Лермонтов М.Ю. Энциклопедический словарь.
Лирика М. Ю. Лермонтова.
Буква "С"

«СВ. ЕЛЕНА» («ПОЧТИМ ПРИВЕТОМ ОСТРОВ ОДИНОКОЙ…») (1831).

Автограф — ИРЛИ, тетр. XI; черновики 2-й строфы — там же, тетр. X. Копия — ИРЛИ, тетр. XX. Впервые опубликовано: «Отеч. зап.», 1859, № 11, отд. 1, с. 260.

Ст. связано с «наполеоновским мифом» в творчестве Л. (см. «Наполеон» (1829), «Наполеон. Дума» (1830), «Эпитафия Наполеону» (1830), «Воздушный корабль» (1840), «Последнее новоселье» (1841)) и завершает ранний период его развития. По-видимому, было написано в связи с десятилетней годовщиной смерти Наполеона.

Композиция ст. напоминает традицию лирической надписи — «посвящения» («Почтим приветом остров одинокой…»). Конкретный образ (в данном случае — острова, где находился в ссылке и умер Наполеон) здесь становится символом протекших времен, погибшей славы, он — своеобразный центр, к которому стремятся души тех, кто помнит великого героя. Т. о., в первой строфе ст. доминантой оказывается образ острова — романтически противопоставленного «порочной стране», Франции, оказавшейся недостойной стать местом смерти истинно великого человека. Вторая строфа переносит мысль к фигуре самого Наполеона. Примечательно, что здесь практически нет прямых его именований, перифразы же дают всякий раз воскресить определенную грань судьбы и личности того, кто стал воплощением многих романтических ценностей («сын моря…», «великий», «изгнанник мрачный, жертва вероломства / И рока прихоти слепой», «хоть побежденный, но герой…» и т. п.; I, 194). В финале ст. возникает мотив игры судьбы — но именно воплощением, не жертвой ее было суждено стать Наполеону: «Родился он игрой судьбы случайной, / И пролетел, как буря, мимо нас; / Он миру чужд был. Все в нем было тайной, / День возвышенья — и паденья час…» (I, 194).

1) Архипов В. М. Ю. Лермонтов. Поэзия познания и действия. М.: Московский рабочий, 1965. — С. 207–208; 2) Вольперт Л. И. «Отмеченный божественным перстом…»: Наполеоновский миф Лермонтова и Стендаля // Вольперт Л. И. Лермонтов и литература Франции. Тарту: Тартурский университет. 2010. — С. 176–194; 3) Шагалова А. Ш. Тема Наполеона в творчестве М. Ю. Лермонтова // Уч. записки МГПИ им. В. И. Ленина. 1970. — Вып. 389. — С. 194–218.

Т. А. Алпатова

«СВЕРШИЛОСЬ! ПОЛНО ОЖИДАТЬ…» (1830)

Местонахождение автографа ст. неизвестно. Впервые опубликовано в отрывке из «Записок» Е. А. Сушковой в журнале «Русский вестнике» (1857, т. 11, сентябрь, кн. 2, стр. 407). В «Записках» Сушковой ст. датировано 1 октября 1830 г.

«сушковский цикл». По воспоминаниям самой Сушковой ст. написано в день ее отъезда из Москвы в Петербург: «С неимоверною тоскою простилась я с бабушкой Прасковьей Петровной (это было мое последнее прощание с ней), с Сашенькой, с Мишелем; грустно, тяжело было мне! Не успела я зайти к Елизавете Алексеевне Арсеньевой, что было поводом к следующим стихам» [4; 159]

Ст. интересно точностью передачи психологии зарождающего чувства, которое юный поэт еще не осмеливается назвать любовью: «Свершилось! голосом бесценным / Мне больше сердца не питать, / Запрусь в углу уединенном / И буду плакать… вспоминать!» [I; 106]. Важность заключительной мысли, в которой поэт передает осознание зародившегося чувства, подчеркнуто в ее построении: поэт отказывается от кольцевой рифмовки и использует перекрестную — подобное построение отделяет последнюю строфу от предыдущих, и в тоже время связывает предшествующие строфы.

