этаж и устро-ились в просторной комнате с коврами и мебелью, потемневшими от времени и табачного дыма. Днем Михаил Юрьевич написал письмо Е. А. Арсеньевой: "Милая бабушка.

Я сейчас приехал только в Ставрополь и пишу к вам; ехал я с Алексеем Аркадьевичем, и ужасно долго ехал, дорога была прескверная, теперь не знаю сам еще, куда поеду; кажется, прежде отправлюсь в крепость Шуру, где полк, а оттуда постараюсь на воды. Я, слава богу, здоров и спокоен, лишь бы вы были так спокойны, как я: одного только и желаю; пожалуйста, оставайтесь в Петербурге: и для вас и для меня будет лучше во всех отношениях. Скажите Екиму Шангирею, что я ему не советую ехать в Америку, как он располагал, а уж лучше сюда, на Кавказ. Оно и ближе и гораздо веселее.

Я все надеюсь, милая бабушка, что мне всё-таки выйдет прощение и я могу выйти в отставку. Прощайте, милая бабушка, целую ваши ручки и молю Бога, чтоб вы были здоровы и спокойны, и прошу вашего благословения.

Остаюсь п<окорный> внук

".⁶⁴

Все дни, проведенные в пути от Петербурга до Ставрополя, Михаила Юрьевича преследовала мысль об отставке. Состояние неопределенности вызывало нежелание ехать в полк, в Те- мир-Хан-Шуру.

Находясь в гостинице, он мучительно думал о том, как свернуть с обозначенного маршрута. Впереди, в Дагестане, его ждал экспедиционный отряд с боевыми походами, перестрелками и горскими пулями. Лермонтов встал с дивана, прошелся по комнате. В распахнутое окно со двора вливался запах цветущей черешни и аромат сирени. Снизу, из биллиардной, был слышен стук шаров и приглушенный говор играющих. Решение не было неожиданным.

Наутро они вдвоем со Столыпиным, высоким, темноусым, пошли в военный госпиталь, где исхлопотали себе свидетельства о заболевании лихорадкой. Из госпиталя офицеры проследовали в ордонансгауз для получения подорожных. Лермонтову выдали за № 709, где было сказано, что "от города Ставрополя до крепости Темир-Хан-Шуры Тенгинского пехотного полка господину поручику Лермантову. давать по две лошади с проводником, за указанные прогоны, без задержания". ⁶⁵

В этот день Михаил Юрьевич написал (ещё) письмо Софье Николаевне Карамзиной:

"Только что приехал в Ставрополь, любезная m-lle Sophie, и тотчас же отправляюсь в экспедицию, со Столыпиным Монго. Пожелайте мне счастья и легкого ранения, это самое лучшее, что только можно мне пожелать. Надеюсь, что это письмо застанет вас еще в С. -Петерб<урге> и что в тот момент, когда вы будете его читать, я буду штурмовать Черкей. Так как вы обладаете глубокими познаниями в географии, то я не предлагаю вам посмотреть на карту, чтобы узнать, где это; но, чтобы помочь вашей памяти, скажу, что это находится между Каспийским и Черным морем, немного к югу от Москвы и немного к северу от Египта, а главное, довольно близко от Астрахани, которую вы так хорошо знаете.

Я не знаю, надолго ли это; но во время переезда мной овладел демон поэзии, сиречь стихов. Я заполнил половину книжки, которую мне подарил Одоевский, что вероятно, принесло мне счастье. Я дошел до того, что стал сочинять французские стихи, — о, разврат! Если позволите, я напишу вам их здесь; они очень красивы для первых стихов и в жанре Парни, если вы знаете оного.

Ожидание

Я жду ее на сумрачной равнине;
Вдали я вижу белеющую тень,

Но нет! — обманчивая надежда.
Это старая ива, которая покачивает
Свой ствол, высохший и блестящий.
Я наклоняюсь и слушаю долго:

Звук, производимый легкими шагами,
Нет, не то! Это во мху
Шорох листа, поднимаемого
Ароматным ветром ночи.

