Лермонтов М.Ю. Энциклопедический словарь.
Лирика М. Ю. Лермонтова.
Буква "Р"

«РАЗЛУКА» (1830).

Автограф (зачеркнут, хотя вначале Л. предполагал переписать его под № 16 в тетрадь XX, о чем свидетельствует написанная сбоку и потом зачеркнутая цифра «16») хранится в ИРЛИ, оп. 1, № 6 (тетрадь VI), л. 5 об. Впервые опубликовано в Соч. под ред. П. А. Висковатова (т. 1, 1889, С. 82–83).

Ст. Л. раннего периода творчества (1830), в кот. «звучит мотив отвергнутой или обманутой дружбы» [12; 461]. Обращено к другу, мужчине, однако конкретн. адресат в лермонтовед. не установлен. В ст. по сути изображена трогат. сцена, в кот. друг в жажде сердечн. близости пытается примириться со своим родным по духу человеком. Мотив дружбы, находя свое традиционно поэтич. выражение в Л. произв., связан и с индив. выражаемыми мотивами грусти и страдания, вызван. отсутствием тесных друж. уз или вероломным предательством со стор. друга. Тема дружбы и дружеск. верности была развита и у предшественников поэта, однако Л. чужда пушк. поэтизация дружбы как духовн. единения, товарищества, братства [14]; [18]: «Личная преданность и верность дружбе сочетаются у пушкинск. поколения с внутрен. закрытостью… Она открывалась только ключом поэзии» [8; 103]. Русские юные аристократы «с упорным целомудрием скрывали сердечн. тайны», «умели владеть собой и держать даже самых близк. людей на почтительн. расстоянии» [8; 104]. Это было данностью и лерм. времени, почти утратившего человеч. тепло друж. отношений, что не могло не волновать юн. поэта, дерзкого в светск. обществе и застенчиво ранимого среди узк. круга близк. людей. Л. более импонировал пушк. стиль дружбы как союза единомышленников, отсутствие кот. у Л. вызывает настроения мучит. тоски и грусти. Несм. на то, что Л. близка общечеловеч. ценность дружбы как способа преодоления горестн. одиночества, в его поэтич. мире больше разочарований и в дружбе, и в любви, нежели чувства радости: мотивом трагич. поиска «души родной» пронизана вся поэзия классика. Уже в раннем ст. «Разлука» звучит мотив разочарования в дружбе: лирич. героя терзает чувство вины перед близким другом, кот. «бессмысленно» отвергает все попытки автора к примирению, наполнен. «слезами горькими, тоскою» [I; 85]. Лирич. герой поражен жесток. холодностью своего друга, слушающего его интимн. монолог без замирания сердца: поэту горько оттого, что не ценится бывшим другом его жертвен. готовность даже «ставши на колени» [I; 85] униженно умолять «о прощенье» [I; 85]. Жар и трепет души лирич. героя, жаждущ. примирения, контрастирует «с холодной гордостью» [I; 85] его друга, не желающего в своем жестокосердии простить его за проступок, кот. остается за кадром произ.:

…
Ледяную встречаю руку
Моей пылающей рукой [I; 85]

виде лицемерия и немилосердия друга, чувствует в душе холод и муку подступающего одиночества, когда «некому руку подать» (См.: «И скучно и грустно» — [6]):

Зачем так рано, так ужасно

И счастьем жертвовать напрасно
… [I; 85].

Этот вопрос обращен больше к себе, нежели адресату произв. Показательно, что «строка «Слезами горькими, тоскою» (как и рифма «тобою — тоскою») в слегка измененном виде повторена в ст. «Нищий» », кот посвящено теме безответной любви, раскрываемой в масштабной библейской метафоре [12; 461]. Мотив обмана настоящ. чувств, откровенно звучащий в ст. «Нищий» [4], в ст. «Разлука» только пунктирно намечен, но, вместе с тем, эти произв. объединяет тема непреодолим. одиночества лирич. героя среди людей, его духовного поиска «души родной». Мольба о любви («Нищий») и мольба о прощении («Разлука») обретают глубоко трагич. звучание в своей жестокой безответности, кот. для Л. становится символом духовн. вакуума, где утрачено самое главное — жертвенная любовь, способная обожествить основы земн. бытия. Т. о., в произв. раннего периода творчества находят свое выражение не только интимизация дружбы как преодоления романтич. канона духовных отношений, но и мотивы трагич. разобщенности между людьми, жажда интимн. душевн. слияния с близким человеком, «созерцания себя в зеркале другой души» (Ф. Шиллер), контрастирующая с мотивами холода и одиночества и в дружбе, и в любви, кот. станут доминантными в поздней лирике поэта.

Лит.: «Дружба»: системный и функционально-когнитивный анализ. Дис…канд. филол. наук. — Уфа, 2004. — 242 с.; 2)Арапова О. А., Гайсина P. M. Дружба // Антология концептов. Под ред. В. И. Карасика, И. А. Стернина. М.: Гнозис, 2007. — С. 44–60; 3) аратынский Е. А. Разлука («Расстались мы; на миг очарованьем…») // Баратынский Е. А. Полное собрание стихотворений: В 2 т. — Л.: Сов. писатель, 1936. — Т. 1. — 1936. — С. 18; 4)Зырянов О. В. Тип ситуационно — символической новеллизации в стихотворении М. Ю. Лермонтова «Нищий»// Дергачевские чтения — 1994. Материалы всерос. научн. конф. Екатеринбург, 1994. — С. 18–19; 5)Иваненко О. П. Концепция человека в творчестве М. Ю. Лермонтова / Ярославский пед. ин — т им. К. Д. Ушинского. Ярославль, 1992. — 18 с.; 6)Ковалев П. А., Кирсанов М. П. Суггестивное и аргументативное начало в философской лирике М. Ю. Лермонтова («И скучно и грустно») // Вестник ВГУ. Серия: «Филология, журналистика». — 2013 — №2 — С. 30–36; 7)Козьмина М. А. Проблема «человек и мир» в художественно-философских исканиях М. Ю. Лермонтова // Концепции человека в русской литературе. Воронеж: Изд-во Воронеж. ун-та, 1982. С. 3–12; 8)Кон И. С. Дружба. Этико — психологический очерк. М.: Политиздат, 1987. — 350 с.; 9)Ложкова А. В. Формы выражения авторского сознания в ранней лирике М. Ю. Лермонтова // Дергачевские чтения — 2011. Русская литература: национальное развитие и регион. особенности: матер. X Всерос. науч. конф. — Екатеринбург, 2012. — Т. 2. — С. 212–217; 10)Мануйлов В. А. Лермонтов // История рус. литературы: В 10 т. / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1941–1956. Т. VII. Литература 1840-х годов. — 1955. — С. 261–378; 11) анаенкова Е. Ф. Эмоциональный мир лирики М. Ю. Лермонтова пансионского периода // Известия ВГПУ. Серия «Филологические науки». — 2013. — №6 (81). — С. 135–141; 12)Миллер О. В. «Разлука» // ЛЭ. — С. 461; 13) Наумова И. М. Статус общения в поэтической речи XIX века (на материале текстов А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, А. А. Фета, Ф. И. Тютчева, Е. А. Баратынского ). Автореф. дис. канд. филол. наук. Белгород, 2000. — 21с.; 14)Пушкин А. С. Разлука: (“В последний раз, в сени уединенья…”)// Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 16 т. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937–1959. Т. 2, кн. 1. Стихотворения, 1817–1825. Лицейские стихотворения в позднейших редакциях. — 1947. — С. 30; 15) Прокофьева Д. С. Одиночество, страдание и смерть в романтической поэзии // Человек в контексте культуры. — М.: Индрик, 1995 — С. 122–133; 16) Попова Э. Ю. Функции общения в лирике М. Ю. Лермонтова// Лингвистика: Бюллетень Уральского лингвистического общества. — 2000. — Т. 4. — С. 109–113.; 17)Рубанович А. Л. Эстетический смысл контрастирования в лирике М. Ю. Лермонтова // Творческий процесс и эстетические принципы писателя: Сборник научных трудов / Иркут. ун-т. Иркутск, 1980. С. 32–50; 18)Смирнов А. А. Романтика дружбы в лирике А. С. Пушкина// Российский литературоведческий журнал. — 1996. — №8 — C. 13–22; 19) крыльникова А. Ю. Концепты «тоска» и «разлука» в аспекте русской ментальности// Современный русский язык в лингвокульторологическом пространстве Липецк: ЛГПУ, 2007. — С. 142–157; 20) Старостин Б. А. Мотивы (Любовь) // ЛЭ. — 308–310; 21)Черная Т. К. «Он двух стихий жилец угрюмый» (о духовн. пространстве лерм. лирич. героя)// М. Ю. Лермонтов: Проблемы изучения и преподавания. Ставрополь, 1996. — С. 54–74; 22)Эйдельман Н. Я. «Мой милый Саша…» // Наука и жизнь. — 1982. — № 12. — С. 101–106. [Л. и А. И. Одоевский].

«РАСКАЯНЬЕ» (1830 или 1831).

Автограф не известен. Авторизованной копия хранится в ИРЛИ, оп. 1, № 21 (тетрадь XX), л. 2–2 об. Впервые опубликовано в журн. «Библиотека для чтения» за 1845 год, (т. 68, № 1, отд. I, С. 5–6).

В юношеском ст. Л., посвященном теме утраты любви, мотивы «утверждения чистоты и непреходящей ценности первой любви; вера в возможность милосердия и прощения и, наконец, воспринятое, очевидно через А. С. Пушкина, этич. представление о неизбежности справедливого возмездия, обращенного на самого героя («Ты создал сам свое страданье»). «переплетаются … с доминирующими в любовной лирике Л. 1830 — 32 мотивами измены и обмана» [1; 462]. В произв. присутствует определенная доля исповедального пафоса, характерного для ранней лир. Л. [11]; [15]. Адресат ст. неизвестен, однако, можно, предположить, что произв. — монолог, обращенный к себе, либо мотивированный скрытый диалог с другом, которому принесла страдание несчастная любовь. Сокровенная жизнь сердец в их любовном единении разрушена неизвестным поступком лирич. героя, кот. не дорожил истинной любовью своей возлюбленной и в жестокосердии своей души не заметил, как погубил самое прекрасное из земных чувств, составляющее первооснову сокровенно метафизического начала — человеческого бытия:

Ты в ней решился зародить
И далее не мог любить,
Достигнув цели сей печальной.


