Михаилъ Юрьевичъ Лермонтовъ.
I.
Михаилъ Юрьевичъ Лермонтовъ, знаменитый русскiй поэтъ, скончался въ самомъ разцвете молодости, проживъ менее 27 летъ. Кто знаетъ, сколько чудныхъ, недопетыхъ песенъ унесъ онъ съ собою въ могилу! Но и за короткую свою жизнь Лермонтовъ создалъ много прекрасныхъ произведенiй, которыя никогда не забудутся.
Михаилъ Юрьевичъ родился 8 октября 1814 г. въ Москве, где временно находилась его семья. Родъ Лермонтовыхъ шотландскаго происхожденiя, но въ Россiи Лермонтовы поселились и обрусели очень давно, исправно несли царскую службу, многiе изъ нихъ занимали важныя должности и по своимъ верованiямъ, понятiямъ и родству были совершенно русскими людьми.
Отецъ поэта, Юрiй Петровичъ, воспитывался въ первомъ кадетскомъ корпусе и по выходе изъ него служилъ офицеромъ въ армiи. Дослужившись до капитанскаго чина онъ вышелъ въ отставку. Въ родовомъ именiи Лермонтовыхъ, Кроптовке, Ефремовскаго уезда Тульской губернiи, хозяйничали сестры Юрiя Петровича и хозяйничали неумело - дела у нихъ шли плохо. Чтобы спасти благосостоянiе семьи, Юрiй Петровичъ долженъ былъ, покинувъ службу, поселиться въ деревне.
Вскоре после этого онъ женился на Марье Михайловне Арсеньевой, дочери Елизаветы Алексеевны Арсеньевой (рожденной Столыпиной), богатой и знатной помещицы. Нельзя сказать, чтобы Юрiй Петровичъ отличался скромнымъ и постояннымъ нравомъ. Ему нравилась веселая, беззаботная жизнь и онъ скучалъ съ женою, бывшей къ тому же слабаго здоровья. Марiя Михайловна. глубоко страдала видя равнодушiе мужа, а мужъ не обращалъ на это никакого вниманiя. Въ семье начались раздоры, неурядицы, окончательно сломившiе надорванныя силы Марiи Михайловны. Она въ молодыхъ годахъ скончалась отъ чахотки.
После смерти дочери, Елизавета Алексеевна Арсеньева, любившая ее до самозабвенiя, всю силу любви перенесла на маленькаго внука. Михаилъ Юрьевичъ росъ и воспитывался въ доме бабушки, окруженный самымъ заботливымъ уходомъ и самыми нежными попеченiями. Съ его отцомъ бабушка была во враждебныхъ отношенiяхъ и это совершенно понятно. Она знала, какъ печально жилось ея дочери, какъ много причинялъ страданiй своей жене Юрiй Петровичъ и потому боялась, что у столь безпечнаго и легкомысленнаго отца ребенокъ можетъ остаться покинутымъ на произволъ судьбы.
Однако было-бы несправедливо думать, что Юрiй Петровичъ не любилъ сына. Онъ любилъ его сильно, но несносный характеръ, которымъ наделила его судьба, мешалъ ему быть хорошимъ мужемъ и отцомъ. Вероятно Юрiй Петровичъ сознавалъ это и оттого решилъ оставить Михаила Юрьевича на попеченiи бабушки до шестнадцати-летняго возраста.
Когда Михаилу Юрьевичу исполнилось одиннадцать летъ, Елизавета Алексеевна, озабоченная слабымъ здоровьемъ внука, повезла его для поправки на Кавказъ. Здесь будущiй славный поэтъ впервые увиделъ чудныя кавказскiя горы и полюбилъ кавказскую природу. Въ его произведенiяхъ много говорится о Кавказе, о населяющихъ его племенахъ, о войне горцевъ съ русскими.
По возвращенiи съ Кавказа мальчика начали готовить къ поступленiю въ университетъ. Богатая бабушка, страстно любившая внука, ничего не жалела на его образованiе. Она приглашала къ нему лучшихъ учителей, а такъ какъ Михаилъ Юрьевичъ имелъ выдающiяся способности, то все это ему пошло въ прокъ. Между прочимъ онъ отлично усвоилъ иностранные языки и могъ читать въ подлиннике сочиненiя иностранныхъ писателей.
Когда домашнее образованiе Михаила Юрьеевича было закончено, Елизавета Алексеевна перевезла его въ Москву и определила въ благородный университетскiй пансiонъ. Въ Москве Лермонтовъ сталъ часто видаться съ отцомъ и проявилъ большую любовь къ нему. Бабушка обезпокоилась, какъ-бы Юрiй Петровичъ не отнялъ у нее обожаемаго внука, но все обошлось благополучно и Михаилъ Юрьевичъ опять остался въ семье Арсеньевой.
Пробывъ въ благородномъ пансiоне около двухъ летъ, Лермонтовъ выдержалъ установленный экзаменъ и былъ принятъ въ 1830 году въ число студентовъ Московскаго университета. Тамъ онъ оставался недолго. Въ скоромъ времени Елизавета Алексеевна вместе съ внукомъ переехала въ Петербургъ. Здесь Михаилъ Юрьевичъ записался въ лейбъ-гвардiи гусарскiй полкъ, стоящiй въ Царскомъ Селе, и поступилъ въ школу гвардейскихъ подпрапорщиковъ и кавалерiйскихъ юнкеровъ (нынешнее Николаевское Кавалерiйское Училище). Изъ школы въ 1834 году Лермонтовъ былъ выпущенъ офицеромъ въ тотъ же гусарскiй полкъ.
