«ГДЕ БЬЕТ ВОЛНА О БРЕГ ВЫСОКОЙ…»
см. «Наполеон».
«ГДЕ БЬЕТ ВОЛНА О БРЕГ ВЫСОКОЙ…»
см. «Наполеон».
«ГЕРКУЛЕС И ПРОМЕТЕЙ» или «ГЕРКУЛЕС» И «ПРОМЕТЕЙ» (1828).
Ст. утрачено. Л. упоминает о нем в письме к своей двоюродной бабушке к М. А. Шан-Гирей (конец дек. 1828 г.): «Я продолжал подавать сочинения мои Дубенскому, а Геркулеса и Прометея взял Инспектор, который хочет издавать журнал, Каллиопу <…>» [VI; 404]. Названное издание, редактором которого должен был стать инспектор М. Г. Павлов (1793–1840), не состоялось. Ст. Л. «Геркулес и Прометей» [6; 696], [3; 501], [8; 40], или два ст. «Геркулес» и «Прометей» [4; 682], [1; 53], утрачено. Во всяком случае, выбор темы был не случаен — герои античных мифов воплощали характерное для Л. стремление к свободе и полноте жизни. Вероятно, сюжетной основой для ст. послужил миф об освобождении Геркулесом прикованного к скале Прометея, наказанного Зевсом за дарование людям священного огня. Но возможно, что источниками Л. послужили другие мифы о Г. и П., нашедшие отражение, например, в «Метаморфозах» Овидия, отрывки из французского перевода которых Сент-Анжем Л. переводил в 1827 г. под руководством гувернера Жана Капэ. «Г. и П.» считается первым опытом Л., посвященным античной тематике [8]. И домашние учителя, и преподаватели пансиона (А. Ф. Мерзляков, С. Е. Раич) уделяли античной литературе большое внимание. Анакреонтические мотивы характерны для рус. лит. того времени (В. А. Жуковский, А. С. Пушкин, К. Н. Батюшков, С. Е. Раич и др.), они появляются и в других юношеских ст. Л. («Заблуждение Купидона», «Пир»).
— М.: Молодая гвардия, 1991 г. — 560 с.; 2) Бродский Н. Л. М. Ю. Лермонтов. Биография. — М.: ОГИЗ, 1945. —Т. 1. — 348 с.; 3) Лермонтов М. Ю. Полное собрание сочинений: В 5 т. Т. 5 / Ред. текста, коммент. и предисл. Б. М. Эйхенбаума. — М.; Л.: Academia, 1937; 4) Лермонтов М. Ю. Собрание сочинений: В 4 т. — Т. 4 / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. дом) ; Ред. коллегия: В. А. Мануйлов (отв. ред.), В. Э. Вацуро, Т. П. Голованова, Л. Н. Назарова, И. С. Чистова. — Изд. 2-е, испр. и доп. — Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1981; 5) Лермонтов М. Ю. Сочинения: В 6 т. — Т. 6 / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. дом); Ред. Н. Ф. Бельчиков, Б. П. Городецкий, Б. В. Томашевский. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1957; 6) Нейман Б. В. Русские литературные влияния в творчестве Лермонтова // Жизнь и творчество М. Ю. Лермонтова: Исследования и материалы: Сборник первый. — М.: ОГИЗ; Гос. изд-во худ. лит., 1941. — С. 422–465; 7) Сандомирская В. Б. Геркулес и Прометей // ЛЭ. — С. 101; 8) Суздальский Ю. П. Античные литературы // ЛЭ. — С. 40.
Ю. Н. Сытина
«ГЛУПОЙ КРАСАВИЦЕ» («АМУР СПРОСИЛ МЕНЯ ОДНАЖДЫ…») (1830).
Автограф хранится в ИРЛИ, тетр. VIII. Под текстом позже приписана дата: «1830 года — 4 октября». Заглавие в скобках. Впервые — Соч. под ред. Висковатого, т. 1, с. 130.
Стилизованный в духе ст. -«посвящения», этот иронический мадригал Л. построен как попытка воспроизвести дух «легкой поэзии», однако обобщенный образ глупой красавицы (см. также ст. юного Л. «К глупой красавице») выводит поэта и к мотиву, более характерному для его исповедального лирического наследия — невозможность найти утоления жажде, которая томит человека. Жалкий свет, с его «глупыми красавицами», никогда не сможет даровать истинной любви и счастья — так условность традиционного «ложного мадригала» перекликается с «серьезным» мотивом лермонтовской лирики, подтверждая суждение Б. М. Эйхенбаума о б эволюции его художественной системы как движения от «легкой поэзии» к «поэзии мысли» [1].