И тихий плач любви невинной
Не мог потрясть души твоей [I; 263].

«вымолить прощенье», остается прекрасный и единственный образ той, любящей его женщины, способной на бескорыстное и искреннее проявление чувств. Этот образ контрастен образу «обманщицы прекрасной» [I; 263], в объятьях кот. герой надеется обрести утешение, стремясь забыть горести первой любви. В ст. трагически звучит мотив одинокой души, кот. сравнивается с «дубом в стране пустынной» [I; 263]. В ст. возникает и символический образ пустыни, кот. здесь становится локусом не только безжизненного пространства, но и аккумулятором поэтич. представлений о безлюдности, заброшенности, одиночестве. Пустыня ассоциируется духовным вакуумом, в кот. оказывается лирич. герой, променявший радости чистой любви на коварное иудино «лобзанье» ветреной кокетки. Мотив жизненной утраты чистоты души соотносится с мотивом скоропроходящей жизни, пролетающей, как мгновение, в суете светских увлечений, но «без утешения» настоящей одухотворяющей любви [I; 263]. Поэт призывает своего друга, забыв свои предубеждения и обиды, вернуть расположение возлюбленной любой ценой: жизнь без любви по-библейски сравнивается с адом, где нет места любви, где не слышит Бог — Любовь (1Ин. 4: 16), где мука и страдание никогда не прекращаются:

О, вымоли ее прощенье,

Не то ты приготовишь сам

Хоть будешь ты еще любить,
Но прежним чувствам нет возврату,

Раскаянье и примирение должно быть вовремя: «время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру» (Еккл. 3: 8). В произв. любовь утверждается как истинная ценность земного бытия. И, хотя любовь земная не может быть без страданий и мук, радость первой любви запечатлевается в душе навсегда, «огонь любви первоначальной» не может гореть вечно, но и даже яркая вспышка каскада первых чувств — это та несравненная радость жизни, кот. не забыть даже среди маскарадных увеселений светской толпы, жестокой и беспощадной к истинной любви. Т. о., уже в раннем произв. любовной лирики поэт акцентирует не только романтические мотивы духовного одиночества лирического героя среди толпы, но и полисемантичный мотив страдающей и одухотворяющей любви, кот. станет основой поэтической метафизики Л. в зрелый период творчества.

*Лит.: 1)Аринштейн Л. М. «Раскаянье» // ЛЭ. — С. 462; 2)Афанасьева Э. М. Мадонна в творчестве М. Ю. Лермонтова: семантика образа /Э. М. Афанасьева // Языковая картина мира: лингвистический и культурологический аспекты: материалы междунар. науч. — практ. конф. Бийск, 1998. — Т. 1. — С. 41–44; 3)Борисов С. А. Дева как архетипический образ русской литературы // Художественная индивидуальность писателя и литературный процесс ХХ в. / С. А. Борисов. — Омск: ОмГУ, 1995. — С. 30–33; 4)Бурцева ЕА. Любовная лирика М. Ю. Лермонтова// Литература в школе, 2010. — №11. — С. 10–13; 5)Бронская Л. И. «Юношеская любовь» в лирике М. Лермонтова и О. Мандельштама // Проблемы изучения и преподавания творчества М. Ю. Лермонтова. Ставрополь, 1991. — С. 75–77; 6)Бычков В. В. Идеал любви христианско-византийск. мира // Философ. любви. /Под ред. Д. П. Горского. — М.: Политиздат, 1990. — С. 68–109; 7)Владимирская Н. М. Метафизика любви в лирике М. Ю. Лермонтова // Художественный текст и культура Тез. докл. на междунар. конф. Владимир, 1997. — С. 28–30; 8)Демиденко Е. Важнейшие мотивы поэзии М. Ю. Лермонтова: тема Родины; тема поэта и поэзии; мотив одиночества; своеобразие любовной лирики]: готовимся к сочинению.// Литература — Первое сентября. — 2004. — № 19. — С. 7–11; 10)Кардапольцева В. Н. Женщина и женственность в русской культуре / В. Н. Кардапольцева; Урал. горн. ун-т. — М.; Екатеринбург, 2005. — 432 с.; 11) Киселева И. А. К проблеме исповеди у Лермонтова// Гуманитарные науки на рубеже веков. Материалы международной научно — практической конференции. Вып II. — М., 2001. — С. 28–34; 12)Кормилов С. И. «Я говорю с подругой юных дней…» //Кормилов С. И. Поэзия Лермонтова. — М., 2004. — 128 с. — С. 66–70.; 13)Красикова Е. Концепт «Судьба» в космологии М. Лермонтова // Вестник Московского ун-та. — 2004. — № 5. — (Серия 9. Филология). — С. 104–111; 14)Милевская Н. И. Мотив покаяния в ран. творч. М. Ю. Лерм.// Еванг. текст в рус лит. XVIII–XIX веков. Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Сб. науч. трудов. Вып. 2.– Петрозаводск, 1998. — С. 222–333; 15)Песков А. М., Турбин В. Н. Исповедь //ЛЭ. — С. 201; 16)Пугачев О. С. Полисемантичность феномена любви в лирике М. Ю. Лермонтова // Тарханский вестник, 2000. — Вып. 11. — С. 48–62; 17)Резник Н. А. Женский идеал в лирике М. Ю. Лермонтова: (к вопросу о национальных истоках творчества поэта) // Литературные отношения русских писателей XIX — начала XX в. — М., 1995. — С. 113– 122; 18)Старостин Б. А. Мотивы (Любовь)// ЛЭ. — 308–310; 19)Федотова П. И. Молодость и старость как нравственно-духовные категории: проблемы геронтософии в русском философском романтизме / П. И. Федотова // Философия старости: геронтософия: сб. материалов конф. СПб.: СПбГУ, 2002. — С. 41–43; 21)Черкасова И. П. Лингвокультурный концепт «ангел» в пространстве художественного мышления / И. П. Черкасова; Армавир, Армавир. пед. ун-т., 2005. — 255 с.; 22)Шемелева Л. М. Мотивы (Обман)// ЛЭ. — С. 299–300; 23)Эйхенбаум Б. М. Статьи о Лермонтове. М. — Л.: Наука, 1961. — С. 312–313.

О. В. Сахарова

«РАСПИСКУ ПРОСИШЬ ТЫ, ГУСАР...» (1838?).

Автограф — ГИМ, ф. 445, № 227а (тетрадь Чертковской б-ки). Впервые опубл. 3 строфа в журнале «Русская старина» за 1875 год (№ 9, С. 59 ), полностью — под заглавием «Гусару поэту» — в 1889 г в Собр. соч. М. Ю. Лермонтова в шести томах по ред. П. А. Висковатого (М., 1889, т. 1, С. 265 — 66). Предположительная датировка связана со временем знакомства Л. с адресатом (не ранее 1837 или 1838 годов).

Лирическое, иронически сниженное ответное послание ( можно сказать, «монолог-инвектива [18; 305] ) обращено к товарищу Лермонтова по лейб-гвардии гусарскому полку А. Л. Потапову, который писал стихи (П. А. Висковатов), и потому посвящено теме поэта и поэзии. Из — за нецензурных выражений, произв. не было включено в советское академическое собрание сочинений поэта [12]: «Несмотря на то, что редакция нового издания гарантирует (в предисловии) собрание критически установленных текстов всех произведений Л., действительной полноты текстов она не обеспечила. В собрание не вошел ряд ст. (среди них «Расписку просишь ты, гусар») [3; 223]. В шутливо ироничном контексте произведения автор, поэт — творец, пророк (Poeta vates) и адресат, поэт — ремесленник (Poeta faber) противопоставлены друг другу. В ст. явно звучит насмешка над поэтическими опытами гусара — графомана, кот. глупая и бездарная толпа возвела в ранг поэта. За внешне сниженным разговорным стилем ст. скрывается трагическая мука автора, страдающего при виде ликующих людей, восхищенных внешней красотой речей новоявленного «пророка», коронованного в месте порока и разврата:

Борделя грязная свобода
—

Покров обманчивый сняла; [13; 20].

Несмотря на легкомысленное содержание [См.: 25; 462], в подтексте ст. возникает проникнутый глубоким философским содержанием вопрос о богодухновенности творческого дара: слово — великое орудие, «меч обоюдоострый» (Притч. 5: 4), которым можно и убить, и спасти. «Пленительны картины» поэтического и остроумно глупого послания гусара, созданные в мареве винных пирушек ( «В твоих стихах есть запах винный …») или с легкой дерзостью скомпилированные ( «дерзкой списаны рукой…» ) иронично насмешливо сравниваются поэтом «с ключом целебным» [13; 20]: здесь возникает скрытая метафора «слово — вода», кот. в контексте ст. получает религиозную коннотацию: «Способность адресата к худож. претворению действительности уподобляется чуду, совершенному пастырем Аароном, к-рый волшебным жезлом высекает воду из скалы [Л. здесь неточен или сознательно контаминирует две библ. легенды: «Ударил в скалу жезлом своим» Моисей, «и потекло много воды» (Числа 20: 11); «жезл Ааронов... расцвел, пустил почки, дал цвет и принес миндали» (Числа 17: 8)]» [25; 462]. Поэт сознательно желает донести до читателя свою мысль об духовной опасности, кот. представляет для сознания простых людей бездарность, кичливо выставляющая напоказ свою несуществующую гениальность в поэтическом слове: «Горе тем, которые зло называют добром, и добро — злом, тьму почитают светом, и свет — тьмою, горькое почитают сладким, и сладкое — горьким! Горе тем, которые мудры в своих глазах и разумны пред самими собою!» (Ис. 5: 20–21)

философскую атрибуцию («Пророк»). За горькой иронией стихотворного послания гусару-поэту сокрыто трепетное отношение к слову: Л. говорит об ответственности человека за каждое слово, кот. не только может быть от Бога, но и исходить из глубин развращенной души, ведь на языке спасение, на языке и погибель: «Их конец — погибель, их Бог — чрево, и слава их — в сраме, они мыслят о земном» (Флп. 3: 19). Т. о., в произв. прослеживаются не только глубоко выстраданная поэтом мысль о метафизике слова как онтологическом центре бытия, в кот. пересекаются воля Бога и человека, земля и небо, ад и рай, но и проблема существования духовных основ поэтического творчества, самого художника-творца среди безликой толпы, неспособной узнать своего гения и потому возвеличивающей очередного короля поэзии, кот. не готов, в отличие от поэта — пророка к самоотреченному служению слову.

