В. А. Захаров
Дуэль М. Ю. Лермонтова: как это было
Региональная общественная научно-исследовательская организация «Общественный институт политических и социальных исследований Черноморско-Каспийского региона»
http://bs-kavkaz.org/2012/08/duel-lermontova/
27 июля 2012 года в Пятигорске состоялись торжества по случаю 100-летия открытия музея «Домик Лермонтова». Торжества совпали и с грустной датой – днем памяти убиенного раба Божия болярина Михаила. 15 (27 по новому стилю) июля 1841 г. здесь, у подножия Машука закончились дни земной жизни великого поэта, которого вскоре назовут Вторым поэтом России. Трагическая судьба Лермонтова отразилась и на истории России. Все круглые даты жизни и смерти Лермонтова тяжелым эхом отзываются на судьбе нашей страны. Ответить на вопрос: почему так происходит, пока не может никто. Но вдумайтесь: когда решили отметить 100 со дня его рождения – 1914 год – началась Первая мировая война, вторая дата – 100 лет со дня смерти тоже не была отмечена – началась Вторая мировая война. Третья дата – октябрь 1964 года, – 150 лет со дня рождения, в то время когда в Большом театре шел торжественный вечер, посвященный этому событию, из президиума вдруг стали уходить ответственные руководящие партийные работники – сняли Хрущева. Наконец четвертая дата – 150 лет со дня смерти – распад СССР. И вот мы на пороге очередной, теперь уже круглой даты. В 2014 году исполниться 200 лет со дня рождения поэта. Что приготовит этот год. Заранее предупреждаю – ничего хорошего. Возможно все, вплоть до начала каких-то региональных военных конфликтов. Боюсь, что будет это связано с Олимпиадой в Сочи…
Грустно и непонятно. Лермонтову очень не везет. Память о нем, к большому сожалению, мало кем по настоящему отмечается. Лишь музейные работники трепетно и бережно относятся к его имени. Великому имени. Но вокруг Лермонтова разразилась настоящая свара. Кто только о нем не пишет. Причем пишут, как правило, неучи, которые взяв 5-7 книг переписывают их по своему усмотрению. И эти многочисленные проходимцы, называющие себя писателями и писательницами повторяют глупости. Они не читали и не собираются читать огромное, многотысячное количества статей и книг о Лермонтове, и вдруг за месяц становятся всезнающими лермонтоведами. Как правило, такие личности дают в аннотациях к своим опусам справку, что они этой проблемой занимаются кто 10 лет, кто больше. На деле же яйца выеденного не стоят их глупости. Вот самый свежий пример. В газете «Аргументы недели» (№ 26 12-18 июля 2012 г.) опубликована статья «Неслучайное убийство Михаила Лермонтова: Гибель великого поэта глазами современного сыщика». Автором этого опуса является Александр Карпенко, о котором тут же сказано, что он «много лет проработал в уголовном розыске, участвовал в раскрытии ряда сложных преступлений, в том числе заказных убийств. На пенсию ушел с должности замначальника тверского УБОП. Юрист, выпускник Тверского государственного университета. Загадкой смерти Лермонтова занимается более десяти лет».
Ну, может быть господин Карпенко и раскрыл в прошлые годы «ряд сложных преступлений, в том числе заказных убийств». Но вот с Лермонтовым ему не повезло. Десять лет, которые он потратил на выяснение загадки смерти Лермонтова, потрачены не просто впустую. Человек только и смог написать то, что пишут все, правда, дополнил группу псевдоисследователей уже набившим оскомину мнением, что Лермонтов был убит!!! Он снова и снова повторяет чушь Т. А. Ивановой и ряда советских авторов, что «в Пятигорске имелась целая группа влиятельных врагов Лермонтова(во главе с генеральшей Мерлини)». Или что «Столыпин – тайный враг Лермонтова». И снова не зная истины называет фамилии Марлини, Лисаневича…
Да полно те, вы совершенно ничего не знаете. Я понимаю, что господин Карпенко не читал ни статью В. Мануйлова и С. Латышева «Как погиб Лермонтов», ни книгу С. И. Недумова «Лермонтовский Пятигорск», ни книгу Э. Г. Герштейн «Судьба Лермонтова, ни книгу И. Гориславского «Лермонтовский Пятигорск», не держал в руках и мои книги: «Дуэль и смерть поручика Лермонтова» и «Летопись жизни и творчества М. Ю. Лермонтова». Я уж не называю многих других существующих по этой проблеме статей и книг.
К большому сожалению, вот такие авторы и наводят тень на плетень. Глубокомысленно, с высоты положения бывшего замначальника УБОПа, делая заключения, которые не соответствуют действительности. Да постеснялись бы прикрываться своей должностью следователя. Если такими же, как исследование дуэли Лермонтова, были его исследования других уголовных преступлений, о которых указано в его биографической справке, то можно только посокрушаться.
* * *
слишком большой срок, чтобы многие детали забылись, стерлись из памяти. К тому же большинство свидетелей дуэли к этому времени уже ушли из жизни: Глебов – в 1847 г., Столыпин – в 1858 г., Трубецкой – в 1859 г. Единственные оставшиеся в живых ее участники – Мартынов и Васильчиков молчали, и в печати не выступали. Только в 30-ю годовщину со дня смерти Лермонтова 15 июля 1871 г. Н. С. Мартынов, который жил в своем подмосковном имении Знаменском, сел за старый, любимый секретер и вывел на бумаге слова «Моя исповедь». Затем поставил дату, и начал свои воспоминания такими словами:
«Сегодня минуло ровно тридцать лет, когда я стрелялся с Лермонтовым. – Этими словами начал он первую страницу. – Трудно поверить! Тридцать лет – это почти целая жизнь человеческая, а мне памятны малейшие подробности этого дня, как будто происшествие случилось только вчера. Углубляясь в себя, переносясь мысленно за тридцать лет назад и помня, что я стою теперь на краю могилы, что жизнь моя окончена и остаток дней моих сочтен, я чувствую желание высказаться, потребность облегчить свою совесть откровенным признанием самых заветных помыслов и движений сердца по поводу этого несчастного события. <…> Беспристрастно говоря, я полагаю, что он был добрый человек от природы, но свет его окончательно испортил. Быв с ним в весьма близких отношениях, я имел случай неоднократно замечать, что все хорошие движения сердца, всякий порыв нежного чувства он старался так же тщательно в себе заглушать и скрывать от других, как другие стараются скрывать свои гнусные пороки»[1].
Но никто о том, что Мартынов решил доверить бумаге свои воспоминания о Лермонтове, тогда не знал, да и он продолжал хранить молчание. Впервые они были напечатаны с небольшими купюрами в августовской книжке «Русского архива» в 1893 г. И лишь спустя 60 лет их напечатали по рукописи.
К 70-м годам XIX в. имя Лермонтова уже прочно вошло в русскую классическую литературу, его произведения изучались, анализировались. Для многих представителей русской литературы того времени Лермонтов был уже не просто поэт и прозаик, а классик, второй поэт России. Его произведения входили в школьную программу, их заучивали наизусть, переписывали, на них учились, ему подражали. В 1858 г. частично, а в 1860 г. полностью было опубликовано стихотворение Лермонтова «Смерть поэта». Даже если Мартынов не знал этого стихотворения в год написания, если не читал в списках, то к 1870 г. прочел обязательно. И, видимо, поняв смысл слов «на что он руку поднимал», решился поискать оправдание своему поступку. Но это оказалось выше его сил. До событий дуэли он, в оставленных воспоминаниях так и не дошел.
Как же нам восстановить события тех далеких дней? Сделать это можно, только привлекая документы того времени, свидетельства современников, их письма. Сохранились официальные документы той поры: материалы следствия и суда, официальная переписка лиц, занимавшихся следствием, акты осмотра места дуэли, к которым мы еще вернемся, да письма современников.
– Александр Яковлевич Булгаков, занимал он важный и ответственный пост. Он был московским почт-директором и, находясь при такой должности, смешно было бы не иметь хоть какую-нибудь слабость. И она у него была, да не малая. Александр Яковлевич любил быть в курсе всех последних новостей, и уж чтоб принепременно знать всё первым и из первых уст. Уж так он любил узнавать новости, что нередко сам перлюстрировал проходящую через его ведомство корреспонденцию. Правда, делали это все, кто хоть как-то был приближен к почте. Как почт-директор, Булгаков прослыл в Москве весьма предупредительным и любезным человеком, но в то же время позволял себе, как известно, и такое невинное по тогдашнему времени занятие, как чтение чужих писем. По крайней мере, он читал и доставлял высшему начальству письма Пушкина, который, как известно, узнав об этом, написал, однажды, к жене своей письмо с чрезвычайно нелестными отзывами о Булгакове и его дочерях; на этот раз письмо не дошло ни до начальства, ни по назначению. О такой же слабости многих почтовых чиновников писал Булгакову и Жуковский, жалуясь, что письма его не доходят по назначению. Как писал автор статьи о Булгакове в «Русском биографическом словаре»: «Многие серьезно считали этого Булгакова «писателем»; но, по словам князя Вяземского, «литература» его была собственно переписка: он получал письма, писал письма, отправлял письма. Точно так же и Жуковский, намекая на любовь его к письмам, пишет ему в одном письме: «Ты рожден гусем, т. е. все твое существо утыкано гусиными перьями»[2].