Портрета героини в ст. нет. В упомянутых вскользь чертах ее лица Л. обращает внимание на глаза: «Ах, я не знал, когда глядел / На чудные глаза прекрасной» [I; 167]. Во всем «сушковском цикле» поэт при создании женского портрета более всего уделяет внимание именно глазам, взору героини — «прелестный взор», «блеск … чудных глаз» [I; 215], подчеркивает, что ее взор — единственное «блаженство героя» («Прости, мой друг!»).

Лит.: 1) Аринштейн Л. М. Сушковский цикл // ЛЭ. — С. 556–557; 2) Висковатов П. А. Жизнь и творчество М. Ю. Лермонтова. — М.: Современник, 1987. — 494 с.; 3) Пейсахович М. А. Строфика Лермонтова. // Творчество М. Ю. Лермонтова. — М.: Наука, 1964. — С. 417–491; 4) Сушкова Е. А. Записки. — Л.: Aсademia, 1928. — 468 с. (Серия «Памятники литературного быта»).

«СВЕТЛЫЙ ПРИЗРАК ДНЕЙ МИНУВШИХ…»

— см.«Песня»

«СВИДАНЬЕ» (1841).

Автограф ст., написанного Л. в записной книжке, подаренной В. Ф. Одоевским, хранится в РНБ (собр. рукописей Л., № 12, лл. 9 об. — 10 об.). Черновой автограф, сделанный карандашом с другого конца записной книжки хранится также в РНБ (собр. рукописей Л., № 12 лл. 16 об. — 18, лл. 8 об. — 10). Впервые опубликовано в журнале «Отеч. зап.» (1844, т. 32, № 2, отд. I, стр. 198–200).

«Уж за горой дремучею / Погас вечерний луч, / Едва струей гремучею / Сверкает жаркий ключ; / Сады благоуханием / Наполнились живым, / Тифлис объят молчанием, / В ущельи мгла и дым» [II; 204]. Написанное в традиции А. С. Пушкина («Черная шаль») ст. по своему стилю близко к новелле или балладе, И. Б. Роднянская определяет его жанр как «новелла-песня» [4]. Ст. было высоко оценено В. Г Белинским, в статье 1844 г. «Стихотворения М. Лермонтова» он писал: «„Сон“, „Тамара“, „Утес“, „Выхожу один я на дорогу“, „Морская царевна“, „Из-под таинственной, холодной полумаски“, „Дубовый листок оторвался от ветки родимой“, „Нет, не тебя так пылко я люблю“, „Не плачь, не плачь, мое дитя“, „Пророк“, „Свидание“, — одиннадцать пьес, все высокого, хотя и не равного достоинства, потому что „Тамара“, „Выхожу один я на дорогу“ и „Пророк“, даже и между сочинениями Лермонтова, принадлежат к блестящим исключениям» [2].

Ведущееся одновременно с развивающимися событиями авторское повествование, частые описания и смена дальних и ближних планов в них позволяют сближать ст. с лермонтовской прозой, провести параллели с близким к кавказским повестям А. А. Бестужева-Марлинского наброска «Я в Тифлисе у Петр. Г…» (1837).

По аналогии с «Восточными стихотворениями» В. Гюго, Л. мог включить ст. «Сон» вместе с балладами «Тамара» и «Спор» в лирический цикл «Восток».

Ст. положено на музыку В. М. Ивановым-Корсунским и В. И. Ребиковым (только первая строфа). Отзвуки «Свиданья» имеются в стихах А. А. Фета, Ап. Григорьева, Я. П. Полонского («Затворница», «У двери») [6].

