Лермонтов М.Ю. Энциклопедический словарь.
Лирика М. Ю. Лермонтова.
Буква "И"

«<ИЗ АЛЬБОМА С. Н. КАРАМЗИНОЙ>» («ЛЮБИЛ И Я В БЫЛЫЕ ГОДЫ…»)(1841).

«Рус. беседа», 1841, т. 2, с. 93, без последней строфы; впервые полностью — «Русский библиофил», 1916, № 6, с. 70.

С. Н. Карамзина рассказала в письме от 26 июня 1839 г. к своей сестре, Е. Н. Мещерской, о тех обстоятельствах, которые сопровождали создание этого ст. Л.: «Я давно уже дала ему свой альбом, чтобы он в него написал. Вчера он мне объявляет, ‘‘что когда все разойдутся, я что-то прочту и скажу ему доброе слово’’. Я догадываюсь, что речь идет о моем альбоме, — и в самом деле, когда все разъехались, он мне его вручает с просьбой прочесть вслух и, если стихи мне не понравятся, порвать их, и он тогда напишет мне другие. Он не мог бы угадать вернее! Эти стихи, слабые и попросту скверные, написанные на последней странице, были ужасающе банальны: ‘‘он-де не осмеливается писать там, где оставили свои имена столько знаменитых людей, с большинством из которых он не знаком; что среди них он чувствует себя как неловкий дебютант, который входит в гостиную, где оказывается не в курсе идей и разговоров, но он улыбается шуткам, делая вид, что понимает их, и, наконец, смущенный и сбитый с толку, с грустью забивается в укромный уголок’’, — и это все… Я вырвала листок и, разорвав его на мелкие кусочки, бросила на пол. Он их подобрал и сжег над свечой… Он попросил обратно у меня альбом, чтобы написать что-нибудь другое, так как теперь задета его честь» [4]. По-видимому, ст. «Любил и я в былые годы…» и стало тем новым стихотворным посвящением С. Н. Карамзиной, которое обещал ей Л.

Ст. воспринимается как своеобразная эстетическая декларация Л. Перечисляя основные романтические штампы («бури шумные природы», «бури тайные страстей», «несвязный… очарованный язык» стихии), поэт выбирает иные, гораздо более простые и земные радости частной, повседневной жизни: «Поутру ясную погоду, / Под вечер тихий разговор».

«игра» с адресатом, включал в себя намеки, понятные только узкому дружескому кругу; в этом смысле альбомные стихи «на случай» оказывались связаны и с дружеской атмосферой литературного салона — в данном случае салона Карамзиных, частым гостем которого был и Л. Дружеские намеки превращают последнюю строфу ст. в подобное обращение «для немногих»; перечисленные в ней ближайшие друзья и члены карамзинского семейства: Александра Осиповна СмирноваРоссет, Александр Николаевич Карамзин, а также Иван Петрович Мятлев. Эти люди, наряду с С. Н. Карамзиной — адресатом посвящения — в последние годы жизни Л. были близки ему не только как светские знакомые, но и как друзья, единомышленники, и в ст. они — люди, к которым можно обратиться с самым туманным намеком, не опасаясь столкнуться с непониманием или холодностью.

Ст. посвящение С. Н. Карамзиной можно рассматривать и как часть своеобразного литературного «диалога» Л. с карамзинской традицией, которую поэт начал осваивать, именно оказавшись в конце 1830-х — 1841 г. в доме и салоне Карамзиных, свидетельством чего стало обращение к художественному опыту карамзинской прозы («Рыцарь нашего времени», 1802).