Лит.: … канд. филол. наук. Оренбург, 2004. — 238 с.; 2)Анненкова Н. А. Сатира и инвектива в поэзии М. Ю. Лермонтова. / Н. А. Анненкова Автореф. дисс… канд. филол. н. — Самара, 2004. — 23 с.; 3)Ашукина М. Серьезные недостатки академического издания// Вопросы литературы. — № 8, 1957 — C. 220–231. — С. 223; 4)Бахтин М. М. Сатира // Литературная энциклопедия терминов и понятий / Под ред. A. H. Николюкина. М.: НПК «Интелвак». 2001. — Стлб. 935–950; 5)Богданович О. В. Эволюция темы творчества в рус. лирике перв. трети XX века (В. Я. Брюсов, А. А. Ахматова, Б. Л. Пастернак). Автор. дис… канд. филол. наук. Магнитогорск, 2008. — 21с.; 6)Демиденко, Е. Важнейшие мотивы поэзии М. Ю. Лермонтова: тема Родины ; тема поэта и поэзии ; мотив одиночества; своеобразие любовной лирики]: готовимся к сочинению / Е. Демиденко // Литература — Первое сентября. — 2004. — № 19. — С. 7–11; 7) Ермоленко С. И. Лирика М. Ю. Лермонтова: Жанровые процессы. Автореф. дис… докт. филол. наук. Екатеринбург, 1996. — 421с.; 8)Инвектива // Большая советская энциклопедия. — М.: Советская энциклопедия, 1972, — Т. 10. — С. 175; 9) Инвектива // Литературная энциклопедия терминов и понятий — М.: НПК «Интелвак», 2001. — Стлб. 302; 10) Коровин В. И. М. Ю. Лермонтов в жизни и творчестве: учеб. пособие для шк., гимназий, лицеев и колледжей / В. И. Коровин. — 3-е изд. — М.: Рус. слово, 2003. — 87 с.; 11) Косяков Г. В. Художественная метафизика Логоса в лирике М. Ю. Лермонтова// Омский научный вестник 2014. —№ 1 (125) — С. 120–124; 12) Лермонтов М. Ю. Сочинения: В 6 т. — М.; Л.: Издво АН СССР, 1954 — 1957; 13)Лермонтов М. Ю. «Расписку просишь ты, гусар…» // Лермонтов М. Ю. Полное собрание сочинений: В 5 т. — М.; Л.: Academia, 1935–1937. Т. 2. Стихотворения, 1836–1841. — 1936. — С. 20; 14)Матяш, С. А. Инвектива в русской поэзии. / С. А. Матяш // Человек и общество. Материалы междунар. науч. -практич. конф. Ч. 3. — Оренбург: ОГУ, 2001. — С. 104–105; 15)Немзер А. С., Шемелева Л. М. Ирония // ЛЭ, — С. 199; 16)Николина Н. А. К вопросу о речевых средствах иронической экспрессии и ее функциях в художественном тексте // Русский язык в школе. — 1979. — №5. — С. 79; 17)Паперный З. С. Ирония и лирика: Лермонтовская традиция у Чехова //Связь времен: проблемы преемственности в русской литературе к. XIX — нач. XX в. — ИМЛИ. — М.: Наследие, 1992. — с. 139–152; 18) ульхритудова Е. М. Романтизм в русской литературе 30-х годов — XIX в. Лермонтов// История романтизма в русской литературе 1825–1840. М.: Наука, 1979. — С. 258–326. 19) Серман И. З. Судьба поэтического «я» в творчестве Лермонтова // М. Ю. Лермонтов: pro et contra / Сост. В. Н. Маркович, Г. Е. Потапова, вступ. ст. В. М. Марковича, коммент. Г. Е. Потаповой и Н. Ю. Заварзиной. СПб.: РХГИ, 2002. — С. 928–942; 20)Скибин С. М. Проблема иронии в поэтике М. Ю. Лермонтова: Автореф. дис… канд. филол. наук / Моск. пед. ин-т им. В. И. Ленина. — М., 1982. — 16 с.; 21)Скобелева М. Л. Комич. жанры в лирике М. Ю. Лермонтова. Дис. … канд филол. н. — Екатеринбург, 2009. — 289 с.; 22)Скобелева М. Л. Динамика пародии в лирике М. Ю. Лермонтова: освобождение от балладного канона / М. Л. Скобелева // Известия Уральского государственного университета. Сер. 2, Гуманитарные науки. — 2009. — № 1/2 (63). — С. 113–122; 23) Ульяшов П. Загадка гения (М. Ю. Лермонтов). — М.: Знание, 1989. — 64 с.; 24) Хубларова Д. М. Ю. Лермонтов о назначении поэта и поэзии: готовимся к сочинению.//Литература — Первое сентября. — 2004. — № 14. — С. 26; 25) Чистова И. С. «Расписку просишь ты, гусар»// ЛЭ. — С. 462; 26) Шопина Н. Р. Инвектива // Античная литература. Литература, театр, искусство, философия, наука: Словарь справочник / Под. ред В. Н. Ярхо. М.: Высшая школа., 1995. — С. 126.

О. В. Сахарова

«РАССТАЛИСЬ МЫ; НО ТВОЙ ПОРТРЕТ...» (1837).

Впервые опубликовано в «Стихотворениям М. Лермонтова» (СПб., 1840, стр. 165), где датировано 1837 годом. Черновой автограф — ГИМ, ф. 445, № 227а (тетрадь Чертковской библиотеки), л. 56. Копия хранится ИРЛИ, оп. 1, № 15 (тетрадь XV), л. 5. Поэтический шедевр поздней любовной лирики классика, будучи «образцом лирич. миниатюры, характерной для поэтики Л.» [4; 642] (положен на музыку более 20 композиторами, в т. ч.: Б. Н. Голицын, Г. А. Лишин, Л. Д. Малашкин, Ф. М. Блуменфельд, А. В. Богатырев и др.), является переработкой ст. более раннего периода творчества — «Я не люблю тебя; страстей» (1831), из кот. последние две строки перешли в ст. «Расстались мы; но твой портрет» (1837), «переадресованного, по мнению мн. исследователей, В. А. Лопухиной» [4; 643]: «Центральной темой этой миниатюры стала тема неугасимой любви к утраченной возлюбленной, символической «заменой» которой выступает ее портрет. Данный мотив осложняется темой «новых страстей», не вытесняющих первую, а подчеркивающих ее значимость: лирический герой хранит верность не самой возлюбленной, а ее портрету, т. е. своеобразному идеалу «памяти любви», воплощением которой была В. А. Лопухина. Завершается миниатюра символически иносказательным сравнением. Причем традиционные для любовной лирики метафоры «храма» и «бога» помещены у Лермонтова в реальный психологический контекст и лишаются условно-поэтического ореола, резко повышая лирическую напряженность стихотворения» [8; 88]. В произв. трагическим аккордом звучит не только «мотив первой и единственной любви, сохраняемой при всех увлечениях» [4; 642], но и «мотив роковой непреодолимой разобщенности» двух любивших другу друга людей [7; 137]. Такая вещная деталь, как портрет возлюбленной становится «метафорой души-храма, где она обитает как божество» [4; 643]. Благодаря портрету любимой женщины оживает память сердечного чувства лирического героя — «бледный призрак лучших лет» [II, 94], соединяющий и прошлое, и настоящее. Портрет становится не только радостным воспоминанием о счастливых днях любви, но и духовной опорой лирич. героя в настоящем: «Он душу радует мою» [II, 94]. Если в раннем ст. «Я не люблю тебя; страстей» (1831) «мотив неизгладимости любовного чувства связан с еще живым для поэта образом возлюбленной» [4; 642], который живет в душе ( «И мук умчался прежний сон;/ Но образ твой в душе моей… » [I; 253]), то в «Расстались мы; но твой портрет» (1837) трогательное напоминание об угасшей сильной любви прежних счастливых дней — «это верность не столько самой возлюбленной, сколько идеалу «вечной любви», памяти чувства самого лирического героя» [4; 642]. «Вся смысловая структура стихотворения «Расстались мы; но твой портрет…» построена на семантике замещения и имеет своеобразную метонимическую структуру: главный конструктивный принцип — замена целого частью. Функцию заместителя выполняет не другая женщина, а портрет. При этом речь идет о портрете не мертвой (портрет усопшей возлюбленной, заменяющий умершее живым и в этом смысле аналогичный замене в «Нет, не тебя…»), а покинутой женщины. Конфликт «я» – «ты» – «заместитель» решен здесь очень своеобразно: «я» и «ты» сразу же уравнены и сведены в единое «мы» [12]. Драматических накал сладостных воспоминаний об утраченной любви и глубину лирического чувства, терзающего душу лирического героя, акцентируется автором в контрастных фразах: «расстались — храню», «новые страсти — не мог разлюбить», а также в аллитерациях на «р» и «п». Если говорить о синтаксисе произведения, то лермонтовское ст. представляет собой «одно сложное пояснительное предложение, распадающееся на две синтагмы: в первой части содержится утверждение, а после двоеточия следует его разъяснение» [17]. Также стоит отметить эмоционально — экспрессивную насыщенность ст. колоритными эпитетами: «бледный призрак», «кумир поверженный», «храм оставленный», «новые страсти» [II; 94], кот. в контексте всего произв. создают определенную образность выражения глубины эмоций, волнующих душу автора, наполненную чрезвычайно сильным психологизированным переживанием утраты любви. Кольцевая композиция ст., состоящего из двух строф (два катрена), в построении которых отчетливо прослеживается «синтаксический параллелизм» и определенная «анафоричность» [12], создает определенную временную перспективу: «Внутри кольца автор, как в музыке, варьирует одну и ту же тему: чувства героя совершают перемещение из прошлого в настоящее и обратно» [17]. «Трагическая двойственность» [17] лермонтовского текста выражается «мотивом разорванности сознания, его болезненного раздвоения содержится в каждом стихе первой строфы: “расстались мы” (прошлое), “но твой портрет я на груди моей храню” (настоящее); “Как бледный призрак лучших лет” (прошлое), “Он душу радует мою” (настоящее). Портрет – это лишь паллиатив счастья, его “бледный призрак”, но отказаться и освободиться от него герой не в состоянии» [17]. Во второй строфе возникают контрастные образы былой любви и настоящей «страсти», кот. не может дать той радости душе, даруемой пламенной и чистой любовью:

И новым преданный страстям

— романтика Ф. Р. Шатобриана («… Бог не уничтожен от того, что храм его опустел») [7; 643], «содержит скрытое сравнение: былая любовь все равно остается любовью, она никогда не кончается, забыть о ней невозможно» [17]. Т. о., в произв. любовной лирики позднего периода Лермонтов утверждает духовные ценности настоящей любви, которая осмысливается как обожествляющая основа земного бытия (Ср.: «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится» — (1Кор. 13: 4–8) ): чувство искренней и одухотворяющей любви, подаренное человеку Богом, навсегда остается в живой и трепетной душе возлюбленного как радостное, хотя и мимолетное, воспоминание, наполняющее глубоким онтологическим смыслом человеческую жизнь.

