Савинова А.: Лермонтов и художник Г. Г. Гагарин

ЛЕРМОНТОВ и ХУДОЖНИК Г. Г. ГАГАРИН

Статья А. Савинова

Рисунки художника Г. Г. Гагарина уже были описаны в ряде статей. Их авторы, однако, не учитывали всего обширного материала, относящегося к художнику, и давали неполное, а иногда и ошибочное представление о Гагарине¹.

Необходимость в установлении верного взгляда на Гагарина и его творчество не может подлежать сомнению, и притом не только в силу узко эстетических достоинств его работ. Долгое время Гагарин стоял в центре художественной жизни русского общества, близко соприкасаясь не только с крупнейшими художниками, но и с писателями своего времени, и притом с такими, как Пушкин и Лермонтов (да и его творческое общение с Соллогубом в период создания «Тарантаса» не лишено интереса). Если его отношения с Пушкиным могут считаться выясненными в своих основных чертах², то тем более должны быть выяснены отношения с Лермонтовым: их совместная работа над рисунками и соприкосновение Лермонтова через Гагарина с жизнью русского изобразительного искусства заслуживают внимания и освещают существенные особенности и Лермонтова-рисовальщика и Гагарина — художника привлекательного, но еще ни разу глубоко не проанализированного.

I

Биография Гагарина может быть прослежена довольно полно и последовательно. Автобиографические данные были сообщены им в «Воспоминаниях о Карле Брюллове», впервые напечатанных в 1855 г. в альманахе «Зурна» и послуживших основой для статьи в книге того же названия, вышедшей в 1900 г. Эти данные, а также сообщения семьи и формулярный список Гагарина были использованы для ряда статей. Их можно дополнить и уточнить еще не опубликованными данными архива Гагарина, находящегося в Институте литературы (Пушкинский дом) Академии наук СССР. Среди приказов, грамот, официальных писем, выписок из послужного списка и т. п. значительный интерес представляет написанный самим Гагариным конспект автобиографии с разбивкой по годам³. Несмотря на то, что конспект лишь называет те или иные события и лица, а не раскрывает их, сообщаемые им сведения позволяют конкретизировать некоторые моменты творческой биографии художника.

Григорий Григорьевич Гагарин, родившийся 29 апреля (11 мая) 1810 г. в Петербурге, рос в условиях, благоприятных для развития его дарования. Его отец, кн. Григорий Иванович Гагарин (1782—1837), дипломат, ценитель искусств и вообще просвещенный человек, был не чужд литературе. Его перу принадлежат несколько переводов и книга стихотворений; «Арзамас» избрал его своим почетным членом. В Московском университетском пансионе Г. И. Гагарин учился вместе с В. А. Жуковским и А. И. Тургеневым.

Его женой была Екатерина Петровна Соймонова, охарактеризованная Жуковским в одном из писем как «очень замечательная и милая женщина». Как и ее сестра, известная в свое время С. П. Свечина, Е. П. Гагарина была связана с литературным миром Петербурга.

Их младшие сыновья — маленькие Григорий и Евгений, живя летом в Павловске, познакомились с Владимиром Соллогубом, на что тот указывает в своих «Воспоминаниях»; это знакомство возобновилось и окрепло позднее.

В 1816 г. семья Гагариных отправилась путешествовать за границу, а затем обосновалась в Риме, где отец с 1822 г. снова вступил на дипломатическую службу, став советником миссии в Риме, затем поверенным в делах, а с 1827 г. — посланником. До 1825 г. Гагарин-сын побывал несколько раз в Париже у сестры своей матери, С. П. Свечиной, но эти поездки, очевидно, не оставили в нем сильных впечатлений.

Гагарины оказались в Риме, когда туда начали приезжать (после перерыва, вызванного наполеоновскими войнами) молодые русские художники — пенсионеры Академии художеств. Радушно встречаемые Г. И. Гагариным, они часто бывали у него в доме, пользуясь его покровительством и советами. Пейзажист С. Ф. Щедрин по приезде в Рим писал домой, что Г. И. Гагарин «с удовольствием объявил, что будет принимать участие в наших успехах, и рассматривал мои этюды и товарищей моих, сам будучи охотником, и занимается с успехами в живописи; он более любит смотреть этюды, говоря, что тут приметнее талант художника»⁴.

Свидетельство Щедрина многозначительно: подчеркивание Г. И. Гагариным роли этюда, т. е. живописной фиксации непосредственного восприятия натуры художником, заслуживает быть отмеченным и для выяснения условий развития художественного дарования Гагарина-сына. Советы отца (который и сам к тому же занимался живописью), конечно, часто приходилось слышать и ему, а присутствие в доме молодых художников тем более создавало около него постоянную атмосферу художественных интересов.

Дарование самого Гагарина обнаружилось еще в раннем возрасте. В альбом Жуковского (ИЛИ) вклеена его акварель «Море ночью», датированная 1816 г.; шестилетний автор со вкусом и умением передал луну, светящую сквозь облака, просторы моря и лежащие на первом плане на камнях остов корабля и поломанный якорь, сделав рисунок, не лишенный настроения.