Я ложусь в густую траву
И засыпаю глубоким сном...
Вдруг я просыпаюсь дрожа:
Её голос шептал мне на ухо,

Вы можете видеть из этого, какое благотворное влияние оказала на меня весна, чарующая пора, когда по уши тонешь в грязи, а цветов меньше всего. Итак, я уезжаю вечером; признаюсь вам, что я порядком устал от всех этих путешествий, которым, кажется, суждено длиться вечность. Я хотел написать еще кое- кому в Петербург, в том числе и г-же Смирновой, но не знаю, будет ли ей приятен этот дерзкий поступок, и поэтому воздерживаюсь. Если ответите мне, пишите по адресу: в Ставрополь, в штаб генерала Грабе, — я распорядился, чтобы мне пересылали письма, — прощайте; передайте, пожалуйста, всем вашим мое почтение; еще раз прощайте — будьте здоровы, счастливы и не забывайте меня. Весь ваш Лермонтов". ⁶⁶

Интересные воспоминания о своем знакомстве с Михаилом Юрьевичем в Ставрополе опубликовал Петр Иванович Магденко: "Весной 1841 года я в четырехместной коляске с поваром и лакеем, в качестве ремонтера Борисоглебского уланского полка, с подорожною "по казенной надобности" катил с лихой четверней к городу Ставрополю. (В то время на Кавказе возили на почтовых превосходно, как нигде в России.) Мы остановились перед домом, в котором внизу помещалась почтовая станция, а во втором этаже, кажется, единственная тогда в городе гостиница. Покуда человек мой хлопотал о лошадях, я пошел наверх и в ожидании обеда стал бродить по комнатам гостиницы. Помещение ее было довольно комфортабельно: комнаты высокие, мебель прекрасная. Большие растворенные окна дышали свежим, живительным воздухом. Было обеденное время, и я с любопытством озирался на совершенно новую для меня картину Всюду военные лица, костюмы — ни одного штатского, и все почти раненые: кто без руки, кто без ноги; на лицах рубцы и шрамы; были и вовсе без рук или без ног, на костылях; немало с черными широкими перевязками на голове и руках. Кто в эполетах, кто в сюртуке. Эта картина сбора раненых героев глубоко запала мне в душу. Незадолго перед тем было взято Дарго. Многие из присутствовавших участвовали в славных штурмах этого укрепленного аула. Зашел я ив бильярдную. По стенам ее тянулись кожаные диваны, на которых восседали штаб и обер-офицеры, тоже большею частью раненые. Два офицера в сюртуках без эполет, одного и того же полка, играли на бильярде. Один из них, по ту сторону бильярда, с левой моей руки, первый обратил на себя мое внимание. Он был среднего роста, с некрасивыми, но невольно поражавшими каждого, симпатичными чертами, с широким лицом, широкоплечий, с широкими скулами, вообще с широкой костью всего остова, немного сутуловат — словом, то, что называется "сбитый человек". Такие люди бывают одарены более или менее почтенною физической силой. В партнере его, на которого я обратил затем свое внимание, узнал я бывшего своего товарища Нагорничевского, поступившего в Тенгинский полк, стоявший на Кавказе. Мы сейчас узнали друг друга. Он передал кий другому офицеру и вышел со мною в обеденную комнату.

— Знаешь ли, с кем я играл? — спросил он меня.

— Нет! Где же мне знать — я впервые здесь.

— С Лермонтовым; он был из лейб-гусар за разные проказы переведен по высочайшему повелению в наш полк и едет теперь по окончании отпуска из С-Петербурга к нам...". ⁶⁷

Вечером Лермонтов со Столыпиным отправились в дальнейший путь. Неизвестно, как сложилась бы судьба Михаила Юрьевича, попади он в полк, однако новой встречи с Дагестаном удалось избежать, так как из Георгиевска офицеры повернули на Пятигорск.

15 июня Лермонтову было выдано свидетельство о болезни, в котором говорилось, что "Тенгинского пехотного полка поручик Михаил Юрьев сын Лермонтов одержим золотухою и цын- готным худосочием, сопровождаемым припухлостью и болью десен, также с изъязвлением языка и ломотою ног, от каких болезней Г. Лермонтов приступил к лечению минеральными водами, принял более двадцати горячих серных ванн, но для облегчения страданий необходимо поручику Лермонтову продолжать пользование минеральными водами в течение целого лета 1841 года; остановленное употребление вод и следование в путь может навлечь самые пагубные последствия для его здоровья.