Лит.: «Свиданье» // Лермонтов М. Ю. Собр. соч.: В 4-х т. — М.: Худ. лит., 1964 — Т. 1. — С. 597; 2) Белинский В. Г. Стихотворения М. Лермонтова // Белинский В. Г. Собр. соч.: В 9 т. — Т. V.: Статьи, рецензии и заметки. Апрель 1842 — ноябрь 1843. — С. 360; 3) Гинзбург Л. Я. О лирике. — Л.: Наука, 1974. — С. 153–71; 4) Роднянская И. Б. Свиданье // ЛЭ. — С. 500; 5) Эйхенбаум Б. М. Комментарий к стихотворению «Свиданье» // Лермонтов М. Ю. Стихотворения. — Л.: Наука, 1940. — С. 334; 6) Лермонтов в Музыке: Справочник. / Сост Л. И. Морозова, Б. М. Розенфельд. —М.: Сов. композитор, 1983.– 176 с.

К. А. Поташова

«СЕ МАККАВЕЙ — ВОДОПИЙЦА» (1837).

Автограф — РНБ, Собр. рукописей Л., № 10 (из бумаг Е. П. Ростопчиной). Впервые — Лит. наследство, т. 58, с. 359.

Эпиграмма представляет собой редкий пример обращения Л. к гекзаметру (см. также: «Это случилось в последние годы могучего Рима…»). Э. Найдич высказывал предположение, что причиной интереса Л. к гекзаметру в 1837 г. мог быть выход из печати стихотворного переложения В. А. Жуковским повести У. де ла Мотт Фуке «Ундина» [II; 625].

связанные с III Отделением, т. е. доносчики, которые стремятся поймать («уловить») собеседника, уличив его в политической неблагонадежности. Прозвище «Маккавей» вызывало в памяти имя библейского Маккавея — Иуды [2].

Лит.: 1) Найдич Э. Этюды о Лермонтове. — СПб.: Художественная литература, 1994. — 254с.; 2). Чистова И. С. Се Маккавей — водопийца. // ЛЭ. — С. 500.

Т. А. Алпатова

СЕНТЯБРЯ 28.

— ИРЛИ, оп. 1, № 11 (тетр. XI), л. 20–20 об. Список также хранится в ИРЛИ, оп. 1, № 21 (тетр. XX), лл. 39 об. — 40. Первая публикация — «Библиогр. записки» (1861, т. 3, № 16, стр. 495–496). По положению в тетр. XI датируется осенью 1831 г. Месяц и число указаны в заголовке ст.

Юношеское ст. Л. Тематически и образно связано с т. н. «Ивановским» циклом. Герой ст., обращаясь к вышедшей замуж возлюбленной, сетует, что человек, который теперь с ней рядом, не может ее полюбить, оценить по достоинству ее качества. Характеристика героя ст., описание его чувств дается через противопоставление мужу возлюбленной («Он чувствовал ли трепет потаенный / В присутствии твоем; / Умел ли презирать он мир презренный, / Чтоб мыслить об одном…» [I; 214]). Ее супруг, по мысли героя, ценит лишь ее внешность («Кто красоты наружной совершенства / Одни в тебе найдет» [I; 215]), а он боготворит ее, их прошлые чувства — «былое, взятое могилой» («Встречал ли он с молчаньем и слезами / Привет холодный твой, / И лучшими ль он жертвовал годами / Мгновениям с тобой?» [I; 214]). Герой страдает от одиночества, их обоюдного несчастья, но верит, что в сердце возлюбленной все еще есть место для него: «…тайной властью / Прикована ты вновь / К душе печальной, незнакомой счастью, / Но нежной как любовь» [I; 215]. В вариантах автографа этот мотив был усилен, подчеркнута связь душ героев: «Родня с моей душой», «Ни у своей души ты не спросилась, / Ни у души моей…», «И руку дав ему ты не спросилась / Души моей…»,«Они так сходны! Как? ужели годы / Разрознить могут нас?..» [I; 356], «Чье сердце не подвластно было счастью / С тех пор, как в ней любовь» [I; 357]. Для героя брак без любви — противоречие законам природы, истине: «Что значит власть против цепей природы?» [I; 357]. Он считает, что, выйдя замуж, героиня нарушила высшие законы, предала собственную душу, она не обретет счастья: «Отдав ему себя, ты не спросилась / У совести своей» [I; 214], «Нет! я уверен, твоего блаженства / Не сможет сделать тот, / Кто красоты наружной совершенства / Одни в тебе найдет» [I; 215]. Страдания и муки лирического героя способно уменьшить лишь осознание того, что в духовной реальности он и возлюбленная едины.

