Попов О. П.: Лермонтов и Мартынов

Лермонтов и Мартынов

Нет надобности доказывать, насколько была политизирована вся наша жизнь на протяжении десятилетий. Это относится и к литературоведению. По версии, бывшей, в сущности, официальной, главной причиной гибели Лермонтова была ненависть царя к бунтарю-поэту и соответствующая деятельность шефа жандармов Бенкендорфа. Усилия лсрмонтоведов были направлены на обоснование этой версии. Роль организатора дуэли отводилась князю А. Васильчикову, сыну одного из царских любимцев. Н. Мартынову давалась простейшая характеристика: глуп, самолюбив, озлобленный неудачник, графоман, всегда под чьим-либо влиянием. Словом, самая подходящая кандидатура для выполнения чужих замыслов. Даже под защиту его брали: один современный автор писал, что Мартынова на дуэль вели чуть не под руку. Это Мартынова, настоявшего на исключительно тяжелых условиях дуэли (стреляться до трех раз).

Роль царя в судьбе поэта изучена довольно основательно, хотя кое в чем преувеличена. Он резко отозвался о романе Лермонтова, отказывал ему в отставке — это во многом предопределило судьбу поэта. Роль князя Васильчикова больше сочинена, чем изучена, и вряд ли была значительной.

Но главную роль сыграл Николай Мартынов, и следует, прежде всего, обратиться к его личности и к истории его отношений с Лермонтовым, отказавшись при этом от его примитивной характеристики. Какой же он неудачник, если в 25 лет имел чин майора и орден! Напомним, что лермонтовский Максим Максимыч, всю жизнь прослуживший на Кавказе, был лишь штабс-капитаном, сам Лермонтов — поручиком, а грибоедов- ский Скалозуб — образец успешного карьериста — в тридцать лет стал полковником. Мартыновы были богаты и достаточно известны в Москве. О самом Н. Мартынове знавший его декабрист Лорер писал, что он имел блестящее светское образование. Вряд ли справедливо называть его графоманом. Графоманы пишут постоянно и много, а Мартынов брался за перо редко, и все написанное им поместится в небольшую книжку. Не свидетельствует оно и о глупости автора, хотя и особой глубиной не отличается. Вероятно, писал Мартынов легко, а это создает у пишущего преувеличенное мнение о своих способностях. Вот, например, образец его стихов — отрывок из поэмы "Страшный сон", в которой он иронически описывает парад:

Пестреют ярко флюгера,
Все люди, лошади велики,
Как монумент царя Петра!
Все лица на один покрой,

Вся амуниция с иголки,
У лошадей надменный вид,
И от хвоста до самой холки
Шерсть одинаково блестит.
— краса природы,
Любая лошадь — тип породы.
Что офицеры? — ряд картин,
И все — как будто бы один!

Поэма, как обычно, не дописана. Желания и умения доводить начатое до конца, стремления к совершенствованию у Мартынова явно не было. Были способности — не было поэтической души. Но самолюбия и самоуверенности — достаточно. Добротой, судя по стихам, не отличался. По убеждениям во многом был противоположен Лермонтову.

—1830). Семнадцатилетний Лермонтов посвятил старшей сестре Мартынова стихотворение, в котором отдаст должное ее уму И в дальнейшем судьба странным образом вновь и вновь сводила их, вплоть до роковой дуэли. Почти одновременно поступили они в военную школу. Там не раз соперничали в силе и ловкости, вряд ли сильному, рослому Мартынову нравилось, что невысокий, неуклюжий с виду "Майош- ка" (так прозвали Лермонтова по имени горбуна — героя французских карикатур) нередко оказывался и ловчее, и сильнее. Состязались они не только в ловкости (во всей школе, кроме них, только один юнкер владел саблей, остальные предпочитали шпагу), но и в стихах. Это может показаться маловероятным, но — свидетельствует старшая сестра Мартынова — они постоянно старались уколоть друг друга. Ведь, как писал их общий товарищ Меринский, "никто из нас не подозревал, конечно, великого таланта Лермонтова". И больше того: "Все мы писали тогда не хуже Лермонтова" (Арнольди). Сам Лермонтов серьезные вещи скрывал от товарищей, ценивших только лихой разгул. Так отчего бы Мартынову не считать себя достойным соперником Майошки?