В удостоверении сего подписом и приложением герба моего. свидетельствую.

Пятигорского военного госпиталя ординатор-лекарь, титулярный советник.

".⁶⁸

Жить Михаилу Юрьевичу Лермонтову оставалось один месяц.

На смерть поэта отозвался друг В. И. Соколовского, вологодский поэт Николай Вуич:

... И ты высокого призванья
Свершить для света не успел —

Нам сладких песен не допел.
Недавний гость в пустыне мира,
Не долго ты средь нас гостил;
Ты чаши жизненного пира
—
И там, где жизнь полна созвучий
Для вдохновений молодых,
Ты вдруг угас звездой падучей
На рубеже небес родных. ⁶⁹

Темный дуб склонялся и шумел.

Осенью убитая горем Елизавета Алексеевна начала хлопотать о перевозе тела внука в Тарханы.

21 января 1842 года пензенскому гражданскому губернатору поступило уведомление Министра внутренних дел о том, что "Государь Император, снисходя на просьбу помещицы Елизаветы Алексеевны Арсеньевой, урожденной Столыпиной, изъявил Высочайшее соизволение на перевоз из Пятигорска тела умершего там в июле месяце прошедшего года внука ее Михаила Лермонтова, Пензенской губернии, Чембарского уезда в принадлежащее ей село Тарханы, для погребения на фамильном кладбище.". ⁷⁰

В феврале Арсеньева снарядила на Кавказ тарханских мужиков Ивана Вертюкова, Андрея и Ивана Соколовых.

"вынутый из земли деревянный гроб был поставлен в железный ящик и заклепан". ⁷¹

Три пары лошадей, покрытых черной материей, медленно отправились в обратный путь, проехав Ставрополь в начале апреля. На остановках служили панихиды. 23 апреля тело Лермонтова было положено в тарханскую землю.

В 1964 году в стране широко отмечалось 150-летие со дня рождения М. Ю. Лермонтова. В октябре в Ставрополе прошла научная конференция лермонтоведов Кавказа и Юга России. Город радушно принимал многочисленных гостей.

В преддверии большого литературного праздника Исполнительный комитет Ставропольского краевого совета депутатов трудящихся принял два знаменательных решения.

Примечания

¹

²Казанская — станичная и Троицкий собор без ограды.

³Кавказский календарь на 1855 год, Тифлис, 1854 год, стр. 477

⁴Кавказский календарь на 1855 год, Тифлис, 1854 год, стр. 476

⁵ГАСК, ф. 79, оп. 1, д. 545, стр. 4—5, 12—13.

⁶"Летопись жизни и творчества М. Ю. Лермонтова", в дальнейшем "Летопись." Москва, "Русская панорама", 2003 г., стр. 221.

⁷Захаров В. А. "Летопись.", стр. 223—224.

⁸Захаров В. А. "Летопись.", стр. 226.

⁹Захаров В. А. "Летопись.", стр. 226.

¹⁰Попов А. В. "Лермонтов на Кавказе". Ставропольское книжн. изд-во, 1954 г., стр. 53.

¹¹

¹²"Ставропольская правда", 2001 г., 13 июля.

¹³РГВИА, ф. 879, оп. 2, д. 1955.

¹⁴Захаров В. А. "Летопись.", стр. 243—244.

¹⁵" Русский Архив", 1864 г., № 10, стр. 1087.

¹⁶"Художеств. литература", 1965 г.

¹⁷Захаров В. А. "Летопись.", стр. 244.

¹⁸Беликов Г. А. "Ставропольская правда", "Военный госпиталь", 5 октября 1989г.

¹⁹ГАСК, ф. 71, оп. 1, д. 739.

²⁰Герман Беликов. "Ставрополь — врата Кавказа". Ставроп. книжн. изд-во, 1997 г., стр. 248.

²¹"Художеств. литература, 1989 г., стр. 185.

²²Лермонтов М. Ю. Собр. соч., т. 4, стр. 411. Москва, Изд-во "Художеств. литература", 1965 г.

²³Герасименко А. А. "Невольник чести". Три Л. Москва, 2004 г., Пятигорск, стр. 40.

²⁴"Литературное наследство", т. 60, кн. 1, стр. 507. Изд-во АН СССР. М., 1956 г.

