ПОЛОНСКИЙ
Яков Петрович (1819 – 1898),
русский поэт и прозаик, драматург и критик.
Обучаясь в Московском университете, П. познакомился с литераторами, которые были близки Л. (А. С. Хомяков, Ю. Ф. Самарин и др.). В одном из писем А. А. Фету в ноябре 1889 г. он писал: «Все тогдашнее общество, начиная с Алексея Степановича Хомякова, было мне в сто раз ближе, чем Григорьеву» [13]. «Вспоминая о литературных впечатлениях юности, П. признавался: «Меня… занимали задачи искусства, восхищал Лермонтов, который овладел всеми умами. Я мало встречал людей, которые не преклонялись бы перед силою его поэтического гения» [9].
«Гаммы» (1844 г.) [17].
С 1847 до 1852 гг. П. жил в Тифлисе, общался с теми, кто помнил Л. и во многом разделял его взгляды: А. Г. Чавчавадзе, Н. А. Грибоедова, Е. Ф. Ахвердов, пасынок П. Н. Ахвердовой, Мирза Фатали Ахундов, Г. Г. Гагарин, Л. С. Пушкин, В. А. Соллогуб и др. Кавказская тема заставила П. вновь обратиться к творчеству Л.
И. Н. Розанов проводит параллели между стихотворениями П. и Л. на уровне тематическом и лексическом, обращает внимание на лермонтовские рифмы и певучие размеры в лирике П. По его мнению, объединяют поэтов следующие мотивы: свобода («Мцыри» — «Келиот»), ожидание («Свидание», «У двери», «Н. А. Грибоедова»), назначение поэта («Пророк» — «Тамара и певец ее Руставель»). Лексические заимствования Розанов видит в стихотворениях «Три пальмы» Л. и «Беда-проповедник», «Статуя» П., «Дары Терека» Л. и «Рассказ волн» П., «Демон» Л. и «Кумир», «Потерянный рай» П. Кроме того, он обнаруживает в лирике П. реминисценции из стихотворений Л. «Сосна», «Сосед», «Соседка», «Выхожу один я на дорогу», «Наедине с тобою, брат». По мнению исследователя, у П., как у Л., духовная лирика связана с пейзаж-ной («Дубок», «У храма») [17].
А. И. Лагунов, кроме этого, выделяет в лирике обоих поэтов мотив демонизма («К демону», 1844) и, в то же время, показывает полемику П. с Л. («В потерянном раю», 1876). Исследователь обращает внимание на то, что на сюжетно-психологическую лирику П. большое влияние оказала проза Л. («Караван», 1859, «Грузинская песня», 1848; «На пути из-за Кавказа», 1851; «Финский берег», 1852) [9]. Возможно, это объясняется тем, что в московском кругу литераторов, объединенных вокруг Гоголя, больше ценилась проза поэта, нежели его лирика. Гоголь в книге «Выбранные места из переписки с друзьями» (1847) противопоставляет поэзию и прозу Л.: «В его сочинениях прозаических гораздо больше достоинства. Никто еще не писал у нас такой правильной, прекрасной и благоуханной прозой. Тут видно больше углубленья в действительность жизни — готовился будущий великий живописец русского быта…» [1; VI; 189]. П., попав на Кавказ, также стремится быть «живописцем быта» и в этом он более последовательно, чем Л., опирается на реалистический метод освоения действительности [10].
Аммон проводит параллель между стихотворениями Л. «Дума» и П. «Проходите толпою»: показано «потерянное» среди хаоса поколение, незрелое общество [3]. Объединяет лирических героев Л. и П. не только обличение своего поколения, но также грусть сознания великих душевных сил современников, не нашедших себе приложения («Для кого расцвела?»).
идеал «одухотворенной женственности». В. С. Соловьев в лирике П. видел обращение к теме Вечной Женственности, отмечал музыкальность и живописность поэзии П. [18]. В этом П. близок Л.: он рисовал и был чрезвычайно музыкален, визуальные образы дополняли звуковые и в его стихах.
Объединяет поэтов также сюжетный психологизм — изображение чувств, которые раскрывают душевно-духовные глубины лирических героев, поэтому стихотворения насыщены деталями, которые наполняются символическим содержанием: «Символизм в этике есть этика душевная, в которой духовность символизируется и дается в знаках. Реализм в этике есть этика духовная, в которой духовность реально осуществлена, ее качества овладевают душевной жизнью» 4.