— М.: Изд-во АН СССР, 1941. — Кн. I. — С. 8. — (ЛН. Т. 43/44).
Т. А. Алпатова
«ГЛЯДИСЯ ЧАЩЕ В ЗЕРКАЛА» —
см. «К ***»
«ГЛЯЖУ НА БУДУЩНОСТЬ С БОЯЗНЬЮ…» (1838).
«Вчера и сегодня». 1845. Кн. 1. С. 95. Датируется предположительно 1838 г., т. к. находится на одном листе с посвящением к «Казначейше» и с «Кинжалом», написанными, видимо, в начале этого же года. Это мнение высказано в коммент. И. Л. Андроникова [4]. Однако поскольку датировка указанных произведений Л. также предположительна, данная версия не может считаться убедительной. Б. Эйхенбаум связывает создание ст. со временем ареста и ссылки Л. (1837) и в собрании сочинений поэта (1958–1959) оно датируется 1837– 1838 гг. [5]. Уточнить время создания ст. «Гляжу на будущность с боязнью» могут помочь факты биографии поэта и анализ его духовно-творческого развития. Так, в письме Л. к С. А. Раевскому от марта 1837 г. есть слова, которые говорят о внутренней дисгармонии в душе поэта: «Мне иногда кажется, что весь мир на меня ополчился» [V; 390]. Тематически «Гляжу на будущность с боязнью» близко к таким ст. поэта, как «Я не хочу, чтоб свет узнал», «Не смейся над моей пророческой тоскою», относящимся к 1837 г. На этом основании ставится и дата написания данного ст. Но вместе с тем такой подход к решению вопроса о датировке ст. не может быть решающим, поскольку основные мотивы ст. «Гляжу на будущность с боязнью» можно считать сквозными и характерными для всего творчества поэта.
Смысл ст. также вызывает разноречивые толкования. Очевидно, что в ст. выражено психологически сложное и напряженное состояние лирического героя, связанное с переломом в его судьбе. В первой строфе подводится своеобразный итог прожитому: «Гляжу на прошлое с тоской / И, как преступник перед казнью, / Ищу кругом души родной» [II; 109]. Далее мысль героя ст. движется в поисках смысла прожитой жизни и предначертания судьбы: «Придет ли вестник избавленья / Открыть мне жизни назначенье, / Цель упованья и страстей / Поведать, что мне Бог готовил, / Зачем так горько прекословил / Надеждам юности моей» [II; 109]. Такая психологически напряженное коллизия ст. характерна для Л. Поэтому здесь правомерно сравнение лирической медитации данного ст. с преддуэльными размышлениями Печорина: «Пробегаю в памяти все мое прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? для какой цели я родился?..» [VI; 321].
Вторая строфа ст. — своеобразный взгляд в будущее: «Земле я отдал дань земную / Любви, надежд, добра и зла; / Начать готов я жизнь другую» [II; 109]. Однако, какую «будущность» готовит себе лермонтовский лирический герой и о какой «другой» жизни говорит, комментаторы этого текста также понимали поразному. Так, Р. Иванов-Разумник, А. Гуревич и др. считали, что в этих строках выражена тоска поэта по идеалу, недостижимому и ускользающему. Но многие комментаторы (С. Шувалов, Л. Семенов, В. Кирпотин) склонны считать, что здесь поэтом выражено предчувствие близкой смерти и ощущение исчерпанности земного бытия [3; 8; 9]. Об этом со всей очевидностью свидетельствует стих «Начать готов я жизнь другую». Более того, он ждет и желает ее, говоря о душевной усталости: «Молчу и жду: пора пришла; / Я в мире не оставлю брата, / И тьмой и холодом объята / Душа усталая моя» [II; 109]. Исследователи находят переклички темы данного ст. с 41-й строфой «Тамбовской казначейши» [2], с пушкинскими «Узником» и «Стансами» («В надежде славы и добра») [1]. Однако И. Роднянская [7] не склонна связывать ст. с текстами других поэтов и указывает, что начало ст. «Гляжу вперед я без боязни», это — лермонтовская автоцитата: ср.: «Гляжу назад — прошедшее ужасно, / Гляжу вперед — там нет души родной» (1830). Более того, само ст. есть поэтический ответ на юношеское ст. самого Л. — незавершенный набросок «Когда б в покорности незнанья» (1831).