Конечно бабушка не поскупилась на то, что-бы устроить внука какъ можно лучше и давала ему большiя деньги.
Молодой Лермонтовъ на первыхъ порахъ сильно увлекся светскою жизнью, проводилъ время очень весело и охотно принималъ участiе въ товарищескихъ кутежахъ. Но не следуетъ думать, что только кутежи да веселье занимали молодого офицера. Литературное призванiе, обнаружившееся въ Лермонтове еще въ бытность его въ московскомъ университетскомъ пансiоне, стало сказываться въ немъ все заметнее и заметнее. Поэтому хотя онъ веселился и повесничалъ, но въ то же время много работалъ, много писалъ. Кроме мелкихъ стихотворенiй, имъ были написаны за это время и большiя произведенiя ("Бояринъ Орша", "Маскарадъ", "Демонъ" и др.).
Въ 1837 году на поединке былъ убитъ величайшiй русскiй поэтъ Пушкинъ. Лермонтовъ, благоговелъ передъ Пушкинымъ и смерть его поразила Михаила Юрьевича глубокимъ горемъ. Подъ влiянiемъ этого чувства онъ написалъ и посвятилъ памяти Пушкина сильное и страстное стихотворенiе.
Между темъ въ обществе, где приходилось бывать Лермонтову, Пушкина плохо ценили и понимали. Даже находились люди, забывавшiе, что Пушкинъ великiй поэтъ, наша слава и гордость, и порицавшiе его за строптивый, будто-бы, нравъ. Благородный, вспыльчивый Лермонтовъ глубоко возмутился подобною несправедливостью и къ своему стихотворенiю на смерть Пушкина приписалъ несколько строкъ, очень обидевшихъ разныхъ влiятельныхъ лицъ. Для молодого поэта вышла отсюда непрiятность. Онъ долженъ былъ покинуть лейбъ-гусарскiй полкъ. Его перевели на Кавказъ въ Нижегородскiй драгунскiй полкъ.
Впрочемъ на этотъ разъ Михаилъ Юрьевичъ недолго пробылъ на Кавказе. Черезъ годъ онъ опять вернулся въ Петербургъ и былъ принятъ въ прежнiй полкъ.
Нужно сказать, что Михаилъ Юрьевичъ наследовалъ отъ отца непрiятный характеръ. Онъ легко приходилъ въ раздраженiе, легко наносилъ обиды, любилъ высмеивать и вышучивать своихъ знакомыхъ. Эта прискорбная особенность характера поэта привела его, какъ увидимъ, къ печальной развязке.
Живя въ Петербурге, Лермонтовъ постоянно бывалъ въ знатныхъ домахъ столицы. Въ одномъ изъ этихъ домовъ онъ встретился и познакомился съ сыномъ тогдашняго французскаго посланника, де-Барантомъ. Случилось какъ-то такъ, что между молодыми людьми произошло недоразуменiе, Лермонтовъ, по обычаю, не полезъ въ карманъ за словомъ - и дело окончилось поединкомъ. На поединке Михаилъ Юрьевичъ получилъ пустую царапину, все обошлось благополучно, но начальство посмотрело на поведенiе молодого офицера очень строго. Начались судъ да дело, - поединки были тогда строго запрещены,-- и Лермонтову опять пришлось распрощаться съ лейбъ-гусарскимъ полкомъ (теперь уже навсегда) и уехать на Кавказъ въ пехотный Тенгинскiй полкъ.
Немного времени спустя Михаилу Юрьевичу было разрешено прiехать въ Петербургъ, где его, какъ писателя, ждалъ крупный успехъ. Онъ издалъ отдельными книгами некоторыя свои произведенiя и они начали очень быстро расходиться въ публике.
Въ Пятигорске онъ принялся донимать насмешками и злыми шутками своего прiятеля, маiора Мартынова. Мартыновъ просилъ Михаила Юрьевича оставить его въ покое. Лермонтовъ не унимался. Тогда оскорбленный Мартыновъ вызвалъ обидчика на поединокъ. Все были уверены, что дело кончится благополучно. Ни Лермонтовъ не хотелъ убивать Мартынова, ни у Мартынова въ мысляхъ не было убить Лермонтова. Но судьба решила по своему. Пуля Мартынова попала въ сердце поэта и уложила его на месте.
Это несчастное событiе произошло 15 iюля 1841 года.
Хотя Лермонтовъ умеръ очень молодымъ, онъ уже при жизни успелъ составить себе громкую славу. Поэтому известiе о его смерти тяжело поразило всехъ русскихъ людей, знавшихъ его произведенiя. О преждевременной кончине Лермонтова сожалели не меньше, чемъ о кончине Пушкина.
Тело поэта было перевезено изъ Пятигорска въ именiе его бабушки, село Тарханы. Тамъ на его могиле воздвигнутъ прекрасный памятникъ.
II.