Лит.: 1)Афанасьева Э. М. Мадонна в творчестве М. Ю. Лермонтова: семантика образа /Э. М. Афанасьева // Языковая картина мира: лингвистический и культурологический аспекты: материалы междунар. науч. — практ. конф. Бийск, 1998. — Т. 1. — С. 41–44; 2)Борисов С. А. Дева как архетипический образ русской литературы // Художественная индивидуальность писателя и литературный процесс ХХ в. / С. А. Борисов. — Омск, 1995. — С. 30–33; 3)Бурцева Е А. Любовная лирика. М. Ю. Лермонтова// Литература в школе. — 2010. — №11. — С. 10–13. 4)Вацуро В. Э. «Расстались мы; но твой портрет»// ЛЭ. — С. 462–463; 5)Владимирская Н. М. Метафизика любви в лирике М. Ю. Лермонтова // Художественный текст и культура Тез. докл. на междунар. конф. Владимир, 1997. — С. 28–30; 6) Дюшен Э. Поэзия М. Ю. Лермонтова в ее отношении к русской и западноевропейским литературам, Казань, 1914. — С. 128–29; 7)Журавлева А. И. Лермонтов в русской литературе. Проблемы. поэтики. — М.: Прогресс — традиция, 2002. — 286с. — С. 137–138; 8)Исупова С. М. Загадка «лопухинского цикла» М. Ю. Лермонтова // Филологические науки. Вопросы теории и практики. — Тамбов: Грамота, — 2014. — № 1 (31): в 2-х ч. Ч. II. — C. 86– 89.; 9) узнецова А. В. Концепт счастье в семантическом пространствне лирической поэзии М. Ю. Лермонтова //Русская словесность. — 2003. — №7. — С. 28–32.; 10)Кормилов С. И. «Я говорю с подругой юных дней…» //Кормилов С. И. Поэзия Лермонтова. — М., 2004. — С. 66–70. 11)Лотман Ю. М. «Расстались мы; но твой портрет»// Лотман Ю. М. Анализ поэтического текста Л., 1972. — С. 169 -179; 12)Лотман Ю. М Лермонтов М. Ю. «Расстались мы; но твой портрет.» / Ю. М. Лотман // Лотман Ю. М. О поэтах и поэзии. — СПб.,1996. — С. 163–173. Электронный ресурс. код доступа: http: //www.ruthenia.ru/lotman/papers/apt/2.4.html. Дата обращения: 03.08.2014; 13)Очман А. В. Женщины в жизни М. Ю. Лермонтова. М., 2008. — 224 с.; 14)Пугачев О. С. Полисемантичность феномена любви в лирике М. Ю. Лермонтова // Тарханский вестник. — Тарханы (Пензен. обл.), 2000. — Вып. 11. — С. 48–62; 15)Резник Н. А. Женский идеал в лирике М. Ю. Лермонтова: (к вопросу о национальных истоках творчества поэта) // Литературные отношения русских писателей XIX — начала XX в. — М., 1995. — С. 113–122; 16)Старостин Б. А. Мотивы поэзии Лермонтова. Любовь// ЛЭ. — С. 308–310; 17)Сергеева-Клятис А. Ю. Разрыв: Пушкин, Лермонтов, Пастернак: анализ поэт. текста / А. Ю. Сергеева-Клятис // Литература. — 2007. — 1–15 июня (№ 11). — С. 18–22. — [Тема разрыва с любимой женщиной в стихотворениях А. С. Пушкина «Я вас любил...», М. Ю. Лермонтова «Расстались мы; но твой портрет...», Б. Л. Пастернака «Рояль дрожащий пену с губ оближет...»]. Электронный ресурс. Код доступа: http: //lit.1september.ru/article.php?ID=200701110. Дата обращения: 03.08.2014; 18) Субботина М. В. М. Лермонтов и А. Блок: макрообраз «идеальная возлюбленная» (опыт мотивного анализа) // Филологические записки. — Воронеж, 2003. — Вып. 20. — С. 177–185; 19)Удодов Б. Т. М Ю. Лермонтов. Художественная индивидуальность и творческие процессы, Воронеж, 1973 — С. 136. — 139; 20)Черный К. М. «Я не люблю тебя; страстей»// ЛЭ — С. 641; 20) Шемелева Л. М. Мотивы поэзии Лермонтова. Обман// ЛЭ. — С. 299–300.

О. В. Сахарова

«РЕБЕНКА МИЛОГО РОЖДЕНЬЕ» (1839).

Автограф — Фонд А. А. Лопухина — РГИА; раздел «Письма», письмо № 34. Печатается по cоч. изд. Академической библиотеки (т. 4, 1911, с. 335).

Ст. посвящено сыну Алексея Александровича Лопухина — Александру, который родился 13 февраля 1839 года. А. А. Лопухин — московский чиновник из рода Лопухиных, камергер, действительный статский советник (1864). Известен главным образом как университетский приятель Л.

Ст. представляет собой поздравление по случаю рождения младенца. Ст. включено в поздравит. письмо отцу ребенка (конец февр. — первая пол. марта 1839). Л. приносит извинения за то, что «долго… не отвечал и не поздравлял» (соответственно: «мой запоздалый стих» [II; 120]) и иронически комментирует свое произв.: «Кстати о стихах; я исполнил обещание и написал их твоему наследнику, они самые нравоучительные (à l’usage des enfants)». «Заключенная в скобки франц. фраза двусмысленна: «для детского употребления»» [1]. Далее следует текст ст., после чего Л. продолжает: «Je desire que le sujet de ces vers ne soit pas un mauvais sujet» («Хотел бы, чтобы предмет этих стихов не стал негодником»). Здесь непереводимая игра слов: «sujet» (франц.) — «сюжет», «предмет худож. произв.»; «mauvais sujet» — «плохой сюжет» и одновременно — «негодный мальчишка». «Увы! — продолжает Л., — каламбур лучше стихов!» [VI, 448–49].

— поздравительная речь в честь новорожденного («Да будет с ним благословенье / Всех ангелов небесных и земных!» [II; 120]), а также пожелания, сопряженные с филос. размышлениями о воспитании гражданина Отечества, истинного христианина:

И в правде тверд, как божий херувим [II; 120].

В ст. обозначена тема противостояния души человека искушениям и соблазнам мира сего. Автор, думая о грядущей жизни младенца, мечтает, чтоб он, узнав ложь и коварство «света», остался «душою бел и сердцем невредим» [II; 120]. Поэт не морализирует, а утверждает в ст. этику добродетели. Л. воспринимает добро как основу воспитания «именно в его причастности высшему благу, как субстанциональную реальность человеческого бытия, освященного светом религии» [2]. По справедливому замечанию И. А. Киселевой «религиозная этика является «нервом» художественной системы поэта, и именно нравственно-религиозный аспект существования человека имеет высокий мироустрояющий смысл» [2].

1) Аринштейн Л. М. «Ребенка милого рожденье» // ЛЭ. — С. 463–464; 2) Киселева И. А. Творчество М. Ю. Лермонтова как религиозно-философская система: Монография / Под ред. В. Н. Аношкиной. М.: МГОУ, 2011. —С. 199.

«РЕБЕНКУ» (1840).

— ИРЛИ, оп. 1, № 47; в автографе дата: «1838» (предположительно — рукой В. А. Соллогуба). Впервые опубликовано: «Отеч. зап.», 1840, № 9, отд. III, с. 1–2. Датируется по «Стихотворениям» Л. (1840). Наличие определенной даты в автографе требует дополнит. разысканий по уточнению датировки.

Ст. принадлежит к поздней любовной лирике (1840). Ст. обращено к ребенку любимой женщины. Взволнованный монолог лирич. героя сродни жанру лирич. новеллы, разработанному Л. в последние годы (ср. «Сон», «Свидание», «Завещание»). Говоря о жанровом своеобразии ст., В. Г. Белинский отметил, что «это маленькое лирическое стихотворение заключает в себе целую повесть…», [1]. Ст. представляет собой воспоминание «о грезах юности» [II; 161], о былой любви, образ которой сохранили «верные мечты» [II; 161] лир. героя. Нежное обращение к сыну возлюбленной объясняется тем, что образ ребенка напоминает лир. герою о его матери — женщине, которую он не в силах забыть («тот взор, исполненный огня, / Всегда со мной» [II; 161]):

Как милы мне твои улыбки молодые,

— Не правда ль, говорят,
Ты на нее похож? [II; 161].

Любовь воспринимается лир. героем как трагическая безысходность. «Трагич. коллизия, составляющая основу ст., выявляется посредством сложного композиц. приема: сюжет движется вопросами, к-рыми лирич. герой прерывает свой монолог» [3]. С каждым вопросом все более нарастает драматизм происходящего и эмоциональная напряженность: лир герой осознает, что быть вместе им не суждено, но втайне надеется, что возлюбленная не забыла его.

Когда в вечерний час

Молитву детскую она тебе шептала
И в знаменье креста персты твои сжимала,
И все знакомые родные имена
— скажи, тебя она

Упоминание молитвы не случайно. Будучи глубоко верующим человеком, сам Л. придавал молитве особое значение (ср. «Молитва» («В минуту жизни трудную…») (1939), «Молитва» («Я Матерь Божия…») (1937)). Именно молитва способна даровать покой мятущейся и страдающей душе. В душе лир. героя живет надежда на то, что некогда любимая им женщина вспоминает его имя в своей молитве. «Он просит ребенка не проклинать этого имени, если узнает о нем. Вот истинное торжество нравственности!» [1] — заключает Белинский.