После окончания военной школы Лермонтов определен в гусарский полк, а Мартынов в кавалергардский, в котором тогда служил и Дантес. Лермонтов в это время пишет мало, он увлечен светской жизнью. Но вот все общество потрясла гибель Пушкина. В офицерской среде взгляды разделились. Большинство сослуживцев Дантеса оправдывало его, обвиняя во всем происшедшем Пушкина. Мы не знаем, принадлежал ли к этому большинству Мартынов. Но зато все знают написанное в те дни стихотворение Лермонтова "Смерть поэта", заклеймившее на века и Дантеса, и его защитников. За эти стихи Лермонтов был сослан на Кавказ. По пути он останавливался в Москве и почти каждый день встречался с Мартыновым и его семьей. А вскоре 2 едет на Кавказ, в действующую армию, и Мартынов едет добровольно, надеясь, очевидно, на приключения и успехи по службе.

Не стоит повторять утверждение, будто тогда поэт был сослан "под пули горцев". В военных действиях он не участвовал и сам писал, что за весь год слышал два-три выстрела. Зато он изъездил любимый им с детства Кавказ, сделал много зарисовок. Словом, через год, когда окончилась ссылка, он возвратился в Россию, как Одиссей, "пространством и временем полный", с богатым запасом материалов для будущих произведений, овеянный славой смелого поэта, пострадавшего за свои стихи. Он был прекрасно принят в петербургском свете, хотя "ни состояние, ни привычки детских лет не позволяли ему вполне стать человеком большого света" (Дружинин). В одном письме Лермонтов так говорит о своих успехах: "На меня была мода, меня буквально разрывали... Весь этот свет, который я оскорблял в своих стихах, старается осыпать меня лестью; самые хорошенькие женщины выпрашивают у меня стихи". Вернулся с Кавказа и Мартынов, заслуживший там орден. Однако особой славы это ему не принесло. Шумный успех товарища он не мог не заметить, для зависти были все основания. Те круги, в которых теперь бывал Лермонтов, для него оставались недоступными, несмотря на богатство, гвардейский мундир и орден. Ведь московское консервативное дворянство стояло как бы в стороне от столичной жизни, а расслоение дворянства в те годы было особенно заметно.

Здесь необходимо небольшое отступление. Когда Лермонтов был еще в ссылке, он заезжал для лечения "на воды". Старшая сестра Мартынова, Наталья, очень симпатизировала Лермонтову и нравилась ему. Когда Лермонтов уезжал в полк, Мартыновы вручили ему пакет с письмами и деньгами для передачи Николаю Мартынову. В пути у Лермонтова пропали вещи, а с ними и этот пакет. Мать Мартынова подозревала, что Лермонтов вскрыл пакет, прочитал и уничтожил письма. Лермонтоведы убедительно доказывают, что никакой вины Лермонтова тут не было, но Мартынова-то думала иначе.

