КАЗОТ

(Cazotte) Жак (1719–1792),

французский писатель, один из наиболее видных представителей французского предромантизма, мистик-иллюминат. Участвовал в неудачной попытке организовать побег Людовика XVI (летом 1792), его письма в этой связи стали основанием для его ареста, суда и казни. В 1816 г. в Париже вышло трехтомное собрание его сочинений «забавных и моральных» [5].

К. родился в Дижоне в семье чиновника. Образование получил в католическом коллеже иезуитов, затем изучал право. В 1741 г. приехал в Париж, рассчитывая найти службу по морскому ведомству. Здесь К. сблизился с писательскими кругами, начал свою литературную деятельность. Его первые произведения — волшебные сказки в духе рококо «Кошачья лапка» (1741) и «Тысяча и одна нелепица» (1742), им свойствен условный восточный фон, эротизм, фантастика, что так характерно для всей культуры рококо. Служба, на которую устроился К., оказалась не из легких. Он участвовал в морских операциях и даже сражениях в ходе войны, которую в 1740-х Франция вела за австрийское наследство. В 1747 г. К., получив должность комиссара, отправился инспектором на о. Мартиника в Карибском море, где пробыл 12 лет. В 1759 г. он вернулся во Францию, больной, с ослабленным зрением, обманутый иезуитами, с которыми имел финансовые договоренности. Все это заставило К. вести скромную жизнь, перебравшись в провинцию, удовлетворяясь литературной работой (был избран академиком в Дижонскую академию).

«испанскую повесть», как указано в подзаголовке) «Влюбленный дьявол» — самый известный из французских предромантических «готических» романов. Герой — испанец Альвар Маравильяс — попадает в сети дьявола, представшего перед ним прелестной и беззащитной девушкой и лишь в конце романа являющегося в жутком образе верблюда (исследователи находят в аргументах дьявола пародию на философию Вольтера, а в его женском образе — пародию на Манон Леско из романа А. Прево). Героя от дьявольских козней спасает только встреча с его благочестивой матерью. По легенде, один из представителей секты мартинистов (последователей португальского теософа Мартинеса Паскуалиса), входившей в тайное общество «иллюминатов» («озаренных»), прочтя роман, посчитал автора своим и раскрылся перед ним. К. принял приглашение войти в тайное общество [3].

Другая легенда изложена Ж. -Ф. Лагарпом, рассказавшим историю предвидения будущего, сделанного К. в 1788 г., накануне Великой Французской революции. В салоне, где собрались дворяне, одушевленные просветительскими и революционными идеями, К. сделал несколько точных предсказаний трагической судьбы этих людей (среди них были Шамфор, Бальи, Кондорсе, Руше и др.), каждому сообщив, как он будет казнен или при каких страшных обстоятельствах умрет [1]. Теперь известно, что это была своего рода мистификация Лагарпа, который написал предсказание К. тогда, когда называемые им участники разговора в салоне уже погибли. Впервые его «Пророчество Казота» было опубликовано в 1806 г., через 3 г. после смерти автора. Эта история произвела огромное впечатление, особенно на романтиков. В России она была неоднократно опубликована (в «Вестнике Европы» уже в 1806 г. — № 19, с. 201–209; затем в различных изданиях в 1829 и 1831 гг., Н. Греч использовал сюжет в своем произведении «Черная женщина», 1834).

Этот эпизод стал основой для незаконченного стихотворения Л. «На буйном пиршестве задумчив он сидел…» [II; 134, 282]. В публикации (с третьей — вычеркнутой автором — строфой) в «Современнике» (1857, №10) стихотворению дано название «Казот». Источниковедческий анализ этого стихотворения с указанием работ лермонтоведов, в которых рассматривается стихотворение Л., дал В. Э. Вацуро в «ЛЭ» [2]. Там, в частности, указано, что подлинник стихотворения сохранился (Государственный Исторический музей, ф. 445, № 227а, тетр. Чертковской б-ки, л. 55) и по находящейся рядом датированной элегии «Памяти А. И. Одоевского» бесспорно отнесен к 1839 г. Указано также, что стихотворение заканчивает цикл «провиденциальных» стихов, в которых лирический герой предчувствует свою гибель на плахе или в изгнании («Настанет день — и миром осужденный», «Не смейся над моей пророческой тоскою» и др.).