По мнению Е. В. Ермиловой, метафора у П. близка к символу, поскольку в ней содержится смысловая глубина, недоступная однозначному определению [6]. О символическом характере христианского искусства П. размышлял в ответе Салтыкову-Щедрину и в статье «Что такое искусство?» (1897–1898),
которая была написана в полемике с Л. Н. Толстым. Отвечая на упрек Салтыкова-Щедрина в «концентрировании знания в среде ограниченного меньшинства», П. утверждал, что «современная цивилизация с жадностью хватается за … мудростию веков завещанные нам символы» [16]. Продолжая традиции Ареопагитик, П. объяснял христианские символы апофатически: «Моисей слышит Божий глас в неопалимой купине. Видит его движущимся в пустыне в образе огненного столба; видит его у кущи Авраама беседующего с Сарой под видом трех юношей, а Иезекииль видит его окруженным четырьмя символическими фигурами, в виде льва, быка, орла и человекоподобного ангела. Такое миросозерцание и отразилось на искусстве всех стран, исповедующих Христа. Бог уже вечный и бесконечный все созидающий, творящий и зиждущий так же недоступен искусству, как недоступна и науке абсолютная истина…» [РО ИРЛИ, 11644, л. 4, л. 12].
Стихотворение П. «Колокольчик» перекликается со стихотворением Л. «Гость»: тема несчастной любви здесь связана с движением по дороге в зимний вечер, колокольчик напоминает звук голоса. В обоих стихотворениях внешние реалии действительности насыщаются душевно-духовными чувствами лирического героя (героини) и переводят читателя из земного мира в метафизический, мир небытия — грань между сюжетно-психологической лирикой и философской, духовной размывается. Происходит это благодаря тому, что метафоры-образы переходят в метафоры-символы. Учение об этих фигурах изложил Беда-ритор: метафоры-образы служат для отражения реалий земного мира, они являются авторскими, метафоры-символы отражают горний мир, они традиционны и основаны на Священном Писании, закрепленная семантика символов становится сакральной основой для раскрытия духовного смысла стихотворения [14]. Тема небытия раскрывается в обоих стихотворениях с помощью образов тьмы (облако, вечер, «тусклое окно» у Л. — метель, дым, темная горница, промерзлое окно у П.).
«Унылый колокола звон», «Пророк» Л. и в стихотворении П. «Беда-отшельник». В христианской символике сердце является средоточием вечной жизни. Традиция эта восходит к Притчам Царя Соломона: «Больше всего хранимого храни сердце свое; потому что из него источники жизни» [4; 23].
Иногда символическое значение появляется у качества, признака человека. Стихотворение П. «Нищий» двухчастно и строится по принципу аналогии, как и одноименное стихотворение Л.: в первой части дается описание нищего, во второй части — поэта, который соотносится с нищим по «духовной нищете» («духовной пищи просит он»). В заключительных строках П. размышляет о назначении поэта: «И душу делит пополам / С такими ж нищими, как сам».
Наконец, символическое значение получает состояние человека. Мотив покоя — один из главных в творчестве Л. и П. Стихотворение «Зной, — и все в томительном покое…» соотносится со стихотворением «Парус»: строится на антиномии мотивов бури и покоя. О «покое» как парадигмальном для русской культуры понятии размышлял В. А. Котельников и находил его в стихотворении Л. «Парус»: «Белеющий в голубой дали моря парус (символ веры) весь в золотистом солнечном свете, во влажных отблесках лазури… Он провидит в буре высший покой и доверчиво идет к нему. Желание мятежа возбуждено верой в покой» [7]. Покой в Боге — это начало и конец человеческого существования. В стихотворении П. показан момент покоя, когда «грезы лета кажутся былью»: это еще память о райском покое и уже предощущение покоя в Царствии Божием. Душа человеческая в молитвенном общении с Богом предугадывает потерю покоя и вместе с тем его будущее обретение: вот почему она «зовет» и «жутко замирает». Лазурь неба темнеет, поскольку грехопадение человека лишает его изначальной светозарности и ведет к духовной смерти, т. е. отпадению от Бога. Вместе с тем, на лилии — «золотая пыль»: человек сохраняет Образ и Подобие Божие и в своей свободе может стяжать Дух Святый. В Евангелии образ лилии соотносится с Девой Марией и становится знаком ее чистоты и покорности воле Божией — этот цветок держал в руках Архангел Гавриил, когда нес Благую Весть о Рождении Спасителя [1]. В Евангелие от Матфея лилия свидетельствует о творчестве Божественного Художника, который «одевает» земное в красоту: «И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: не трудятся, ни прядут; Но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них; Если же траву полевую, которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь, Бог так одевает, кольми паче вас, маловеры!» (Мат 6: 28–30).
Лермонтовские традиции были развиты П. и продолжены Блоком. По мнению Д. М. Магомедовой, у П. и Блока совпадает принцип трансформации природного циклического сюжета в драматический любовный сюжет, однако у Блока, в отличие от его предшественника, исчезает фабульная повествовательность, и его героиня пассивнее, чем героиня П. [11].
В дореволюционной критической литературе не однажды отмечался христианский мистицизм П.: «Наклонность к мистицизму, всегда составляющая отличительную черту поэта, заставляет его видеть в природе символ чего-то более глубокого, и всего чаще поэт пользуется описаниями природы в качестве символических, выставляя их лишь условными терминами вместо подразумеваемых под ними отвлеченных понятий» [8], в его лирике с самого начала видели духовное содержание 12— «В хвойном лесу» [19].