Большое значение для формирования таланта Гагарина имело его знакомство с Брюлловым, начавшееся в 1823—1824 гг. Первому сближению их способствовало устроенное семьей Гагариных в конце октября 1824 г. любительское представление «Недоросля» Фонвизина. Для представления Гагарин сам изготовил декорацию, но участвовавшие в спектакле художники забраковали ее, и она была полностью переписана Брюлловым. «При первом же его эскизе я понял всю наивность и пошлость сделанного мною и всю художественность нового проекта», — пишет Гагарин⁵.

Дружественное отношение Брюллова к семье Гагариных продолжалось много лет. Оно было ознаменовано не только его участием в «Недоросле» в качестве декоратора и актера (он играл Вральмана), — Брюллов вообще часто бывал у Г. И. Гагарина, выделяя его из числа русских бар в Риме и относясь к нему с большим доверием. Он написал портрет Е. П. Гагариной с младшими детьми (Львом, Феофилом и Александром), а также портреты Григория, Евгения, Льва и Феофила и самого Г. И. Гагарина. В семье оставались и другие произведения художника: «Клементина, дочь привратника в Гротта-Феррата», «Портрет Терезины» и ряд рисунков и акварелей. Надо отметить (как явление показательное для постоянного общения Гагариных с крупными живописцами своего времени) то, что портреты членов семьи, кроме Брюллова, писали Кипренский, Каммучини, Герен, Эндер и то, что в собрании Г. И. Гагарина были работы (частично написанные по его заказам) С. Ф. Щедрина, Ф. М. Матвеева, Ф. А. Бруни («Три грации уснувшие» — картина, ныне находящаяся в Государственной Третьяковской галлерее), П. В. Басина, А. Г. Венецианова и ряда других⁶.

Г. Г. ГАГАРИН
Автопортрет. Акварель
Русский музей, Ленинград

—14-летним Гагариным вряд ли могли принять отчетливую форму в это время: «соперничество» в работе над декорацией скорее лишь подчеркнуло всю разницу между ними. Кроме того, вскоре Гагарин был отправлен учиться в Сиену в Collegio Tolomeo; в конспекте автобиографии он отметил имена своих наставников (P. Simonetti, Ricca, Pendola) и пожар церкви св. Павла «за стенами». Портреты его учителей встречаются и в его альбомах. В 1826 г. он вернулся в Рим и 16-летним юношей вошел в круг знакомых своего отца.

В это время уже вполне определенно выявились его художественные наклонности. Александр Ваттмар сообщает, что Гагарин, «ученик Ораса Верне, под руководством этого знаменитого художника делал свои этюды в Риме»⁷. Это указание находит подтверждение в конспекте автобиографии, где упомянуто имя Верне. Можно думать, что уже в этих уроках были заложены основы профессионального владения техникой и приемами рисунка и живописи; моментов же непосредственного влияния творчества Верне на Гагарина мы не видим.

утерявшего к этому времени свое былое живое содержание. В письме к Обществу поощрения художников, по поводу фигуры в «Итальянском полдне» («Итальянка, снимающая виноград» — в Государственном Русском музее), Брюллов писал, отстаивая свою точку зрения на отношение художника к действительности: «Я решился искать того предположенного разнообразия в тех формах простой природы, которые нам чаще встречаются и нередко более даже нравятся, нежели строгая красота статуй». Гагарин оставил яркое описание творческих и педагогических приемов Брюллова, рожденных этим многообещающим вниманием к природе. Приглашенный Гагариным на лето в Гротта-Феррата (замок в 20 милях от Рима), Брюллов много времени стал проводить вместе с юношей-художником. Совместная работа с талантливым и воодушевленным мастером давала Гагарину, несомненно, много больше, чем могли дать скучные и шаблонные занятия в классах петербургской или римской академий. «Он посвящал меня в тайны колорита, объяснял мне то, что я видел, не понимая, что я чувствовал, не отдавая себе отчета. Однажды, рисуя нарядные листья, свесившиеся в воду на берегу ручья, он начал словами анализировать их красоту, а кистью передавать цвета и оттенки, прозрачность вод и все бесконечно мелкие вариации световой игры природы. Все это он передавал с таким глубоким пониманием, таким увлечением и правдой, что казалось, словно вы слушаете физиолога, живописца и поэта вместе; урок Брюллова был для меня как бы откровением, — с тех пор я понял, что в прелестях природы скрывается не только интерес невольного наслаждения, но и интерес разума»⁸. О том, насколько Гагарин плодотворно усвоил уроки Брюллова, ясно говорят его рисунки конца 1830-х и 1840-х гг.

В 1829 г. Гагарин вместе с братом Евгением отправился в Париж и вступил там, по примеру отца, на дипломатическое поприще, заняв вначале должность незаметную, но и не обременительную — «актуариуса коллегии иностранных дел с причислением временно к посольству в Париже сверх штата» (при Поццо ди Борго). Один год своего пребывания в Париже он сумел использовать с большой насыщенностью: слушал в университете лекции по математике, философии, филологии, праву и истории, а также изучал строительное дело и занимался рисованием и живописью. Его захватило «движение романтизма в искусстве и литературе, достигшее в то время высшей степени своего развития», на что он особо указывает в своих «Воспоминаниях». Обеспокоенный событиями июльской революции 1830 г., Г. И. Гагарин приехал в Париж и увез своих сыновей снова в Италию.