Но вернемся в столицу Лермонтов пишет много, его стихи печатают в лучших журналах. Императрица делает выписки из них в своем дневнике, а позже дарит своей сестре его книги. Интересуются поэтом царские дочери. А на свадьбе одной из фрейлин, во дворце, присутствуют и сам царь, и Лермонтов. Сомнительно, чтобы это было возможно, если бы тогда царь ненавидел поэта. Кстати, "Бородино" царю понравилось и, возможно, сократило срок ссылки. В 1839 году в печати появляются части романа "Герой нашего времени". Первой увидела свет "Бэла". Тогда же или позже Мартынов начал (и, конечно, не закончил) повесть "Гуаша", во многом напоминающую "Бэлу"; такое же случайное знакомство русского офицера с юной черкешенкой, взаимная влюбленность и обещанная автором драма. Вряд ли это простое совпадение. Но главное даже не в сюжете. Герой повести Мартынова — прямая противоположность лермонтовскому Печорину Как будто Мартынов проанализировал роман Лермонтова и все "минусы" его героя старательно исправил на "плюсы". Печорин — эгоист, в людях видит больше плохого, бывает порой беспощаден и т. п. Герой повести Мартынова, князь Долгорукий (одна из самых знатных фамилий), абсолютно благороден, "хорошо воспитан, имел веселый нрав, неисчерпаемое добродушие; притом никогда ни о ком дурно не отзывался и никому не завидовал,- два качества, весьма редкие меж людьми". И дальше, рассказав об исключительной доброте Долгорукого, Мартынов гневно обрушивается на петербургское дворянство, к которому принадлежал Печорин ("петербургским слетком" называет его кто-то в романе Лермонтова): "Петербургская среда портит людей... В петербургском свете берут начало и развиваются все те мелкие страсти и пороки, которыми так страдает наше современное общество: эгоизм, тщеславие, интриги, фанфаронство... У людей суживается взгляд на жизнь, составляется совершенно превратное и одностороннее суждение о достоинствах человека вообще". И наконец совет Печорину, а заодно и Лермонтову: "Судить об этом крае или измерять достоинства людей, в нем живущих, на петербургский аршин не приходится". Позже о Лермонтове Мартынов напишет: "Свет его окончательно испортил". Известно, что роман Лермонтова, особенно образ Печорина, весьма не понравился царю. Как знать, если бы повесть Мартынова была закончена так, как начата, она бы могла царю понравиться.

этой истории политической подоплеки. Было соперничество в салонах, чьи-то обычные сплетни, заносчивость молодого Баранта и неуступчивый характер Лермонтова, недолюбливавшего приезжавших в Россию "на ловлю счастья и чинов" французов, особенно после гибели Пушкина. Дуэли в России были строго запрещены, Лермонтова арестовали. Царь сказал, что "если бы Лермонтов подрался с русским, он бы знал, что с ним делать, но когда с французом, то три четверти вины слагается". Но Лермонтов сам осложнил обстановку. Узнав, что Барант называет его показания на следствии ложными, он пригласил его на гауптвахту, где находился под арестом, для объяснения и предложил драться вторично. К счастью, до этого дело не дошло, но прибавило Лермонтову еще два обвинения. К тому же родители Баранта, опасаясь повторения дуэли, добивались того, чтобы Лермонтов в Петербурге не оставался. А царь к этому времени прочитал только что вышедший полностью роман "Герой нашего времени" и нашел его "отвратительным" и вредным. Императрица, по-видимому, пыталась его переубедить, но он с ней мало считался. В итоге — вторая ссылка и пожелание царя: "Счастливого пути, господин Лермонтов; пусть он очистит свою голову, если это возможно".

В Чечне уже шла большая война, и там-то снова встретились Лермонтов с Мартыновым. А по пути Лермонтов снова задержался в Москве и часто бывал у Мартыновых. Мать писала сыну на Кавказ: "Лермонтов у нас чуть не каждый день. По правде сказать, я его не особенно люблю: у него слишком злой язык, и, хотя он выказывает полную дружбу к твоим сестрам, я уверена, что при первом случае он не пощадит и их".

Повесть "Княжна Мери" до того в печати не появлялась, ее прочитали только в полном издании романа. Хорошо знавший Лермонтова Сатин вспоминал: "Те, кто были в 1837 году в Пятигорске, вероятно, давно узнали и княжну Мери, и Грушницкого". К сожалению, Сатин не уточнил свои заметки, но почему-то он выделил только эти два имени, хотя легко было узнать и доктора Вернера. Современные лермонтоведы считают, что княжна Мери — это обобщенный образ, а в Грушннцком находят черты двух реальных людей — Колюбакина и Мартынова. Но в то время судили иначе. Многие увидели в княжне младшую сестру Мартынова, Наталью, москвичку, бывшую с матерью в том году в Пятигорске. Да и ее симпатия к Лермонтову (в котором "узнавали" Печорина) не для всех была секретом. Не только досужие сплетники, но и вполне серьезные читатели романа (Т Грановский, Катков и др.) делали такие же выводы, причем считали, что княжна, как и ее мать, изображена в невыгодном свете. По- видимому, Мартыновы до отъезда Лермонтова из Москвы роман не прочитали или во всяком случае, разговоры о том, что они изображены в романе, до них еще не дошли. Иначе в письме к сыну Мартынова высказалась бы определеннее и резче.

