Харламов Андрей: Маска Михаила Лермонтова

День был каким-то очень напряженным. Смеркалось. Но напряжение не спадало. Приближалась гроза. Было очень душно. Лошади не хотели идти. Все были усталыми и издерганными. И, кажется, только один Лермонтов оставался спокоен. Он продолжал как ни в чем не бывало шутить и рассказывал Глебову о своих литературных планах.

Дуэль состоялась у подножия горы Машук. По команде <сходитесь> Лермонтов, как всегда он делал на дуэлях, поднял пистолет вверх и выстрелил в воздух. Мартынов продолжал целиться, но не стрелял. Пауза затягивалась. По правилам в таких случаях надо было прекращать поединок. Но у кого-то из секундантов сдали нервы: "Стреляйте!"

Мартынов выстрелил. Лермонтов упал как подкошенный. На его лице застыла презрительная улыбка.

Ночью над Пятигорском разразилась ужасная гроза.

Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит.

В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сияньи голубом...
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? Жалею ли о чем?...

Откуда, откуда знал он, что Земля отбрасывает на мировое пространство голубой отблеск? Он летал в космос? Он не мог знать того, что он написал. Того, что он написал, не могло быть не только в его личном опыте, этого не было во всем коллективном опыте его времени!

Загадочный человек. Загадочная судьба.

Непонятное чувство избранности - с детства. Сильный, холодный, скептический разум, опережающий возраст, и необыкновенно богатый, полный фантастических образов, внутренний мир. Распаленное воображение, соединенное с беспощадно-трезвой рассудочностью. Большая ранимость. Огромная впечатлительность. Самоуглубление. Самокопание. Недюжинные душевные задатки:

Церковь. В руку слепого попрошайки кто-то из прихожан кладет камешек. Тот плачет. Вряд ли эта сцена тронула 16-летнего Пушкина. 16-летнего Лермонтова она потрясла.

И стихи. Стихи талантливые, стихи прекрасные, совершенствующиеся с каждым годом. И проза. И драматургия...

И вдруг - словно по мановению волшебной палочки - перед нами совсем другой Лермонтов. Гусар. "Гусарчик", - по выражению незабвенной бабушки поэта Елизаветы Алексеевны (но ведь совсем недавно он и не помышлял о военной службе!). Циник. Бретер. Бесконечные светские утехи, попойки, загулы... Не веселые - пушкинские, а тяжелые, мрачные, опустошающие, беспросветные... И за редкими исключениями - явное снижение творческой активности. Нельзя же назвать творчеством множество скабрезных, грубых ("юнкерских") стихотворений, вышедших из-под пера Лермонтова в этот период и лишенных не только признаков большого дарования, но зачастую и вовсе какой-либо талантливости.

Но волшебная палочка-лучик вновь взлетает в руках волшебника - и Лермонтов воскресает. Он буквально врывается в литературный мир России. Он вдруг сразу, без переходов, начинает писать на уровень выше, чем писал ранее. Он начинает писать - гениально. Один из современников поэта воскликнет изумленно:

"Из почвы, орошенной кровью Пушкина, вдруг вырос преемник могучей его лиры - Лермонтов!"

Загадочный человек. Загадочная судьба.

Вообще, судьбы двух поэтических гениев России часто сравнивают. Оба внутренне одиноки. Оба подвергались при жизни всевозможным нападкам. Оба погибли на дуэли... Но Пушкина многие все-таки любили. Лермонтова не любил никто и никогда. Панаев в своих <Литературных воспоминаниях> приводит слова одного из полковых товарищей поэта, очень характерных для тогдашнего общественного мнения:

"В сущности он был, если хотите, добрый малый: покутить, повеселиться - во всем этом он не отставал от товарищей; но у него не было ни малейшего добродушия, и ему непременно нужна была жертва, - без этого он не мог быть покоен, - и, выбрав ее, он уже беспощадно преследовал ее. Он непременно должен был кончить так трагически: не Мартынов, так кто-нибудь другой убил бы его".

Но есть и другая точка зрения. В 1840-м году, когда Лермонтов сидел на гауптвахте за дуэль с французом Барантом, его отважился навестить известный нам всем Виссарион Белинский. Отважился - ибо все предыдущие их встречи заканчивались плачевно: Лермонтов на серьезный разговор не шел - язвил, отшучивался, а порой просто грубо прерывал собеседника.