Известны и такие факты: Булгаков просил всех своих знакомых присылать ему письма с сообщениями обо всех примечательных событиях, происшествиях, да и просто описывать жизнь в тех местах, где они находятся. Он знал все сплетни и слухи, ходившие во всех городах Российской Империи. Ну, и как полагается, Александр Яковлевич не только делился со своими многочисленными друзьями, но и вел дневник, а он был очень подробный.
Нашлась в дневнике запись, сделанная Булгаковым 26 июля 1841 г. Для нас эта дата очень важна, благодаря ей можно с точностью утверждать, что именно в этот день в Москве было получено первое известие о гибели Лермонтова, т. е. на одиннадцатый день после трагедии на Машуке. До Петербурга известие о дуэли дойдет только через два-три дня. Так вот, в этот день, 26 июля, Булгаков получил письма из Пятигорска от известного уже нам князя Владимира Голицына и писателя Н. В. Путяты. Свою запись в дневнике в этот день, Булгаков начал с искреннего сокрушения о трагических судьбах многих представителей русской литературы его времени:
«Странную имеют судьбу знаменитейшие наши поэты, большая часть которых умирает насильственною смертью. Таков был конец Пушкина, Грибоедова, Марлинского (Бестужева)… Теперь получено известие о смерти Лермонтова <…> Он был убит, убит не на войне, не рукою черкеса или чеченца, увы, Лермонтов был убит на дуэли – русским!»
И далее Булгаков записывает в дневник рассказ о дуэли, который он составил на основании полученных известий:
«Когда явились на место, где надобно было драться, Лермонтов, взяв пистолет в руки, повторил торжественно Мартынову, что ему не приходило никогда в голову его обидеть, даже огорчить, что все это была одна шутка, а что ежели Мартынова это обижает, он готов просить у него прощения не токмо тут, но везде, где он только захочет!..
– был ответ исступленного Мартынова. Надлежало начинать Лермонтову, он выстрелил на воздух, желая все кончить глупую эту ссору дружелюбно, не так великодушно думал Мартынов, он был довольно бесчеловечен и злобен, чтобы подойти к самому противнику своему, и выстрелил ему прямо в сердце. Удар был так силен и верен, что смерть была столь же скоропостижна, как выстрел. Несчастный Лермонтов тотчас испустил дух. Удивительно, что секунданты допустили Мартынова совершить его зверский поступок. Он поступил противу всех правил чести и благородства, и справедливости. Ежели он хотел, чтобы дуэль совершалась, ему следовало сказать Лермонтову: извольте зарядить опять ваш пистолет. Я вам советую хорошенько в меня целиться, ибо я буду стараться вас убить. Так поступил бы благородный, храбрый офицер, Мартынов поступил как убийца»[3].
Конечно, в письмах князя Голицына и Путяты рассказ о дуэли тоже был составлен из пятигорских слухов, ведь сами они ее очевидцами не были. А сгустили краски, скорее всего, оттого, что оправдывали Лермонтова и осуждали Мартынова. То, что в Пятигорске Мартынова почти никто не оправдывал, видно и из многочисленных свидетельств современников.
Правда, уже 8 августа Булгаков в письме к П. А. Вяземскому уточняет: «Намедни был я у Алек<сея> Фед<оровича> Орлова и он дуэль мне совсем уже иначе рассказывал», и снова сокрушается: «Что это за напасть нашим поэтам»[4]. Орлов, конечно же, знал больше Голицына, Путяты, да и многих других лиц он, хотя и приходился родным братом декабристу М. Ф. Орлову, но служил в III отделении Собственной Его Императорского Величества канцелярии. В 1844 году именно он сменит на посту шефа жандармов Бенкендорфа.
В тот же день 8 августа Булгаков отправил письмо и А. И. Тургеневу, где сообщал те же сведения с небольшим уточнением: «Орлов сказывал мне, что дуэль Лермонтова с Мартыновым не так происходила, как я тебе ее описал. Лермонтов на воздух не стрелял, а Мартынов стрелял à ladistancerequise*»[5].
«Лермонтов выстрелил в воздух, а Мартынов подошел и убил его. Все говорят, что это убийство, а не дуэль, но я думаю, что за сестру Мартынову нельзя было поступить иначе. Конечно, Лермонтов выстрелил в воздух, но этим он не мог отвратить удара и обезоружить обиженного. В одном можно обвинить Мартынова, зачем он не заставил Лермонтова стрелять. Впрочем, обстоятельства дуэли рассказывают различным образом, и всегда обвиняют Мартынова как убийцу»[6].
Рассказ о выстреле Лермонтова в воздух, якобы имевшем место, с некоторыми незначительными деталями повторяется и в других воспоминаниях, но все они, повторюсь, свидетельства не очевидцев, а только лиц, слышавших это от кого-то, что является весьма существенной деталью. Подобные же рассказы оказались очень живучи в Пятигорске в продолжение последующих тридцати лет. Их слышал в 70-е годы XIX века и Петр Кузьмич Мартьянов, когда приезжал в Пятигорск, собирая сведения о Лермонтове для своей статьи.
В течение нескольких десятилетий не только подробности, но и даже рассказывать о дуэли, было как-то не принято. Просто писали, что Лермонтов был убит на дуэли Мартыновым. Произошло это потому, что, как мы уже сказали, сами непосредственные участники дуэли долгое время молчали. Князь Васильчиков не хотел рассказывать, каждый раз, когда его спрашивали об этом, кивал на Мартынова: пусть, мол, он вначале опубликует свою версию. Однако Мартынов тоже молчал.
В 1869 г. в двух номерах журнала «Вестник Европы» появились воспоминания Е. А. Хвостовой (Сушковой) с предисловием М. И. Семевского[7]. На следующий год они вышли отдельным изданием, с приложениями, правда на обложке стоял год выхода 1871-й, возможно книга вышла в самом конце 1870-го года. В предисловии Семевский писал: «Николай Соломонович Мартынов, которого судьба повергла в величайшее несчастье быть убийцею Лермонтова жив; почему бы, господину Мартынову не изложить в подробном и откровенном рассказе всю историю своих злополучных отношений к Лермонтову? – спрашивал Семевский в предисловии к книге. – Искренность исповеди иссушила бы, до некоторой степени, то несчастие, в которое г. Мартынов был, как говорят, почти против воли вовлечен; к сожалению, однако, г. Мартынов не считает возможным поведать русскому обществу ту драму, которая лишила Россию одного из ее лучших украшений»[8].
В качестве одного из приложений, в книге Сушковой было опубликовано письмо Мартынова к Семевскому от 30 ноября 1869 года. Письмо это представляло собой ответ Мартынова издателю на его просьбу сообщить некоторые данные о Лермонтове. Николай Соломонович ответил Семевскому сухо и скупо:
«Милостивый государь М. И.! Несмотря на все мое желание сделать что-либо для вас приятное, самое простое чувство приличия не дозволяет мне исполнить просьбу вашу. Именно потому, как вы выразились в письме вашем, что злой рок судил мне быть орудием воли Провидения, в смерти Лермонтова, я уже считаю себя не вправе вымолвить, хотя бы единое слово, в его осуждение, набросить малейшую тень на его память; – принять же всю нравственную ответственность этого несчастного события на себя одного, – я не в силах. Из числа его современников есть еще весьма многие в живых…»
Заканчивал свое письмо Мартынов сообщением имени одного из таких свидетелей: «между прочим, укажу Вам на князя Александра Илларионовича Васильчикова, который знал Лермонтова так же хорошо, как и я сам, был секундантом в нашей дуэли и, вероятно, не откажется сообщить Вам о ней все подробности, а равно и об обстоятельствах, ей предшествовавших»[9].
Почему появилось такое письмо? Многие годы считалось, что Мартынов всячески изворачивался и находил повод не рассказывать о том, что произошло под Пятигорском на самом деле. Это ставилось ему в вину, причем подчеркивалось, что Мартынов не желал рассказать из-за боязни быть отвергнутым всем обществом. Кроме того, он, как главный виновник убийства поэта, даже рассказав всю правду, все равно оставался в глазах общества виноватым. Думается, что на самом деле Мартынов, зная, что князь Васильчиков жив, хотел, чтобы вся правда прозвучала в первую очередь из его уст, хотя и свидетеля, но в то же время лица стороннего.
Васильчикова это заявление Николая Соломоновича застало врасплох. Но, прочтя его, он написал ответ, который был напечатан в «Русском архиве» в 1872 г. у Петра Бартеньева. Почему именно у него, неизвестно. Но доподлинно известно, что, Семевский, после публикации письма Мартынова встречался с князем Васильчиковым, состоялась длительная беседа, и тогда же по ходу рассказа журналист сделал заметки для памяти. М. Дамианиди и Е. Рябов посчитали, что встреча эта произошла или в декабре 1869, или в январе 1870 г. Думаю, что она состоялась не в 1870, а в 1871 году. Записи Семевского, написанные чуть ли не скорописью с сокращением отдельных букв и слов, сохранились. Только в 1989 году они были частично расшифрованы и опубликованы М. Дамианиди и Е. Рябовым. Приведем эти записи полностью:
«…Смерть самая трагическая, в 6 или 7 часу, он ехал на беговых дрожках маленьких, я верхом. Он наперед сказал, что стрелять не будет, и Мартынов стрелять не будет.