Лит.: 1) Аринштейн Л. М., Щемелева Л. М. Ивановский цикл // ЛЭ. — С. 181–182; 2) Бродский Н. Л. М. Ю. Лермонтов: Биография, 1814– 1832. — Т. 1. — М.: Гослитиздат, 1945. — С. 339; 3) Висковатый П. А. М. Ю. Лермонтов086 о. Жизнь и творчество // Лермонтов М. Ю. Собр. соч.: В 5-ти т. — М.: Типо-лит. Рихтера, 1891. —Т. 6. — С. 150; 4) Голованова Т. П. «Сентября 28» // ЛЭ. — С. 501; 5) Эйхенбаум Б. М. Комментарии // Лермонтов М. Ю. Полн. собр. соч.: В 5-ти т., М. — Л.: Academia, 1935–1937. — С. 481.

Н. В. Михаленко

«СИЖУ Я В КОМНАТЕ СТАРИННОЙ...» (1831).

Автограф — ИРЛИ, тетр. X. Впервые опубликовано: «Русская мысль», 1882, № 2, с. 167.

Юношеское ст. Л., в котором отразились события пребывания поэта в Середниково летом 1831 г. П. А. Висковатов, основываясь на рассказах А. Д. Столыпина, писал: «В рано созревшим уме <…> было <…> много детского: …много и серьезно читая, он <…> находил забаву в том, чтобы <…> ходить <…> в глухие места воевать с воображаемыми духами. Особенно привлекали <…> воображение развалины старой бани, кладбище и так называемый «Чертов мост». Товарищем ночных посещений кладбищ, или уединенного, страх возбуждающего, места, бывал некто Лаптев, сын семьи, жившей поблизости в имении своем» [1; 90].

Описанием такого ночного похода явилось это ст. Рукой Л. сделана приписка: «(Середниково) (В мыльне) (Ночью, когда мы ходили попа пугать»). Существует предание о том, что когда священник местной церкви М. П. Зерцалов возвращался после вечерней службы, Л. с друзьями неожиданно выскакивали из-под Чертова моста (Большой белокаменный) и пугал его. У моста находились развалины бани (мыльни), уникального образца архитектуры XVIII в.

Ст. написано под влиянием баллад Жуковского. Действие разворачивается ночью в «старинном» месте. Л. подражает романтике ужасного, таинственного, используя схожий сюжет (ожидание чего-то страшного), пейзаж («туман», «хладный ветер», «луна»), мотив страха и спасения. Развязка оптимистична: герой спокоен и отважен, потому что знает: его защитит от потусторонних ужасов («мертвец», «бес») «волшебный талисман» возлюбленной.

1) Висковатый П. А. М. Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество // Лермонтов М. Ю. Собр. соч.: В 5-ти т. — М.: Типо-лит. Рихтера, 1891. — Т. 6. — С. 90–91.

М. А. Дорожкина

«СИЛУЭТ» (1831).

Черновой автограф хранится ИРЛИ, оп. 1, № 4 (тетрадь IV), л. 13 об. Первая публикация по автографу в «Отеч. записках» (1859, т. 125, № 7, отд. 1, стр. 53). Авторизованный список хранится в ИРЛИ, оп. 1, № 21 (тетрадь XX), л. 43 об. Чаще всего печатается по списку.