А сам Николай Мартынов мог прочитать роман и узнать о хо-дивших слухах и сплетнях только летом 1840 года в Чечне, ку-да и прибыл Лермонтов. Сомнительно, чтобы Мартынов тогда же стал требовать от Лермонтова объяснений — шла война, оба участвовали в боях, и ссора выглядела бы неуместной. К тому же, показать свою обиду — значило бы подтвердить справедли-вость слухов; так и объясняла его внешнюю сдержанность В. Оболенская. Но именно в этом году Мартынов делает резкие выпады против Лермонтова, словно провоцирует его на ссору.

Сравнительно недавно была обнаружена его злая эпиграмма:

Оставь Adel!
А нет сил.
Пей эликсир...
И вернется снова

Рецепт возврати не иной.
Лишь Эмиль Верзилиной!

Рукой Лермонтова наискось написано: "Подлец Мартышка".

Сторонники "политической" версии дуэли считают, что до лета 1841 года (то есть до появления на сцене князя Васильчикова) отношения между Лермонтовым и Мартыновым были вполне дружескими. Поэтому они и эту эпиграмму датируют 1841-м го-дом. Но француженка Оммер де Гелль, о которой говорится в эпиграмме (Адель), была на Кавказе в 1840 году. Правда, заде-тая в эпиграмме Эмилия Верзилина (правильнее Клингенберг) отрицала знакомство с Лермонтовым до 41-го года. Но и эта эпиграмма, и вполне беспристрастные воспоминания офицера Магденко подтверждают более раннее их знакомство. Впрочем, дальше обмена резкостями дело не пошло. Возможно, Марты-нову не показали листок с лермонтовской надписью.

"Вале-рик"? А он его знал. Его поэма "Герзель-аул" явно противопос-тавлена "Валерику", направлена против взглядов Лермонтова на войну. Если Лермонтов еще задолго до "Валерика" с сочувст-вием писал: "Горят аулы, нет у них защиты", — то Мартынов в восторге от карательных экспедиций против горцев: Горит аул невдалеке...

Там наша конница гуляет,
В чужих владеньях суд творит,
Детей погреться приглашает,
Хозяйкам кашицу варит.

Пылают сакли беглецов.
Застанем скот — его уводим.
Пожива есть для казаков.
Поля засеянные топчем.

Мы их травили по долинам
И застигали на горах...

И в этой же поэме есть шаржированный портрет Лермонтова, похожий, правда, больше на Грушницкого, чем на Печорина: Вот офицер прилег на бурке С ученой книгою в руках, А сам мечтает о мазурке, О Пятигорске, о балах.

Ему все грезится блондинка,

Вот он героем поединка,
Гвардеец тотчас удален.
Мечты сменяются мечтами,
Воображенью дан простор,

Он проскакал во весь опор.

М. Уманская (Ярославль) обнаружила в этих стихах измененную умышленно цитату из "Валерика" (у Лермонтова "простора нет воображенью"). Но каким убогим выглядит это воображенье в глазах Мартынова! Тут и мнимая победа армейца (а Лермонтов был переведен в армейский полк) над гвардейцем, и "ученая книга" для виду (а Лермонтов даже во время боя спорил с декабристом Лихаревым о Канте и Гегеле), и мечты о провинциальных балах (будто Лермонтову не знакомы балы петербургские!). Но гораздо серьезнее выглядит написанная Мартыновым тогда же и там же "Горская песня". Почему-то она оставалась вне поля зрения лермонтоведов. А ее последняя строфа многозначительна:

Я убью узденя!
Не дожить ему дня!