Секундантов никто не имел. Глебов один был у обоих и нас трое (Столыпин, Трубецкой кн. Сергей Васильевич, отец Морни). Глебов зарядил пистолеты Мартынову, а я Лермонтову зарядил (оттого я и назвался секундантом). Лермонтов все отшучивался (он его считал фанфароном, пустым кавалеристом). Я по лицу видел, что Мартынов убьет: «Посмотри на Николая Соломоновича. Это ведь не шутка, стреляй».
Лермонтов, прижимая правой рукой, вскинул на левое плечо, отвернулся и, презрительно улыбнувшись, покачал головой; это был его последний жест.
Столыпин скомандовал 3 раза, Мартынов побежал к барьеру, долго целил, и потому Трубецкой закричал: «Стреляйте! Стреляйте!».
Туча из Бештау зашла, совершенно темно стало, Столыпин сказал: «Скачи за доктором». Из Пятигорска ни один не поехал (из 3-х!). В продолжении ½ часа я просил – только поехать. Дождь ливмя, черно, преставление света.
Лежал Лермонтов на дорожке; Столыпин и Глебов поехали домой приготовить: а мы остались караулить тело; дождь, страшные молнии; ночь; топот лошадей слышим, взяли труп тащить, он испустил вздох такой, что мы 1½ часа думали, что он жив, я как теперь помню; приехали потом.
…
…Всю дорогу (Лермонтов.–авт.) так шутлив был… Лермонт<ов> кругом был виноват.
Тело на квартиру, в тот же день коменданту назвался Глебов, – нам сказали, частным образом, если 1 секундант, то это сильно компрометирует, – и так как я заряжал пистолет, то я и назвался…. Пистолет был Лермонтова.
– дохнул два раза»[10].
Публикуя эту запись, Дамианиди и Рябов сделали следующий вывод:
«Наше предположение о том, что А. И. Васильчиков, заинтересованный в выгодном для себя освящении хода дуэли, в рассказах Семевскому и Висковатову уклонился от истины, подтверждается перепиской, которая велась во время работы следственной комиссии между секундантами и Мартыновым. Получив от последнего черновик ответов его на вопросы следственной комиссии, секунданты инструктировали: «Придя на барьер, ты напиши, что ждал выстрела Лермонтова». И, следуя совету секундантов, Мартынов вместо лаконичного (в черновике): «Я сделал первый выстрел с барьера», написал: «Я первый пришел на барьер. Ждал несколько времени выстрела Лермонтова, потом спустил курок».
На самом же деле задержки с выстрелом Мартынова не было. Стремительно подойдя к барьеру, он прицелился и, увидев, что Лермонтов, демонстрируя намерение выстрелить в воздух, поднял руку с пистолетом вверх, не колеблясь, в озлоблении спустил курок.
Конечно при рассмотрении вопросов, касающихся гибели великого поэта, только глубокий анализ исторических документов, взятых в их взаимосвязанности с эпохой, поможет приблизиться к установлению истины в дуэльной истории»[11].
в воздух. Я вполне допускаю, что Семевский что-то не успел записать за быстрым рассказом князя, но вряд ли бы он пропустил такую деталь, о которой, как о главной, пишут уважаемые публикаторы. Мы еще разберем поведение всех присутствовавших на дуэли лиц, здесь же я хочу подчеркнуть те слова, с которых Васильчиков начал свой рассказ: «…Смерть самая трагическая…»
Гибель Лермонтова на дуэли никем из собравшихся у Перкальской скалы не была предусмотрена. Эта мысль появилась только тогда, когда Васильчиков увидел сосредоточенное на совершенно определенном решении выражение лица Мартынова. Но было уже поздно… Возможно, Лермонтов думал, что он, как всегда, отшутится, но на то она и случайность, что ее невозможно предугадать…
Приведенные выше строки Семевского – это только запись отдельных фраз беседы с Васильчиковым. Потом князь, понимая, что не сможет уже далее отмалчиваться, перевел свои воспоминания на бумагу, в написанном виде они выглядели почти так же, с некоторыми уточнениями деталей.
Итак, только в 1871 году князь Алексей Илларионович Васильчиков вынужден был подать свой голос и опубликовать в «Русском архиве» свои воспоминания о дуэли, они появились в январской книжке журнала за 1872 год[12]. Причина их появления была для него довольно веской. Васильчиков решил одновременно ответить и на вызов Мартынова и отметить некоторые неточности, допущенные в статье Мартьянова, напечатанной в октябрьском номере журнала «Всемирный труд» за 1870 год. Передав рукопись в редакцию, он стал ожидать ее появления в свет. Но издатель журнала Бартенев, внес свои коррективы в эту публикацию и текст воспоминаний был напечатан с некоторыми стилистическими и фактическими изменениями, о чем читатели, естественно, не догадывались. Бартенев не только исправлял отдельные слова, убирал фразы, но и вставлял целые фразы в текст. Рукопись Васильчикова оказалась впоследствии в фондах музея «Домик Лермонтова» в Пятигорске и известный кавказовед Л. П. Семенов опубликовал ее в 1940 году, указав все изменения текста, а они были настолько грубыми, что в чем-то даже искажали текст воспоминаний князя Васильчикова. Мы приводим фрагмент рассказ князя по тексту его рукописи, поскольку даже во всех изданиях книги «Лермонтов в воспоминаниях современников» заметки Васильчикова печатаются по публикации «Русского архива».
«15 июля часов в шесть-семь вечера мы поехали на роковую встречу; но и тут в последнюю минуту мы, и я думаю, сам Лермонтов, были убеждены, что дуэль кончится пустыми выстрелами и что, обменявшись для соблюдения чести двумя пулями, противники подадут себе руки и поедут… ужинать.
Мы отмерили с Глебовым тридцать шагов; последний барьер поставили на десяти и, разведя противников на крайние дистанции, положили им сходиться каждому на десять шагов по команде «марш». Зарядили пистолеты. Глебов подал один Мартынову, я другой Лермонтову, и скомандовали: «сходись!» Лермонтов остался неподвижен и, взведя курок, поднял пистолет дулом вверх, заслоняясь рукой и локтем по всем правилам опытного дуэлиста. В эту минуту, и в последний раз, я взглянул на него и никогда не забуду того спокойного, почти веселого выражения, которое играло на лице поэта перед дулом пистолета, уже направленного на него. Мартынов быстрыми шагами подошел и выстрелил. Лермонтов упал, как будто его скосило на месте, не сделав движения ни взад, ни вперед, не успев даже захватить больное место, как это обыкновенно делают люди раненные или ушибленные.
Мы подбежали. В правом боку дымилась рана, в левом – сочилась кровь, пуля пробила сердце и легкие»[13].
После смерти, в 1875 году Мартынова, Васильчиков кое-что дополнительно рассказал Висковатому, который записал с его слов следующее:
«Я помню, – говорил князь Васильчиков, – как он (Столыпин. – В. З.) ногою отбросил шапку, и она откатилась еще на некоторое расстояние. От крайних пунктов барьера Столыпин отмерил еще по 10 шагов, и противников развели по краям. Заряженные в это время пистолеты были вручены им (Глебовым? – прим. Висковатого). Они должны были сходиться по команде: «сходись!». Особенного права на первый выстрел по условию никому не было дано. Каждый мог стрелять, стоя на месте, или подойдя к барьеру, или на ходу, но непременно между командою: два и три. Противников поставили на скате, около двух кустов: Лермонтова лицом к Бештау, следовательно, выше; Мартынова ниже, лицом к Машуку. Это опять была неправильность. Лермонтову приходилось целить вниз, Мартынову вверх, что давало последнему некоторое преимущество. Командовал Глебов… «Сходись!» – крикнул он. Мартынов пошел быстрыми шагами к барьеру, тщательно наводя пистолет. Лермонтов остался неподвижен. Взведя курок, он поднял пистолет дулом вверх и, помня наставления Столыпина, заслонился рукой и локтем, “по всем правилам опытного дуэлиста”»[14].
«Русская старина» Семевскому, о чем мы уже рассказали. Обратимся к другим свидетельствам современников. Существует ряд описаний поведения поэта в последние мгновения жизни. Рассказывали, например, о презрительном взгляде Лермонтова, смутившем даже секундантов. По мнению Герштейн, эта версия должна была принадлежать Васильчикову, поскольку такая точка зрения была высказана в некрологе, написанном на смерть Васильчикова. В. Стоюнин, автор некролога, опубликованного в журнале «Наблюдатель», писал: «Когда Лермонтову, хорошему стрелку, был сделан со стороны секунданта намек, что он, конечно, не намерен убивать своего противника, то он и здесь отнесся к нему с высокомерным презрением со словами: «стану я стрелять в такого дурака», не думая, что были сочтены его собственные минуты. Так рассказывал князь Васильчиков об этой несчастной катастрофе, мы записываем его слова, как рассказ свидетеля смерти нашего поэта»[15].
А это уже четвертый вариант воспоминаний одного и того же секунданта, т. е. непосредственного свидетеля событий. Чему верить, и можно ли установить истину?
Мне удалось разыскать одну чрезвычайно интересную заметку, которая была напечатана в 1939 году в Париже в эмигрантской газете «Возрождение», в ней сообщалось: «Княгиня С. Н. Васильчикова любезно предоставила нам выдержку из неопубликованных воспоминаний ее покойного мужа, князя Б. А. Васильчикова… сына секунданта Лермонтова».