к мальчику, на что косвенно указывают стихи 8 и 24 («Ты на нее похож…»; «Ты повторял за ней…»). По мнению П. А. Ефремова, ст. обращено к сыну генерала П. Х. Граббе (Соч. под ред. Ефремова, 1, 490). П. А. Висковатов относил ст. к дочери В. А. Лопухиной-Бахметевой — Ольге. Эта точка зрения кажется наиболее убедительной, если вспомнить драматическую историю любви Л. и В. А. Лопухиной. Слово же, вынесенное в заглавие ст. («Ребенку») — сущ. м. р. — подразумевает дитя и женского пола. Очевидно, Л. намеренно сохраняет эту «тайну», оберегая покой любимой женщины, на что указывают в ст. слова данного семантического ряда: «С отрадой тайною и тайным содроганьем» [II; 162], «Дай Бог, чтоб для тебя оно осталось тайной» [II; 162]. Расставание, которое, по-видимому, было неизбежно, гнетет не только лир. героя, но и мать того ребенка, к кот. обращены строки ст. Используя прием антитезы, автор подчеркивает драматизм судьбы женщины на фоне беззаботного очарования ее дитяти.

–1851) в судьбе и творчестве М. Ю. Лермонтова: «Всю свою недолгую жизнь, несмотря на другие увлечения, Л. любил одну женщину, в отношениях с которой пережил тяжелейшую душевную драму. Биографы поэта говорят о его глубокой и нежной привязанности к Вареньке Лопухиной, в которой Л. видел воплощение самых дорогих ему человеческих качеств: женственности, милосердия, кротости, простосердечия, непосредственности, ангельской чистоты, душевной мягкости, прирожденного такта, естественной доброты. Ей он посвятил самые лучшие свои произведения, ей он адресовал самые искренние и задушевные свои строки. Ей русская поэзия обязана уникальными, непревзойденными образцами любовной лирики» [4].

Лит.: — М.: Худ Лит., 1940 — C. 188–189; 2) Висковатов П. А. М. Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество. — М.: Книга,1989. — 454 с. Факс. изд.: М: Типо-лит. Рихтера,1891. Приложение к факс. изд. — 336 с.; 3) Динесман Т. Г. «Ребенку» // ЛЭ. —С. 464; 4) Игумен Нестор (Кумыш). Тайна Лермонтова. — СПб.: филологический ф-т СПБГУ, 2011. — С. 39.

Т. Н. Алексеева, А. А. Юрлова

«РОМАНС» («В ТЕ ДНИ, КОГДА УЖ НЕТ НАДЕЖД…») (1830).

усадьбе Столыпиных Середниково [1].

Интонация ст. романсная, но четверостишие представляет собой поэтически выраженную философскую сентенцию, которая находит созвучные ряды в любовной лирике Ф. И. Тютчева. В ст. отразилась способность Л. к глубинному постижению человеческой психологии, к пониманию свойств времени, раскрывающихся в его значении для изменения душевного состояния человека: «В те дни, когда уж нет надежд, / А есть одно воспоминанье, / Веселье чуждо наших вежд, / И легче на груди страданье» [I; 160].

1). Чистова И. С. «Романс» («В те дни, когда уж нет надежд…») //ЛЭ. — С. 473; 2) Лермонтов в музыке: Справочник. / Сост Л. И. Морозова, Б. М. Розенфельд. —М.: Сов. композитор, 1983.– 176 с.

Н. М. Якушкина

«РОМАНС» («КОВАРНОЙ ЖИЗНЬЮ НЕДОВОЛЬНЫЙ…») (1829).

— в Соч. Л. под ред. Висковатова (т. 1, 1889, стр. 28).

С. относят к пансионному периоду творчества Л. Существует предположение, что оно было написано по случаю отъезда в Италию русского литературного критика, поэта славянских симпатий С. П. Шевырева. Как и Л., С. П. Шевырев окончил пансион и был членом кружка С. Е. Раича. С 1827 г. он активно печатал свои ст., переводы, теоретические статьи в «Московском Вестнике». Его критические статьи нередко были направлены против Ф. В. Булгарина [1], с которым он вел острую полемику по вопросам торгового направления в литературе. Отчасти ее можно проследить и в «Романсе» Л. Лирический герой чувствует себя отвергнутым и непонятым в литературных кругах. Подобранные автором эпитеты ярко свидетельствуют об этом: «коварная жизнь», «низкая клевета», «самовольный изгнанник», «презрительные люди»: «Коварной жизнью недовольный, / Обманут низкой клеветой, / Летел изгнанник самовольный / В страну Италии златой» [I; 22].

за границу — сначала в Италию, а затем в Швейцарию.

Наряду с мотивами изгнанничества и одиночества, в ст. прослеживается тема преданной и страстной любви, что и определяет его жанровую романсную содержательность: «Нет! и под миртом изумрудным, / И на Гельвеции скалах, / И в граде Рима многолюдном / Все будешь ты в моих очах!» [I; 22].

«Романс» («Коварной жизнью недовольный») //ЛЭ. — С. 473.

«РОМАНС» («НЕВИННЫЙ НЕЖНОЮ ДУШОЮ…») (1829).

Автограф: ИРЛИ, тетр. II. Впервые опубликовано: Соч. под ред. Висковатова, т. 1, с. 38.

— ?) (см. также: «К Д<урно>ву» («Я пробегал страны России…», «К Дурнову», «К другу», «Русская мелодия»).

«Романс» Л. представляет собой подражание ст. И. И. Дмитриева «Стансы» («Я счастлив был во дни невинности беспечной…»). Сокращая количество строф с 4-х до 3-х, Л. тем не менее значительно усложняет ритмико-синтаксический строй ст., дополняя принятое у Дмитриева чередование шестистопного и двустопного ямба также четырехстопными и пятистопными строками. Создавая сложную систему рифмовки, обыгрывая возможности рефрена, поэт создает сложную методическую структуру стиха, что было связано с традицией особой музыкальности, характерной для жанра романса (см.). Его популярность в русской лирике конца XVIII — начала XIX в. росла и связывалась именно с идеей особой мелодичности и неожиданностью ритмико-строфических решений — подражаний «вольностям» испанской («романской») поэзии.

«игрой», диалогически отсылавшей к угадываемому первоисточнику, становится у юного поэта перенос акцентировки в стихотворном рефрене каждой строфы (ср.: «Я счастлив был…» — «Я был счастлив…»). Кроме того, в сравнении со ст. Дмитриева Л. выстраивает принципиально иную лирическую ситуацию, более органичную не для сентиментально-предромантической, но именно для сложившейся романтической эстетики, в которой противопоставление несовместимых противоположностей абсолютизируется; это уже не просто части биографии одного человека (ср. у Дмитриева воспоминания о нежном возрасте невинности, когда «я счастлив был», и приходящего с годами печального опыта разочарований), у Л. «счастье» и «несчастье» — удел определенных, непохожих друг на друга натур. Т. о. состояние безочарования абсолютизируется для самого «лермонтовского человека», и лишь «иной», пусть дорогой его сердцу, но непохожий человек («друг», «невинный нежною душою»), способен сказать о себе: «Я был счастлив». Отказывается Л. и от остроумно-неожиданного пуанта — концовки у Д., когда смысл повторяющейся строки благодаря ироническому смысловому «сдвигу» менялся на противоположный: «Увы! Тогда не пел я в песнях заунывных: / Я счастлив был» [I; 37]. Можно согласиться с мыслью Б. М. Эйхенбаума, что Л. при обработке поэтического материала, заимствованного у Д., отбрасывает лексические архаизмы, «романтизируя» мотивы поэта-предшественника, делая их ближе современному поэтическому словарю и собственной эстетике, в чем-то усложняя, а в чем-то упрощая и делая развертывание лирического сюжета более предсказуемым.

«Невинной нежною душой…» // ЛЭ. — С. 472; 2) Дмитриев И. И. Полн. собр. стихотворений. Л.: Советский писатель, 1967. — С. 352. 3) Висковатов П. А. Жизнь и творчество М. Ю. Лермонтова. — М.: Современник, 1987. — 494 с.; 4) Пейсахович М. А. Строфика Лермонтова // Творчество М. Ю. Лермонтова. — М.: Наука, 1964. — С. 417–491; 5) Чистова И. С. О кавказском окружении Лермонтова (по материалам альбома А. А. Капнист) // М. Ю. Лермонтов. Исследования и материалы. — Л.: Наука, 1979. — С. 205–208; 6) Эйхенбаум Б. М. О поэзии. — Л.: Советский писатель, 1969. — С. 308–310.

Т. А. Алпатова

«РОМАНС» («СТОЯЛА СЕРАЯ СКАЛА НА БЕРЕГУ МОРСКОМ...») (1832).

«Отеч. зап.» (1859, т. 125, № 7, отд. I, стр. 61).

«Любил я очи голубые», был знаком с романсной коллекцией Смирдина. Будучи знаком со старинной русской песнью поэт создает в период с 1829 по 1832 гг. семь произведений, имеющих авторское жанровое определение «романс».

«Стояла серая скала на берегу морском» традиционный для романсной лирики мотив расставания, организующий сюжетообразующую ситуацию разъединенности героев, воплотившуюся в аллегорической форме, связанной с образом рассеченного молнией утеса: «Вновь двум утесам не сойтись, — но все они хранят / Союза прежнего следы, глубоких трещин ряд» [II; 28]. С рассеченным утесом поэт сравнивает расставание возлюбленных («Так мы с тобой разлучены злословием людским» [II; 28]).