Поэтическое обращение к старшей дочери Карамзина напоминает характерный для карамзинизма как особого литературного направления культ «безделок», мелких ст., а также дружеских посланий Карамзина, в которых «камерная» семантика намеков и автобиографические мотивы, понятные лишь «для немногих», переплеталась с размышлениями о неизбежном движении человека от юности к зрелым годам, о постепенном изменении жизненных идеалов и открытии истинной мудрости в простоте:

Хотя уж нет цветов весенних
У нас на лицах, на устах

Хотя красавицы престали

(Зефиры с нами отыграли!),
Но мы не должны унывать:
<…> [3]

Лит.: 1) Арносон М., Рейсер С. Литературные кружки и салоны. – М.: «Аграф», 2001. – 400с.; 2) Измайлов Н. В. Пушкин и семейство Карамзиных //Пушкин в письмах Карамзиных 1836–1837 гг. – М.; Л.: Изд-во Акад. Наук СССР, 1960. – С. 3–14; 3) Карамзин Н. М. Полное собрание стихотворений. – Л.: Советский писатель, 1966. – С. 138; 4) Лермонтов М. Ю. Исследования и материалы. – Л.: Наука, 1979. – С. 357, 323–343; 5) Майский Ф. Ф. Лермонтов и Карамзины / М. Ю. Лермонтов: Сб. ст. и материалов.– Ставрополь: Кн. изд-во, 1960. – С. 7–33; 6) Модзалевский Б. Л. Из альбомной старины // Русский библиофил. 1916. № 6. – С. 70–71; 7). Лермонтов в музыке: Справочник. / Сост Л. И. Морозова, Б. М. Розенфельд. –М.: Сов. Композитор, 1983.– 176 с.

Т. А. Алпатова

«ИЗ АНДРЕЯ ШЕНЬЕ» («ЗА ДЕЛО ОБЩЕЕ, БЫТЬ МОЖЕТ, Я ПАДУ…») (1830–1831).

– ИРЛИ, тетр. ХХ. Впервые опубликовано: Северный вестник. 1889, № 1, отд. 1, с. 12-13.

По указаниям исследователей [1], у французского поэта Андре Шенье (1762–1794) нет ст., содержание которого напоминало бы это произведение Л., представляющее собой следование общим мотивам и умонастроению элегий Шенье, а также своеобразного направления, связанному в русской литературе с трагическим образом поэта, погибшего в годы Французской революции и ставшего символом поэта-тираноборца, жертвы рока (см. элегию «Андрей Шенье» А. С. Пушкина, 1825). В жанровом отношении подобное лирическое размышление строилось как сочетание мотивов гражданственной инвективы (см. узнаваемые «сигналы» в ст. Л.: «дело общее», «клевета лукавая», «гордые враги»» мотивы жертвы, битвы, изгнания и т. п.) и любовной элегии («Я всё любил тебя, и всё любил так нежно»).

В XIX в. произведения А. Шенье вновь обрели популярность после публикации в 1819 г. подробной биографии поэта, написанной А. де ла Тушем [13]. Эта книга предложила читателям нового столетия романтизированную историю жизни поэта, вначале приветствовавшего революцию и создавшего пламенный гимн свободе в ст. «Ода зала игры в мяч», 1789 г., а затем, после того, как написал последнюю речь на суде для Людовика XVI, – приговорённого к смерти и казнённого за день до свержения Робеспьера. Об интересе Л. к творчеству А. Шенье вспоминал А. Шан-Гирей: весной 1840 г. во время посещения поэта в Ордонансгаузе, куда он угодил за дуэль с Э. Барантом, Л. и он читали стихи А. Шенье [8].

В формировании интереса Л. к А. Шенье, безусловно, сыграла роль и элегия А. С. Пушкина, а также история её бытования в обществе. Тираноборческие строки этого произведения были запрещены цензурой при первой публикации ст. и распространялись в обществе в списках под заглавием «На 14 декабря»: «Гордись, гордись, певец; а ты, свирепый зверь, /Моей главой играй теперь…» [14]. Об этом П. А. Вяземский писал А. И. Тургеневу и В. А. Жуковскому 20 сентября 1826 года: «Отрывки из его Элегии Шенье, не пропущенные Цензурой, кем-то были подогреты и пущены по свету под именем 14-го декабря. Несколько молодых людей сделались жертвою этого подлога, сидели в заточении и разосланы по полкам». [11].