По мнению Розанова, лермонтовская тоска, напряженная и острая, с ее мрачными предчувствиями, осталась недоступна для П. Кроме того, в некоторых случаях П. использовал сознательное цитирование Л. для полемики с ним: «Пустые ножны» — ответ на «Поэта», «Рознь» — на «Отчизна», а стихотворение «Есть речи» наполнено гражданским, а не любовным содержанием [17].
Главное различие между поэтами в том, что П. более целостная натура, его противоречия и некоторая раздвоенность преодолевается исповедальностью, искренностью, детской душевной чистотой. «Философом детства» назвал П. Ю. И. Айхенвальд. Он отметил в поэзии Якова Петровича «глубокую связь между космическим и детским». По мысли критика, «задушевная и простодушная» муза поэта выражает самое подлинное в человеке — его детскость, через которую ей открывается природа и весь мир [2].
Как и у Л., у П. в лирике появляются мотивы сомнения («Священный благовест торжественно звучит»), но богоборчество поэту чуждо («Вавилонское столпотворение»), его лирический герой против насилия, он стремится утвердить любовь как основу согласия и веры («Ангел», «Молитва», «Кумир», «У храма», «Фантазия» и др.). «Жизнь без Христа случайный сон…», — утверждает П. Стихотворение «В дни ль уединения» П. начинается эпиграфом из стихотворения Л. «Не верь себе…» и строится как диалог с его лирическим героем: сомнения и разочарования объясняются духовными причинами («надменным сердцем»), социальными обстоятельствами («ум подавленный жизнью подневольною»), чувству тоски поэт противопоставляет «чувство беспредельное», «светлое, далекое», «счастье неизменное», «вечно идеальное».
Повсюду видит и — творит,
И фимиам его горит
И где Творец с ним говорит.
— М., 1991. Т. 1. — С. 260; 2) Айхенвальд Ю. И. Силуэты русских писателей. — М., 1994. — С. 178; 3) Аммон. Призыв к свету и знанию, просветляющим толпу и сглаживающим рознь общества как отличительная черта поэзии Полонского // Я. П. Полонский. Его жизнь и сочинения: сб. истор. -литер. статей (сост. В. Покровский). — М., 1906. — С. 97; 4) Бердяев Н. А. О назначении человека. — М., 1993. — С. 213; 5) Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. и писем: В 17 т. /Сост., подготовка текстов и коммент. И. А. Виноградова, В. А. Воропаева. — М; Киев: Изд-во Московской Патриархии, 2009–2010. Т. 11, 302; 1, Т. 6, 189; 6) Ермилова Е. В. «Самый трудный из наших поэтов» // Литературная учеба. 1979. № 6. — С. 171–179; 7) Котельников В. А. «Покой» в религиозно-философском и художественном контекстах // Русская литература. 1994, № 1. — С. 17–18; 8) Краснов П. Н. Поэзия Полонского — поэзия человечности // Я. П. Полонский. Его жизнь и сочинения: сб. истор. - литер. статей (сост. В. Покровский). — М., 1906. — С. 166; 9) Лагунов А. И. Полонский Яков Петрович // ЛЭ. — М.: Изд-во Советская энциклопедия, 1981. — С. 426; 10) Леонов Б. А. Лирика Я. П. Полонского: Автореф. … к. ф. н. — М., 1964. — С. 9; 11) Магомедова Д. М. Блок и Полонский. Заметки к теме // Магомедова Д. М. Комментируя Блока. — М., 2004. — С. 80; 12) Менстров М., свящ. Слова жизни (Религиозная поэзия Я. П. Полонского 1821–1898 гг.) // Вопросы жизни в поэзии. — СПб., 1913. — С. 124–132; 13) Неизданные письма разных лиц, имеющих отношение к А. А. Григорьеву // А. А. Григорьев: Материалы для биографии под ред. В. Княжнина. — Пг., 1917. С. 339–340; 14) Ненарокова М. Р. Досточтимый Беда — ритор, агиограф, проповедник. — М., 2003. — С. 35, 48; 15) Орлов П. А. Я. П. Полонский. Рязань, 1961. — С. 42; Рецензент Отечественных записок и ответ ему Я. П. Полонского 10 марта 1871 года. — СПб., 1871. — С. 7; 16) Розанов И. Н. Отзвуки Лермонтова // Венок М. Ю. Лермонтову. — М;П., 1914. — С. 225 — 258; 17) Соловьев В. С. Особенность творчества Полонского и музыкальность и живописность его стихотворений // Я. П. Полонский. Его жизнь и сочинения: сб. истор. -литер. статей (сост. В. Покровский). — М., 1906. — С. 286–308; 18) Фазолини М. О религиозной тематике в русской литературе (на материалах А. Фета и Я. Полонского) // Технологии гуманитарного поиска. — Белгород, 2000. — С. 74 — 79.
Е. А. Федорова (Гаричева)