Лермонтовъ рано началъ писать. Рано началось и его увлеченiе другими генiальными писателями, изъ числа которыхъ Михаилъ Юрьевичъ особенно любилъ знаменитаго англiйскаго поэта Байрона. Байронъ былъ великiй поэтъ, имъ многiе тогда страстно увлекались, не замечая въ его произведенiяхъ одного важнаго недостатка: англiйскiй поэтъ смотрелъ на жизнь мрачно и безнадежно, считалъ людей глупыми и злыми, а изъ человеческихъ страстей ярче всего живописалъ необузданныя и порочныя. Конечно, и глупыхъ, и злыхъ на свете много, но несправедливо считать, что каждый человекъ или золъ, или глупъ, или то и другое вместе. Также точно неверенъ взглядъ Байрона на жизнь. Никто не будетъ утверждать, что жизнь - пустое дело, вечный праздникъ, легкая забава. Недаромъ наша пословица говоритъ: "жизнь прожить - не поле перейти". Но въ жизни, на ряду съ горемъ, неудачами и всякими бедами не мало радостей и утешенiй. Байронъ забывалъ о радостяхъ и утешенiяхъ, если же и говорилъ о нихъ, то говорилъ такъ, какъ будто все хорошее въ жизни - призракъ и обманъ, сущность же жизни составляютъ горе и страданiя.
Если-бы Байронъ не обладалъ мощнымъ талантомъ и не выражалъ свои мрачныя думы и чувства въ поразительно сильныхъ, прекрасныхъ стихахъ - многiе скоро-бы заметили его ошибку. Но ужь таково могущество таланта - онъ ослепляетъ людей и на долгое время какъ бы беретъ въ пленъ ихъ мысли и чувства.
Увлекаясь мрачными, необыкновенно прекрасными произведенiями Байрона, Лермонтовъ незаметно подражалъ ему. Онъ тоже смотрелъ на жизнь, какъ на цепь страданiй и несчастiй, и многiя его стихотворенiя проникнуты безотраднымъ настроенiемъ. Въ нихъ поэтъ жалуется, что его никто не любитъ и что вообще люди не умеютъ любить; сетуетъ на свое одиночество, на друзей, которые охотно делятъ веселье и не хотятъ разделить съ другомъ печали; проклинаетъ жизнь, не. дающую ничего, кроме страданiй, и взываетъ къ смерти, какъ къ избавительнице.
Это мрачное настроенiе поэта не покидало Лермонтова до последнихъ дней, но нужно помнить, что онъ умеръ очень молодымъ и его взгляды еще не успели сложиться. Если бы поэтъ прожилъ дольше, онъ несомненно убедился бы, что въ жизни не все только скорби, страданiя и несчастiя, что судьба, посылая человеку испытанiя, посылаетъ ему и радости и что дни этихъ радостей надолго подкрепляютъ и поддерживаютъ утомленныя въ борьбе силы.
Доказательствомъ тому, что Лермонтовъ, съ годами, непременно изменилъ бы свое мрачное воззренiе на жизнь, служатъ некоторыя изъ его позднейшихъ стихотворенiй. Правда и въ нихъ онъ говоритъ, что ничего не ждетъ отъ жизни, что ему не жаль прошлаго, что онъ хотелъ бы "забыться и заснуть", но не "холоднымъ сномъ могилы" -
Я-бъ желалъ на веки такъ уснуть,
Чтобъ въ груди дремали жизни силы,
Чтобъ, дыша, вздымалась тихо грудь,
Чтобъ всю ночь, весь день мой слухъ лелея,
Про любовь мне сладкiй голосъ пелъ,
Надо мной чтобъ, вечно зеленея,
Темный дубъ склонялся и шумелъ.
Въ этихъ словахъ уже слышится зарождающееся пониманiе радостей жизни. Не все постыло поэту - онъ хочетъ песенъ любви, его влечетъ красота природы. Еще яснее обрисовывается настроенiе поэта въ начале стихотворенiя:
Выхожу одинъ я на дорогу:
Сквозь туманъ кремнистый путь блеститъ;
Ночь тиха, пустыня внемлетъ Богу
Въ небесахъ торжественно и чудно!
Спитъ земля въ сiяньи голубомъ...
Величавая умиротворяющая картина спящей природы навеваетъ на душу поэта желанiе сладостнаго покоя, тихихъ песенъ, гармоническаго шелеста листвы...
Ночная тишина заставила поэта страстно пожелать "забвенья и покоя". Иное чувство овладеваетъ имъ при созерцанiи радостной, бодрствующей природы:
Когда волнуется желтеющая нива,
И свежiй лесъ шумитъ при звуке ветерка,
И прячется въ саду малиновая слива
Подъ тенью сладостной зеленаго листка;
Когда росой обрызганный душистой,
Румянымъ вечеромъ, иль утра въ часъ златой,
Изъ подъ куста мне ландышъ серебристый
Приветливо киваетъ головой;
Когда студеный ключъ играетъ по оврагу
И, погружая мысль въ какой-то смутный сонъ,
Лепечетъ мне таинственную сагу 1*)
Про мирный край, откуда мчится онъ -
Тогда смиряется души моей тревога,
Тогда расходятся морщины на челе,
И счастье я могу постигнуть на земле,
Это одно изъ лучшихъ стихотворенiй нашего поэта, свидетельствующихъ, что въ его душе было не такъ темно, какъ можно судить по его юношескимъ стихамъ и что во всякомъ случае этотъ мракъ начиналъ разсеиваться. Лермонтовъ иногда повторялъ, что никого и ничего не любитъ, но и здесь, опять-таки, мы имеемъ дело съ временнымъ настроенiемъ поэта. Прежде всего онъ любилъ Россiю, любилъ ее не потому, что она могущественна и сильна, а потому что она его родина. Я люблю, говоритъ онъ,--
Ея полей холодное молчанье,
Ея лесовъ дремучихъ колыханье,
Разливы рекъ ея, подобные морямъ;
Проселочнымъ путемъ люблю скакать въ телеге
И, взоромъ медленнымъ пронзая ночи тень,
Встречать по сторонамъ, вздыхая о ночлеге,
Дрожащiе огни печальныхъ деревень.