Лицо его приняло натуральное выражение, он был в эту минуту самим собою... В словах его было столько истины, глубины и простоты! Я в первый раз видел настоящего Лермонтова, каким я всегда желал его видеть. Боже мой! Сколько эстетического чутья в этом человеке! Какая нежная и тонкая поэтическая душа в нем!.. А ведь чудак! Он, я думаю, раскаивается, что допустил себя хоть на минуту быть самим собою, - я уверен в этом"...

Вот это необыкновенное свидетельство для нас - очень важно. Можно как угодно относиться к Белинскому, но он смог понять то, чего не смогли и не захотели понять все остальные: Лермонтов носил маску. За внешними заносчивостью, язвительностью, злостью, угрюмством, показным презрением к жизни, задором бретера и светской пустотой скрывалась удивительно чуткая, ранимая, чистая и "нежная" душа, которую Лермонтов пронес в неизменности через все житейские бури. Но люди не прощают тех, кто отличается от них. Испытания и невзгоды озлобляют. Гораздо легче ответить злостью на злость, жестокостью на жестокость, чем подняться над обидой, над обидчиком и над самим собой. Лермонтов не зачерствел сердцем и не утратил своей душевной красоты - слишком мощные духовные силы были изначально заложены в этом человеке. Но он надел маску. Байроновскую, Печоринскую ли... И не снимал ее до самого конца. Трудно осуждать его за это. Это жизнь. Через это иногда надо пройти. Лермонтов пройти не успел.

После разговора с Белинским он проживет еще около года. Он поднимется уже вровень с Пушкиным. Некоторые его стихи достигают такого совершенства и такой музыкальности, каких не сможет больше достичь ни один русский поэт. Глубина, выразительность, роскошь поэтических образов - буквально пленяет. Читая некоторые его шедевры (<Молитва>, <Ветка Палестины>, <Когда волнуется желтеющая нива>, <Три пальмы>, конечно - <Выхожу один я на дорогу>, отдельные места в стихотворении <Спор><Демон>, <Мцыри>...) понимаешь вдруг, что перед тобой не просто человек, глубоко верующий в Бога, а человек, наделенный, может быть, неким духовидческим талантом...

Но смерть подошла уже вплотную к Лермонтову. И он чувствовал это. И словно играл с ней. Он умышленно шел на скандалы, зачастую заканчивающиеся дуэлями. И его противники неизменно промахивались. Бывший "великий покровитель" Пушкина, самодержец Всея Руси Его Величество император Николай I, кажется, Лермонтова ненавидевший, (после гибели поэта он скажет: "Собаке собачья смерть"), отправит его на Кавказскую войну. Лермонтов участвует в самых жарких схватках. В сражении под Валериком в атаку он будет идти впереди отряда и непринужденно помахивать прутиком. Чеченские пули скосят весь передний ряд. Но Лермонтов не получит ни царапины. Целый и невредимый он возвратится в отпуск в Петербург и подаст прошение об отставке, в надежде заняться исключительно литературной деятельностью. Но Величайшим указом ему запрещено появляться в Петербурге. Николай в ярости. Никаких отставок! Генерал Клейнмихель вручает Лермонтову предписание в течение 48 часов покинуть северную столицу и вернуться в полк. У Лермонтова вырвется в разговоре с графом Соллогубом: "Убьют меня, Владимир!" Перед самым отъездом он отправится к известной петербургской гадалке. Не будем осуждать его и за это. Несмотря на внешнюю религиозность, высший свет в то время относился к Церкви несерьезно. А Лермонтов все же принадлежал своему времени: покаянию и молитве он предпочел визит к предсказательнице. Немка Кинегсдорф, нагадавшая когда-то Пушкину смерть от блондина на белой лошади, предсказала смерть и Лермонтову.

Лермонтов вернется на Кавказ. В Пятигорске он встретит своего товарища еще по Школе гвардейских подпрапорщиков Николая Мартынова ("Мартышку"). И по обыкновению начнет зло подшучивать над ним. Мартынов рассердится, пригрозит дуэлью, но это еще больше раззадорит Лермонтова...