ей, не может ее забыть. Образ возлюбленной навсегда запечатлен в сердце лирического героя. Отделенный от нее физически, потерявший надежду, духовно он все еще обращен к ней: «Он тень твоя, но я люблю, / Как тень блаженства, тень твою» [I; 250] («Силуэт»), «Моя душа твой вечный храм; / Как божество, твой образ там…» [I; 252] («Как дух отчаянья и зла…» (1831)), «Но образ твой в душе моей / Все жив, хотя бессилен он…» [I; 253] («Я не люблю тебя; страстей…» (1831)). В ст. «Силуэт», в отличие от двух других ст. цикла, герой не просто хранит в сердце воспоминания о возлюбленной, но и обладает реликвией — ее силуэтом, который носит, как крест или образок, на груди («Висит он на груди моей…» [I; 250]). Образ тоски героя создается в ст. и на уровне цветописи: у силуэта «печальный цвет», в глазах этого изображения «нет жизни и огня», этот темный цвет будто распространяется на душу героя, повергая ее в печаль («Висит он на груди моей / И мрачен он, как сердце в ней…» [I; 250]). В последних двух строках ст. благодаря игре слов мотив страдания еще более усиливается — герой обладает только «тенью блаженства», его жизнь — только тень жизни («Он тень твоя, но я люблю, / Как тень блаженства, тень твою…» [I; 250]). Но даже такая малость, силуэт возлюбленной, не смотря на муки, способна дать ему покой и слабую надежду на возможное счастье, ст. завершается тихой грустью.

В первом ст. цикла, «Силуэт», чувства героя еще сдержанны, его сердце наполнено светлой печалью. В ст. «Как дух отчаянья и зла…» эмоции усиливаются («О! для чего тебе нельзя / Ее совсем взять у меня? / Моя душа твой вечный храм; / Как божество, твой образ там…» [I; 252]. Возлюбленная сравнивается то с «духом отчаянья и зла», то герой молит ее быть его спасением («Не от небес… / Я жду спасенья своего» [I; 252]). Как божество, она может принести ему или страдание, или блаженство. В заключительном ст. цикла «Я не люблю тебя; страстей…» герой трезво оценивает свои чувства, полностью осознает невозможность счастья, но понимает, что в его душе все еще жив образ возлюбленной: «Другим предавшися мечтам, / Я все забыть его не мог; / Так храм оставленный — все храм, / Кумир поверженный — все бог!» [I; 253]. По сравнению с двумя другими ст., ст. «Силуэт» более интимное, камерное, герой не обращается к возлюбленной, он говорит о той памяти, что осталась у него. Изображение возлюбленной, по его мысли, способно соединить их в духовной реальности: «Зато он вечно близ меня…» [I; 250].

Лит.: 1) Андроников И. Л. Лермонтов. Исследования и находки. М.: Художественная литература, 1977. — С. 140; 2) Аринштейн Л. М. «Как дух отчаянья и зла…» // ЛЭ. — С. 214–215; 3) Удодов Б. Т. М. Ю. Лермонтов. Художественная индивидуальность и творческие процессы. Воронеж: Воронежский государственный университет, 1973. — С. 136–139; 4) Черный К. М. «Я не люблю тебя; страстей…» // ЛЭ. — С. 641; 5) Чистова И. С. «Силуэт» // ЛЭ. — С. 503.

Н. В. Михаленко

«СИНИЕ ГОРЫ КАВКАЗА, ПРИВЕТСТВУЮ ВАС…» (1832).

— ИРЛИ (IV тетр.). Впервые опубликовано (с пропусками): «Отеч. зап.», 1859, № 7, с. 60–61. Последний абзац при первой публикации разбит на стихотворные строки.