«тайного цикла», посвящённого А. Шенье, куда входили ст. «Из Андрея Шенье», «К*** (О, полно извинять разврат!…», «Не смейся над моей пророческой тоскою», «Настанет день – и миром осужденный…», «Когда твой друг с пророческой тоскою…», а также фрагмент поэмы «Сашка» (И ты, поэт, высокого чела /Не уберёг!…»), а также ст. «Смерть поэта» (« <…> как тот певец, неведомый, но милый, / Добыча ревности глухой. / Воспетый им с такою чудной силой, / Сражённый, как и он, безжалостной рукой <…>» [5]. По мысли исследовательницы, «своеобразный итог раздумий Лермонтова – знаменитая строка его “плача” по А. И. Одоевскому: “И свет не пощадил – и бог не спас!”. Сквозь строки составивших “тайный” цикл стихов прочитывались новые аллюзии и параллели: “Высокого чела не уберёг”… не только Андрей Шенье, но и Пушкин, и Полежаев, и Одоевский… И сам двадцатишестилетний Лермонтов, осенённый “пророческой тоскою” и предчувствующий свою гибель» [5]. Лермонтовское ст. воспринимается в контексте произведений поэта, связанных с историко-культурными ассоциациями XVIII века, как параллельное развитие двух противоположных тенденций: с одной стороны, сохранять узнаваемость традиции, с другой же – обновлять и трансформировать её настолько, чтобы она не мешала лирическому самовыражению поэта. Так, в данном случае шестистопный ямб и парная рифмовка способствовали некоторой «архаизации» звучания ст., наряду с заглавием и общими мотивами также отсылавшей к историко-культурным ассоциациям, связанным с памятью о поэте XVIII столетия. Однако ст. Л. отличается от сходного по тематике поэтического размышления об А. Шенье, представшего в элегии А. С. Пушкина прежде всего большей субъективностью в осмыслении романтических мотивов «поэта в темнице», трагической обречённости и ожидания казни. Л. практически не обращается к узнаваемым и исторически конкретным деталям, которые могли бы связать изображение лирического героя ст. именно с судьбой французского поэта. Поэт усложняет психологическую гамму ст. мотивом вины («Я много сделал зла, но больше перенёс. / Пускай виновен я пред гордыми врагами…»; «Хоть много причинил я обществу вреда…» и т. п.), сближая, т. о., поэтическое воплощение мотивов, близких Шенье, с собственными лирико-психологическими переживаниями обречённости на страдания, отчуждения от мира и людей, некоей трагической вины, которая тяготеет над душой юного романтика (ср. ст. «Настанет день – и миром осуждённый…», «Когда твой друг с пророческой тоскою…» и др.).

– С. 182.; 2) Вацуро В. Э. Лермонтов и Андре Шенье (К интерпретации одного стихотворения) // Михаил Лермонтов. 1814–1889. Норвичские симпозиумы. Т. III Нортфилд. 1992. – С. 117–130; 3) Вацуро В. Э., Мильчина В. А. Французская элегия XVIII–XIX веков в переводах поэтов пушкинской поры. – М.: Радуга, 1989. – 688с.; 4) Веселовский Ю. Пушкин и Шенье // Пушкин [собр. соч.] / Под ред. С. А. Венгерова. Т. 3. – СПб, 1899. – С. 581–584; 5) Вольперт Л. И. Тайный цикл «Андрей Шенье» в лирике Лермонтова // Лермонтов и литература Франции. – Тарту: «Тартуский университет», 2010. – С. 62–78; 6) Герштейн Э. Г. Об одном лирическом цикле Лермонтова //Лермонтовский сборник. – Л.: Наука, 1985 – С. 131–151; 7) Гинзбург Л. Я. К анализу стихотворения Лермонтова «Смерть поэта» // Slavia, 1930, т.. 9, вып. 1. – С. 85–102; 8) Гречаная Е. П. Пушкин и А. Шенье (две заметки к теме) // Временник пушкинской комиссии, вып. 22. – Л.: Наука, 1988. – С. 101–108; 9) Лермонтов в воспоминаниях современников. – М.: Художественная литература, 1972 – 568 с.; 10) Нейман Б. В. Влияние Пушкина в творчестве Лермонтова – Киев: типография Императорского Университета св. Владимира Акционерного. 1914 – 148 с.; 11) Переписка Александра Ивановича Тургенева с кн. Петром Андреевичем Вяземским. Т. I: 1814–1833 годы / Под ред. и с примеч. Н. К. Кульмана. – Пг.: ОРЯС РАН, 1921. – С. 42–43; 12) Пушкин А. С. Полное собрание сочинений в 16 томах. – М.: Издательство Академии Наук СССР, 1937. Т. 2. – С. 401–402; 13) La Touche A. de. La Vie et la Poésie d’André Chénier. – Paris. 1819.