Образ разбившегося утеса был распространен в романтизме и восходит к незавершенной поэме С. -Т. Колриджа «Christabel» (1800 г., опубл. в 1816 г.), в которой утес также служит аллегорией людского злословия. Созданный Колриджем образ был подхвачен — Дж. Байрон привел фрагмент из поэмы в качестве эпиграфа к ст. «Прости»: «A dreary sea now fl ows between, / But neither heat, nor frost, nor thunder, / Shall wholly do away, I ween, / The marks of that which once hath been» [2; 41]. Со ст. Байрона Л. мог быть знаком в оригинале и по переводу И. И. Козлова. Л. создал свой вариант перевода эпиграфа, включенный им в заключительную строфу ст. того же года «Время сердцу быть в покое» (1832): «Так расселись под громами, / Видел я, в единый миг / Пощаженные веками / Два утеса бреговых…» [II; 15]

В «Романсе» представлена вариация Л. на ту же тему, хотя ст. удалено от оригинала по смыслу, но, как отмечает Л. М. Аринштейн «близок ему по ритмико-интонационному рисунку, необычному и новаторскому как в английском, так и в русском стихосложении: стихотворение написано 7-стопным ямбом» [1 ;473], эту же особенность отмечает и Пейсахович: «в нем применен крайне редко употребляемый семистопный ямб с четкой и глубокой цезурой после четвертой стопы, с одними мужскими рифмами» [4; 424].

«ивановскому циклу». Л. М. Аринштейн полагает ошибочным мнение о посвящении ст. Н. Ф. Ивановой, считая, что для цикла характерны иные мотивы — в ст. «идет о притворстве, насмешке и, в конце концов, измене горячо любимой женщины» [1; 424]. Однако, в цикле Л. нередко обращается и к самой памяти о прошедшем чувстве любви, в отдельных ст. цикла «К Н. И…….», «Время сердцу быть в покое») звучит благодарность, выражение верности их прошлому, признание благодатной силы и подлинности испытанного чувства. Отражение размышлений о неизгладимости следа, оставленного героем в душе возлюбленной («И не изгладишь ты никак из памяти своей / Не только чувств и слов моих — минуты прежних дней!..» [II; 28]), позволяют отнести ст. к «ивановскому циклу».

Лит.: 1) Аринштейн Л. М. Романс («Стояла серая скала на берегу морском…» // ЛЭ. — С. 473; 2) Байрон Дж. -Г. Собр. соч.: В 4-х т. — М.: правда, 1981. — Т. II. Стихотворения. — 320с.; 3) Висковатов П. А. Жизнь и творчество М. Ю. Лермонтова. — М.: Современник, 1987. — 494 с.; 4) Пейсахович М. А. Строфика Лермонтова // Творчество М. Ю. Лермонтова. — М.: Наука, 1964. — С. 417–491; 5) Чистова И. С. О кавказском окружении Лермонтова (по материалам альбома А. А. Капнист) // М. Ю. Лермонтов. Исследования и материалы. — Л.: Наука, 1979. — С. 205–208.

«РОМАНС» («ТЫ ИДЕШЬ НА ПОЛЕ БИТВЫ…») (1832).

— ИРЛИ (оп. 1, № 21, тетр. XX, лл. 45 об. — 46.) Впервые опубликовано в журнале «Саратовский листок», 1876, 26 февраля, № 43.

— девушка, расстающаяся с возлюбленным. Ст. построено в форме лирического монолога героини, интересно, что это произведение одно из немногих, где повествование о страдании неразделенной любви ведется от лица женщины: «Если кто тебе укажет / На могилу и расскажет / При ночном огне / О девице обольщенной, / Позабытой и презренной, / О тогда, мой друг бесценный, / Ты в чужой стране / Вспомни обо мне» [II; 34]. Романсная форма ст. выражена не только в повторяющемся рефрене («Вспомни обо мне»), но и в особой строфической организации — «схема строфы aabcccbb с чередованием 4-стопных (aa, ccc) и 3-стопных (b — bb) хореических стихов» [1].

В ст. нашло отражение увлечение Л. поэзией Т. Мура. «Романс» является переосмыслением сюжета мелодии Мура «Go where Glory waits thee…» (“Иди туда, где ждет тебя слава…”), ст., открывающего первую тетрадь «Irish Melodies» («Ирландские мелодии»), которые в 1820–1830-х гг. активно переводились на русский язык и часто отдельными фрагментами и цитатами включались в прозаические произведения русских писателей, использовались в качестве эпиграфов.

«Не забудь меня. К Арминии» (1790), В. А. Жуковского «О милый друг, теперь с тобою радость» (1811), А. Ф. Мерзлякова «Разлука» (1815). С последним ст. можно провести аналогии в рефренах: у Мерзлякова «Но в дальней стороне / Ты и не вспомнишь обо мне», у Л.: «В дальной стороне / вспомни обо мне». Интересно, что П. А. Вяземский указывает на популярный в 1820-х гг. в московском обществе французский романс, также близкий по содержанию к ст. Л.: «Vouse me quittez pour aller a la gloire / Mon tender cjeur suivra partout vos pas. / Allez, volez au temple de memoire; / Allez, volez mais ne m’oubliez pas» («Вы меня покидаете, чтобы идти навстречу славе. / Мое любящее сердце повсюду следует за вами. / Идите, летите в храм памяти, / Идите, летите, но не забывайте меня» — пер. П. А. Вяземского) [2; 158]. Этот же романс вспоминает Н. И. Пирогов: «Предмет моей любви пел очаровательные два французские романса, из которых один — «Vous allez a la gloire» (Вы шествуете к славе) — я не мог слушать без слез» [4; 287]. И все же, несмотря на большое количество источников, которые, несомненно, были знакомы Л., его ст. отличается от упомянутых особенным драматизмом и трагичностью.

1) Вацуро В. Э. Романс («Ты идешь на поле битвы…» // ЛЭ. — С. 473–474.; 2) Вяземский П. А.: Собр. соч.: В 12 т. — СПб.: Типография М. М. Стасюлевича, 1878–1896 // Т. 8: Старая записная книжка. — 528 с. 3) Висковатов П. А. Жизнь и творчество М. Ю. Лермонтова. — М.: Современник, 1987. — 494 с.; 4) Пирогов Н. И. Вопросы жизни: дневник старого врача, писанный исключительно для самого себя, но не без задней мысли, что может быть когда-нибудь прочтет и кто другой. — М.: Кн. клуб Книговек, 2011 — 606 с.; 5) Чистова И. С. О кавказском окружении Лермонтова (по материалам альбома А. А. Капнист) // М. Ю. Лермонтов. Исследования и материалы. — Л.: Наука, 1979. — С. 205–208; 6) Яшина Т. А. Творчество Т. Мура в русских переводах первой трети XIX века. — М.: Флинта, 2012. — 158с.; 7) Лермонтов в музыке: Справочник. / Сост Л. И. Морозова, Б. М. Розенфельд. —М.: Сов. композитор, 1983.– 176 с.

«РОМАНС» («ХОТЬ БЕГУТ ПО СТРУНАМ МОИМ ЗВУКИ ВЕСЕЛЬЯ...») (1830–1831).

Автограф ст. неизвестен, впервые опубликовано в журнале «Библиотека для чтения» (1844, т. 64, № 6, отд. I, стр. 131).

«предметного образа-параллели» традиционно для поэтики раннего творчества Л. (Ср. ст. «Русская мелодия»: «В уме я создал мир иной / И образов иных существованье» [I; 320] и «Романс»: «Но в сердце разбитом есть тайная келья, / Где черные мысли живут» [I; 320]).

— в ст. представлена смерть возлюбленной и желание героя вновь воссоединиться с ней. Мотив расставания выступает основанием для развертывания сопряженного мотива — мотива враждебности общества, утрата любви приводит героя к душевному равнодушию: «Когда я свои презираю мученья, — / Что мне до страданий чужих?» [I; 34]. Душевное состояние «обманутого жизнью», разочарованного героя передано с помощью распространенного сравнения, составляющего заключительную часть текста — героя поэт сравнивает с утлым челном или утопающим пловцом, сражающимся со стихией природы: «Как в бурю над морем маяк, / Когда ураган по волна веселится, / Смеется над бедным челном, / И с криком пловец без надежд воротиться / Жалеет о крае родном» [I; 320]. Важным в ст. оказывается и мотив памяти — перед нами рефлексия героя, он ощущает власть прошлого над собой, постоянное присутствие прошлого в настоящем: «Я б много припомнил минут пролетевших, / А я не люблю вспоминать! / Нам память являет ужасные тени, / Кровавый былого призрак» [I; 320].

Е. А. Сушкова в своих воспоминаниях сообщает, что это ст. хранилось с 1830 г. у А. М. Верещагиной и однажды она «продекламировала сама следующую пьесу (имеется в виду ст. — К. П.) с большой насыщенностью, подчеркивая, если можно так сказать, некоторые выражения. Сашенька обратилась ко мне с этими словами: — Согласитесь, Catherine, что Лермонтов не только поэт, но даже пророк. — Я не понимаю тебя. — Видишь, он говорит об умершей девице, а ведь ты для него точно умерла, никогда не говоришь о нем, я это ему напишу. — Напиши и поклонись ему от меня; ты пошлешь ему в одно время и клевету и опровержение [4; 152–153.]. По поводу датировки ст. в воспоминаниях Сушковой есть разночтение — после приводимого ст. Сушкова ставит 183 г., однако сама же сообщает, что до 1830 г. текст хранился у А. М. Верещагиной.

1) Аринштейн Л. М. Сушковский цикл // ЛЭ. С. 556–557; 2) Висковатов П. А. Жизнь и творчество М. Ю. Лермонтова. — М.: Современник, 1987. — 494 с.; 3) Пейсахович М. А. Строфика Лермонтова. // Творчество М. Ю. Лермонтова. — М.: Наука, 1964. — С. 417–491.; 4) Сушкова Е. А. Записки. — Л.: Aсademia, 1928. — 468с. (Серия «Памятники литературного быта»); 5) Чистова И. С Романс («Хоть бегут по струнам моим звуки веселья») // ЛЭ. — С. 474.

«РУСАЛКА» (1832).

Автограф хранится в ИРЛИ, оп. 1, № 21а (казанская тетрадь), л. 10 об. Копия, совпадающая с автографом, хранится в ИРЛИ, оп. 1, № 15 (тетрадь XV), л. 1. Впервые появилось в журн. «Отеч. зап.» за 1839 г. (т. 3, № 4, отд. III, стр. 131–132) без даты. Датировка 1832 годом указана по нахождению автографа в казанской тетради. В «Стихотворениях М. Лермонтова» 1840 года (СПб., 1840, с. 49–51) датировано1836 г.