Ст. является лирическим воспоминанием поэта о пребывании ребенком на Кавказе и представляет опыт ритмической прозы поэта. В тексте четко прослеживается трехсложный метр. Как можно судить по вариантам автографа, работа Л. над текстом шла в сторону ритмизации и благозвучия текста. Условное разбиение синтаксических конструкций на соотносимые между собой отрезки при помощи ритмических пауз в качестве доминирующего размера мог быть определен пятистопный дактиль. Поэт последовательно привносит в произведение аллитерацию, например, в последней редакции — «бежит безымянная речка», тогда как было — «крутится безымянная речка» и, в другом варианте — «шумит безымянная речка». В процессе работы над текстом художественный стиль произведения совершенствуется в сторону плавности звучания, акварельности слов и образов, последние конкретизируются, обретают импрессионистическое звучание. Так «время» изменяется на «минуту», глагол «оробеют» меняется на передающее психологическую глубину и более поэтическое слово, — в «смущеньи», «время», «минута», «миг» меняются на «мгновенье» (например, в окончательном варианте: «тот жизнь презирает, хотя в то мгновенье гордился он ею», тогда как в черновых: 1) «тот жизнь презирал слабодушный, тот жизнью гордился!»; 2) «тот жизнь презирает, но ее гордится»; 3) «тот жизнь презирает, но ею в то время гордился!»; 4) «тот жизнь презирает, но ей в ту минуту гордился!»; 5) «тот жизнь презирает, но ей в тот миг он гордился!» [см.: II; 261–262]. В этом ст. ярко проявилась способность Л. к словесной живописи.

Исследователи отмечали, что «первый отрывок близок по теме и образам к началу поэмы «Измаил-Бей» [3; 506], над которой поэт работал примерно в то же время, как писал это произведение. Не раз говорилось, что выражение «Воздух там чист, как молитва ребенка» варьировалась в романе «Герой нашего времени («Воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка», повесть «Княжна Мери», запись 11 мая). У Л. образ Кавказских гор выступает как символ безгрешного существования, образ возможного рая на земле, заключающегося в безгрешности мыслей и чувств.

Лит.: — М.: Изд. «Мир». 1934. — С. 26; 2) Киселева И. А. М. Ю. Лермонтов. Эстетика пространства и этический идеал покаяния // Вестник МГОУ. Серия «Русская филология». — М., 2006. — №1. — С. 103–107; 3) Назарова Л. Н. «Синие горы Кавказа, приветствую Вас…» //ЛЭ. — С. 505–506; 4) Нейман Б. В. Пушкин и Лермонтов. Из наблюдений над стилем // Пушкин. Сборник статей. — М.: ОГИЗ, 1941. — С. 328; 5) Шувалов С. В. Мастерство Лермонтова// Жизнь и творчество М. Ю. Лермонтова. Сб. 1. — М.: ОГИЗ, 1941. — С. 276.

И. А. Киселева

«СКАЖИ МНЕ: ГДЕ ПЕРЕНЯЛА…» (БАРТЕНЕВОЙ)

— см. <Новогодние мадригалы и эпиграммы>

«СКЛОНИСЬ КО МНЕ, КРАСАВЕЦ МОЛОДОЙ…» (1832).

— 44. Первая публикация — частично в «Отеч. записках» (1859, т. 125, № 7, отд. I, стр. 58–59), полностью в «Стихотворениях М. Ю. Лермонтова, не вошедших в последнее издание его сочинений» (Берлин, 1862, стр. 24–25).