«В 1839 г., – пишет кн. Б. А. Васильчиков, – отец был зачислен во II отделение Е<го> И<ператорского> В<еличества> Канцелярии. В качестве чиновника этой канцелярии он был командирован на Кавказ для участия в сенаторской ревизии, во главе которой стоял Ган.
На Кавказе отец сблизился и даже подружился с Лермонтовым. Они жили в Пятигорске в одном доме, и отцу довелось быть свидетелем ссоры Лермонтова с Мартыновым, а затем – секундантом первого в роковой дуэли. При всей своей естественной сдержанности, при суждении о роли Лермонтова в этом трагическом эпизоде, отец в откровенных беседах в интимном кругу не скрывал некоторой доли осуждения Лермонтова во всей этой истории…
«Русском архиве», но в этом изложении он, щадя память поэта, упустил одно обстоятельство, которое я, однако же, твердо запомнил из одного разговора моего отца на эту тему в моем присутствии с его большим другом Вас. Денисовичем Давыдовым, сыном знаменитого партизана.
Отец всегда был уверен, что все бы кончилось обменом выстрелов в воздух, если бы не следующее обстоятельство: подойдя к барьеру, Лермонтов поднял дуло пистолета вверх, обращаясь к моему отцу, громко, так что Мартынов не мог не слышать, сказал: «Я в этого дурака стрелять не буду». Это, думал мой отец, переполнило чашу терпения противника, он прицелился и последовал выстрел»[16].
То, что эти воспоминания все же оказались неполными, стало известно после публикации книги Лоуренса Келли «Лермонтов: Трагедия на Кавказе»[17]. Частично сэр Келли их опубликовал, однако полного текста в распоряжении исследователей не было. Только в конце 2003 г. издательство журнала «Наше наследие» опубликовало полный текст воспоминаний князя Бориса Васильчикова – сына Алексея Илларионовича. И хотя они кое в чем повторяют записки княгини Васильчиковой, тем не менее, мы считаем необходимым, привести их полностью, несколько уточняя перевод:
«После окончания университета в 1839 г. отец был зачислен во второе отделение Собственной Е. И. В. канцелярии. В качестве чиновника этой канцелярии он был командирован на Кавказ в составе сенаторской ревизии, во главе которой стоял сенатор Ган. На Кавказе отец подружился с Лермонтовым. Они жили в Пятигорске в одном доме, и отцу довелось быть свидетелем ссоры Лермонтова с Мартыновым, а затем и секундантом поэта в роковой дуэли. При всей своей естественной сдержанности, когда обсуждался этот трагический эпизод, отец в интимном кругу не скрывал некоторой доли осуждения роли, сыгранной Лермонтовым в этой истории. Уже ранее Лермонтов имел немало столкновений, кончавшихся дуэлями, вызванными задорным его характером: невзлюбив кого-нибудь, он делал его мишенью своих шуток и беспощадно преследовал свою жертву всевозможными колкостями, доходившими до прямого глумления. Такой жертвой в Пятигорске он избрал Мартынова, который жил вместе с Лермонтовым и моим отцом в доме, который сохранился и до наших дней. Мартынов долго благодушно терпел, но когда однажды Лермонтов позволил повторить свои обыкновенные шутки относительно внешности Мартынова в присутствии дам (Мартынов любил одеваться «по-кавказски»), то Мартынов, в присутствии моего отца, сказал Лермонтову, что он не намерен более терпеть подобного к себе отношения, на что Лермонтов сухо ответил: «Не намерены, так потребуйте удовлетворения!»
Свои воспоминания об этой трагической дуэли отец поместил в 1870-х гг. в «Русском архиве», но в этом изложении он, щадя память поэта, упустил одно обстоятельство, которое я, однако же, твердо запомнил из одного разговора моего отца на эту тему в моем присутствии с его большим другом Василием Денисовичем Давыдовым, сыном знаменитого поэта-партизана. Отец всегда был уверен, что все бы кончилось обменом выстрелами в воздух, если бы не следующее обстоятельство: подходя к барьеру, Лермонтов, подняв дуло пистолета вверх, обращаясь к моему отцу, громко, во всеуслышание сказал: «Я в этого дурака, конечно, стрелять не буду!» Это, думал мой отец, переполнило чашу терпения Мартынова, тот прицелился, и последовал выстрел, лишивший Россию сокровищ творческого гения, еще, быть может, не достигнувшего апогея своего развития. Известно, что Николай Павлович неблагосклонно относился к лейб-гусару Лермонтову не только за его царскосельские проказы, но и за вольнодумство; и поэтому участие отца в этой дуэли не содействовало его собственной реабилитации в глазах Государя.
«Ты понимаешь, сказал Государь, что я это сделал не для тебя, а для твоего отца», и при этом Государь, смотря прямо в глаза отцу, погрозил своим указательным пальцем»[18].
Приведя этот текст, сэр Лоренс Келли поблагодарил князя Георгия Васильчикова за его любезность и разрешение впервые опубликовать этот текст и сделал к этому месту следующее примечание, сделанное князем Георгием Васильчиковым. Мы специально обращаем внимание на тот факт, что в России оно никогда не публиковалось: «Случилось так, что будучи близким другом Лермонтова, мой прадядюшка князь Александр Илларионович Васильчиков (брат Васильчикова, упомянутый капитаном Уилбрехемом) оказался рядом с ним на дуэли и свидетельствовал последние дни его жизни. В восьмидесятые годы мой прадядюшка опубликовал в одном из исторических журналов свои воспоминания, и теперь их рассматривают как источник информации об этой трагической дуэли (исключая предубеждения историков по причинам, которые станут понятны) как произведение одного из видных «либералов» своей эпохи и как единственное свидетельство очевидца.
Несмотря на восхищение прадядюшки поэтом и дружбу с ним, прежде всего в воспоминаниях ясно проявляется то, что Лермонтов явно из-за своей гениальности имел совершенно невыносимый характер и был испытанием для всех, кто имел с ним отношения – как друзей, так и недругов. И этим он резко отличался от Пушкина, который тоже никоим образом не был прост, но имел мало врагов и много преданных друзей.
Случилось так, что Мартынов, богатый и нисколько не «злобный», был совершенно безобидным и на самом деле безвредным человеком. Тем не менее, он был ревнив, в основном из-за того, что Лермонтов переходил ему дорогу, вызывая в нём ревность нарочитым флиртом с каждой девицей, которую Мартынов ненароком замечал, и прибавлял что-нибудь обидное, чтобы задеть его, и с этими же девицами отпускал шутки на счёт Мартынова и его ревности. В общем, Лермонтов какое-то время провоцировал на ссоры всех без исключения, и он, должно быть, решил, что Мартынов и есть тот «олух», который был ему необходим. И какое-то время Мартынов сдерживался. Он не только не «способствовал ссоре», но даже друзья Лермонтова, включая моего прадядюшку, удивлялись, сколь долго он будет всё это терпеть, и беспокоились о неизбежных (в те времена) последствиях поведения Лермонтова. И терпение Мартынова окончательно иссякло. После вечера, во время которого поведение Лермонтова было особенно возмутительным (совсем как у Онегина по отношению к Ленскому; на самом деле кто знает, возможно, что это было наитие?) Мартынов вызвал его на поединок. Вся эта история была таким явным недоразумением, а Лермонтов был столь явно не прав, что четверо секундантов (включая моего прадядюшку) не имели трудностей с Мартыновым, но весьма много с Лермонтовым, убеждая обоих молодых людей в том, что их честь не будет задета, если они сойдутся, и оба выстрелят в воздух. Вот почему все относились к происходившему легкомысленно, пока Лермонтов, подойдя к барьеру, не повернулся к присутствующим и громко, так, чтобы все услышали, не заявил: «Я в этого дурака стрелять не буду», отчего Мартынов тотчас разозлился, прицелился, выстрелил и убил его.
Я знал одну пожилую даму, которая знала Мартынова в его преклонных летах. Он был кротким стариком и никогда не мог себе простить потерю самообладания, что привело его к убийству второго величайшего поэта России»[19].
Как их назвать правильно? – зеваки, свидетели, зрители или как-то иначе. К большому сожалению, советские лермонтоведы этому факту не уделили внимания, хотя первым об этом сказал еще Висковатый: «На месте поединка было еще несколько лиц в качестве зрителей, спрятавшихся за кустами – между ними и Дорохов»[20].
То, что это не вымысел первого биографа, не его предположение, действительно оказалось известно из воспоминаний ряда современников. Сам Висковатый после вышеприведенных слов в своей книге сделал сноску, в которой подробно перечислил тех, от кого эти сведения стали ему известны. Поскольку факт присутствия на дуэли кроме шести лиц весьма важный следует привести текст Висковатого полностью:
«Этот слух доходил и до Лонгинова [«Русская старина», 1873, т. 1, с. 389], был сообщен мне и В. А. Елагиным со слов г. Тимирязева, бывшего тогда в Пятигорске. Кто были эти господа, конечно, остается недознанным. Не подлежит сомнению, что на месте поединка был Дорохов, в последней статье своей в «Севере» говорит об этом и Эмилия Александровна Шан-Гирей и мне она сказала, когда я спрашивал и ее и покойного мужа: были ли посторонние при дуэли? что она того не знает, «мало ли какие ходили слухи! а участвовал Дорохов, но это было скрыто на следствии, как и участие Столыпина и Трубецкого, приехавшего на воды из экспедиции без разрешения. – Когда я указывал кн. Васильчикову на слух, сообщаемый и Лонгиновым, он сказал, что этого не ведает, но когда утвердительно заговорил о присутствии Дорохова, князь, склонив голову и задумавшись, заметил: «может быть, и были. Я был так молод, мы все так молоды и так не серьезно глядели на дело, что много было допущено упущений».