Далее исследовательница указывает, что в ст. «схвачен психологически острый, мучительный, пограничный момент — “между двух жизней в страшном промежутке надежд и сожалений”, как сказано в сходном переживании еще в ст. “Смерть” (“Ласкаемый цветущими мечтами”, 1830–31). Во время таких кризисов Л. не раз затевал пылкие прения с богом по поводу жестокой непостижимости проведения» [7; 114]. Соглашаясь с исследовательницей, следует подчеркнуть, что вместе с тем смысл первой строфы — страстное обращение и ожидание ответа Творца: «Придет ли вестник избавленья / Открыть мне жизни назначенье, / Цель упований и страстей, / Поведать — что мне Бог готовил, / Зачем так горько прекословил / Надеждам юности моей» [II; 109].
Ст. состоит из двух строф, состоящих из десяти стихов, написанных 4-стопным ямбом с рифмовкой AbAbCCdEEd. Причем первое четверостишие в каждой строфе представляет своеобразный тезис, который в следующих шести стихах получает развитие. Такой тип строфы (одическая строфа), которым написано ст. «Гляжу на будущность с боязнью», использовался поэтом в уже упоминавшемся наброске «Когда б в покорности незнанья…» (1831). И. Б. Роднянская считает, что тематически, интонационно и строфически ст.
«Гляжу…» можно считать своеобразным полемическим ответом на ст. юного поэта «Когда б в покорности незнанья…», полного «юношеского идеализма». Действительно, в ст. 1831 г. Л. разрабатываются мотивы желаний, надежд на будущую жизнь и доверия Богу:
I
Когда б в покорности незнанья
Нас жить создатель осудил,
Неисполнимые желанья
Он в нашу душу б не вложил,
К тому, что не должно свершиться,
Он не позволил бы искать
В себе и в мире совершенства,
Когда б нам полного блаженства
II
Но чувство есть у нас святое,
Надежда, Бог грядущих дней, —
Она в душе, где все земное,
Живет наперекор страстей;
На небе иль в другой пустыне
Такое место, где любовь
Предстанет нам как ангел нежный,
И где тоски ее мятежной
Приведенный набросок повторяет не только строфическую организацию, рифму и размер ст. «Гляжу на будущность с боязнью», но и мотивно во многом ему соответствует.
Лит.: 1) Благой Д. Д. Лермонтов и Пушкин // Жизнь и творчество М. Ю. Лермонтова: сборник статей. Т. 1. – М.: ОГИЗ, 1941. – С. 356–421; 2) Герштейн Э. М. Роман «Герой нашего времени» М. Ю. Лермонтова. – М.: Художественная литература, 1976. – 128 с.; 3) Кирпотин В. Я. Избранные работы: в 2 т. – М.: Просвещение, 1978. – Т. 1, – С. 80–81; 4) Лермонтов М. Ю. Собрание сочинений: в 4 т. / Под ред. И. Л. Андроникова и Ю. Г. Оксмана – М.: Худож лит., 1964; 5) Лермонтов М. Ю. Собрание сочинений: в 4 т. – М.; Л., 1958–1959 («малое издание») ; 6) Пейсахович М. А. Строфика Лермонтова // Творчество М. Ю. Лермонтова. – М.: Наука, 1964. – С. 417–491; 7) Роднянская И. Б. «Гляжу на будущность с боязнью» // ЛЭ. – С. 113–114; 8) Семенов Л. П. М. Ю. Лермонтов. Статьи и заметки. – М.: Сириус, 1915. – C. 60, 83; 9) Шувалов С. В. Религия Лермонтова // Венок Лермонтову. – М.; П.: Издание Т-ва «В. В. Думнов, Наследники Бр. Салаевых», 1914. – С. 135–164; 10) Эйхенбаум Б. М. Статьи о Лермонтове. – М. – Л.: АН СССР, 1961. – 372 с.
Л. С. Конкина
«ГОРНЫЕ ВЕРШИНЫ» —
«Из Гете»
«ГОСТЬ» («КАК ПРОШЛЕЦ ИНОПЛЕМЕННЫЙ…») (1830).