Нельзя не отметить, что это увлечение романтизмом в искусстве и литературе было характерно не для одного только Гагарина. Частично были им задеты и Брюллов и, что важно для понимания позднейших связей Гагарина, также Пушкин и Лермонтов в их графических набросках (достаточно указать на наличие среди рисунков Пушкина перерисовки романтической иллюстрации⁹).

Оживленную и острую характеристику каждой фигуры и целой сцены в легко набросанных композициях мы встречаем и у наших двух великих поэтов, и у Гагарина, и у крупнейших мастеров французской иллюстрации и литографированных бытовых сцен. Дело не может быть объяснено ни влияниями французских графиков на приемы рисунка в России в 30-х годах, ни случайными совпадениями. В этих увлекательных и метких набросках вполне закономерно отражалось искание жизненно выразительной трактовки образа; графика опережала живопись в реалистических по сути своей устремлениях.

«движением романтизма в искусстве и литературе» подтверждаются его рисунками. Альбом «Rome — Paris, 1828—1830» (Третьяковская галлерея) заполнен рядом характерных сцен. Материал каких-то встреч и бесед в кругу знакомых автора использован в карикатурах; ряд бытовых сцен набросан если не прямо на улице, то, повидимому, после внимательного и острого вглядывания в них (покупка хлеба, верховая езда, работающие и отдыхающие на Monte-Pincio, спящие дети и др.). О знакомстве Гагарина с французской графикой свидетельствует лист альбома, сплошь покрытый (в духе литографий Буайи) карикатурными головами, которые по их характеристике и по манере рисунка напоминают типы в литографиях Монье. Влияние Монье чувствуется и в сюите «Приключения аббата», показательной для склонности Гагарина в эти годы к увлекательному фантазированию в рисунках. Романтическая иллюстрация, расцвет которой начинается с 1830 г., с работ братьев Тони и Альфреда Жоанно, в ее прямом воздействии ощущается в наброске пером «Беседующий аббат». На значение Жоанно в это время указывает проф. М. Доброклонский: «Если имена Моро и Эйзена тесно ассоциируются с расцветом французской художественной книги XVIII в., то для иллюстрации романтической литературы тридцатых годов мало кто так же характерен, как Тони Жоанно»¹⁰. Здесь же — следы литературных интересов Гагарина: попытка иллюстрирования «Венецианского купца» Шекспира (сцена суда).

В альбомах 1829—1830 гг. отчетливо виден рост молодого Гагарина. Его итальянские рисунки говорят о классической школе; непрерывные линии тонкого контура, легкая и аккуратная штриховка близки к тем же приемам в пейзажных штудиях Ал. П. Брюллова и, отчасти, ранних С. Ф. Щедрина и М. И. Лебедева.

Затем все более начинают нарастать уверенность и «брюлловская» легкость рисунка. С переездом в Париж расширяется тематика, и без того чрезвычайно разнообразная, и резко меняются графические приемы. Рядом с карикатурами на аббатов Скарпеллини и Сартори (их портретировал Кипренский), археолога Ланчи, историка Нибби и на других знакомых и вместе с романтическими сценами появляется внимательно сделанная акварель «Развозчик афиш» с подчеркиванием контраста между утомленным и исхудалым развозчиком и пустым франтом, изучающим рекламу специфических медицинских средств. Эта небольшая, с неожиданной серьезностью сделанная вещь говорит если не о чуткости к социальному неравенству, то хотя бы об отзывчивости Гагарина.

Рисунки 1828—1830 гг. позволяют полно восстановить облик молодого Гагарина: еще не обретя самостоятельности как художник, он все же оживлен и изобретателен в своих работах; его рука, иногда допускающая ошибки, смела. Он ищет не абстрактной обобщенности, но конкретного и характерного в каждом явлении, исходя из реальных впечатлений.

«Paris — Séance de Cuvier» (ГРМ) (воспроизведен в «Литературном Наследстве», № 33—34, 349), исполненный тщательно и в то же время непринужденно. Являясь одним из лучших образцов графического мастерства молодого Гагарина, он суммирует достижения первого периода его творчества. Самая его техника — акварель по рисунку пером — заставляет вспомнить раскрашенные перовые литографии Монье, а несколько шаржированные физиономии слушающих — типы того же Монье, бр. Жоанно, Девериа, Маду, Травьеса и др. Но все эти персонажи Гагарина не подражание: они оживлены им — художником наблюдательным и немного насмешливым. Несомненно, большое значение имело общение Гагарина с Брюлловым. Характерность каждого лица, темпераментность каждой фигуры в этом рисунке Гагарина (и в других, не исключая многих более поздних) находят свое объяснение в описанных в его «Воспоминаниях» дружеских соревнованиях со своим наставником после возвращения из Парижа в Рим: «... Моя всегдашняя любовь к рисованию и живописи оживилась более чем когда-либо возродившимися во мне идеями, и мне хотелось блеснуть ими перед Брюлловым и удивить его новизной своих композиций...