И далее Висковатый обращает внимание на следующий факт – на появление такого же вопроса у следователей. Ведь вопрос, который был задан Мартынову появился у них не спроста, им, скорее всего, были тоже известны слухи и разговоры, в изобилии ходившие по Пятигорску. Не было в то время дома, в этом курортном городке, где бы о дуэли не говорили. «Доказательством того, что говорили утвердительно о присутствии посторонних лиц, – подчеркивает Висковатый, – служит показание Мартынова на официальном дознании: «при дуэли кроме секундантов никто не присутствовал»[21].
Что же знал М. Н. Лонгинов – историк литературы и библиограф, знавший Лермонтова еще с 1830 года. В своих воспоминаниях, на которые ссылался Висковатый, Михаил Николаевич писал: «Слышно было, будто при последнем поединке Лермонтова присутствовали не одни секунданты, а были еще некоторые лица, стоявшие в отдалении; но это было скрыто при следствии, без чего эти свидетели подвергнулись бы ответственности. Заношу этот слух в мои заметки, не отвечая нисколько за его достоверность»[22].
«возвращаясь в Пятигорск, по сделанному раньше условию, встретились в колонии Карас с госпожою Прянишниковой и племянницей ее Быховец, ехавшими на лечение в Железноводск, пообедали вместе с ними и разъехались. На полпути к Пятигорску встретили Мартынова, князя Васильчикова, Глебова, князя Трубецкого и Дорохова. Все они свернули с дороги в лес и там-то и стрелялись Лермонтов с Мартыновым. Все присутствовавшие при этом бывали у нас в доме, как прежде, так и после дуэли, ежедневно и рассказывали нам подробности ее. Поэтому я смело опровергаю рассказ майора Карпова об обеде, с присутствием «фрау Элизабет», Мартыновым и прочими, все это неправда, как и то, что дуэль была будто бы задумана давно»[23].
Но вернемся снова к рассказу ставропольского гимназиста Дикова, который, как мы помним, написал его со слов своих родственников – дяди и тети, той самой Аграфены Петровны Верзилиной и В. Н. Дикова:
«И часов в 5ть пополудни на поляне, вблизи небольшого кургана, собралась толпа любопытных. Глаза всех обращены были на дорогу, идущую из Пятигорска. Все ожидали дуэлистов. Наконец, издали раздался стук экипажа, и скоро заметили приближающуюся одноколку: это был М……, за ним прискакал секундант его Г…… и после – еще несколько офицеров. Ожидали Л…… За несколько минут до назначенного срока приехал Л…… с секундантом, князем В…… ; за безмолвной встречей последовало упорное молчание. Секунданты предложили начать дело, срок приблизился.
– Готовы ли пистолеты? – спросило несколько голосов.
– Вот хорошо! забыли зарядить…
– Становитесь, господа, пистолеты заряжены.
Л…… занял свое место первый. Он был притворно холоден, М…… молчал.
Когда Л…… увидел М…… и проницательным взором окинул его, улыбка пробежала по его устам, но он принял вскоре холодное равнодушие.
– Вам, по праву дуэли, достается стрелять первому, – сказал ему Г……, подавая пистолет. – В эту минуту поразила присутствующих та не понятная тайная любовь и привязанность к жизни, которая вызывает часто слезы по усопшем брате, которая и пробуждается только в тяжкие минуты нашего земного бытия. Все окружили Л…… и М…… и стали уговаривать их примириться. Л…… не был не прочь, М…… тоже, но первый своими двусмысленными и дерзкими словами опять взбесил М…… и тот было отказался слушать их советы. Но упорное сопротивление М…… было побеждено. Он согласился помириться с условием. Окружили Л……, он слушал с улыбкою.
– Я удивляюсь, господа, как можете вы предлагать мне подобные условия, – сказал он тоном, которым отбил у присутствующих всякую охоту увещевать его. Условия эти состояли в том, чтобы Л…… просил у М…… прощения и дал слово на будущее время оставить свои шутки.
Отмерили шаги.
– Л……, стреляйте! – сказали секунданты. Страшное молчание царствовало вокруг. М…… был бледен и спокоен только по виду. Л…… хотел казаться спокойным, но на его лице выражалось болезненное состояние. Он поднял пистолет и опустил его тотчас же.
– Господа, я стрелять не хочу! вам известно, что я стреляю хорошо, такое ничтожное расстояние не позволит мне дать промах; убить его – то же, что раздавить муху.
М…… задрожал, но промолчал.
……, злобно улыбнулся, взглянув на него, поднял пистолет и выстрелил вверх над его головой.
– Ваша очередь, М……, – сказали секунданты. Он поднял пистолет и более минуты целился; различные чувства волновали его. Он опустил пистолет, поднял его, этот же миг и выстрелил. Л…… покачнулся и упал. Мы подбежали, – говорили мне бывшие там, он едва-едва дышал; пуля пробила руку и правый бок. По увещеванию секундантов М…… подошел к Л…… и сказал:
– Прости, Л……!
Последний хотел что-то сказать, повернулся и умер со своею ужасною, погубившею его улыбкою»[24].
Замечание Дикого о присутствии на дуэли «толпы любопытных», а вспомним, что написанная им повесть – запись со слов ближайших знакомых поэта и очевидцев всех событий, чрезвычайно интересно. На дуэли было вовсе не шесть человек, а значительно больше.
* * *
Дуэль происходила 15 июля 1841 года около семи часов вечера на небольшой поляне у дороги, ведущей из Пятигорска в Николаевскую колонию, вдоль северо-западного склона горы Машук, в четырех верстах от города. Секунданты установили барьер – 15 шагов, и от него в каждую сторону еще по 10 шагов, вручили дуэлянтам заряженные пистолеты. Условия дуэли были следующие: стрелять могли до трех раз, откуда угодно, то есть стоя на месте или подходя к барьеру. Осечки считались за выстрел.
После первого промаха противник имел право вызвать выстрелившего к барьеру. Стрелять могли на счет «два – три». Однако на деле все произошло несколько иначе.
На команду «сходитесь» дуэлянты одновременно подошли к барьеру. Стоят… Начался отсчет: «один», «два», «три»… И тишина… Последующие за словом «три» секунды превратились в вечность. Казалось, что время остановилось. Нервы у всех были напряжены до такого предела, что первым не выдержал Столыпин (по другой версии, Трубецкой или Глебов), который крикнул: «Стреляйте или я развожу дуэль!»
Лермонтов, подняв правую руку с пистолетом вверх и, по-видимому, намереваясь сделать выстрел в воздух, успел произнести в адрес Мартынова: «Я в этого дурака стрелять не буду!»
«Я вспылил, – писал Мартынов в ответах следствию. – Ни секундантами, ни дуэлью не шутят… и опустил курок…»
Прозвучал выстрел. Лермонтов упал как подкошенный, пуля прошла навылет, и он скончался мгновенно. Мартынов подбежал к нему со словами: «Миша, прости», – но поэт уже не слышал его.
Все присутствовавшие на дуэли не просто растерялись, они были потрясены тем, что произошло минуту назад.
В первом издании книги «Загадка последней дуэли», мой редактор сделал здесь следующую сноску: «Дело в том, что до сих пор спорным является вопрос о выстреле после счета «три» – в таком случае, на глазах у всех присутствующих произошло убийство, поскольку после счета «три» дуэль считается приостановленной, и стрелять уже было нельзя до возобновления нового счета… Но секунданты неоднократно подчеркивали, что дуэль произошла «по правилам чести», и «стрелять можно было, когда угодно»[25].
прошли не минуты, а секунды, в крайнем случае, не более 10 секунд.
И все-таки, почему я говорю, что все были потрясены?
Я ни в коем случае не собираюсь защищать или оправдывать Мартынова. Многие высказывают мнение, которое можно суммировать следующими словами: как могла подняться рука на гениального поэта! Да, по прошествии многих десятилетий термин «гений» для определения величины поэтического дарования Лермонтова вполне закономерен. Но мы совершенно забываем то, что происходило это в 1841 году, когда Лермонтов был известен по сравнительно небольшому числу стихотворений и роману «Герой нашего времени», который тогда был воспринят читающей публикой далеко не однозначно. А сейчас этот роман вообще не читается, кроме как в школьной программе. Поэтому все эпитеты двух-трех оппонентов, пытающихся, сегодня, обвинить меня в защите и оправдании Мартынова, смешны и наивны.
В то далекое для нас время нравы были совершенно иными, нравственные категории разительно отличались от дня сегодняшнего. Представить это мы не можем, потому, что изменились социальные отношения, изменилась психология восприятия поступков, слов. У нас уже свыше восьмидесяти лет другие нравственные категории и понятия. И мы не можем с нашим сегодняшним мировоззрением и восприятием друг друга подходить к объяснению поступков людей живших в середине XIX века. Это не только не достоверно, но и не отвечает историческим реалиям.