Автограф хранится в ИРЛИ, оп. 1, № 6 (тетрадь VI), лл. 29 об. – 30 об. При жизни поэта не публиковалось. Впервые опубликовано в Соч. под ред. Висковатова. Т. 1. 1889. С. 109–110.
Ст. представляет один из ранних опытов Л. в жанре баллады. Разрабатываются традиционные для баллады мотивы неразделенной любви, таинственного появления влюбленного, ставшего монахом, в доме своей бывшей возлюбленной и ее мужа. Ст. завершается характерным для баллады трагически-мистическим финалом. Л. мастерски разворачивает сюжет баллады, сохраняя все свойственные балладе жанровые характеристики – таинственность и фантастический элемент в развертывании сюжета. Ст. Л. варьирует мотивы баллады В. А. Жуковского «Пустынник» (1813), которая, в свою очередь, является его вольным переложением баллады О. Гольдсмита «The Hermit» («Отшельник»). Некоторыми исследователями [1], [5] ст. Л. «Гость» сопоставляется с такими произведениями А. С. Пушкина, как «Зимняя дорога» (1826) и «Утопленник» (1828).
В творчестве Л. выделяется несколько баллад, написанных в ранний период творчества. Баллада «Над морем красавица-дева сидит» (1829), написанная на темы баллад Ф. Шиллера «Кубок» и «Перчатка» предшествует балладе «Гость» (1830), в которой разрабатываются мотивы народных баллад (песен). Стилистически «Гость» также выдержан народно-бытовой манере. Например, строки «Колокольчик отдаленный / То замолкнет, то звенит», «Вот кибитка подъезжает… / На высокое крыльцо» [I; 131–132] напоминают слова русских народных песен.
«Гость» состоит из 5 восьмистиший, в которых последовательно разворачивается сюжет нежданной встречи бывших возлюбленных. Ст. начинается с повседневной ситуации, когда в морозной ночи к дому подъезжает кибитка, и прибывший гость — монах-чернец в хозяйке дома неожиданно узнает свою возлюбленную. Обыденной сцене из простой жизни противопоставлены яркие чувства героев. Начинается вполне обыденным случаем: «Чудный взор огнем светился, / Он хозяйку вдруг узнал, / Он дрожит — и вот забылся / И к ногам ее упал» [I; 131–132]. История драматической любви героев рассказана скупо: «Обманулся он в надежде, / Погубил он с нею все» [I; 131–132]. В ст., как и предполагается в жанре баллады, сохраняется тайна взаимоотношений и расставания героев, причина их разлуки. Но очень ярко описан драматический финал: «Но рыдания звучали / Вплоть до белые зари, / Наконец и замолчали» [I; 131–132]. К утру хозяева дома обнаруживают хладный труп своего ночного гостя: «На полу он посинелый, / Как замученный лежал; / И бесчувственное тело / Плащ печальный покрывал!..» [I; 131–132].
Ст. «Гость» написано октавами в соединении двух четверостиший с перекрестным типом рифмовки женских и мужских стоп: aBaBcDcD, которые повторяются на всем протяжении ст. с некоторым нарушением точности рифм. Возможно, что это связано с теми трудностями, которые встречались Л. в работе с народно-поэтическим (в т. ч. и языковым) материалом.
Лит.: 1) Владимиров П. В. Исторические и народно-бытовые сюжеты в поэзии М. Ю. Лермонтова. — К., 1892; 2) Гердер И. Г. Предисловие к сб. «Народные песни», 1774; 3) Гнедич И. И. О вольном переводе бюргеровой баллады «Ленора» // Эолова арфа. Антология баллады. — М.: Высш. шк., 1989. — С. 574–582; 4) Гугнина А. А. Постоянство и изменчивость жанра // Эолова арфа. Антология баллады. — М.: Высш. шк., 1989. — С. 7–26; 4) Нейман Б. В. Влияние Пушкина в творчестве Лермонтова. — К., 1914; 5) Нейман Б. В. К вопросу об источниках поэзии Лермонтова. «ЖМНП». 1915. № 4. — С. 282–288; 6) Портнова Н. А. «Гость» («Как пришлец иноплеменный») // ЛЭ. — С. 118.
Л. С. Конкина
«ГОСТЬ» («КЛАРИСУ ЮНОША ЛЮБИЛ…») (1832).