... В развитии фантазий какого угодно рода воображению Брюллова не было перед кем отставать. И каждый вечер на круглом столе появлялось или одно из сравнительно больших его произведений или же несколько маленьких шедевров. То были или впечатление, принесенное с прогулки, или фантазия романтического, порой классического характера, или иллюстрация последнего чтения; то, наконец, воспоминание юности или опыт нового способа живописи, или же случайно нарисованная фигура, о которой он весьма живо импровизировал вслух целую историю с забавными замечаниями, вследствие чего рисунок часто увеличивался множеством новых лиц и аксесуаров, непредвиденных раньше даже самим художником. Иной раз здесь происходила целая перестрелка острот, сыпались букеты шуток, которые карандаш тут же передавал на бумаге с удивительным послушанием и быстротою».

Жизнь Гагарина в Риме и Париже и положение его отца в дипломатическом мире позволили ему узнать многих более или менее значительных и в его время известных лиц. Во время Веронского конгресса он, 12-летний мальчик, мог видеть Шатобриана и герцога Монморанси. Позднее он встретил снова Шатобриана, а также известную M-me Рекамье, знаменитую певицу М. -Ф. Малибран (сестру П. Виардо) и духовного писателя М. де Нуарлье (очевидно, близкого к католичкам Е. П. Гагариной и С. П. Свечиной), а также Ламеннэ и Монталамбера.

В 1832 г. Григорий и Евгений Гагарины приехали с отцом в Россию. Они встретили «прекрасный прием» у Николая I и 6 июня 1832 г. были произведены в протоколисты. 1 апреля 1833 г., на 8 месяцев «опередив» Пушкина, были «пожалованы в камер-юнкеры протоколисты министерства иностранных дел: Цезарь Понятовский, князь Григорий Гагарин, князь Евгений Гагарин и князь Александр Никитич Волконский».

Служба в Азиатском департаменте министерства позволила Гагарину встретиться с гр. К. В. Нессельроде и с крупными чиновниками министерства К. К. Родофиникиным и И. Г. Синявиным. С сыном канцлера — Дмитрием Нессельроде братья Гагарины были, вероятно, дружны. Эти знакомства вводили их в мир петербургской бюрократии и знати. Вместе с тем, отец ввел их в литературно-художественный круг.

«Сыновья Гагарина также очень милые ребята; эти бывают у нас часто... Какое отличное дарование в живописи у старшего...»¹¹. 18 февраля он же писал А. Я. Булгакову: «В Москву едет князь Григорий Гагарин с двумя сыновьями... молодежь рекомендую тебе. Попотчивай их Москвою... Они очень любезные молодые люди, а один из них рисует прелестно; чтобы убедить тебя одним словом, он рисует, как Корадори поет»¹². К этому времени уже могла произойти первая встреча Г. Г. Гагарина с Пушкиным, знакомство с произведениями которого отразилось в ряде рисунков 1833—1834 гг.

СПУСК С ГОРЫ

Жизнь в Петербурге и Москве, поездки по России обогатили Гагарина множеством новых наблюдений. Их свежесть и непривычность сделали их особо сильными. В полной мере сказалась теперь уже выработанная привычка заносить все свои впечатления на бумагу то в беглых набросках, то в детализированных и законченных рисунках.

Творческое общение Гагарина с молодым, полным сил и смелых исканий Брюлловым, изучение западной бытовой литографии и романтической иллюстрации, собственные зоркость и одаренность, при отсутствии рутинной школьной выучки — все позволило ему с увлечением воспринять в своих рисунках явления окружавшей его жизни. То, что он в реальной действительности увидел предмет эстетического переживания, приближает его к передовым русским художникам того времени. При этом, конечно, надо учитывать ряд моментов, ограничивших его деятельность, — в первую очередь то, что Гагарин работал для небольшого дружеского круга, в котором, впрочем, пользовался большим успехом: недаром он изобразил самого себя спасающимся бегством от целого дождя альбомов, бросаемых в него друзьями из всех окон¹³.

Молодого Гагарина трудно было бы назвать последовательным реалистом. Зарисовывая бытовые сцены, он так или иначе их украшает: иногда нарядно расцвечивает акварелью, иногда придает им романтический облик эффектным контрастным освещением. Реальное явление нередко переводится художником в фантастический план — достаточно указать хотя бы на «Фантастический вид на Дворцовую канавку». Стилизаторские черты не могут, однако, затемнить основных положительных качеств Гагарина в 30-х годах: зоркости к явлениям окружающего, увлечения им при работе и верной передачи его характерных черт. В своем разнообразнейшем по тематике рисовании, т. е. в постоянной творческой отзывчивости, в накапливании многочисленных впечатлений от жизни и от произведений искусства, Гагарин представляет довольно редкое явление. В этом отношении он вполне может быть сопоставлен с Орловским, Репиным и Бенуа — такими же неутомимыми рисовальщиками. Обширная эрудиция Гагарина находила, кстати, в этом запасе рисунков солидное подкрепление.