Ст. раннего периода творчества считается «одним из высших эвфонич. достижений в лирике молодого Л.» [28; 481]: «стройная ритмическая структура «Русалки», в связи с соответствующей строфической композицией и искусной евфонической организацией, делает это стихотворение одним из самых музыкальных и мелодичных в нашей поэзии» [41; 273–274]. Ст.. не только иллюстрировали знаменитые художники: М. А. Врубель, М. А. Зичи, А. Д. Кившенко, В. М. Конашевич, Д. И. Митрохин, И. Е. Репин, но положили на музыку композиторы: Н. П. Огарев, Х. Г. Пауфлер, П. Виардо-Гарсиа, А. Г. Рубинштейн, Б. А. Фитингоф-Шель, В. М. Богданов-Березовский, С. Е. Фейнберг и др. В. Г. Белинский относил «Русалку» к числу «чисто художественных ст. Л., в которых личность поэта исчезает за роскошными видениями явлений жизни». По мнению критика, «эта пьеса покрыта фантастическим колоритом, и по роскоши картин, богатству поэтических образов, художественности отделки составляет собою один из драгоценнейших перлов русской поэзии» [2; 51]. В рамках поэтики романтизма (двоемирие) «в ст. создан целостный образ идеально-прекрасного мира, где и пейзаж, и облик персонажей, и все формы, краски, звуки выступают не в своем прямом значении, а скорее как знаки, символы «запредельной», сказочной красоты» [28; 480]. В произведении показана трагедия «витязя чужой стороны» [II; 66] и высвечена главная идея произведения: «в соприкосновении двух миров — мира человека и мира природы — тот, кто попал из своего мира в чужой, погиб» [23; 17]. Русалка пытается разбудить витязя, окружая его заботой и лаской от мертвого «сна», кот. на самом деле является смертью: она не имеет ни малейшего представления о смерти, так как она находится в ином, хтоническом пространстве, где смерти нет, ей представляется, что витязь просто спит и потому не отвечает на ее ласки:

Он спит, — и склонившись на перси ко мне,

— смерти соотносится с «темой безответности чувства (один человек не понимает, «не слышит» другого)». [28; 480]. Самая русалка не только часть лунного пейзажа, на фоне которого разыгралась драма человеческой жизни, но полноправный участник песенного монолога, кот., будучи направлен на конкретного адресата, представляет собой скрытый диалог. Несмотря на то, что «балладный сюжет здесь не развернут; лирическая ситуация дана как статическая: любовное влечение русалки к прекрасному мертвому витязю» [28; 480], в произв. развита поэтика чудесного: таинственное происшествие, (жанровый признак баллады) простота и лаконичность повествования, драматичность, но основой жанра в ст. становится связь традиционных фольклорных образов в их трансформации и взаимодействии. Л. по-новому осмысляет фольклорный сюжет с доминирующим русалочьим мотивом: «в балладе не человек, а русалка оказывается во власти таинственной страсти» [12; 324]. Поскольку в синтетическом жанре баллады, сочетающим в себе лирику и эпос, доминирующим является лирическое повествование, то в лерм. балладе представляется важным не столько изображение событий, сколько передача чувств: страстной увлеченности русалки противопоставлена холодность уснувшего мертвым сном прекрасного витязя: ведь «основная функция баллады — вызвать глубокие эмоции. Баллада стремится внушить чувства и всегда лирически окрашена, достигая этого многими эффектами: музыкальным сопровождением, обилием словесных повторов, скрытой развязкой, аллегорией, лирическими формальными приемами на различных уровнях» [27; 9].

Ст. представляет собой 4-стопный трехдольник [34], с чередующимся с 3-стопным, в котором «две ритмические волны — амфибрахическая (охватывает 16 строк) и анапестическая (12 строк), [40; 273]: «амфибрахическая струя стихотворения «Русалка», характеризующаяся, в общем, плавностью и неторопливостью звукового течения, связана по преимуществу с образом русалки и с ее песней, а анапестическая струя, отличающаяся более быстрым движением, — с рассказом автора. Следовательно, здесь устанавливается известное соответствие между ритмическим рисунком стиха и его тематическим, образно-идейным смыслом» [40; 273]. «Ст. выдержано в единой и плавной лирич. интонации, поддержанной единоначатиями и замыкающейся повторением в концовке начальной строфы» [27; 481]. Поэтому «Русалка» — «одно из высших эвфонич. достижений в лирике молодого Л. Музыкальность стиха создается отсутствием экспрессивно звучащих согласных, накоплением плавных сонорных (плыла, голубой, луной). Единству мелодич. линии не мешает свободное сочетание в ст. анапеста с амфибрахием (с преобладанием последнего)» [29; 481]. «Песня русалки занимает большую часть стихотворения — четыре строфы из семи» [43; 72]: поэт акцентирует внимание на магизме голоса русалки, обладающей как мифологическое существо определенными колдовскими чарами: «Русалка поет уже на берегу — над рекой. Она, стало быть, находится на земле. Под ней — река, пространство воды. Над ней — небо, облака, отражаемые водой. Все три стихии — Земля, Вода и Небо — глядятся друг в друга, соприкасаются друг с другом и даже отражаются друг в друге, но слиться им не дано » [42; 75]. В мире, где царит гармония и красота, молодой витязь, пребывая в статичном состоянии, вносит определенный разлад в подводном царстве: «Русалка несет в себе смутное воспоминание об ином мире. Она любит, и это приближает ее к земным девушкам. Но предмет ее любви не может жить в той стихии, где живет русалка. Он принадлежит миру земли, здесь, под водой, он хладен и нем» [43; 73]. Не только витязь «добыча ревнивой волны» [II; 67], но и она — жертва своей любви (ее образ стремится к интенсивной динамике, к деятельной любви, а витязь статичен) и потому русалка несчастна в своей подводной стихии, «полна непонятной тоской; …» [II; 66], которую вызывает безответная холодность молодого витязя. В ст. Л. «показывает невозможность соединения человека и окружающего мира», это и вносит трагический разлад между земным и неземным миром. [9; 144]. В Л. балладе любовь мифического существа становится изнанкой земного бытия: «ласки и любовь русалки — это объятия смерти, это вхождение в мир, в котором для человека нет речи, нет дыхания» [37; 97].

— золотого, ассоциируемого не только с золотом, но и с солнцем, а, значит, и с жизнью. Для создания цветовой образности поэт использует множественные колоративы:

«На дне у меня
Играет мерцание дня;


И там на подушке из ярких песков,
Под тенью густых тростников,

». [II; 66–67].

Необычный звуковой ритм, используемый для передачи плавного колыхания морской волны: «словно бы повторяет движение волны — накат-откат. Именно мелодика стиха, удивительные созвучия (аллитерация на [л], [л’], [с], [с’]) помогает точно передать это движение» [42; 72].

«Русалку» непреходящим онтологическим смыслом.: автор в юношеском максималистическом взгляде на мир «вполне разделяет непонятную тоску русалки. Поэт не может до конца смириться с фактом внезапного исчезновения живой жизни в человеческом теле и безропотно принять смерть как органичную часть человеческого существования» [31; 79]. Трагический разрыв между мирами становится трагедией одинокого существования русалки.