Люблю дымокъ спаленной жнивы,
Въ степи кочующiй обозъ
И на холме, средь желтой нивы,
Чету белеющихъ березъ,
Съ отрадой, многимъ незнакомой,
Я вижу полное гумно,
Избу, покрытую соломой,
Съ резными ставнями окно.
Русское чувство Лермонтова особенно сильно сказалось въ стихотворенiи "Бородино". Старый солдатъ разсказываетъ о славномъ Бородинскомъ бое, когда нашимъ войскамъ пришлось выдержать могучiй натискъ армiи Наполеона, явившагося покорить Россiю. Солдатъ разсказываетъ, какъ досадно и горько было храбрымъ русскимъ воинамъ отступать передъ французскими полчищами:
Ворчали старики:
"Что-жъ мы? На зимнiя квартиры?
Чужiе изорвать мундиры
О русскiе штыки?"
И вотъ нашли большое поле:
Есть разгуляться где на воле!
Построили редутъ.
У нашихъ ушки на макушке!
Чуть утро осветило пушки
И леса синiя верхушки -
Французы тутъ какъ тутъ!
Забилъ зарядъ я въ пушку туго
И думалъ: угощу я друга!
Постой-ка, братъ мусью!
Что тутъ хитрить,-- пожалуй къ бою;
Ужь мы пойдемъ ломить стеною,
Ужь постоимъ мы головою
За родину свою!
Два дня мы были въ перестрелке.
Что толку въ этакой безделке?
Мы ждали третiй день.
"Пора добраться до картечи!" 2*)
И вотъ на поле грозной сечи
Ночная пала тень.
Прилегъ вздремнуть я у лафета
И слышно было до разсвета,
Какъ ликовалъ французъ.
Но тихъ былъ нашъ бивакъ открытый!
Кто киверъ чистилъ весь избитый,
Кто штыкъ точилъ, ворча сердито,
Кусая длинный усъ.
И только небо засветилось,
Все шумно вдругъ зашевелилось,
Сверкнулъ за строемъ строй.
Полковникъ нашъ рожденъ былъ хватомъ
Слуга царю, отецъ солдатамъ...
Да, жаль его: сраженъ булатомъ,
Онъ спитъ въ земле сырой.
И молвилъ онъ, сверкнувъ очами:
"Ребята! Не Москва-ль за нами?
"Умремъ-же подъ Москвой,
"Какъ наши братья умирали!"
И умереть мы обещали,
И клятву верности сдержали
Мы въ Бородинскiй бой.
Ну-жъ, былъ денекъ! Сквозь дымъ летучiй
Французы двигались какъ тучи
И все на нашъ редутъ!
Уланы съ пестрыми значками,
Драгуны съ конскими хвостами -
Все промелькнули передъ нами,
Все побывали тутъ!
Вамъ не видать такихъ сраженiй!
Носились знамена, какъ тени,
Въ дыму огонь блестелъ,
Звучалъ булатъ, картечь визжала,
Рука бойцовъ колоть устала,
И ядрамъ пролетать мешала
Гора кровавыхъ телъ.
Изведалъ врагъ въ тотъ день не мало,
Нашъ рукопашный бой!..
Земля тряслась, какъ наши груди;
Смешались въ кучу кони, люди,
И залпы тысячи орудiй
Слились въ протяжный вой...
Вотъ смерклось. Были все готовы
Заутра бой затеять новый
И до конца стоять...
Вотъ затрещали барабаны -
И отступили басурманы,
Тогда считать мы стали раны,
Товарищей считать.
Чувство любви къ родине проникаетъ также и другое замечательное стихотворенiе Лермонтова - "Споръ". Поэту представляется, что две великихъ кавказскихъ горы, Казбекъ и Шатъ (или Эльбрусъ) вступили между собою въ споръ.
"Берегись!" сказалъ Казбеку
Седовласый Шатъ:
"Покорился человеку
Ты не даромъ, братъ!
"Онъ настроитъ дымныхъ келiй
По уступамъ горъ;
"Въ глубине твоихъ ущелiй
Загремитъ топоръ;
И железная лопата
Въ каменную грудь,
Добывая медь и злато,
Врежетъ страшный путь
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Люди хитры! Хоть и труденъ
Первый былъ скачекъ -
Берегися! Многолюденъ
И могучъ Востокъ!
- "Не боюся я Востока!
Отвечалъ Казбекъ:
Родъ людской тамъ спитъ глубоко
Ужь десятый векъ.
Посмотри: въ тени чинары,
Пену сладкихъ винъ
На узорные шальвары
Сонный льетъ грузинъ;
И склонясь въ дыму кальяна,
У жемчужнаго фонтана
Дремлетъ Тегеранъ 3*)
Вотъ у ногъ Ерусалима,
Богомъ сожжена,
Безглагольна, недвижима,
Мертвая страна.
Дальше: вечно чуждый тени
Моетъ желтый Нилъ *)
*) Река въ Египте.