Ст. представляет собой рассказ героини, «падшей» женщины о своей судьбе и любви молодому человеку. Образ героини создан с психологической тонкостью. Ее положение объясняется социальными условиями, что делает ее судьбу предопределенной («Родителей не знала я своих, / Воспитана старухою чужой, / Не знала я веселья дней младых, <…> / В пятнадцать лет, по воле злой судьбы, / Я продана мужчине…» [II; 17]. Призванная дарить любовь за деньги, она испытывает настоящее чувство к «молодому красавцу»: «Что злато? — я тебя люблю, люблю!..» [II; 16]. Героиня поэтизирует образ возлюбленного, называя своей соперницей луну («И я гордилась тем, что наконец / Соперница моя небес жилец» [II; 16]), считая и ее сродной себе, одинокой и покинутой («Сребристая луна, / Как ангел средь отверженных…» [II; 16]). Лирическая героиня стремится найти утешение в своем возлюбленном, показывая ему лицемерие людей: «Что добродетель, если на земле / Проступок не бесчестье — но позор?» [II; 17], «Поверь, невинных женщин вовсе нет <…> / Любить не ставит в грех / Та одного, та многих — эта всех!» [II; 17]. Ст. тематически близко ст. «Девятый час; уж темно; близ заставы…» (1832). В стихах «Прелестнице» (1832) и «Договор» (1841?) любовь героев противопоставляется общественной молве, осуждающей их, не освященный церковью союз. Но ценность счастья для них важнее людского мнения: «Но перед идолами света / Не гну колена я мои, / Как ты, не знаю в нем предмета / Ни сильной злобы, ни любви» [II; 29] («Прелестнице»). Счастье героини ст. «Склонись ко мне, красавец молодой…» противопоставлено ее ужасным будням («С тех пор я гибну, гибну — день от дня» [II; 17]), оно настолько отличается от привычной ей жизни, что героиня приняла бы за высшую радость умереть в объятьях возлюбленного, любовь для нее сильнее смерти («Блаженством смерть мне будет от тебя» [II; 17]).

Лит.: — М.: Художестенная литература, 1964. — С. 629; 2) Бем А. «Самоповторения» в творчестве Лермонтова // Историколитературный сборник. — Л.: ГИЗ, 1924. — С. 284; 3) Дурылин С. Н. Как работал Лермонтов. — М.: Мир, 1934. — С. 38; 4) Назарова Л. Н. «Прелестнице» // ЛЭ. — С. 444; 5) Назарова Л. Н. «Склонись ко мне, красавец молодой…» // ЛЭ. — С. 507; 6) Пейсахович М. А. Строфика Лермонтова // Творчество М. Ю. Лермонтова. М.: Наука, 1964. – С. 472; 7) Роднянская И. Б. «Договор» // ЛЭ. — С. 141–142; 8) Слащева Л. Е. «Девятый час; уж темно; близ заставы…» // ЛЭ. — С. 128–129.

Н. В. Михаленко

«СЛАВА» (1830 или 1831).

Автограф неизв. Копия хранится в ИРЛИ, оп. 1, № 21 (тетрадь XX), л. 32–32 об. Впервые опубликовано в журн. «Северный вестник» за 1889г. (№ 3, отд. I, С. 90–91).

— поэтическая декларация темы творчества, в кот. отразилось не только «настойчивое желание юного поэта определить свое отношение к лит. славе» [9; 508], но и глубоко философские размышления автора о славе и тщеславии, о ценностях поэтического мастерства, мучительный поиск своего места в мире. Романтический мотив трагического противостояния одинокого поэта и льстивой толпы, ее неблагодарность, «вероломство» и непостоянство, обретает черты глубокого философского обобщения: поэт понимает, что «вдохновенный труд», «повествованье горькой муки» [I; 306], не будет оценен людьми, а выстраданные поэтические слова, написанные кровью сердца, невозможно измерить в «кратких похвалах» [I; 306]. Автор не считает ничего земное вечным: в произв. драматическим аккордом звучит мотив изменчивости бытия, соотносимый с библейскими сентенциями о кратковременности всего земного, сотворенного человеком: «Все кратко на шару земном» [I; 306]. (Ср.: ««Ибо кратковременное легкое страдание наше производит в безмерном преизбытке вечную славу, когда мы смотрим не на видимое, но на невидимое: ибо видимое временно, а невидимое вечно». (2 Кор. 4: 17–18); «…что такое жизнь ваша? Пар, являющийся на малое время, а потом исчезающий » (Иак. 4; 14); «Ибо думаю, что нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас» (Рим. 8: 18); Их конец – погибель, их Бог — чрево, и слава их – в сраме, они мыслят о земном» (Фил. 3: 18–20); «Человек, рожденный женою, краткодневен и пресыщен печалями: как цветок, он выходит и опадает; убегает, как тень, и не останавливается» (Иов 14: 1–2); «…Потому что странники мы пред Тобою и пришельцы, как и все отцы наши, как тень дни наши на земле, и нет ничего прочного» (1 Пар. 29, 15) и др.)