Рисунков, относящихся к первому приезду Гагарина в Россию — к 1832—1834 гг., сохранилось много. Характерно для него, что пометку «Tout premier temps de Petérsbourg après mon arrivée de Rome»^1*

Сцены, увиденные на улице, многократно повторяются в двух альбомах, относящихся к 1833 г. В них — фигуры солдат, дворовых мальчиков, крестьян, разбивающих камни или везущих кладь. Проходя по улицам, Гагарин отмечает вид из-под арки Главного штаба на стоящую в лесах воздвигаемую Александровскую колонну. Посетив президента Академии художеств Оленина в его «Приютине» (где ранее часто бывали Батюшков, Крылов, Пушкин), под Петербургом, он зарисовал дом, стоящий в зелени, и т. д. Подписи под его рисунками точно указывают на происходящее: «Прогулка с Львом Соллогубом в Измайловский полк», «Маневры в Гатчине 1833», «Бивуак улан», «Мужик верхом — мужик пешком», «Евгений, Дм. Нессельроде и я, летом 1833» (в лодке). Эта привычка обозначать место, время и участников изображаемого была им сохранена до последних работ 90-х годов.

Несколько сцен и типов связано со службой Гагарина в Азиатском департаменте. Один из этих набросков кажется эскизом для литографии А. Столыпина «Архив министерства иностранных дел, Азиатский департамент»¹⁴. Портретные наброски были главным образом шаржами на друзей, знакомых и начальников.

Рядом с ними рассыпаны по страницам альбомов 1833 г. романтические плоды фантазии художника: битва крокодилов и бесов, таверна и поединок à outrance XVII в., волшебник и бес с девушкой, плывущие в лодке, аллегория на супружескую жизнь, фантастическое шествие и многое другое. Два наброска имеют пометки, показательные для интересов молодого художника: «в манере Калло» и «в манере Орловского». Более разработаны были две композиции (вне альбомов, акварель): «Un guerrier fatigué voit sa belle dans la lune» и «La Terrasse». Романтизм первой из них — в индивидуализации образа (усталый и изумленный видением рыцарь сидит на земле, вытянув ноги), в выборе мотива и в причудливом обрамлении из фигур сказочных чудовищ. Вторая вещь могла бы рассматриваться как иллюстрация к Пушкину («Пред испанкой благородной...»), но совпадение только наиболее общих мотивов делает такое определение столь же возможным, сколь и недоказуемым. То, что это стихотворение не было напечатано при жизни поэта, не может служить опровержением, так как Гагарин мог знать его и до опубликования.

Э. П. Юргенсона). Сообщая о придворном бале в день полкового праздника кавалергардов и переходя к другим новостям, он пишет (подлинник по-французски): «Бал начался в 9 часов и кончился только в 4 часа утра. Я уже говорил Вам о нашей с Пушкиным затее насчет виньеток, которая должна была принести нам много денег: она отложена на три месяца, Пушкин уехал в Оренбург с Соболевским, где он займется историческими разысканиями; пока что он доверил мне несколько неизданных стихотворений, которые смогут послужить для очень оригинальных рисунков».

Здесь заслуживают большого внимания и указание на предполагаемую работу над виньетками (другими словами, Пушкин предлагал Гагарину оформление издания своих произведений) и на знакомство, со слов самого Пушкина, с его еще не изданными стихами.

ЛИСТ НАБРОСКОВ
Акварель Г. Гагарина
Русский музей, Ленинград

— от Соболевского; разумеется, Гагарин бывал у Жуковского; по крайней мере имеется его рисунок — как бы фронтиспис к книге стихов поэта (портрет Жуковского, пери, держащие табличку с его именем, и т. д.). Появившийся в 1834 г. офорт Гагарина «Герман у графини» имеет гравированную подпись: «Повести А. П. MDCCCXXXIV», и может рассматриваться как проект обложки или титульного листа для «Пиковой дамы», вышедшей в 1834 г. Известен еще один рисунок Гагарина к тому же произведению: «Герман у гроба графини» (ИЛИ). Кроме того, им был исполнен ряд иллюстраций к другим произведениям Пушкина: «Утопленник», «Гусар», несколько рисунков к «Руслану и Людмиле» (наброски в альбоме ГРМ) и страница с заставкой и текстом к «Сказке о царе Салтане» (альбом Жуковского в ИЛИ). В Москве летом 1833 г. он исполнил литографию на темы пролога к «Руслану и Людмиле» (редкий лист, находится в Музее Пушкина; тогда же сделал он литографию «Цыгане» — хор Ильи Соколова). К этим рисункам, уже описанным и охарактеризованным в статье «Иллюстрации Г. Г. Гагарина к произведениям А. С. Пушкина», можно добавить обнаруженные новые наброски нескольких сцен из «Утопленника». Кроме них и предполагаемой иллюстрации «Пред испанкой благородной...» («La Terrasse»), к числу рисунков 1833—1834 гг. на пушкинские темы надо причислить еще один, до недавнего времени считавшийся иллюстрацией к «Демону» Лермонтова (ИЛИ); однако характер исполнения этой небольшой акварели и ее содержание заставляют ее отнести не к 1839—1841 гг. (второй приезд Гагарина в Россию), как считали раньше, а к 1833—1834, как иллюстрацию к стихам Пушкина «Ангел» («В дверях эдема Ангел нежный...»). Стилистические особенности этой работы не оставляют сомнений в правильности такого определения.