Т. А. Алпатова

«ИЗ ВОРОТ ВЫЕЗЖАЮТ ТРИ ВИТЯЗЯ В РЯД…» —

«Баллада»

«ИЗ ГЕТЕ» («ГОРНЫЕ ВЕРШИНЫ…») (1840).

«Отеч. зап.», 1840, т. 11, № 7, отд. III, с. 1.

Шедевр поэтического перевода второй «Ночной песни странника» («Wanderers Nachtlied») И. -В. Гете. Тот редкий случай, когда перевод становится едва ли не лучше оригинала. Пейзажная зарисовка несет в себе глубокий философский смысл. В восьми строчках Л. удалось передать ощущение гармонии и целостности мира, единство его кажущегося внешнего спокойствия и скрытой внутренней напряженности. Человек, природа и мироздание одухотворены, слиты и неделимы.

— долины — дорога — листы) к человеку, идущему по этой дороге. Дорога становится метафорой жизненного пути, а человек — странником. Главная мысль заключена в последних двух строчках: Подожди немного, / Отдохнешь и ты. Л. углубляет первоначальный смысл о смерти как покое, заложенный Гете. У Гете эти слова обращены к страннику, идущему в ночи, у Л. — к самому себе. Для него покой не равен смерти. Лирический герой хочет освободиться от земных страстей, слиться с природой, стать частью божественного мироздания. Там, где нет человека («не пылит дорога»), там все гармонично для поэта (ср. «Выхожу один я на дорогу», 1841).

Точно переведены только первая, седьмая и восьмая строки. Система мотивов и образов не совсем совпадает с оригиналом (у Гете — гора, деревья, тишина, птицы, лес, отдых; у Л. — долины, полные свежей мглой, и пустынная ночная дорога вместо молчания птиц). У Гете отсутствуют художественно-выразительные средства, ст. Л. наполнено образами. Природа одушевлена («горные вершины спят», «не дрожат кусты»).

«Ночная песня странника» Гете написана дольником, Л. заменяет его «плавным» мелодичным трехстопным хореем. По своей структуре ст. абсолютно симметрично, отсутствует деление на строфы, хотя по способу организации стиха (1–4 строки с пиррихием во второй стопе в 1, 3 строчках; 5–8 с пиррихием в первой стопе каждой строки) можно условно поделить на две контрастные части: небо («горные вершины») и земля («дорога», путник). Л. достигает равновесия с помощью ритмико-синтаксического параллелизма, который создает ощущение соразмерности (1, 3 строки построены по схеме: прилагательное + существительное; 5, 6 — «не» с глаголом + существительное). Синтаксис предельно прост: бессоюзные сложные предложения, состоящие из простых двусоставных.

«спят», «не пылит», «не дрожат», «подожди», «отдохнешь»). Одни исследователи считали лермонтовский текст самостоятельным ст. (В. Жирмунский, А. Федоров), другие признавали его переводом Гете (Б. Эйхенбаум). В. Брюсов считал ст. Л. недосягаемо прекрасным переводом.

«Ночную песню странника» Гете также переводили Н. Хвостов, И. Ф. Анненский, В. Я. Брюсов, Б. Л. Пастернак. Ст. положено на музыку, самые известные произведения: романс А. Е. Варламова и дуэт А. Г. Рубинштейна [9].