«Karl und Faber» (Мюнхен, 1951). Копия: ИРЛИ, оп. 2, № 64.
Впервые опубликовано в «Русск. старине» (1882, № 8, стр. 389–390), лл. 2–4. Баллада Л., предположительно, датируется 1832 г. Посвящение к «Г.» намекает на личную подоплеку ст., возможно, связанную с чувствами Л. к Наталье Федоровне Ивановой (1813–1875) или Варваре Александровне Лопухиной (1815–1851).
Ставший основой «Г.» сюжет о мертвом женихе, даже после смерти любящем свою невесту и жаждущем соединиться с ней, широко распространен в фольклоре (святочные рассказы, предания) и в литературе (Г. А. Бюргер, М. Г. Льюис, Ф. Шиллер, В. А. Жуковский, К. Н. Батюшков, Д. В. Веневитинов). В творч. Л. этот сюжет занимает особое место и носит глубоко личный характер («Письмо» (1829), «Русская песня» (1830), «Настанет день — и миром осужденный» (1831), «Когда последнее мгновенье» (1832), «Любовь мертвеца» (1841) ). В. Э. Вацуро указывает на сюжетную и тематическую близость «Г.» к французскому переводу баллады М. Г. Льюиса «Алонсо Отважный и Краса Имоген» из романа «Монах», аргументировано называя «Г.» ее вольным переводом [1].
Характерен подзаголовок к «Г.» — «быль» [II; 218]. Мир произв. условен и события происходят «давно тому назад», однако изменчивость чувства и ветреность красавицы оказываются страшной правдой жизни, «былью», в противовес сюжету традиционной баллады, где невеста хранит верность жениху даже после его смерти. Подобная интерпретация сюжета вкупе с рядом языковых особенностей, смешением разнородной лексики — устойчивых книжных романтических оборотов («хладной смерти сон», «дева красоты», «венцы любви святой», «на розовых устах») и обыденно-сниженных выражений («давно тому назад», «каждый круглый год», «церква»), позволяют исследователям [3; 4] говорить о наличии в «Г.» элементов пародии на жанр романтической баллады, во многом ставшей штампом к 1830-м гг.
Однако возможная пародийность формы не отменяет серьезности содержания, силы переживаний обманутого героя. Женская любовь проходит подобно временам года — тает снег, уходит и печаль. Но глубина чувств юного воина оказывается сильнее смерти, и легкомысленно изменившую клятве верности «деву красоты» настигает страшное и неминуемое возмездие. Судьба юноши трагична — он «пал на битве — там, / В отчаянной борьбе» [II; 220], однако не менее трагичной оказывается участь девы, когда нежданный гость приходит на свадебный пир, символизируя неотвратимость смерти на беззаботном празднике жизни. Повествование не обрывается гибелью героев — две тени, не могущие найти упокоения после смерти, каждую ночь приходят в мир живых и бродят по комнатам. Если у Льюиса появление призраков Алонсо и Имоген становится страшным наказанием для изменницы, то у Л. загадочный финал звучит иначе, напоминая скорее неожиданное примирение возлюбленных после смерти.
«Гость» // ЛЭ. — С. 118; 3) Ермоленко С. И. Лирика М. Ю. Лермонтова: жанровые процессы.: дис…. доктора филологических наук: 10.01.01 / Екатеринбург, 1996. — 452 с.; 4) Скобелева М. Л. Комические жанры в лирике М. Ю. Лермонтова: дис…. кандидата филологических наук: 10.01.01 / Екатеринбург, 2009. — 289 с.; 5) Удодов Б. Т. М. Ю. Лермонтов: художественная индивидуальность и творческие процессы. – Воронеж: Изд-во Воронеж. гос. ун-та, 1973. — 702 с.
Ю. Н. Сытина
«ГРАФИНЕ РОСТОПЧИНОЙ» («Я верю: под одной звездою…») (1841).
Автограф неизв. Впервые — сб. «Рус. беседа», т. 2, СПБ, 1841, с. 94. Послание обращено к поэтессе и другу Л. Евдокии Петровне Ростопчиной (см. также «Додо» — «Новогодние мадригалы и эпиграммы»). Сама поэтесса незадолго до этого, 27 марта 1841 г., посвятила Л. ст. «На дорогу», также оказавшееся прощальным в их творческом общении.