Раскаленные ступени
Царственныхъ могилъ.
Бедуинъ забывъ наезды
Для цветныхъ шатровъ
И поетъ, считая звезды,
Про дела отцовъ.
Все, что здесь доступно оку,
Спитъ, покой ценя.
Нетъ, не дряхлому Востоку
Покорить меня.
"Не хвались еще заране!"
Молвилъ старый Шатъ:
"Вотъ на севере въ тумане
Что то видно, братъ!
Смутился Казбекъ, бросилъ взоръ на северъ, въ сторону Россiи и видитъ -
Отъ Урала до Дуная,
До большой реки,
Колыхаясь и сверкая
Движутся полки;
Веютъ белые султаны,
Какъ степной ковыль;
Мчатся пестрые уланы,
Подымая пыль;
Боевые батальоны
Тесно въ рядъ идутъ,
Впереди несутъ знамена,
Въ барабаны бьютъ;
Батареи меднымъ строемъ
Скачутъ и гремятъ,
И дымясь, какъ передъ боемъ,
И испытанный трудами
Бури боевой,
Ихъ ведетъ, грозя очами,
Генералъ седой.
Идутъ все полки, могучи,
Шумны, какъ потокъ,
Страшно медленны, какъ тучи,
Прямо на востокъ.
Въ этихъ прекрасныхъ стихахъ, полныхъ яркихъ и живыхъ образовъ, поэтъ нашъ изобразилъ покоренiе Кавказа победоносными русскими войсками.
III.
Душа Лермонтова, какъ истинно великаго поэта, была богата возвышенными и святыми чувствами.
Мрачность его настроенiй, о которой мы говорили и которая въ значительной мере объясняется временнымъ влiянiемъ Байрона, не препятствовала этимъ чувствамъ выражаться съ замечательною силой. Для того, чтобы понять Лермонтова вполне, необходимо вникнуть въ такiя стихотворенiя, какъ, напримеръ, Ангелъ.
По небу полуночи ангелъ летелъ
И тихую песню онъ пелъ,
И месяцъ, и звезды, и тучи толпой
Внимали той песни святой.
Онъ пелъ о блаженстве безгрешныхъ духовъ
Подъ кущами райскихъ садовъ,
О Боге великомъ онъ пелъ - и хвала
Онъ душу младую въ объятiяхъ несъ
Для мiра печали и слезъ,
И звукъ его песни въ душе молодой
Остался безъ словъ, но живой.
И долго на свете томилась она
Желанiемъ чуднымъ полна,
И звуковъ небесъ заменить не могли
Ей скучныя песни земли.
После, на грешной земле, будетъ человекъ жить, какъ живемъ все мы, страдая и радуясь, унывая и прiободряясь. Но небесные звуки запечатлены въ душе. Она ихъ помнитъ, помнитъ о своемъ горнемъ отечестве. Оттого то скучныя песни земли и не могутъ заменить ей дивной песни ангела. И чемъ душа человека чище, темъ явственнее раздаются въ ней звуки этой песни, темъ она безгрешнее и ближе къ Богу.
Въ другомъ стихотворенiи поэтъ возсылаетъ о такой чистой душе,-- прекрасной душе невинной девы,-- трогательную мольбу къ Божiей Матери.
Я, Матерь Божiя, ныне съ молитвою
Предъ твоимъ образомъ, яркимъ сiянiемъ,
Не о спасенiи, не передъ битвою,
Не съ благодарностью иль покаянiемъ,
Не за свою молю душу пустынную,
За душу странника въ мiре безроднаго,
Но я вручить хочу деву невинную
Теплой Заступнице мiра холоднаго.
Окружи счастiемъ счастья достойную,
Молодость светлую, старость спокойную.
Сердцу незлобному миръ упованiя.
Лермонтовъ верилъ въ силу молитвы и вера его "непритворна была".
Въ минуту жизни трудную,
Теснится-ль въ сердце грусть,
Одну молитву чудную
Твержу я на-изусть.
Есть сила благодатная
Въ созвучьи словъ живыхъ,
И дышитъ непонятная,
Святая прелесть въ нихъ.
Съ души какъ бремя скатится,
Сомненье далеко,
И верится, и плачется,
И такъ легко, легко...
Впечатлительностью и отзывчивостью Лермонтовъ обладалъ необыкновенными. Однажды ему пришлось ожидать своего знакомаго. Знакомый этотъ бывалъ въ Палестине и принесъ оттуда несколько ветокъ палестинскихъ пальмъ. Ветки были прикреплены къ кiоту, подобно тому какъ прикрепляютъ вербу. Видъ пальмовыхъ ветокъ, принесенныхъ съ Востока, изъ святыхъ местъ, вдохновилъ Михаила Юрьевича и онъ тутъ же написалъ следующiе стихи.
Скажи мне, ветка Палестины,
Где ты росла, где ты цвела?
Какихъ холмовъ, какой долины
У водъ-ли чистыхъ Іордана
Востока лучъ тебя ласкалъ?
Ночной-ли ветръ въ горахъ Ливана
Тебя сердито колыхалъ?
Молитву-ль тихую читали,
Иль пели песни старины,
Когда листы твои сплетали
Соалима бедные сыны!
И пальма та жива-ль поныне?
Все также-ль манитъ въ летнiй зной
Она прохожаго въ пустыне
Широколиственной главой?
Или въ разлуке безотрадной
Она увяла, какъ и ты,
И дальнiй прахъ ложится жадно
На пожелтевшiе листы?..