Лит.: 1) Белинский В. Г. Полное собрание сочинений. – М. –Л.: Художественная литература, 1953–1959. – Т. 4. – С. 537; 2) Сидоров А. Гёте и переводчик // Труды и дни. – М.: Прибой, 1914. Тетрадь 7. – С. 39–42; 3) Брюсов В. Я. Опыты по метрике и ритмике, по евфонии и созвучиям, по строфике и формам – М., 1918. – С. 72, 181; 4) Жирмунский В. Гёте в русской литературе – Л.: ГИХЛ, 1937. – С. 439; 5) Эйхенбаум Б. М. Литературная позиция Лермонтова. // М. Ю. Лермонтов (Лит. наследство; Т. 43/44). – М.: Изд-во АН СССР, 1941. – Кн. I. – С. 70; 6) Федоров А. В. Лермонтов и литература его времени. – Л.: Наука, 1967. – С. 261–63; 7) Гаспаров М. Метр и смысл. К семантике рус. 3-стопного хорея // Изв. АН СССР. ОЛЯ», 1976. – Т. 35. № 4; 8) Финкель А. М. «Ночная песня странника» Гёте в русских переводах // Газета «Русский язык». «Первое сентября», 2001. – №13. 9). Лермонтов в музыке: Справочник. / Сост Л. И. Морозова, Б. М. Розенфельд. –М.: Сов. Композитор, 1983.– 176 с.

М. А. Дорожкина

«ИЗ-ПОД ТАИНСТВЕННОЙ, ХОЛОДНОЙ ПОЛУМАСКИ…» (1841).

«Отеч. зап.» (1843 г. Т. 28. № 5. отд. 1. С. 80).

Ст. – образец интимной лирики поздней поры, когда «…любовь является у Лермонтова чаще всего как воспоминание о прошлом… как мелькнувшая надежда на будущее… или как мечта» [2; 101]. В центре произведения не история собственного чувства, не женский образ, так или иначе связанный с биографией самого автора («М. А. Щербатовой», «К портрету»), а волнующее, меняющееся впечатление, вызванное идеальным женским обликом. В его детали («холодная полумаска», «лукавые уста», «пленительные глазки», «локон своевольный») жадно вглядывается лирический герой, окутанный атмосферой чувственности и тайны.

Состояние любования, восхищения женщиной в первой и второй строфах ст. сменяется мечтой об идеальной возлюбленной, образ которой слит с воспоминаниями лирического героя, его надеждой на счастье, на новую встречу. В то же время ст. в целом характеризуется единством модальной, эмоциональной окраски и вызывает ощущение призрачности «бесплотного виденья», неустойчивости, тревожности. Отсюда обилие лексики, включающей семы «неопределенность», «кажимость»: «таинственная (полумаска) », «лукавые (уста) », «(мне) кажется», «(слыхал) когда-то», «кто-то (шепчет) ».

Ст. романсного типа, написано шестистопным ямбом, катрены имеют с перекрестную рифмовку (8-й и 11-й стихи — пятистопные). По мнению Пейсахович М. А., «чаще поэт обращается в этой строфической форме к пяти- и шестистопным ямбам не в их «чистом» виде, а в сочетании друг с другом или с другими ямбическими размерами» [4; 435].

– П., 1915. – C. 207–208;2) Максимов Д. Е. Поэзия Лермонтова, 2 изд. – М. -Л., Наука, 1964; 3) Пумпянский Л. В. Стиховая речь Лермонтова. – М., Изд-во АН СССР, 1941. – Кн. I. – С. 417; 4) Пейсахович М. А. Строфика Лермонтова // Творчество М. Ю. Лермонтова: 150 лет со дня рождения, 1814–1964. – М., Наука, 1964. – С. 435; 5) Удодов Б. Т. М. Ю. Лермонтов. Художественная индивидуальность и творческие процессы. – Воронеж, Изд-во Воронеж. гос. ун-та, 1973. – С. 127–131.; 6) Лермонтов в музыке: Справочник. / Сост Л. И. Морозова, Б. М. Розенфельд. –М.: Сов. Композитор, 1983.– 176 с.