Рисунки к Пушкину легко выдают свое происхождение от романтической иллюстрации. В этом отношении показателен самый выбор сюжетов, во всех случаях оставляющих почву для большего или меньшего фантазирования: недаром Гагарин внимательнее останавливается на «Руслане» и наименее удачно исполняет офорт и рисунок к «Пиковой даме». Можно вспомнить, как увлекало его в Брюллове «развитие фантазий какого угодно рода». К романтической традиции относится его стремление подчеркнуть индивидуальные характерные черты и придать рисунку большую сочность и живописность контрастными сочетаниями света и тени. Но помимо этих особенностей, в первых опытах молодого художника в иллюстрировании произведений великого поэта есть еще одно качество: живой интерес к ним, живое увлечение самим Пушкиным. Видно, как Гагарин перечитывает стихи 1827—1828 гг., одновременно знакомится с самыми свежими и как он пытается создать не просто отдельную (или случайную) иллюстрацию, но целый комплекс их: титул и иллюстрацию к «Пиковой даме», заставку и обрамление к первой странице «Сказки о царе Салтане». Его рисунки можно поэтому рассматривать как попытку оформления издания произведений Пушкина. Приписка С. А. Соболевского в письме В. Ф. Одоевского к Пушкину (от 28 сентября 1833 г.)¹⁵ показывает, что о Гагарине речь могла итти как о человеке достаточно известном поэту и что его друзья считали возможным рекомендовать Гагарина в качестве иллюстратора. Соболевский писал, одобрительно отзываясь о Гагарине: «... так как о ваших „Северных цветах“ ни слуху, ни духу, то издам я таковой <альманах>, да издам на славу, с рисунками à l’eau forte, genre de Rembrandt, Г—на. Он малый с истинным талантом... ... У него прелестные рисунки к Contes nocturnes de Hoffmann... Желал бы стихотворную пьесу, повествовательную, способную к рисунку, ибо на нее-то напустил бы Г—на». Эти слова свидетельствуют, что Соболевский действительно уяснял себе особенности творческих возможностей Гагарина.

ЧИРКЕЙ
Акварель Г. Гагарина

«По поводу гравюры князя Г. Гагарина к „Пиковой даме“» приводит сохранившееся в семье художника воспоминание, что «он как-то раз принес Пушкину несколько исполненных им иллюстраций к его произведениям, и когда Пушкин собирался ему за них заплатить, Гагарин наотрез отказался, заявив, что чести воспроизводить его мысли в рисунке с него совершенно достаточно». Это сообщение, основанное, конечно, на рассказе самого Гагарина, полностью подтверждает наше указание на его увлечение рядом произведений Пушкина и самим поэтом в 1833—1834 гг. Чувство это в дальнейшем окрепло, как видно из предложения Гагарина (десять лет спустя, в 1844 г.) «нарисовать 30 картин», с посвящением этого труда «памяти поэта».

То обстоятельство, что первое пребывание в России было связано для Гагарина с литературными кругами и с Пушкиным в особенности, что воспоминание и любовное отношение к поэту Гагарин сохранил и в дальнейшем, несомненно, сыграло роль в позднейшем сближении Гагарина с Лермонтовым.

Рисунки к произведениям Пушкина не были единственными иллюстрационными работами этих лет. В 1833 г. (как указывает в письме Соболевский) у Гагарина были рисунки к Гофману, которые пока неизвестны. Можно указать также на рисунок «Библиоман и Пиранези» — иллюстрацию к романтической повести Одоевского «Opere del cavaliere Giambattista Piranesi» и на иллюстрацию к «Дон-Жуану» Байрона (вероятно, 1834 г., судя по ее исполнению). Выбор этих произведений типичен для Гагарина середины 30-х годов. К тому же времени относится рисунок к «Фаусту» Гёте (сцена в саду Марты).

Поездка в Москву, совершенная в 1833 г., обогатила Гагарина рядом новых впечатлений. После уже привычных видов Петербурга, Петергофа, Гатчины и других окрестностей столицы его внимание было привлечено к русским пейзажам, типам, деревням и затем к самой Москве, такой необычной для его глаза. В уже указанной приписке к письму Одоевского Соболевский отмечал занятия Гагарина: «мне очень жаль, что мало был он в Москве и, следовательно, не мог он вглядеться в наше старинное рисование, то-есть в нашу архитектуру, в нашу древнюю утварь, в наше готическое, которое удивительно способно к разнообразию и прикрасе; однако и тут попытки у него славные...». Понятие «готическое» было равно в те годы понятию «романтическое»; нет нужды напоминать о частом обращении романтиков к прошлому, к средним векам и т. п. Для Гагарина Москва предстала в ряде памятников старины. Можно предполагать, судя по более поздним его рисункам, что он был прежде всего заинтересован архитектурными памятниками так называемого «нарышкинского барокко» (например, церковь в Филях). Оно вполне могло удовлетворить его запросам своей склонностью «к разнообразию и прикрасе», своим декоративным богатством.

правдивостью. Уличные сценки привлекали его и в Петербурге и в Москве. На фоне московских заборов и церквей изобразил он будочника с метлой, у которого два подкрадывающихся шалуна хотят утащить алебарду. Более выразителен другой рисунок, передающий сцену поимки вора, — растерянно озирающегося бедно одетого человека, которого с торжеством ведут по улице франтоватый лакей и дюжий дворник (оба исполнены сепией в типичной для Гагарина манере; находятся в бывш. собрании Сипягина в Государственной публичной библиотеке им. Салтыкова-Щедрина).