Как безумцу любовь,
Мне нужна его кровь,
С ним на свете нам тесно вдвоем!..

Это не только ответ на лермонтовское "на свете места много всем", но и слегка измененные предсмертные слова Грушницкого: "Нам на свете вдвоем нет места". Мартынов умел при случае использовать строки Лермонтова. Да, в "Княжне Мери" Грушницкий вначале не может выстрелить в безоружного Печорина, потом стреляет ему в ноги и сам погибает. Но то в романе. А Мартынов докажет, что он не Грушницкий. Ведь не только Ва- сильчиков писал, что "Мартынов давно злился на Лермонтова", но и молодой немец Боденштедт, бывший тогда в Пятигорске, заметил, что Мартынов "ненавидел его люто". Но как же Лермонтов не замечал это? — Он не отличался подозрительностью — свойством мелких натур. Ведь и Пушкин, например, долго считал Толстого — "Американца" добрым товарищем, а тот сочинял о нем дикие сплетни и готов был драться с ним на дуэли.

— Петербург, Москва. Стоит отметить, что на этот раз у Мартыновых в Москве он не бывал. А в мае 1841 года он снова на Кавказе. И тогда судьбу решил полтинник, брошенный Лермонтовым и упавший решкой вверх, что значило: "Едем в Пятигорск"! И поехали, вместо того, чтобы отправиться в свою часть. А туда, в часть, вскоре едет распоряжение царя: "Чтобы начальство отнюдь не осмеливалось ни под каким предлогом удалять его от фронтовой службы в своем полку". Значит, никакой слежки за Лермонтовым не было, царь так и не знал, что он в свой полк не прибыл. И не под пули горцев отправлял царь поэта, а рассчитывал сломить его нудной, бесперспективной, не дающей права на скорую отставку, фронтовой службой в гарнизоне. Расчет был верный — Лермонтову отрезался путь к отставке (рана, награда, повышение в чине).

Но Лермонтов об этом не узнал. Приехав в Пятигорск, он в тот же день узнал, что "и Мартышка здесь". Мартынов уже вышел в отставку. Причины этого мы не знаем. Возможно, насытился войной, которая принимала все более серьезный, затяж- о ной характер. В "Герзель-ауле", рассказав о смерти тяжело раненого солдата, Мартынов писал:

Я отвернулся. Было больно
На эту драму мне смотреть,
И я спросил себя невольно:

в самых "верхах" многие недолюбливают, — мог знать от того же князя Васильчикова, приехавшего "на воды", да и от самого Лермонтова, не отличавшегося скрытностью, что царю весьма не понравился "Герой нашего времени". Что Лермонтов знал об этом мнении, говорит его предисловие к второму изданию романа.

О том, что Мартынов был настроен решительно, догадаться нетрудно. Не могла же быть настоящей причиной ссоры та пустяшная, даже не обидная шутка, прозвучавшая на вечере у Верзилиных: "Горец с большим кинжалом" (по-французски звучит складно: "монтаньяр о гран пуаньяр"). Мартынов действительно гордился своими кавказскими костюмами, носил огромный кинжал. Допустим, был в плохом настроении, обиделся. А что дальше? Впоследствии он явно затрудняется объяснить свой гнев. Во время следствия он писал: "На вечере в одном частном доме он вывел меня из терпения, привязываясь к каждому моему слову". Однако сидевшая рядом с Лермонтовым Эмилия Верзилина ничего подобного не заметила и говорила лишь об одной фразе, вызвавшей обиду Мартынова. А ее мать вообще не заметила ничего похожего на ссору. На следствии же Мартынов утверждал: "Лермонтов не упускал ни одного случая, где бы мог сказать мне что-нибудь неприятное. Остроты, колкости, насмешки на мой счет..." Если и было что-либо подобное, то не в такой, конечно, степени. В воспоминаниях общих знакомых, более или менее беспристрастных, это почему-то не отразилось. Напротив, несколько человек вспоминают, что если кто обижался на шутки Лермтонтова, то поэт тут же старался примириться с ним. Да и рассказ самого Мартынова о том, что незадолго до ссоры Лермонтов приходил к нему "отвести душу", не очень вяжется с этими жалобами на беспощадного обидчика. Позже Мартынов говорил уже несколько иное: "Приятели-таки раздули ссору". Уже не только Лермонтов виноват. Но кто эти приятели? Те, кто знали о ссоре и вызове, делали попытки примирить их. Мартынов отказался. 27 июля по новому стилю в четырех верстах от Пятигорска произошла роковая дуэль. Мартынов не промахнулся, стреляться до трех раз не понадобилось.