Двухчастная композиция ст. становится основой для развития художественной мысли от поэтической исповеди к символико-аллегорическому обобщению. Два человека, подобно двум волнам, сближаются нежданно и словно бы вопреки закономерностям бытия, всегда разлучающего близких, обрекающего человека на одиночество. Поэтическое размышление развертывается между двумя противоположными эмоциональными началами: веры и неверия, мечты и разочарования, жажды любви и ощущения ее бесплодности:
Мы с вами были рождены;
Мы шли дорогою одною,
Нас обманули те же сны. <…>
Предвидя вечную разлуку,
Боюсь предательскому звуку
Мечту напрасную вверять [II; 189]
И в «исповедальной», и в символико-аллегорической части ст. заметен этот контраст: слова-знаки, связанные с мотивом любви и мечты («мы шли дорогою одною», «дружно», «ропот сладостный и томный», «ласки вечные свои»), постоянно сталкиваются с образами, насыщенными иной семантикой. Мечты неизбежно обманывают, слово не в силах выразить истинного чувства перед лицом «вечной разлуки», которая одна представляется неизбежной.
Э. Найдич предполагал, что у В. Г. Белинского был списком ст. Л. «Договор», который оканчивался строфою «Так две волны несутся дружно…». В письме к В. П. Боткину он писал: «Эта пьеса напечатана не вполне; вот ее конец…», и далее следовала названная строфа [XII; 85].
«Пустой альбом»], в ее кн.: Стихотворения, т. 2, 2 изд., — СПБ, 1857, — С. 85; 2) Шувалов С. В. Мастерство Лермонтова // Жизнь и творчество М. ЮД. Лермонтова. — Кн. 1. — М.: ОГИЗ, 1941. — С. 264–265; 3) Найдич Э. Э., Иносказательные образы у Лермонтова // Русская речь. 1976. — № 6, — С. 27–31; 4) Гиллельсон М. И. Последний приезд Лермонтова в Петербург // Звезда. 1977. — № 3. — С. 190–94, 195, 197, 199; 5) Щеблыкина Л. И. Тема маскарада в творчестве М. Ю. Лермонтова и Е. П. Ростопчиной //Лермонтовский выпуск. — Пенза, 1996. — № 5. — С. 41–47.
Т. А. Алпатова
«ГРОБ ОССИАНА» («ПОД ЗАНАВЕСОЮ ТУМАНА…») (1830).
Автограф хранится в ИРЛИ, тетр. VI. В автографе приписка Л.: «(Узнав от путешественника описание сей могилы) ». Впервые — «Русская старина», 1873, т. 7, № 4. С. 562.
Проникнутое оссианическими мотивами, это ст. юного Л. может рассматриваться как ступень в освоении поэтом нескольких мотивов, характерных для его художественной системы в целом.
«оссианическому пейзажу», освоение которого было столь важно для становления русского предромантизма и романтизма. Л. находит характерные его приметы (туман, бури, горы, ветры и т. п.), причем пока это очень обобщенные «знаки» оссианической традиции, которая сопрягается в ст. с личностно важным для поэта воспоминанием о собственных шотландских корнях — строка «В горах Шотландии моей» содержит намек о Георге Лермонте, выходце из Шотландии, потомком которого считал себя Л.
Возможность приблизиться в мечтах к гробу Оссиана как своеобразному источнику поэзии позволяет лермонтовскому человеку обрести утраченное вдохновение и жизненную энергию («Летит к ней дух мой усыпленный / Родимым ветром подышать / И от могилы сей забвенной / Вторично жизнь свою занять!…», [I; 124]). Так в ст. юного поэта появляется характерный для лермонтовской художественной системы в целом мотив противопоставления живого и мертвенного, причем неожиданная, парадоксальная инверсия этих начал позволяет видеть истинную жизнь в том, что кажется умершим и забытым.
И. И. Грибушин связывает название этого ст. Л. с одноименным ст. Мансурова (альм. «Каллиопа», М., 1817, — С. 153–156; перепечатано в изд.: «Избр. соч. и переводы в прозе и стихах», ч. III, М., 1825, — С. 195–98). Думается также, что в целом и название, и образ гробницы древнего поэта, имя которого стало знаком определенной поэтической традиции и своеобразным средством сохранить дух поэзии среди живых, навеян более распространенной традицией ст. с образом «гроба Анакреона» (см. одноименное ст. А. С.