Да, критика в адрес князя появилась, правда, только одна, спустя тридцать лет. Вспомним, что когда Васильчиков, прочел статью Мартьянова, опубликованную в 1870 году в журнале «Всемирный труд», где автор обвинял его в стремлении «ослабить до известной степени нравственную его ответственность за убиение Лермонтова»[26], он ответил на это публично очерком, в котором, извиняясь перед читателями, заметил, что пишет он эти воспоминания «ровно через тридцать лет. Если в подробности вкрались ошибки, то я прошу единственного оставшегося в живых свидетеля Мартынова их исправить. Но за верность общего очерка я ручаюсь». А далее Васильчиков написал следующее:
«Нужно ли затем возражать на некоторые журнальные статьи, придающие, для вящего прославления Лермонтова, всему этому несчастному делу вид злонамеренного (далее Бартенев вставил слово – «презренного») убийства? Стоит ли опровергать рассказы вроде того, какой приведен в статье «Всемирного труда» (1870 года № 10), что будто бы Мартынов, подойдя к барьеру, закричал: «Лермонтов! Стреляйте (Бартенев и здесь поставил другое слово «стреляйся»), а не то убью», и проч., проч.; наконец, что дóлжно признать вызовом, слова ли Лермонтова «потребуй у меня удовлетворения» или последовавшее затем и почти вынужденное этими словами самое требование от Мартынова.
Положа руку на сердце, всякий беспристрастный свидетель должен признаться, что Лермонтов сам, можно признаться, напросился на дуэль и поставил своего противника в такое положение, что он не мог его не вызвать». Далее в рукописи находятся два предложения, которые были выброшены Бартеневым при публикации, мы их восстанавливаем и выделяем курсивом: «Дело другое, я об этом не смею судить, нужно ли было непременно убить человека за такую пустую ссору и метить в его сердце для отмщения обиды непредумышленной. Это, повторяю, дело другое, о котором я, как свидетель дуэли и друг покойного поэта, не смею судить так утвердительно, как посторонние рассказчики и незнакомцы, и не считаю нужным ни для славы Лермонтова, ни для назидания потомства обвинять кого-либо в преждевременной его смерти. Этот печальный исход был почти неизбежен при строптивом беспокойном его нраве и при том непомерном самолюбии или преувеличенном чувстве чести (point d’honneur), которое удерживало его от всякого шага к примирению»[27].
Да, Лермонтова его современники и друзья не считали гением, великим поэтом, а уже тем более классиком русской литературы, как его воспринимаем мы сегодня. Для них он был такой же, как и они, с ним его друзья были в равном положении, ведь все они были дворяне, а кто-то еще и офицер. Кто-то из его знакомых или приятелей, возможно и кичился своим, более высоким и родовитым дворянским происхождением, но при Лермонтове этого никогда не высказывал.
Вновь говоря о дуэли, следует привести точку зрения Висковатого, который писал: «Неожиданный строгий исход дуэли, даже для Мартынова был потрясающим. В чаду борьбы чувств, уязвленного самолюбия, ложных понятий чести, интриг и удалого молодечества, Мартынов, как и все товарищи, был далек от полного сознания того, что творится. Пораженный исходом, бросился он к упавшему. «Миша, прости мне!» вырвался крик испуга и сожаления…
В смерть не верилось, Как растерянные стояли вокруг павшего, на устах которого продолжала играть улыбка презрения, – писал первый биограф. – Глебов сел на землю, и положил голову поэта к себе на колени. Тело быстро холодело…»[28]
Что было дальше, современники рассказывали несколько неопределенно и это понятно, поскольку шок происшедшего еще не прошел, а память плохо сохранила многие детали, тем более по прошествию нескольких десятков лет. По одной версии Васильчиков, по другим свидетельствам – Глебов, поскакал в город за врачом, остальные, якобы, остались у распростертого на мокрой после дождя траве тела поэта.
Так, например, Арнольди вспоминал: «А. Столыпин, как я тогда же слышал, сказал Мартынову: «Аller vous en, votre affaire est faite»*, – когда тот после выстрела кинулся к распростертому Лермонтову, а также и потому, что только шуточная дуэль могла заставить всю эту молодежь не подумать о медике и экипаже на всякий случай, хотя бы для обстановки, что сделал Глебов уже после дуэли, поскакав в город за тем и другим, причем при теле покойного оставались Трубецкой и Столыпин. Не присутствие ли этого общества (речь идет о «свидетелях».– В. З.), собравшегося посмеяться над Мартыновым, о чем он мог узнать стороной, заставило его мужаться и крепиться и навести дуло пистолета на Лермонтова?»[29].
Как видим, в этих воспоминаниях прямо говорится о розыгрыше Мартынова, к которому приготовились все собравшиеся на дуэли, но никто не был готов к тому, что с его стороны последует столь неадекватная реакция, и все закончится трагедией. Хотелось бы также защитить Алексея Столыпина-Монго от обвинений в подстрекательстве к дуэли. Причин для этого у него не было никаких. Гибель Лермонтова, его друга и родственника была для него, как и для всех присутствовавших на дуэли, большим горем. К подобному исходу никто из них не был готов. Это подтверждается и тем, что никто даже не подумал о присутствии доктора. Висковатый писал: «Докторов не было, не потому, что как это сообщается некоторыми, никто не хотел ехать, а потому опять, что как-то дуэли не придавали серьезного значения, и потому даже не было приготовлено экипажа на случай, что кто-нибудь будет ранен»[30].
И тут Висковатый делает сноску на статью С. С. Дудышкина «Материалы для биографии и литературной оценки Лермонтова», который привел еще 1860 г. слова Арнольди, сообщивший автору следующее: «Секунданты не предвидели такого конца» [смертельного исхода]!!»[31]
* * *
применялся на дуэлях. Одна из последних публикаций на эту тему появилась в журнале «Социалистическая законность» в 1988 г. Ее авторы, прокурор-криминалист Магаданской областной прокуратуры Б. Пискарев и инженер из Москвы Д. Алексеев, проанализировали условия дуэли и отметили те нарушения дуэльного кодекса, которые они обнаружили.
В России в 30-40-х годах XIX века правила дуэли, как считают Пискарев и Алексеев, регламентировались национальными дуэльными традициями, на которые оказал большое внимание французский кодекс графа де Шатовиллара. Но в то время на Кавказе, по мнению авторов статьи, «условия дуэлей были более суровыми, мелкие же формальности соблюдались не столь строго и педантично, как, скажем, в Петербурге».
«Кодекс и обычай, – пишут далее Пискарев и Алексеев, – гласили: противники обязаны беспрекословно подчиняться всем приказаниям секундантов, а последние должны неукоснительно выполнять выработанные ими же условия поединка. В частности, абсолютно точно фиксировать промежутки времени – не больше 10 – 15 секунд – между счетом «два» и «три», и ни в коем случае момент чрезвычайно важный! – не подавать заранее не оговоренных команд. Противники не имели права стрелять ни на секунду раньше счета «два» или позже команды «три», после которой дуэль безоговорочно прекращалась или же возобновлялась на прежних условиях»[32].
Далее события дуэли, по мнению авторов статьи, разворачивались следующим образом. После команды «три» никто не выстрелил… В это время лицо поэта приняло «презрительное выражение, и он, все не трогаясь с места, вытянул руку вверх, по-прежнему направляя кверху дуло пистолета… И вот в этот момент в ход поединка неожиданно вмешивается Столыпин. «Стреляйте! – закричал он. – Или я разведу вас!» В следующее мгновение Лермонтов разряжает свой пистолет в воздух. Следом гремит выстрел Мартынова и поэт падает…
», – заключили Пискарев и Алексеев»[33].
Здесь авторы некорректно ссылаются на Барклая де-Толли – из его докторского заключения после осмотра тела убитого Лермонтова никак не следует вывод «о высоко поднятой вверх правой руке» поэта. Полностью заключение пятигорского ординарного лекаря Барклая-де-Толли приведено в главе «После дуэли». Читатель, думаю, прочтя его, сам в состоянии разобраться кто же прав.
Пискарев и Алексеев просто повторили точку зрения Эммы Герштейн которая была убеждена, что Лермонтов все-таки выстрелил в воздух. Но этому противоречат факты. Когда тело Лермонтова обмывали, то пришлось разрезать одежду, поскольку руки оказались прижатыми к телу, а правая согнута в локте. Секунданты не додумались придать убитому товарищу надлежащий покойнику вид, не сложили руки, не подвязали нижнюю челюсть и т. д., а оставили тело коченеть в том виде, в каком Лермонтова застала смерть.
Все рассуждения Пискарева и Алексеева о дуэльном кодексе не более как домыслы авторов. Можно предположить, что секунданты договаривались проводить дуэль, руководствуясь дуэльным кодексом графа де Шатовиллара, но принятые ими условия были более жесткими, и поставили их секунданты только по одной причине: знали, что Мартынов трус, стрелять не будет. Лермонтов не успел сделать ни одного выстрела.
Рассказы о его выстреле в воздух – всего лишь легенда, красивая легенда, которую Эмма Герштейн безапелляционно развила из гипотезы в доказательство. То, что выстрела в воздух не было, свидетельствуют участники дуэли – Васильчиков и Мартынов.
«Поручик Лермонтов упал уже без чувств и не успел дать своего выстрела; из его заряженного пистолета выстрелил я гораздо позже на воздух»[34].
Мартынов: «Хотя и было положено между нами щитать осечку за выстрел, но у его пистолета осечки не было»[35].