Поведай, набожной рукою
Кто въ этотъ край тебя занесъ?
Грустилъ онъ часто надъ тобою?
Иль Божьей рати лучшiй воинъ
Онъ былъ, съ безоблачнымъ челомъ,
Какъ ты, всегда небесъ достоинъ
Передъ людьми и божествомъ?..
Заботой тайною хранима,
Передъ иконою святой
Стоишь ты, ветвь Ерусалима,
Святыни верный часовой!
Прозрачный сумракъ, блескъ лампады,
Кивотъ и крестъ, символъ святой...
Все полно мира и отрады
Вокругъ тебя и надъ тобой.
Теперь познакомимъ слушателей съ теми произведенiями Лермонтова, въ которыхъ онъ прямо не говоритъ о своихъ чувствахъ. Это - разсказы въ стихахъ, поразительные по красоте изображаемыхъ въ нихъ картинъ.
Начнемъ съ чудной сказки о трехъ пальмахъ, росшихъ въ пустыне и долгiе годы не видевшихъ ни одного живого существа. Пальмы стояли одиноко. Вокругъ нихъ, насколько глазъ могъ видеть, растилались безплодные пески. Солнце палило безпощадно, а въ тени зеленыхъ листьевъ веяло сладкою прохладой, было такъ хорошо и уютно.
Ручей между ними изъ почвы безплодной
Журча пробивался волною холодной.
И никто целые годы не приходилъ въ этотъ, чудесный уголокъ. Пальмамъ было грустно, пальмы стали роптать:
"На то-ль мы родились, чтобы здесь увядать?
Безъ пользы въ пустыне росли и цвели мы,
Ни чей благосклонный не радуя взоръ".
Еще не успели пальмы окончить свою жалобу, какъ въ дали голубой
Столбомъ ужь крутился песокъ золотой,
Звонковъ раздавались нестройные звуки,
Пестрели коврами покрытые вьюки
И шелъ, колыхаясь, какъ въ море челнокъ,
Верблюдъ за верблюдомъ, взрывая песокъ.
Мотаясь висели межъ твердыхъ горбовъ
Узорныя полы походныхъ шатровъ;
Ихъ смуглыя ручки порой поднимали,
И черныя очи оттуда сверкали...
И, станъ худощавый къ луке наклона,
Арабъ горячилъ вороного коня.
И конь на дыбы поднимался порою,
И прыгалъ какъ барсъ, пораженный стрелою...
Вотъ къ пальмамъ подходитъ, шумя, караванъ;
Въ тени ихъ веселый раскинулся станъ.
Кувшины, звуча, налилися водою,
И гордо кивая мохнатой главою,
И щедро поитъ ихъ студеный ручей.
Но только что сумракъ на землю упалъ,
По корнямъ упругимъ топоръ зазвучалъ -
И пали безъ жизни питомцы столетiй!
Одежду ихъ сорвали малыя дети,
Изрублены были тела ихъ потомъ
И медленно жгли ихъ до утра огнемъ.
Когда же на западъ умчался туманъ,
Урочный свой путь продолжалъ караванъ;
И следомъ печальнымъ, на почве безплодной,
Виднелся лишь пепелъ седой и холодный;
И солнце остатки сухiе дожгло,
А ветромъ ихъ въ степи потомъ занесло.
И ныне все дико и пусто кругомъ.
Такъ погибли три пальмы, вздумавшiя роптать на небо, за то, что оно не посылаетъ имъ путниковъ, которые насладились бы ихъ тенью. Явились путники, отдохнули подъ широкими листьями вековыхъ деревьевъ, потомъ срубили ихъ, сложили костеръ. Если бы знали пальмы къ чему приведутъ ихъ жалобы!..
Изъ знойныхъ степей аравiйской земли поэтъ переноситъ наше воображенiе въ кавказскiя ущелья.
Въ глубокой теснине Дарьяла мчитъ свои бурныя волны Терекъ. На вершине скалы - старинная черная башня, жилище волшебницы Тамары. Тамара молода и прекрасна, но сердце у нея злое, какъ у демона. Въ своей высокой башне она сторожитъ путниковъ, чтобы ихъ погубить. Тамъ
Сквозь туманъ полуночи
Блисталъ огонекъ золотой,
Манилъ онъ на сладкiй покой,
И слышался голосъ Тамары. -
Заслышавъ песню волшебницы, путникъ спешилъ на ея призывъ. Въ башне его встречали, какъ желаннаго гостя и целую ночь въ жилище Тамары шелъ веселый пиръ.
Но только что утра сiянье
Кидало свой лучъ по горамъ,
Мгновенно и мракъ, и молчанье
Опять воцарялися тамъ.
Только река бурно мчала свои холодныя волны, унося трупъ путника, убитаго коварной и злой красавицей.
Есть у Лермонтова также и русскiя сказки, равныя по красоте "Тамаре", напримеръ "Морская Царевна".
Въ море царевичъ купаетъ коня,
Слышитъ: "царевичъ взгляни на меня!"
Фыркаетъ конь и ушами прядетъ,
Брызжетъ, и плещетъ, и дале плыветъ.
Морская царевна продолжаетъ звать царевича, онъ подходитъ ближе, она всплываетъ на поверхность моря.
Синiя очи любовью горятъ,
Брызги на шее, какъ жемчугъ, дрожатъ...