«ИЗМУЧЕННЫЙ ТОСКОЮ И НЕДУГОМ» (1839).

«Русская мысль» (№ 4, С. 60).

Ст. «Измученный тоскою и недугом» (1832) в первой части продолжает традиции любовной поэзии Данте, Петрарки и романтической поэзии Е. А. Боратынского («Оправданье», 1824–1827). Общей становится тема любви как болезни и тема вины поэта, который «другую мог хвалить». Но ст. Лермонтова становится опытом психологического и более глубинного, метафизического анализа: чувства его героев противоречивы, поэт показывает внешние и внутренние причины разрыва между ними.

– гордость обоих. Героиня отказывается от дружеского прощания, не верит герою и смеется над его слезами, «чтоб с сожаленьем не явить любви». Герой, «измученный тоскою и недугом / и угасая в полном цвете лет», просит о прощении за то, что «другую мог хвалить», и, в то же время, признается, что у ее ног не просил, а «требовал прощения». Героиня «горда одной своею красотою» и окружена «толпою безумцев молодых», герой желает, «чтоб для других очей» ее «блеск исчез».

В отличие от других поэтов, у Лермонтова чувства его лирического героя приобретают исключительную напряженность и переводят нас в метафизическое пространство: «Ты для меня была как счастье рая / Для демона, изгнанника небес». В заключительных строках ст. поэт возвышает свою возлюбленную, соотносит ее образ с раем, а себя уничижает, сопоставляя себя с падшим ангелом.

Лит.: 1) Андроников И. Лермонтов. Исследования и находки. 4-ое изд., – М.: Художественная литература, 1977. – С. 140; 2) Журавлева А. И. Лермонтов и философская лирика 30-х годов // Филол. науки. 1964. № 3. –С. 3–14.

Е. А. Федорова (Гаричева)

«ИСПОВЕДЬ» (1831).

– 5. Вп. было опубл. в журн. «Отеч. записки» за1859г. ( Т. 127. № 11. Отд. I. С. 264).

Юношеское ст. Л. представл. соб. «разновидность лирич. самовыражения» [8; 201], кот. «соединяет в себе особенности «исповедальн.» лирики и ораторск. монолога» и выраж. «разочаров. в мире и людях, в собств. романтич. иллюзиях автора» [2; 202]. Антитеза «теплой веры» и «хладного опыта», намечен. в ст., говорит о двух способ. познания мира лирич. героем: «первый из них опирается на опыт и эксперименты, второй – на прозрения ума» и сердца [3; 15]. Вера нужна Л как «прочн. и творч. основа жизни» [3; 16]. Л. исповедь и становится «местом столкновения веры и опыта» [8; 201]. Интимно исповед. монолог Л. станов. вербализацией глуб. филос. размышлений о возвышен. любви и скоротечности земн. счастья, о вечн. ценностях бытия: о желании верить, что «мир для счастья сотворен», «что время лечит от страданья», «что добродетель не названье», «что поцелуи и улыбки/ Людей коварны не всегда» [I; 201]. Для поэта «истинная вера, как искра, зажжен. от Духа Св. в сердце челов., разгорается теплотою любви» [11; 34]. Л. «хотел, чтобы обновился человек, чтобы вечная борьба священ. с порочным, кот. происходит в душе каждого из нас, завершилась, если не победой, то хотя бы перевесом священного» [15; 7]. Религ. целостность св. представл. о мире и человеке в нем, поэт репрезентировал в творч.: сердце, кот. хранит в себе «глубокий след» св. непреодол. связи с «теплой верой» в Бога, «полно сожалений» о свершен. поступках и горестн. переживаний, сжигающ. изнутри «огнем язвительным св.» [I; 201]. Л. в ст. ставит на перв. место пробл. рефлектирующ. сознан., пытаясь опытно познать соедин. ума с сердцем, олицетворяющ. полноту веры. Постоянн. вним. к себе и св. сердцу станов. фактом его духовн. жизни. Т. о., сомнения Л., порожден. рационалистич. духом лукав. времени, находят св. таинственно метафизич. выраж. в опыте «теплой веры» [I; 201], кот. позвол. ему интуитивно постичь глубину св. духовно–нравств. состояния.