Как ни редки подобные изображения социального неравенства в творчестве Гагарина, они все же должны быть отмечены. При очень слабом распространении таких сюжетов в изобразительном искусстве 30-х годов их наличие в наследии Гагарина свидетельствует об отзывчивости молодого художника, о его желании иногда глубже всмотреться в жизнь, не довольствуясь передачей только одних развлекательных моментов. Это прогрессивное проявление реалистических наклонностей в известной мере определило и его портретные работы 30-х годов. Портретов, исполненных маслом или акварелью, подобных работам его современников (Кипренского, Тропинина, А. и К. Брюлловых, П. Ф. Соколова), в эти годы у Гагарина нельзя найти. Он не писал заказных и больших вещей; его портретные произведения предназначались для друзей, были невелики и всегда хранили следы близкого отношения автора к портретируемому. Одной из наиболее «парадных» портретных работ Гагарина является его акварель «Бал у княгини Барятинской» (ГРМ), относящаяся, вероятно, по семейным воспоминаниям, к 1832 г.¹⁶ и изображающая знакомых художника на балу: кн. А. И. Барятинского (впоследствии фельдмаршала), кн. А. Прозоровского-Голицына, фрейлин гр. Н. Л. Соллогуб, Дубенскую, кн. Долгорукую и др. Стоящий сзади у стены молодой человек в белом жилете — Гагарин. Приемы и уверенность художника не вяжутся с отнесением к 1832 г. этого группового портрета — бытовой сцены. Действительно, в одном из альбомов имеются две зарисовки зала, сделанные для этой акварели и помеченные 25 мая 1834 г. Привычка справляться с натурой, не фантазировать, когда речь идет не о фантастической сцене, сказалась здесь ясно — особенность, делающая такими ценными гагаринские рисунки «лермонтовского периода». Трактовка персонажей не могла затруднить Гагарина: окружающих он рисовал по многу раз и хорошо изучил их. Уже было упомянуто о его шаржах на сослуживцев в альбоме 1833—1834 гг. В русском изобразительном искусстве первой трети XIX в. карикатура и шарж не случайно заняли большое место в творчестве художников-романтиков (в первую очередь у Орловского): в них находили свое выражение реалистические в своей основе поиски индивидуальной характеристики каждого данного образа. Это в большой мере справедливо и в отношении к творчеству Гагарина. Некоторые из его фигурок всецело вышли из романтической иллюстрации начала 30-х годов, но для многих портретных шаржей ее приемы служили только толчком к созданию изображений, материал для которых был почерпнут не в книгах и иллюстрациях, а в живых наблюдениях.

ЛАГЕРЬ В АХАТЛИ
Рисунок Г. Гагарина

Шаржировка не является целью для Гагарина и иногда бывает проведена очень деликатно; иногда же она заменяется только легким подчеркиванием общего характера фигур («Бал у кн. Барятинской»).

С большой изобретательностью Гагарин разнообразит приемы характеристик своих персонажей, во всех случаях умея создать не навязчивый, но впечатляющий своей убедительностью образ. Среди таких карикатур можно указать на изображения Ф. И. Брунова (впоследствии посла в Лондоне), который, кривляясь и хохоча, появляется несколько раз в альбомах Гагарина.

Целый ряд современников Пушкина¹⁷ запечатлен Гагариным с меткостью и непосредственностью, хотя, при всей ценности этих легко набросанных живых изображений, они еще изобличают молодость их автора: он недолго сосредоточивается на своих персонажах, воспринимает их неглубоко, его рисунок часто бывает небезошибочен.

черт, простой и богатой правдой передачи действительности. Но этому расцвету творчества Гагарина (39-е и 40-е годы) предшествовало еще несколько увлечений. В 1834 г. появляется в альбоме рядом с петергофским Монплезиром Черная Грязь, затем виды Крыма: Гагарин через юг России отправился в Турцию (3 июля 1834 г. он был причислен к русской дипломатической миссии в Константинополе).

Альбомы 1834, 1835 и 1836 гг. заполнены быстрыми, с увлечением исполненными набросками турецких пейзажей, улиц, бытовых сцен, типов; в поездках по стране Гагарин увидал не книжный, а живой Восток. Иллюстрации, фантастические сцены и т. п. полностью были вытеснены в эти годы рисунками с натуры. Уроки Брюллова пригодились здесь (как и позднее на Кавказе): карандаш Гагарина приобрел меткость, элегантность и расчетливую скупость; немногими штрихами фиксирует он полную жизни фигуру или сцену. К этому времени рисование в полной мере стало для Гагарина таким же средством выражения, как речь. Одно из писем своему отцу он начинает мастерски-небрежным наброском сидящего перед ним на диване П. Чихачева и описанием его фигуры¹⁸. Естественно, что ряд рисунков был посвящен Брюллову, которого Гагарин встретил больным в Афинах и пригласил поехать с ним на бриге «Фемистокл» в Константинополь.