Родственники Мартынова позже говорили, будто он "был мучеником всю жизнь после этого убийства". Непохоже. Когда ему разрешили выходить из-под ареста, его встретила Эмилия: "Его белая черкеска, черный бархатный бешмет произвели на нас неприятное впечатление". В Киеве, отбывая церковное покаяние, он тоже любил щеголять костюмами, гулял с самыми красивыми дамами. В воспоминаниях он изображал Лермонтова малосимпатичным. Впрочем, дальше воспоминаний о военной школе он не пошел. Его отец, правда, во искупление греха сына, построил больницу для бедных. Но доказательств раскаяния сына у нас нет.

Изложенная здесь версия дуэли не совсем нова, она выдвигалась и раньше, но почти без доказательств, и была отвергнута, тем более что в ней не отводится особой роли царю и Бенкендорфу. Политическая версия казалась убедительнее. Лермонто- веды были в этом солидарны с пушкинистами. Но пушкинисты уже не утверждают, что дуэль Пушкина с Дантесом была организована с ведома царя, что Бенкендорф нарочно послал жандармов не туда, где происходила дуэль, и т. п. Пересматривают историю гибели Лермонтова и некоторые лермонтоведы. В. Ва- цуро писал: "Ни Николай I, ни Бенкендорф, ни даже Мартынов не вынашивали планов убийства Лермонтова-человека. Но все они — каждый по-своему — создавали атмосферу, в котором не было места Лермонтову-поэту". В этом утверждении остается неясным место Мартынова. Ведь он убил именно Лермонтова- человека. А как он мог создавать атмосферу, в которой не было бы места Лермонтову-поэту, непонятно.

что здесь повторяется история Сальери и Моцарта. Нет. Настоящий Сальери никого не убивал, был серьезным композитором и учителем Бетховена. Но и книжный Сальери был предан музыке, был упорным тружеником и сознавал гениальность Моцарта. Ничего подобного в Мартынове обнаружить невозможно, и на роль Сальери он не годится. Он человек, способный любоваться зрелищем горящих аулов, привязанных к хвостам лошадей трупов горцев, вырубленных садов. Не признававший в Лермонтове гения, но завидовавший его славе, казавшейся ему незаслуженной. Могут сказать: он защищал честь сестры и свою. Но сестра-то гордилась тем, что ее считают прообразом княжны Мери, и в защите чести не нуждалась, тем более такой страшной ценой. Собственная честь? Но Мартынов умел, когда хотел, отшучиваться, мог и прекратить знакомство, сохраняя свое достоинство. Друзьям Пушкина тоже порой приходилось попадать под огонь шуток поэта, но никому и в голову не приходило требовать удовлетворения. В 1839 году писатель Соллогуб написал по заданию старшей дочери царя повесть "Большой свет", в которой изобразил Лермонтова в довольно невыгодном свете. Лермонтов возмутился? Да нет, они остались приятелями и даже собирались вместе выпускать журнал.

Остается повторить сказанное: чтобы пойти на хладнокровное убийство товарища по военной школе и фронту, гениального поэта, надо было быть именно Мартыновым — самолюбивым, мелочным, злым, не понимавшим, "на что он руку поднимал".

Текст печатается по изданию: Попов О. П. Лермонтов и Мартынов // МЕРА. Литературный, историко-художественный, религиозно-философский журнал. — СПб. — 1994. — № 3. — С. 84—90.