Лит.: 1) Ваховская А. М. Исповедь// Литер. энц. терминов и понятий / под ред. А. Н. Николюкина. – М.: Интервлак, 2001. – Стб. 320–321; 2) Голованова Т. П. Исповедь »// ЛЭ. – С. 202; 3) Зеньковский В., прот. Вера и неверие.// О вере и нравств. по уч. Правосл. Церкви. Сб. ст. – М.: Изд. Моск. Патриарх., 1991. – C. 13–18; 4) Исупов К. Г. Исповедь: к опред. термина // Метафизика исповеди. Простр. и время исповед. слова: мат. междунар. конф., 26–27 мая 1997 г. – СПб.: СПбГУ, 1997. – С. 7–9; 5) Киселёва И. А. Творч. М. Ю. Лерм. как рел. -философ. сист.: моногр. – М.: МГОУ, 2011. – 314 с.; 6 ) Ладушин И. А. Культурно-исторические истоки исповед. самосознания: автореф. дис. … канд. философ. наук. – Урал. орд. Труд. Кр. Знам. гос. ун-тет им. А. М. Горького. – Екатеринбург: УрГУ, 1994. – 20 с.; 7) Милевская Н. И. Мотив покаяния в ран. творч. М. Ю. Лерм.// Еванг. текст в рус лит. XVIII–XIX веков. Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Сб. науч. тр. Вып. 2.– Петрозаводск: ПетрГУ, 1998. – С. 222–333; 8) Песков А. М., Турбин В. Н. Исповедь // ЛЭ. – С. 201; 9) Прот. Алексий Осипов. Путем покаяния. – М.: Отчий дом, 1998. – 127 с.; 10) Св. прав. Иоанн Кронштад. Душа–христианка. Созерц. и чувства хр. души. Из дневн. на 1904 год. – М. – СПб, 1997. – 256 с.; 11) Свят. Отцы о Боге и вере. – М., 1991. – 64 с.; 12) Уваров М. Архитектоника исповед. слова – CПб.: «Алетейя», 1998. – 256 с.; 13) Уманская М. М. Лермонтов и романтизм его времени. – Ярославль: Верхневолжское книжное издательство, 1971. – С. 223–226; 14) Шишкина А. Жизнь, лирич. исповедь и вопр. мастерства// Нева. –1964. – №2. – С. 181–188.; 15) Щеблыкин И. П. Поэт пророчества и преодоления //Лермонтов. – Пенза, 1999. – Вып. 5. – С. 24–39.

О. В. Сахарова

«ИТАК, ПРОЩАЙ! ВПЕРВЫЕ ЭТОТ ЗВУК» (1830).

Автограф неизвестен. Впервые опубликовано в журнале «Библиотека для чтения» (1844, № 6, отд. 1, с. 129) под заглавием «К Е…А…е». Ст. явилось откликом на отъезд Е. А. Сушковой из Москвы, где распространилась эпидемия холеры, в Петербург.

Как отмечает Пейсахович М. А., произведение представляет собой «твердую форму шестистишия: в нем поэтическое содержание страшных для юного лирического героя «шести букв» выражают всего шесть строк». Интересно также, что Л. «применяет здесь сплошную мужскую рифмовку пятистопных ямбических стихов» (там же).

Напряженную эмоциональную тональность придает ст. восклицательная интонация («прощай!», «в последний раз!»), а также слова, включающие сему «интенсивности»: «так жестоко», «столько мук», «уносят все». Вводные компоненты «может быть», «как знать» в сопровождении многоточия проявляют сомнения лирического героя, его горестные раздумья о будущем без встречи с возлюбленной.

–1964. – М., Наука, 1964. – С. 460; 2) Сушкова Е. А. Записки. – Л., Academia, 1928. – С. 131–132; 3) Лермонтов в музыке: Справочник. // Сост Л. И. Морозова, Б. М. Розенфельд. –М.: Сов. Композитор, 1983.– 176 с.

Е. Н. Орехов