Брюллов, командир брига В. А. Корнилов (впоследствии участник обороны Севастополя) и другие были зарисованы в кают-компании за чаем, во время сна и т. д. Было, кстати, зарисовано и представление, данное командой на палубе. Брюллов был показан затем за работой в рисунках: «Brulloff dessinant d’après nature à Tinos», «Ma chambre à Bouyouk Déré; Ch. Brulloff fait le portrait du Capitaine Messer, au p^r plan Pierre Tchikacheff» (Брюллов некоторое время жил в одной комнате с Гагариным), и в ряде других.

Изучая старые храмы, Гагарин совершил ряд экспедиций не только в окрестностях Константинополя, но и по Малой Азии.

В 1836 г. он уехал в Мюнхен к больному отцу, бывшему посланником при баварском дворе. В феврале 1837 г. Григорий Иванович Гагарин умер, сын же его остался в Мюнхене в качестве секретаря посольства.

—1838 гг. Большой интерес представляет исполненная в Вене красивая акварель 1837 г. «Искушение монаха» (ИЛИ), в которой подлинно комичен напряженно бормочущий молитвы монах, окруженный фигурками сапожника, военного, портного и других во главе с полуобнаженной красавицей.

В ноябре 1839 г. Гагарин был откомандирован от посольства. Он явился в Петербург уже не тем впечатлительным и несколько разбрасывающимся юношей, каким он приезжал в Россию семью годами раньше.

нет шаржей. Взгляд Гагарина с большей строгостью, чем раньше, остановился на окружавшем его. Именно с конца 1839 г. начал он заполнять два больших альбома (собрание Л. И. Максимовского) рисунками, связанными с «Тарантасом» Соллогуба. (О своего рода «проблеме „Тарантаса“» в истории русской иллюстрации будет сказано ниже.)

Примечания

¹ Г. Гагарин, Памяти кн. Г. Г. Гагарина. — «Новое Время» 1893, № 6088, 3; «Воспоминания кн. Г. Г. Гагарина о Карле Брюллове», 1900 г. (автобиографические сведения и статья В. Ч.); статья в «Русском Биографическом Словаре»; В. . По поводу гравюры князя Г. Гагарина к «Пиковой даме». — «Старые Годы» 1907, 186; Н. Врангель, Выставка этюдов и рисунков кн. Г. Г. Гагарина. — «Старые Годы» 1910, май, 77; С. Эрнст, Несколько слов о рисунках кн. Г. Г. Гагарина. — «Старые Годы» 1914, март.

(Ленинград), любезно предоставившему возможность изучения их для этой статьи.

² А. Савинов, Иллюстрации Г. Г. Гагарина к произведениям А. С. Пушкина. — Архив опеки Пушкина. «Летописи Литературного Музея» 1939, 422—426. — В подписях под иллюстрациями к этой статье должно стоять: 1833—1834 гг. вместо 1836 г.

³ Архив ИЛИ АН, № 66/26. — Имеющиеся в архиве записки, письма и дневник охватывают главным образом более позднее время, не столь для нас интересное.

⁴ Щедрин, Письма из Италии, 1932, 89.

⁵ «Воспоминания кн. Г. Г. Гагарина о Карле Брюллове», 1900, 9.

⁶ Сведения о собрании Г. И. Гагарина находятся в документах по разделу имущества между братьями после смерти Е. П. Гагариной. — Архив ИЛИ, № 66/270.

⁷ Vattemare, Album cosmopolite, 1837, 1 livr. — Ваттмар, актер и чревовещатель, гастролировал в России в 1834 г.; Пушкин внес в его альбом запись: «Votre nom est Legion...» и т. д. В альбоме Ваттмара имелось два рисунка Гагарина.

⁸ «Воспоминания...», 13—14.

⁹ Титульная виньетка Т. Жоанно к «Les Mauvais garçons» и фигуры виньетки А. Монье к «Césaire» Al. Guiraud. См. Б. , Пушкин и романы французских романтиков. — «Литературное Наследство» 1934, № 16—18.

¹⁰ «Иллюстрации к произведениям французской литературы в произведениях искусства музеев СССР». — «Литературное Наследство» 1939, № 33—34, 976; см. также «Alfred et Tony Johannot...» par Aristide Marie, 1925.

¹¹ Остафьевский архив, III, 223.

¹² «Русский Архив» 1879, кн. 2, 239.

¹³ «Старых Годах» 1910, май, 79.

¹⁴ В. Адарюков и Н. Обольянинов

¹⁵ Пушкин, Переписка, изд. Академии наук, III, 48.

¹⁶ «Подробный иллюстрированный каталог выставки русской портретной живописи за 150 лет (1700—1850)», изд. Общества синего креста, 1902, 44 (воспроизведение) и 36 (описание).

¹⁷ Многочисленные шаржи-портреты современников Пушкина, хранящиеся в собрании Секции рисунков ГРМ, были изучены и определены Т. А. Дядьковской, установившей среди них работы Гагарина, а также упоминаемого Пушкиным Э. -К. Сен-При и других.

¹⁸ Чихачев —1890), крупный географ и путешественник, был в 30—35-х годах членом русской дипломатической миссии в Константинополе. Вероятно, ряд археологических экспедиций Гагарина был предпринят совместно с ним. Карандашное повторение этого наброска (ИЛИ) ошибочно считалось портретом А. А. Столыпина-Монго.

Сноски

^1* В самое первое время в Петербурге после возвращения моего из Рима.