Мыслитъ царевичъ: "добро-же, постой!"
За косу ловко схватилъ онъ рукой.
Держитъ. Рука боевая сильна...
Къ берегу витязь отважно плыветъ,
Выплылъ, товарищей громко зоветъ:
"Эй вы! сходитесь, лихiе друзья!
"Гляньте, какъ бьется добыча моя...
"Что жъ вы стоите смущенной толпой?
"Али красы не видали такой"?
Вотъ оглянулся царевичъ назадъ,
Ахнулъ! Померкъ торжествующiй взглядъ...
Видитъ: лежитъ на песке золотомъ
Чудо морское съ зеленымъ хвостомъ.
Хвостъ чешуею змеиной покрытъ,
Весь замирая, свиваясь, дрожитъ.
И отъехалъ царевичъ прочь, пораженный видомъ неслыханнаго чудовища...
IV.
Мы уже говорили въ начале этого чтенiя, что Лермонтову не разъ приходилось жить на Кавказе, что онъ страстно любилъ кавказскую природу, хорошо зналъ нравы кавказскихъ горцевъ и ихъ преданiя. Величественныя красоты Кавказа вдохновили Лермонтова написать лучшiй свой стихотворный разсказъ - "Демонъ".
Злой духъ, Демонъ, пролеталъ надъ вершинами кавказскихъ горъ,
Подъ нимъ Казбекъ, какъ грань алмаза,
Снегами вечными сiялъ.
Передъ нимъ разстилались глубокiя долины счастливаго, обильнаго края - Грузiи. Звонко бегутъ здесь ручьи по дну изъ разноцветныхъ камней. Въ розовыхъ кущахъ поютъ соловьи. Виднеются
Чинаръ раскидистыя сени,
Пещеры, где палящимъ днемъ
Таятся робкiе олени.
И блескъ, и жаръ, и шумъ листовъ,
Стозвучный говоръ голосовъ,
Дыханье тысячи растенiй
И полдня сладострастный зной,
И ароматною росой
Всегда увлажненныя ночи,
И звезды яркiя, какъ очи.
Но Демонъ летелъ мимо и волшебная красота созданной Богомъ природы заставляла его испытывать только зависть и злобу. Но вотъ онъ случайно увиделъ прекрасную девушку, плясавшую передъ отцомъ и подругами. Эта девушка была Тамара, дочь богатаго грузинскаго князя Гудала. Отецъ только что просваталъ ее и на завтра долженъ былъ прiехать женихъ. Увиделъ Демонъ Тамару и
На мгновенье
Неизъяснимое волненье
Въ себе почувствовалъ онъ вдругъ:
Немой души его пустыню
Наполнилъ благодатный звукъ,
И вновь постигнулъ онъ святыню
Любви, добра и красоты...
И долго сладостной картиной
Онъ любовался - и мечты
Какъ будто за звездой звезда,
Предъ нимъ катилися тогда.
Демонъ начиналъ любить Тамару и подъ влiянiемъ этого чувства, незнакомаго злому духу, въ немъ стало пробуждаться воспоминанiе о дняхъ, когда онъ еще не былъ падшимъ ангеломъ и не былъ низверженъ Богомъ въ безконечную тьму. Но кроме зла онъ ничего не умелъ делать. Зная, что Тамара - невеста, онъ погубилъ ея жениха, столкнувъ его въ пропасть. Красавица, узнавъ о смерти любимаго человека и не будучи въ силахъ перенести свое горе, упросила отца отвезти ее въ монастырь. Тамъ, въ сокрушенiи и молитве кончитъ она свои дни.
И въ монастырь уединенный
Ее родные отвезли,
И власяницею смиренной
Грудь молодую облекли.
Въ прохладе, межъ двумя холмами,
Таился монастырь святой.
Чинаръ и тополей рядами
Онъ окруженъ былъ и порой,
Когда ложилась ночь въ ущельи,
Сквозь нихъ мелькала въ окнахъ кельи
Лампада схимницы младой.
Кругомъ, въ тени деревъ миндальныхъ,
Где рядъ стоитъ крестовъ печальныхъ,
Безмолвныхъ сторожей гробницъ,
Спевались хоры легкихъ птицъ.
По камнямъ прыгали, шумели
И подъ нависшею скалой,
Сливаясь дружески въ ущельи,
Катились дальше межъ кустовъ,
Покрытыхъ инеемъ цветовъ.
Отрекся я отъ старой мести,
Отрекся я отъ гордыхъ думъ;
Отныне духъ коварной лести
Ни чей ужь не встревожитъ умъ.
Хочу любить, хочу молиться,
Хочу я веровать добру.
Слезой раскаянья сотру
Я на челе, тебя достойномъ,
И мiръ въ неведеньи спокойномъ
Пусть доцветаетъ безъ меня!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Твоей любви я жду, какъ дара
Въ любви, какъ въ злобе, верь, Тамара,
Я неизмененъ и великъ.
Тебя я, вольный сынъ эфира,
Умчу въ надзвездные края
Подруга первая моя.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Нетъ, не тебе, моей подруге,
Узнай, назначено судьбой
Ревнивой грубости рабой.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Толпу духовъ моихъ служебныхъ
Я приведу къ твоимъ стопамъ,
Тебе, красавица я дамъ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Всечасно дивною игрою
Твой слухъ лелеять буду я;
Изъ бирюзы и янтаря;
Я опущусь на дно морское,
Я полечу за облака,
Я дамъ тебе все, все земное -
Казалось злой духъ торжествовалъ. Обольщенная имъ душа молодой девушки должна была очутиться въ его власти. Но случилось иное.