Пушкина).
Ст. иллюстрировал Д. Митрохин. Положил на музыку А. Ф. Гедике [3].
— № 3, — С. 72–73; 2) Левин Ю. Д. Оссиан в русской литературе (конец ХУШ первая треть XIX века). — Л.: Наука, 1980. — 205 с.; 3). Лермонтов в музыке: Справочник // Сост Л. И. Морозова, Б. М. Розенфельд. —М.: Сов. композитор, 1983.– 176 с.
Т. А. Алпатова
«ГРОЗА» (1830).
Автограф хранится в ИРЛИ, оп. 1, № 6 (тетрадь VI), л. 12. Копия — там же, оп. 1, № 21 (тетрадь XX), лл. 8 об.–9. Впервые опубликовано в «Северном вестнике». 1889. № 2. отд. I. С. 129–130.
Ст. «Гроза» («Ревет гроза, дымятся тучи») относится к раннему периоду творчества поэта. Как и во многих других произведениях Л. 1830–1831 гг. предметом поэтической медитации здесь является чувство элегической разочарованности лирического героя. Описание морской бури, которым открывается ст., переходит в описание внутренней неудовлетворенности лирического героя, которое созвучно морской стихии: «Стою — ужель тому ужасно / Стремленье всех надземных сил, / Кто в жизни чувствовал напрасно / И жизнию обманут был?» [I; 90] Но чувство пессимистического разочарования жизнью сменяются уверенностью в себе и желанием противостоять житейской буре.
— воды: «Ревет гроза, дымятся тучи / Над темной бездною морской, / И хлещут пеною кипучей, / Толпятся, волны меж собой» и огня: «Вкруг скал огнистой лентой вьется / Печальной молнии змея» и «Как вкруг скалы остроконечной, / Губитель-пламень вьешься ты» [I; 97]. Эти стихии, как два противоборствующих начала в душе лирического героя, как тезис и антитезис, но подобно тезису и антитезису они завершаются синтезом — заключительным четверостишием: «О нет! — летай огонь воздушный, / Свистите, ветры, над главой: / Я здесь, холодный, равнодушный, / И трепет не знаком со мной» [I; 97].
Было высказано мнение, что данное ст. являются частью ст. «Гроза шумит в морях с конца в конец», поскольку оба ст. написаны на одном листе (на обороте листа со ст. «Гроза» написано ст. «Гроза шумит в морях с конца в конец» [I; 90]. Однако эта версия было отклонена и оба ст. считаются самостоятельными произведения юного поэта, разрабатывающими одну и ту же тему. Тема морской бури и пловца повторится в творчестве Л. в повести «Тамань»: «– «Что, слепой, — сказал женский голос: — буря сильна; Янко не будет». — «Янко не боится бури», — отвечал тот. <…> — Видишь, я прав, — сказал опять слепой, ударив в ладоши: — Янко не боится ни моря, ни ветров, ни туманов, ни береговых сторожей: прислушайся-ка: это не вода плещет, меня не обманешь, это его длинные весла» [VI; 252].
Лит.: 1) Аринштейн Л. М. «Гроза» // ЛЭ. — С. 121; 2) Висковатый П. А. М. Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество. — М.: Книга, 1989. — 484 с.
Л. С. Конкина
«ГРОЗА ШУМИТ В МОРЯХ С КОНЦА В КОНЕЦ…» (1830).
Тематически и эмоционально примыкает к ст. «Гроза» («Ревет гроза, дымятся тучи»). Однако повествованию о внутреннем состоянии лирического героя приходит повествователь, фиксирующий происходящее как бы со стороны. Соответственно меняется картина, где взгляд поэта выхватывает картину бури и «пловца» и передает увиденное. Все внимание сосредоточено на состоянии «пловца»: он спокоен, суров, «чело печать глубоких дум несет», «угасший взор на тучи устремлен».
В отличие от ст. «Ревет гроза, дымятся тучи» образ лирического героя дан в полном погружении в самого себя и в полной закрытости его чувств, о которых можно только догадываться. «Конечно, он живал между людей / И знает жизнь от сердца своего…» — этими словами, в сущности, ограничивается показ его внутреннего мира, который вовне не показан: «Не ведают, ни кто, ни что здесь он!..» [I; 98].
Высказывалось предположение, что оба ст. являются частью единого целого [1], однако впоследствии было признано, что это два разных ст., варьирующих одну и ту же тему.