Об этом известно и из других свидетельств. История о поднятой руке Лермонтова впервые появилась у Висковатого, которому документы следствия были не известны. Думаем, что рассматривать это утверждение первого биографа следует как его собственные домыслы, ему попросту были не известны многочисленные документы о дуэли, дошедшие до наших дней. Они тогда еще не были найдены. Другое дело, что многие последующие авторы в угоду своей версии не подвергали эту «историю» критическому анализу, она просто была им не выгодна.
Нам надо еще вспомнить поединок, описанный Лермонтовым в романе «Герой нашего времени», поскольку до сих пор находятся авторы, которые считают, что прототипом Грушницкого в романе был Николай Соломонович Мартынов. Те же Пискарев и Алексеев считали, что именно к Мартынову обращены слова из дневника Печорина: «…Я решился предоставить все испытать его; в душе его могла проснуться искра великодушия, и тогда все устроилось бы к лучшему; но самолюбие и слабость характера должны были восторжествовать…»
Такая точка зрения ничем не оправдана. Во-первых, слова эти написаны Лермонтовым за три года до его собственной дуэли, и предполагать, что он заранее все предвидел, по меньшей мере, абсурдно. Во-вторых, есть ли основания считать, что они обращены именно к Мартынову? Ведь версия, согласно которой прототипом Грушницкого послужил Мартынов, появилась через много лет после дуэли в результате стремления сочувствующих Мартынову знакомых оправдать его поступок. Согласно этой версии, Мартынов вызвал Лермонтова на дуэль, обидевшись на него за то, что он изобразил его в образе Грушницкого.
«водяного общества», но и был непосредственным участником многих происшествий тех месяцев, о чем он впоследствии написал в романе «Герой нашего времени», ему пришлось встречаться и наблюдать совсем другие лица. Николая Соломоновича Мартынова в это время ни в Пятигорске, ни в Кисловодске не было. Он принимал участие в закубанской экспедиции генерала А. А. Вельяминова и увиделся с Лермонтовым только 29 сентября, в Ольгинском предмостном укреплении.
Необходимо отметить, что еще до революции многие современники Лермонтова знали, кто в действительности явился прототипом Грушницкого.
Так, например Эмилия Шан-Гирей писала: «…Известно хорошо, что Лермонтов списал Грушницкого с Колюбакина, прозванного немирным»[36]. О прототипах романа написано немало статей за последние столетие, но о Мартынове никто не писал.
Любые скоропалительные выводы, которые иногда появляются, нельзя рассматривать в качестве материала для биографии Лермонтова. Утверждение о том, что прототипом того или иного героя является реальное лицо, должно быть подкреплено серьезными доказательствами, а их-то мы в данном случае и не имеем.
Подробно вопрос о прототипах Грушницкого рассмотрен Мануйловым в его комментариях к роману «Герой нашего времени». Крупнейший лермонтовед привел все существовавшие версии, среди которых имя Мартынова, как возможного прототипа Грушницкого, никем из предыдущих исследователей всерьез не рассматривалось[37].
своему герою Печорину решил исследователь психологию Мартынова с помощью вызова его на дуэль[38]. Но уже тогда Р. С. Белаш в своей остроумной статье развеяла все построения Левина[39].
Версия о существовании тайных врагов поэта среди ближайших родственников, друзей и знакомых, появившаяся в СССР в 30-е годы ХХ века. Выросла она на благодатной почве всеобщего недоверия друг к другу и поиска скрытых врагов среди своих близких, друзей, сослуживцев, когда люди были поставлены в такие обстоятельства, что брат доносил на брата, сын на родителей, жена на мужа. И тема существования врагов у Лермонтова стала весьма злободневной. Постулат был довольно прост. Раз вокруг так много скрытых «врагов», следовательно, они были всегда! И, конечно же, рядом с гениальным поэтом Лермонтовым такой «враг» должен был быть непременно, ведь кто-то же должен был информировать жандармского полковника, кто-то должен был выполнять его тайные задания. Все эти «разыскания» и рассуждения были одной из характерных примет эпохи становления культа личности.
«Дуэль или убийство?»; В. Нечаева. «Новые данные об убийстве Лермонтова»; Е. И. Яковкина, А. Новиков. «Как был убит Лермонтов». В 1939 году: Э. Г. Герштейн. «Подлая расправа»; В. С. Нечаева. «Убийцы». Этот список можно продолжить.
Я только никого не хочу обвинять. Это были годы, когда развитие лермонтоведения приняло, можно сказать, заговорщицко-обвинительное направление. И для этого были тогда свои причины.
Сейчас, по прошествии многих лет, когда в нашем распоряжении появились дополнительные документы и материалы, стоит ли настаивать на том, что гибель поэта – это результат происков его врагов, организовавших заговор против него? Не пора ли взглянуть непредвзято на события, предшествовавшие дуэли, и на саму дуэль, на отношения между ее участниками? Историческая объективность, а не эмоции – главная задача любого исследования. Однако старые идеи живучи. Версия о существовании заговора против поэта и сегодня все еще находит своих защитников, пример этому выпуск Д. А. Алексеевым книги «Тайны гибели Лермонтова. Хрестоматия версий». Но сборник этот настолько субъективен, как и небрежен. Составитель подобрал тексты, которые соответствуют только его взглядам на дуэль Лермонтова с Мартыновым. То же, что его не устраивает, подано в сокращенном виде, а иногда урезано, как говорится, «по-живому». Алексеев почти полностью выбросил или сократил все сноски на архивы, статьи во всех публикациях, а это делает его сборник не только ненаучным изданием, но возникает не мало вопросов к авторам включенных им работ. Ведь все их утверждения в оригиналах публикаций имеют сноски на источники, статьи других исследователей. Здесь же все они кастрированы, а их положения и предположения попросту висят в воздухе.
представляет?
Перкальская скала это отрог горы Машук, у подошвы которой и произошла дуэль Лермонтова с Мартыновым, а такое наименование закрепилось за данным местом позднее, уже в середине XIX века. Названо оно было по имени ссыльного поляка Перхальского, служившего в 40–60 гг. XIX в. лесничим в караулке у горы Машук, куда приезжали на пикники кавалькады «водяного общества». Именем Перхальского был назван также родник, у которого пятигорская молодежь устраивала пикники не только во времена Лермонтова, но даже в начале ХХ века[40].
Место дуэли искали многие. Еще в 1881 году, в связи с сорокалетием гибели великого поэта, была создана комиссия по установлению в Пятигорске места поединка Лермонтова с Мартыновым. В работе этой комиссии участвовал первый биограф поэта профессор Висковатый. Но в местных архивах Пятигорского управления и Тенгинского пехотного полка, в котором служил поручик Лермонтов, никаких документов, которые способствовали бы установлению подлинного места дуэли, не оказалось. Комиссии пришлось ограничиться опросом некоторых, еще живших в ту пору современников Лермонтова, имевших отношение к трагедии, разыгравшейся в июле 1841 года у подножия Машука. В числе этих лиц были: Евграф Чалов, якобы державший во время дуэли лошадей дуэлянтов, и Иван Чухнин, брат извозчика, перевозившего тело убитого поэта с места поединка на его последнюю квартиру в Пятигорске. С помощью этих лиц, спустя сорок лет после дуэли, комиссия определила предполагаемое «место поединка», затем для проверки сделанных ею выводов опубликовала протокол своих изысканий. Однако еще тогда профессор Висковатый вынужден был признать, что «с точностью определить невозможно». Действительно, через сорок лет очень трудно было полагаться на воспоминания опрошенных комиссией лиц. Нет ничего удивительного в том, что в 1881 году место дуэли было указано лишь приблизительно.
Естественно, что комиссии тогда не были известны многие документы, связанны с расследованием обстоятельств дуэли. Эти документы стали достоянием гласности гораздо позже. Но и после этого, долгие годы они не являлись предметом глубокого изучения. В частности, в течение длительного времени не привлекал к себе внимание составленный 16 июля 1841 года, то есть на другой день после гибели поэта, акт осмотра места поединка с участием секундантов Глебова и Васильчикова и жандармского подполковника Кушинникова. Между тем, в этом акте указаны совершенно определенные, не вызывающие никаких сомнений, ориентиры места дуэли.
Просто поразительно, что в свое время никто, как следует, не прочел ни выдержки из этого акта, опубликованные в примечаниях к пятому полного собрания сочинений Лермонтова под редакцией профессора Д. И. Абрамовича. Вот, что уже тогда, 45 лет тому назад, говорилось в этом примечании:
«Это место отстоит на расстоянии от города Пятигорска верстах в четырех, на левой стороне горы Машухи при ее подошве. Здесь пролегает дорога, ведущая в немецкую Николаевскую колонию. По правую сторону дороги образована впадина, простирающаяся с вершины Машухи до самой её подошвы, а по левую сторону дороги впереди стоит небольшая гора, отделившаяся от Машухи; между ними проходит в колонию означенная дорога, от этой дороги начинаются кустарники, кои, изгибаясь к горе Машухе, округляют небольшую полянку. Тут-то поединщики избрали место для стреляния»[41].
В показаниях Глебова и Васильчикова значится, что дуэль происходила на самой дороге[42].