²⁵Захаров В. А. "Летопись.", стр. 250.

²⁶

²⁷ГАСК, ф. 1193, оп. 5, д. 413, стр. 52.

²⁸Недумов С. И. "Лермонтовский Пятигорск". Ставропольское книжн. изд-во, 1974 г. , стр. 254.

²⁹Захаров В. А. "Летопись.", стр. 267.

³⁰"Русский Архив", 1867 г., стр. 1175.

³¹"Литературное наследство", т. 60, кн. 1, стр. 507-513. Изд-во АН СССР. Москва, 1956 г.

³²Розен А. Е. " Записки декабриста". Иркутск, 1984 г., стр. 329.

³³Кравченко В. Н. " Шипы для изгнанников". Ставрополь, изд-во "Юркит", 2003 г., стр. 154.

³⁴Захаров В. А. "Летопись.", стр. 267.

³⁵"Литературное наследство". т. 60, кн. 1,стр. 507—513. Изд-во АН СССР. Москва, 1956 г.

³⁶"Исторический Архив", М., 2000 г., № 6, стр. 61—63.

³⁷Кравченко В. Н. "Всюду он был любим". Ставрополь, изд-во "Юркит", 2002 г., стр. 65.

³⁸Захаров В. А. "Летопись.", стр. 269.

³⁹Захаров В. А. "Летопись.", стр. 275.

⁴⁰Лермонтов М. Ю. Собр. соч., т. 4, стр. 412, 494. Москва, Изд-во "Художеств. литература”, 1965 г.

⁴¹"Летопись...", стр. 325.

⁴²РГВИА, ф. 13454, оп. 11, д. 3, л. 26.

⁴³А. П. Беляев. Воспоминания декабриста о пережитом и перечувствованном. Красноярское книжн. изд-во, 1990 г., стр. 292.

⁴⁴Захаров В. А. "Летопись.", стр. 466.

⁴⁵Лермонтов М. Ю. Собр. соч., т. 4. Москва, Изд-во "Художеств. литература", Лермонтов, 1965 г., с. 429—430.

⁴⁶

⁴⁷Захаров В. А. "Летопись.", стр. 518.

⁴⁸Захаров В. А. Летопись., стр. 476—477.

⁴⁹Лермонтов М. Ю. Собрание сочинений, т. 4. Изд-во "Художеств. литература", 1965 г., стр. 431.

⁵⁰"Ставропольская правда", 1989 г., 18 авг.

⁵¹"Русская старина", 1885 г., № 2, стр. 474—475.

⁵²"Голос", 1875 г., 25 февраля, № 56.

⁵³"М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников", Москва, "Художеств. литература", 1989 г., стр. 318—320.

⁵⁴"М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников", Москва, "Художеств. литература", 1989 г., стр. 339—340.

⁵⁵Захаров В. А. "Летопись.", стр. 500.

⁵⁶"Летопись.", стр. 501.

⁵⁷Лорер Н. И. "Записки декабриста". Иркутск, Вост. -Сиб. кн. изд-во, 1984 г., стр. 251.

⁵⁸Захаров В. А. "Летопись.", стр. 503.

⁵⁹Захаров В. А. "Летопись.", стр. 505.

⁶⁰Захаров В. А. "Летопись.", стр. 505—506.

⁶¹" Шипы для изгнанников". Ставрополь, изд-во "Юркит", 2003 г., стр. 73.

⁶²Дельвиг А. И. "Мои воспоминания", т. 1, М., 1912 г., стр. 297.

⁶³Лермонтов М. Ю. Собр. соч., т. 4. Изд-во "Художеств. литература", 1965 г., стр. 432.

⁶⁴Лермонтов М. Ю. Собр. соч., т. 4. Изд-во "Художеств. литература", 1965 г., стр. 434.

⁶⁵Захаров В. А. "Летопись.", стр. 552.

⁶⁶"Художеств. литература", 1965 г., стр. 437.

⁶⁷"М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников", Москва, "Художеств. литература", 1989 г., стр. 386-387.

⁶⁸РГАЛИ, ф. 276, оп. 1, д. 92.

⁶⁹Захаров В. А. "Летопись.", стр. 616.

⁷⁰РГАЛИ, ф. 276, оп. 1, д. 103.

⁷¹