Лит.: 1) Висковатый П. А. М. Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество. — М.: Книга, 1989. — 484 с. 2) Аринштейн Л. М. «Гроза шумит в морях с конца в конец» // ЛЭ. — С. 121.
«ГРУЗИНСКАЯ ПЕСНЯ» (1829).
Автограф хранится в ИРЛИ, оп. 1, № 2 (тетрадь II), л. 18–18 об. Впервые опубликовано: начало ст. (стихи 1–13) — в «Отечественных записках» (1859, т. 125, № 7, отд. I, стр. 21); окончание (стихи 13–32) — в «Стихотворениях М. Ю. Лермонтова, не вошедших в последнее издание его сочинений» (изд. Ф. Шнейдера, Берлин, 1862, с. 128–129); полностью — в Соч. под ред. Висковатова (т. 1, 1889, с. 44–45).
Раннее ст. Л. (1829), первое обращение поэта к кавказскому фольклору. В автографе — позднейшая приписка Л. в скобках: «Слышано мною что-то подобное на Кавказе». В сюжете песни Л. Гроссман видит сходство с «Бахчисарайским фонтаном» А. С. Пушкина.
–4–2–2–2–1–2–1 и рифмующиеся по схеме AabbcDcD) является попыткой передать необычную интонационную структуру кавказских народных песен. Также следует отметить, что в ранние годы Л. много экспериментировал со стихотворными конструкциями, но, используя необычные строфические формы, редко повторял их впоследствии, «убедившись в их заметной искусственности, в экспериментальном характере их композиции» [3; 476].
— песня. Л. М. Аринштейн замечает, что «вынесенных в заглавие жанровых обозначений в лирике Лермонтова чрезвычайно много: заглавие «романс» встречается семь раз, «стансы» — тоже семь, «баллада» — шесть, «песня» — пять раз, а с определением («грузинская», «русская») — еще пять» [1; 43], в то время как у современников Л. подобных обозначений намного меньше. При этом жанры различаются также по ритмико-интонационной структуре; прихотливый, изломанный ритм характерен именно для песни.
Лит.: 1) Аринштейн Л. М. Реминисценции и автореминисценции в системе лермонтовской поэтики // Лермонтовский сборник. — Л.: Наука, 1985. — С. 23–48; 2) Гроссман Л. Стиховедческая школа Лермонтова // М. Ю. Лермонтов (ЛН; Т. 45/46). — М.: Изд-во АН СССР, 1948. — Кн. II. — С. 255–288; 3) Пейсахович М. Строфика Лермонтова // Творчество М. Ю. Лермонтова: 150 лет со дня рождения, 1814–1964. — М.: Наука, 1964. — С. 417–491; 4) Эйхенбаум Б. М. Литературная позиция Лермонтова // М. Ю. Лермонтов (ЛН; Т. 43/44). — М.: Изд-во АН СССР, 1941. — Кн. I. — С. 3–82.
Т. С. Милованова
«ГУСАР» (1832).
Автограф: беловой — ИРЛИ. Оп. 1. Казанская тетрадь, л. 12 об. Ст. было опубликовано впервые в «Саратовском листке» (1 января 1876 № 1).
Менторский тон поэта, выражающийся в императивах («знай», «берегися»), порожден опытом утраченных иллюзий. Критическое отношение к внешним атрибутам гусарства отражается в ироничной интонаций автора по отношению к герою ст.
«красный доломан», «ус задорный», «стук пиров», «ментиком блистая», «серый конь»), чтобы на контрасте с ее яркой формой показать бессодержательность.
В ст. звучит тема одиночества («никто не любит», «никто… не дорожит»), которая вызывает у поэта искреннее сочувствие:
Когда ты вихрем на сраженье
Не улетает за тобой. [II; 70]
Вторая часть ст. оказывается более эмоциональной, что обусловлено стремлением автора проникнуть во внутренний мир героя и выражается через риторические вопросы и восклицания.
Два последних стиха, вероятно, обращены к В. А. Лопухиной.
— М.: Наука, 1964. — С. 432; 2) Эйхенбаум Б. М. Казанская тетрадь Лермонтова // М. Ю. Лермонтов (ЛН; Т. 43/44). — М.: Изд-во АН СССР, 1941. — Кн. I. — С. 3–10.
Т. М. Фадеева