Въ пространстве синяго эфира
Одинъ изъ ангеловъ святыхъ
Летелъ на крыльяхъ золотыхъ
Онъ несъ въ объятiяхъ своихъ.
И сладкой речью упованья
Ея сомненья разгонялъ
И следъ проступка и страданья
Это была душа Тамары. Вдругъ Демонъ взвился изъ адской бездны и потребовалъ, чтобы ангелъ ему отдалъ душу несчастной девушки.
"Исчезни мрачный духъ сомненья!"
Посланникъ неба отвечалъ:
"Довольно ты торжествовалъ,
И благо Божiе решенье!
Дни испытанiя прошли;
Съ одеждой бренною земли
Оковы зла съ нее ниспали,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ценой жестокой искупила
Она сомненiя свои...
Она страдала и любила -
"
И ангелъ строгими очами
На искусителя взглянулъ
И радостно взмахнувъ крылами,
Въ сiяньи неба потонулъ.
V.
"Песни о купце Калашникове". Эта песня написана стариннымъ русскимъ языкомъ, на образецъ того, который мы встречаемъ въ народныхъ песняхъ былого времени. И начинается она на старый ладъ:
Охъ ты, гой еси, царь Иванъ Васильевичъ!
Про тебя нашу песню сложили мы,
Про твово любимаго опричника,
Да про смелаго купца, про Калашникова:
Мы певали ее подъ гуслярный звонъ,
И причитывали, да присказывали.
Православный народъ ею тешился,
А бояринъ Матвей Ромодановскiй
А боярыня его белолицая
Поднесла намъ на блюде серебряномъ
Полотенце новое, толкомъ шитое
Угощали насъ три дня, три ночи,
Также прекрасна и также въ чисто народномъ духе картина разсвета (изъ той же "Песни"):
Надъ Москвой великой златоглавою,
Надъ стеной кремлевской, белокаменной,
Изъ-за дальнихъ морей, изъ-за синихъ горъ,
Тучки серыя разгоняючи
Заря алая подымается;
Разметала кудри золотистыя,
Умывается снегами разсыпчатыми;
Въ небо чистое смотритъ, улыбается.
Ужь зачемъ ты, алая заря, просыпалася?
На какой ты радости разыгралася?
Окончанiе "Песни" находится въ полномъ соответствiи съ началомъ:
Гусляры молодые,
Голоса заливные!
Красно начинали - красно и кончайте;
Каждому правдою и честью воздайте.
И красавице - боярыне - слава!
И всему народу христiанскому - слава!
Кроме мелкихъ стихотворенiй и разсказовъ въ стихахъ, Лермонтовъ много писалъ и прозой. Самымъ замечательнымъ его произведенiемъ въ этомъ роде является романъ "Герой нашего времени". Действiе романа происходитъ на Кавказе. Лермонтовъ изображаетъ въ немъ то нравы образованнаго русскаго общества, посещающаго Кавказъ съ целью леченiя, то жизнь кавказскихъ офицеровъ, то своеобразные обычаи и типы горцевъ. Все это имъ разсказывается съ такимъ же мастерствомъ, съ какимъ онъ писалъ свои стихотворенiя. Какъ мы говорили, большинство картинъ природы, изображаемыхъ Лермонтовымъ, - картины природы кавказской. Также и большинство разсказываемыхъ имъ, въ прозе и стихахъ, повестей имеютъ местомъ действiя Кавказъ. Свою любовь къ Кавказу Лермонтовъ выразилъ между прочимъ въ следующемъ стихотворенiи, написанномъ въ Петербурге, вдали отъ милыхъ ему кавказскихъ горъ.
Еще ребенкомъ робкими шагами
Увитыя туманными чалмами,
Какъ голова поклонниковъ Аллы 4*).
Тамъ ветеръ машетъ вольными крылами,
Тамъ ночевать слетаются орлы;
И сердцемъ былъ товарищъ ихъ воздушный.
Съ техъ поръ прошло тяжелыхъ много летъ
И вновь меня межъ скалъ твоихъ ты встретилъ;
Какъ некогда ребенку, твой приветъ
Онъ пролилъ въ грудь мою забвенье тяжкихъ бедъ
И дружески на дружнiй зовъ ответилъ
И ныне здесь, въ полуночномъ краю,
Все о тебе мечтаю и пою.
отделался бы отъ него.
Въ начале одного разсказа, Лермонтовъ выписалъ изъ Библiи, изъ Книги Царствъ, следующiй стихъ: "Вкушая вкусихъ мало меда и се азъ умираю". Какъ эти библейскiя слова подходятъ къ нему самому! Немного вкусилъ онъ меда - истинной радости и истиннаго счастья жизни. Въ двадцать семь летъ его уже не было на свете! Между темъ именно подъ конецъ жизни талантъ Лермонтова началъ особенно развиваться, сказываться съ особенною силой. Но -
То въ высшемъ суждено совете,
То воля неба...
Примечания
2*) Картечью стреляютъ только на близкое разстоянiе. Следовательно, въ этихъ словахъ выражается желанiе сойтись ближе съ непрiятелемъ. -
3*) Столица Персiи.
4*) Алла, имя, которымъ мусульмане называютъ Единаго Бога.