«Современнике» в 1857 г. третья строфа в изданиях ст. Л. обычно помещается в текст. В анализе ст., выполненном разными исследователями, в том числе и В. Э. Вацуро, ключевые моменты берутся из этой зачеркнутой строфы (образы «дряхлеющего мира», «секиры», толкуемой как гильотина; отмечается, что герой, в отличие от К. в первоисточнике, должен один стать жертвой грядущих событий и т. д.). Но стихотворение у Л. не называется «Казот», а перечисленные образы вычеркнуты автором.

Следует особо подчеркнуть, что Л. по некоторым признакам очень слабо владел искусством поэтической импровизации. Подтверждением могут служить самые последние его произведения — 14 экспромтов [II; 249–251], сочиненных накануне дуэли, позже собранных П. К. Мартьяновым и опубликованных в 1892 г. в «Историческом вестнике» в его статье «Последние дни жизни поэта М. Ю. Лермонтова». Экспромты весьма бедны по форме и по содержанию, Л. в них предстает как человек без особого чувства юмора, размер подчас сбивается, рифмы, как правило, банальны, некоторые намеки фривольны. Пожалуй, только в последнем экспромте, сочиненном после того, как Мартынов (представленный в предыдущих экспромтах под обидным прозвищем «Мартыш») вызвал Л. на дуэль, есть загадочные слова о том, что в обсуждении новости (очевидно, дуэли) «в вас к себе участие возбудит / Не Миллер — Эмма» [II; 251]. Исследователи сходятся на том, что Миллер — это Л. («МилЛер»), а Эмма — Мартынов (эМа). Экспромт, записанный, как и другие, со слов лермонтовского окружения, содержит образ повышенной сложности, но можно подозревать, что это давнишние прозвища двух друзей, в Пятигорске ставших врагами. У поэта, столь слабо владевшего импровизацией, работа над стихотворным текстом велась по другим законам, с необычайным усердием и длительным обдумыванием, поэтому вычеркивание третьей строфы в стихотворении, вдохновленном историей с К., не может считаться несущественным фактом: Л. сознательно не хотел, чтобы в стихотворении остались и «дряхлеющий мир», и «секира» и т. д.

общефилософский смысл, да еще и, возможно, переориентированный на Россию и на современность.

Не исключено и другое: ст., считающееся незаконченным, на самом деле закончено и оно ориентировано на восприятие того его окружения (прежде всего «кружка шестнадцати»), которое в своем сознании, в актуальной памяти имело продолжение истории, начатой в первых двух строфах и так безжалостно оборванной. Возможно, история К. в лермонтовском кругу обсуждалась в ином ключе, чем это стало обычным позже. В самом деле, почему Лагарп, поздний классицист, педант по складу ума и чувств, автор учебников-обзоров, по которым в России (в том числе и Л.) изучалась история литературы, решился на мистификацию — жанр, ему чуждый и развивавшийся преимущественно предромантиками [4]? Почему он избрал для якобы литературной мистификации своим героем К. — мистика, члена тайного общества? Почему он назвал имена Шамфора, Кондорсе и других известных людей, привел дату, обстоятельства, в которых прозвучало предсказание, ведь помимо известных в салоне было много неизвестных, но возможных свидетелей события? Почему Лагарп не опубликовал свою историю, а она вышла посмертно? Все это — пища для обсуждения в кружках молодых образованных людей, склонных к проникновению в тайны мироздания и лишь внешне позиционировавших себя как сборище бесшабашных гуляк.

— Л.: Наука, 1967. — С. 244–248; 2) Вольперт Л. И. Лагарп. / ЛЭ — 239с; 3) Луков Вл. А. Казот // Новая Российская Энциклопедия: В 12 т. — М.: Энциклопедия, ИНФРА-М, 2010. — Т. 7 (2). — С. 38–39; 4) Луков Вл. А. Предромантизм. — М.: Наука, 2006. — 686с; 5) Cazotte J. Oeuvres badines et morales: V. 1–3. P., 1816.

Вл. А. Луков