*Лит.: 1)Анненкова, Е. И. Семантика цвета в лирике Лермонтова / Е. И. Анненкова.// Лермонтовские чтения-2012. Лермонтов и изобразительное искусство: сборник статей. Ком. по культуре Санкт-Петербурга, С. - Петерб. гос. бюджет. учреждение культуры «Межрайон. централиз. библ. система им. М. Ю. Лермонтова»; [ред. совет: С. С. Серейчик и др.]. — Санкт-Петербург: Лики России, 2013. — 247 с. — С. 162–174; 2)Белинский В. Г. Полное собр. соч. в 12 тт. СПб.: Тип. М. М. Стасюлевича, 1903. — Т. 6. — С. 51; 3)Верба Н. И. О претворении «русалочьей тематики» в культуре эпохи романтизма // Музыкальная культура глазами молодых ученых: Сборник научных трудов. Вып. 5. — СПб.: Астерион, 2010. — С. 27–32; 4)Верба Н. И. К проблеме пересечения архетипов сюжетов о морских девах с мировоззренческими константами эпохи романтизма// Общество. Среда. Развитие (Terra Humana) — Вып. № 2. — 2012 — С. 124–128; 5)Виноградова Л. Н. Вода // Славянские древности: этнолингвистический словарь в 5-ти томах / Под ред. Н. И. Толстого. Т. 1.: А-Г. — М.: Международные отношения, 1995. — С. 386–390; 6)Виноградова Л. Н. Русалка // Славянская мифология: Энциклопедический словарь. — М.: Эллис — Лак, 1995. — С. 337– 339; 7) Власова М. Русалка // Власова М. Русские суеверия. СПб.: Азбука, 2000. — 672 с. — С. 448–464; 8)Гаврилов Д. А, Наговицын А. Е. Боги славян. Язычество. Традиция. — М.: Рефл-Бук, 2002. — 464 с. — С. 109–111; 9)Грушевская К. И. Семантический объем образов змеи и русалки в художественном мире М. Ю. Лермонтова// Русский язык и межкультурная коммуникация. — 2005. — №1. — С. 143–144; 10)Ермоленко С. И. Специфика балладного аллегоризма М. Ю. Лермонтова / Свердл. гос. пед. ин-т. — Свердловск, 1986. — 16 с. — Деп. в ИНИОН АН СССР. 24.04.86, № 25055.; 11)Ермоленко С. И. Мифологические баллады М. Ю. Лермонтова: == [«Русалка», «Дары Терека», «Морская царевна», «Тамара»]== // Проблемы стиля и жанра в русской литературе XIX — начала XX веков: Сб. научн. тр. / Свердл. гос. пед. ин-т. Свердловск, 1986. — С. 22–33; 12)Ермоленко С. И. Жанровая специфика поздней баллады М. Ю. Лермонтова // Проблемы литературных жанров: Материалы V научн. межвуз. конф. 15–18 окт. 1985 г. / Том. ун-т; Под ред. Ф. З. Кануновой, Н. Н. Киселева, А. С. Янушкевича. Томск, 1987. С. 53–54; 13)Ермоленко С. И. Лирика М. Ю. Лермонтова: жанровые процессы. Екатеринбург, 1996. — 421 с.; 14)Жижина А. Д. Два стихотворения М. Ю. Лермонтова: [«Русалка» и «Морская царевна»]: (К вопросу о характере философ. осмысления действительности) // М. Ю. Лермонтов: Проблемы идеала: Межвуз. сборник научных трудов. Куйбышев; Пенза, 1989. — С. 49–56; 15)Журавлева А. И. Влияние баллады на позднюю лирику Лермонтова // Вестник МГУ. Сер. 9: Филология. 1981. — № 1. — С. 13–20; 16)Зеленин Д. К. Очерки русской мифологии: умершие неестественною смертью и русалки. — М.: Индрик, 1995. — 432 с.; 17)Иванов В. В. Русалки // Мифы народов мира: Энциклопедия. В 2 т. — Т. 1. — М.: Советская энциклопедия, 1980. — Т. 2.; С. 390; 18) Копылова Н. И. Фольклорный эпитет и стиль романтических баллад и поэм первой трети XIX в. // Поэтика искусства слова. Воронеже{: Изд-во Воронеж. ун-та, 1978. — С. 49–58; 19)Крюкова Н. Русалка и другие мифологические образы в народном творчестве. Исследовательская работа. — Саров, 2006. — 24 с.; 20)Киселева И. А. Онтология стихии в духовном мире Лермонтова // Вестник МГОУ. Серия «Философские науки». 2011. — №4. — С. 111–115; 21) Левченко О. А. Сюжеты русской романтической баллады // Стилистический анализ художественного текста: Межвуз. сборник научн. трудов. / Смолен. пед. ин-т. Смоленск, 1988. — С. 108–111; 22) Матасова У. В. Мотив водной девы в творчестве немецких и русских писателей эпохи романтизма. Автореф. дис… канд. филол. наук. Нижний Новгород, 2011. — 24 с.; 23) Милевская Н. И. Фольклоризм М. Ю. Лермонтова: Автореф. дис… д-ра филол. наук / Моск. пед. ин-т им. В. И. Ленина. — М., 1990. — 16 с.; 24) Померанцева Э. В. Мифологические персонажи в русском фольклоре. — М.: Наука, 1975. — 191 с.; 25) Мурашов А. А. Эволюция звукового начала как темы лирики М. Ю. Лермонтова / Моск. обл. пед. ин-т им. Н. К. Крупской. — М., 1988. — 32 с. — Библиогр.: С. 31–32. — Деп. в ИНИОН АН СССР. 19.08.88, № 35220.; 26)Мерилай А. Вопросы теории баллады. Балладность // Ученые записки Тартуского ун-та. Поэтика жанра и образа. Труды по метрике и поэтике. 1990. — Вып. 879. — С. 3–16; 27)Марков В. А. Литература и миф: проблема архетипов (к постановке вопроса) // Тыняновский сборник. Четвертые Тыняновские чтения. — Рига, 1990. — С. 133–144; 28)Назарова Л. Н. «Русалка»// ЛЭ. — С. 480–481; 29)Нахапетов Б. А. Образ морской волны в поэзии М. Ю. Лермонтова: К 185-летию со дня рождения М. Ю. Лермонтова/ Б. А. Нахапетов // Литература в школе. — 1999. — №7. — С. 16–20; 30) Нестор (Кумыш), игумен. Тайна Лермонтова. СПб.: Филологический факультет СПбГУ, Нестор-История, 2011. — 340с. — С. 78–79; 31)Парсамов С. С. Демонология водной стихии. «Хозяева воды» в фольклоре. — Кировоград: Кировогр. гос. пед. ин-т им. В. К. Винниченко, 1995. — 396 с.; 32) Субботина М. В. Символические образы в лирике М. Ю. Лермонтова и А. А. Блока: (Сопоставит. анализ): автореф. дис. … канд. филол. наук / Субботина М. В. ; Воронеж. гос. ун-т им. Ленинского комсомола. — Воронеж, 1989. — 19 с.; 33)Смирнов В. А. Литература и фольклорная традиция, вопросы поэтики: Архетипы «женского начала» в русской литературе ХIХ — начала ХХ вв. Пушкин, Лермонтов, Достоевский, Бунин: диссертация … доктора филологических наук: 10.01.01 Иваново, 2001 — 310 c; 34)Федотов О. И. О метрическом и ритмическом строе трехсложников с вариацией анакруз: на примере лермонтовской «Русалки»//Формальные методы в лингвистической поэтике: Сборник научных трудов, посвящ. 60 — летию проф. С.–Петербургского ун-та М. А. Красноперовой./ С.– Петербургский ун-т. — СПб.: 2001. — С. 114– 123; 35) Ходанен Л. А. Русалочий мотив в творчестве М. Ю. Лермонтова и Н. В. Гоголя / Л. А. Ходанен // Н. В. Гоголь и славянский мир (русская и украинская рецепция). Сб. статей. Вып. 1. — Томск: Изд-во ТГУ. — 2007. — С. 231–247; 36)Ходанен Л. А Баллада «Русалка» и «русалочий» мотив в творчестве М. Ю. Лермонтова// Ставрополь, Ставропольский гос. пед. ин-т, 1994. — С. 11–25; 37)Ходанен Л. А. Фольклорные и мифологические образы в поэзии М. Ю. Лермонтова. Кемерово: Кемеровский ун-т, 1993. — 116 с.; 38)Ходанен Л. А. Фольклорное слово в поэзии М. Ю. Лермонтова/ Л. А. Ходанен// Язык в контексте гуманитарных знаний. Сборник статей. - Великий Новгород: Изд-во НовГУ им. Ярослава Мудрого. — 2008. — С. 123–134; 39) Ходанен Л. А. Культурные мифы в русской литературе второй половины XVIII — начала XIX вв. Рецензия./ Л. А. Ходанен // Вестник Санкт-Петербургского государственного университета технологии дизайна. Периодический ынаучный журнал. Серия Искусствоведение. Филологические науки. 2011. — №2. — С. 79– 83; 40)Шувалов С. В. Мастерство Лермонтова // Жизнь и творчество М. Ю Лермонтова: Исследования и материалы: Сборник первый. — М.: ОГИЗ; Худ. лит., 1941. — С. 251–309.; 41) Янушкевич Я. С. Мотив луны и его русская традиция в литературе XIX века // Роль традиции в литературой. жизни эпохи: сюжеты и мотивы. Новосибирск, 1995. — С. 53–61; 42) Яматина С. Образ русалки в русской лирике XIX–XX веков// Санкт-Петербург, Пушкин, Гоголь и мировая культура: Материалы международн. юношеской научной конференции. — СПб.: КПО «Пушкинский проект», 2010. — С. 60–93.

«РУССКАЯ МЕЛОДИЯ» (1829).

Автограф ст. хранится в ИРЛИ (оп. 1, № 2 (тетрадь 11), л. 10–10 об), там же хранится копия автографа (оп. 1, № 21 тетр. XX), л. 11.). Впервые опубликовано в журнале «Отеч. зап.» (1859, т. 125,.№ 7, отд. I, стр. 18). В автографе зачеркнута приписка Л. в скобках: «Эту пьесу подавал за свою Раичу Дурнов — друг — которого поныне люблю и уважаю за его открытую и добрую душу — он мой первый и последний» [I; 388–389].

«Русская мелодия» — первое обращение Л. к народной традиции, фольклорному творчеству. Живо интересуясь своим легендарным предком — шотландским бардом Томасом Лермонтом, и, вероятно, прочитав «Народные мелодии» Т. Мура (о чем позволяет думать название ст.) Л. уподобляет поэта «простому», «свободному», «бескорыстному» певцу с «балалайкою народной» [I; 34], а поэтическое творчество — созданию песни, посвященной возлюбленной: «Он громкий звук внезапно раздает, / В честь девы милой сердцу и прекрасной — / И звук внезапно струны оборвет, / И слышится начало песни!» [I; 34].

«Русской мелодии» отличен от созданной в то же время «Русской песни» и еще целого ряда произведений, написанных по мотивам русского фольклора и объединенных названием песня. Л. М. Аринштейн отмечает, что мелодия у Л. «обладает напевностью, вниманием к созвучиям», тогда как песня «отличается изломанностью строфики и ритмико-интонационного рисунка» [1; 493].

*Лит.: 1) Аринштейн Л. М. Русская песня // ЛЭ. — С. 493. 2) Висковатов П. А. Жизнь и творчество М. Ю. Лермонтова. — М.: Современник, 1987. — 494 с. 3) Пейсахович М. А. Строфика Лермонтова // Творчество М. Ю. Лермонтова. — М.: Наука, 1964. — С. 417–491.

«РУССКАЯ ПЕСНЯ» (1830).

— ИРЛИ, оп. 1, № 21 (тетрадь XX), л. 33 об. Имеются еще копии — ИРЛИ, оп. 1, № 40, отдельный листок, и повторяющая ее копия из собрания А. А. Краевского, оп. 2, № 41, л. 6. Впервые опубликовано: «Северный вестник» (1889, № 3, стр 91). Раннее ст. Л. (1830), одно из лермонтовских ст., написанных по мотивам русского фольклора и названных автором «песнями». Эти ст. не составляют единого цикла, большинство из них бессюжетны, они отличаются по тематике и настроению. Общей особенностью этих песен является прихотливый ритмический рисунок.

В «Русской песне» четырехстопные ямбические стихи резко перебиваются короткими — двух- и даже одностопными, благодаря чему ритм ст. убыстряется.

«Русская песня» к группе ст., в которых девушка из народа переживает «грустную или трагическую любовную историю» [134–135]. Л. М. Аринштейн связывает это ст. с народным преданием о мертвом женихе, увлекающем невесту в могилу. Эта история не раз обрабатывалась в литературе. Наиболее известным примером служит, пожалуй, баллада В. А. Жуковского «Людмила», являющаяся, в свою очередь, переработкой баллады Г. -А. Бюргера «Ленора». Встречается подобный сюжет и в творчестве Л. — в ст. «Гость» («Клариссу юноша любил»).

— С. 493; 2) Гроссман Л. Стиховедческая школа Лермонтова // М. Ю. Лермонтов (Лит. наследство; Т. 45/46). — М.: Изд-во АН СССР, 1948. — Кн. II. — С. 255–288; 3) Максимов Д. Е. Поэзия Лермонтова. — М.; Л.: Наука, 1964. — 266 с.; 4) Пейсахович М. Строфика Лермонтова // Творчество М. Ю. Лермонтова: 150 лет со дня рождения, 1814–1964. — М.: Наука, 1964. — С. 417–491.