Для каждого, кто хоть раз побывал на нынешнем «официальном» месте дуэли, установленном в 1881 году, совершенно очевидно, что оно не отвечает ни одному из признаков, фигурирующих в акте, составленном буквально по кровавым следам поединка…
Первым, кто привлек для поисков места дуэли «Заключение следственной комиссии об осмотре места дуэли Лермонтова с Мартыновым», составленное 16 июля 1841 года, был Недумов. В 1950 году им была обнаружена в государственном Литературном архиве (ныне РГАЛИ) полная копия этого документа, хранившаяся в особой папке шефа жандармов, времен Николая II генерала Джунковского. Впервые о находке Недумова сообщила Е. Б. Польская в 1958 году[43]. Исследование Недумова позволило, наконец, с достаточной точностью определить истинное место дуэли. Ну, а когда вышла книга Сергея Ивановича, там можно прочитать следующее:
«Для того, чтобы достичь места, соответствующего описанному в «Заключении», надо пройти несколько более полукилометра от обелиска по дороге в северном направлении до небольшой горы, называемой обычно Перкальской скалой, отделившейся от Машука левее дороги. В этом месте справа от дороги у самой подошвы Машука начинается глубокая впадина (т. н. Первая Волчья балка), простирающаяся до самой вершины горы, где она видна на некотором расстоянии особенно отчетливо. Вся эта западная сторона Машука, включая и впадину, в настоящее время густо заросла деревьями и кустарником. Но и сейчас, несмотря на происшедшие 100 с лишним лет изменения, можно довольно отчетливо представить себе место дуэли на сохранившейся здесь и в наши дни дороге в бывшую Николаевскую колонию, имея по правую руку начинающуюся впадину на Машуке, а по левую впереди так называемую Перкальскую скалу. Расстояние от города (в границах 1841 года) до Перкальской скалы, или впадины, близки к 4 верстам»[44].
«следует признать как предполагаемое и одно из возможных».
В 1996 г. А. И. Коваленко и Е. Н. Рябов предприняли новое разыскание подлинного места дуэли Лермонтова, для чего снова использовали «Заключение комиссии» и привлекли план города Пятигорска 1843 г., хранящийся в РГВИА. Авторы пришли к выводу, сделанному свыше пятидесяти лет назад Недумовым, уточнив, что по результатам их расчетов, место дуэли в действительности находится примерно «в двухстах метрах восточнее установленного памятника, если отсчет расстояния вести по дорожке терренкура, проложенной вдоль современного шоссе. Согласно нашим графическим построениям, выполненным с использованием старинной и современной карт, – заключили исследователи, – шоссе на северо-западном и северном склонах Машука совпадает или проходит на незначительном (порядка 10 метров) удалении от старой дороги в Николаевскую колонию, начинавшуюся от дома Уманова…»[45]
В 2004 г. была напечатана, наконец, без искажений и изъятий текста статья Николая Серафимова «О дуэли Лермонтова», поставившая все точки над «i» и значительно уточнившая всех предыдущих авторов. А в приложенной карте, автор подошел ближе всех к истине указания подлинного места дуэли поэта[46]. Несколько лет назад статья Н. Серафимова вышла отдельной книгой. Я пишу это к тому, что никто из писавших о дуэли Лермонтова в 2011-2012 гг. не знает ни одной из указанных здесь работ исследователей. Их рассуждения – примитивные и малонаучные домыслы, которые не могут быть использованы при изучении столь сложного вопроса.
В. А. Захаров – директор Института политических и социальных исследований Черноморско-Каспийского региона
——————————————————————————–
– М., 1964. – С. 404.
[2] http://www.rulex.ru/01020955.htm
[3] Новое о дуэли и смерти Лермонтова… // ЛН. Т. 45–46. – С. 710.
– С. 712.
* с должного расстояния. – франц.
… 1964. – С. 442.
[6] Герштейн Э. Г. Судьба Лермонтова… 1964. – С. 437–438.
[7] Хвостова (Сушкова) Е. А. Воспоминания / С предисловием М. Семевского // «Вестник Европы». – 1869. – № 8. – С. 684–740; № 9. – С. 298–346.
[8] Хвостова (Сушкова) Е. А. Записки. 1812–1841: Материалы для биографии М. Ю. Лермонтова.–2-е изд. с значительными против 1-го издания, напечатанного в «Вестнике Европы» 1869 г., доп. и прил. – СПб: М. И. Семевский, 1870. – С. XI.
[9] Хвостова (Сушкова) Е. А. Записки. – С. 257–258.
«…Смерть самая трагическая» // «Литературная Россия». – 1989, 7 июля.
[11] Там же.
[12] Васильчиков А. И. Несколько слов о кончине М. Ю. Лермонтова и о дуэли его с Н. С. Мартыновым // «Рус. Архив». – 1872. – №1. – С. 205–213.
[13] Лермонтов в воспоминаниях 1989. – С. 471; Семенов Л. П. А. И. Васильчиков о дуэли и смерти Лермонтова // Уч. зап. Североосетинского гос. пед. ин-та им. К. Л. Хетагурова. – Т. II (XV). Вып. I. – Дзауджикау. – 1940. – С. 80.
[14] Висковатый. – С. 424–425.
– С. 303, правда, автор сделала неверную ссылку. См.: Стоюнин В. Я. [А. И. Васильчиков] // «Наблюдатель», 1882. – № 1. – С. 225–226. То же. // Голубев А. Князь Александр Илларионович Васильчиков: Биографический очерк. – СПб., 1882. – С. 38–39.
[16] [Васильчикова С. Н.]. О смерти Лермонтова // «Возрождение». – 1939. – № 4153. Впервые опубликовано нами в 1989 г. См.: Висковатый П. А. Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество. Приложение к факсимильному изданию. – М., «Книга», 1989. – С. 179–180.
[17]См.: Leurence Kelly. Lermontov. Tragedy in the Caucasus. – Constable London, 1977. – P. 178.
[18] Васильчиков Борис, князь. Воспоминания / Сост., предисловие, примеч. Г. И. Васильчикова. – М.: Наше наследие, 2003. – С. 12–13.
[19] KellyL. Lermontov… – Р. 193–194.
… – С. 420.
[21] Там же. – С. 420–421.
[22] Лермонтов в воспоминаниях. 1972… – С. 157.
[23] Шан-Гирей Э. А. Ответ г Филиппову на статью помещенную в журнале «Русская Мысль», декабрь 1890 года // Русское обозрение. – 1891. – № 4. – С. 710–711. Выделено мной.–В. З.
… – С. 669–670.
– М.: SPSL-2000, «Русская панорама», 2000. – С. 110.
[26] Мартьянов П. К. Поэт М. Ю. Лермонтов по запискам и рассказам современников // «Всемирный труд». – 1870. – № 10. – С. 581–604. Цит. по изданию: Мартьянов П. К. Дела и люди века, т. II. – СПб., 1893. – С. 29.
[27] Лермонтов в воспоминаниях, 1972… – С. 369–370, 515.
[28] Висковатый. – С. 426.
* Уходите, вы сделали свое дело (франц.).
… – С. 225.
[30] Висковатый. – С. 423–424.
[31] Дудышкин С. С. Материалы для биографии и литературной оценки Лермонтова // М. Ю. Лермонтов. Сочинения / Приведенные в порядок и доп. С. С. Дудушкиным. – СПб.: А. И. Глазунов, 1860. Т. 2. – С. ХХ.
[32] Пискарев Б., Алексеев Д. Дуэль? Нет, преступление // «Социалистическая законность». – 1988. – № 2. – С. 67–68.
[33] Там же. – С. 67.
«Русский архив». – 1885. – № 3. – С. 118.
[35] Нечаева В. С. Суд над убийцами Лермонтова… – С. 60.
[36] Шан-Гирей Э. Еще по поводу воспоминаний Раевского о Лермонтове // «Нива». – 1885. – № 27. – С. 646. Николай Петрович Колюбакин (1811–1868), поручик Оренбургского уланского полка, за пощечину своему полковому командиру был разжалован в рядовые и переведен на Кавказ в Нижегородский драгунский полк. В 1837 г. он лежал в ставропольском военном госпитале, где познакомился с Лермонтовым. Летом того же года они вновь встретились в Пятигорске. Как писали современники (М. Н. Лонгинов, Э. А. Шан-Гирей) в чертах характера молодого Колюбакина (вспыльчивость, неуживчивость, склонность к позе, громким фразам), его поведении и в биографии было немало общего с Грушницким. Колюбакин «узнал» себя в образе Грушницкого и, смеясь, – как вспоминал И. П. Забелла, – простил Лермонтову эту «злую… карикатуру». См.: ЛЭ. – С. 229.
[37] Мануйлов В. А. Роман М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». Комментарий. Изд. 2-е, доп. – Л.: Просвещение, 1975. – С. 170–178.
[38] Левин В. Дуэль Лермонтова. Еще одна гипотеза // Литература и ты. Вып. 4. – М., 1970. – С. 205–220.
«Кавказская здравница». – 1966, 28 ноября.
[40] См.: Польский Л. Н. Лермонтов в Пятигорске. – Пятигорск, 2002. – С. 16.
[41] Лермонтов М. Ю. Полн. собр. соч. / Под ред. и с прим. проф. Д. И. Абрамовича. Т. V. – СПб., 1913. – С. CXX.
[42] Государственный Лермонтовский музей-заповедник. Отд. IV, № 15.
[43] Польская Е. Подлинное место дуэли Лермонтова // «Дон». – 1958. – № 9. – С. 196–198.
– С. 246.
[45] Коваленко А., Рябов Е. Точное место гибели М. Ю. Лермонтова // «Кавказский край». – 1996, № 41 (277).
[46] Серафимов Н. О дуэли Лермонтова // Жук. 2004, № 3.