Мотив духовного одиночества переплетается с мотивом богодухновенности поэтического дара: для Л. дороже всего «небес живые звуки» [I; 306], кот. он стремится уловить, напряженно вслушиваясь в голоса земного бытия, чем слава людская, изменчивая и неблагодарная, коронующая своего очередного литературного «кумира»:

Другой заставит позабыть


Который жил так одинокой [I; 307].

Смена поколений, утрачивающих уважение к памяти прошлых лет, обречена на духовное обнищание. Л. был глубоко убежден, что поэтический креативный дар — это дар Бога — Творца, за кот. автор даст Ему строгий отчет, а самый дар гениальности — это прежде всего большая ответственность перед Богом и перед собой. В поэтич. мире Л. художник слова, отторгнутый от бытовых реалий, непонятый и осмеянный бездарной толпой, вынужден переживать глубоко личностную трагедию одиночества. Толпа, по слову Апостола Павла, обладает «лжеименным разумом» (1Тим. 6: 20), восстающим «против познания Бога» (2Кор. 10: 5), мудрости, кот. в «суете ума» (Еф. 4: 17) восстает против познания Бога и познания истины Христовой. «Святое вечности зерно» зримо присутствует в душе лермонтовского героя, кот. выражается в мучительном поиске совершенства в земном измерении. «К обычным для раннего Л. мотивам одиночества поэта, разобщенности с окружающим миром, его несправедливого «суда», здесь прибавляется важное признание, свидетельствующее о серьезном отношении юного Л. к своему поэтическому труду» [9; 508]: «К чему ищу так славы я? / Известно, в славе нет блаженства, / Но хочет все душа моя / Во всем дойти до совершенства» [I; 306]. Поэт в русской традиции идет тернистым путем, пробуждая в людях совесть, «глаголом жжет сердца людей» (А. С. Пушкин): «именно после Пушкина возникает центральная идея классической русской литературы: идея мессианского назначения писательства» [4; 346], кот. позднее сформулирует и всеохватно реализует в поэтическом контексте гениальный ум Л. «Русская литература не любование красотой, не развлекание, не услужение забаве, а именно служение, как бы религиозное» (И. Шмелев). Л., как и всякий «русский писатель не кичился своим талантом, ибо видел в нем не личное достоинство, а Божий Дар, данный ему свыше. По отношению к этому дару он, как и всякий смертный человек, испытывал высокое, почти религиозное благоговение» [6; 169]. Т. о., уже в произв. раннего периода, поэт ставит глубоко философскую проблемы духовного предназначения поэта, соотношения славы земной и славы небесной, кот. в позднем творчестве будет репрезентированы в мотиве пророческого служения («Пророк»).

_*Лит.: *1)Богданович О. В. Эволюция темы творчества в рус. лирике перв. трети XX века (В. Я. Брюсов, А. А. Ахматова, Б. Л. Пастернак). Автор. дис… канд. филол. наук. Магнитогорск, 2008. — 21 с.; 2)Влащенко В. «Из пламя и света рожденное слово»: [опыт соврем. интерпретации лирики М. Ю. Лермонтова] // Литература — Первое сентября. — 2005. — № 8. — С. 36–43; 3)Вацуро В. Э. Ран. лир. Лерм. и поэтич. традиц. 20-х гг. //Русская литература — 1964. — № 3. — с. 46–49; 4) Виролайнен М. Н. Культурный герой нового времени //М. Н. Виролайнен Легенды и мифы о Пушкине. СПб, 1999. — 480 с.; 5)Злочевская А. Загадки и парадоксы лирического «я» в поэзии М. Ю. Лермонтова//Литература. — Первое сентября. — 2008. — № 9. — С. 42–46; 6)Лебедев Ю. В. Русская классическая литература ХIХ века и Православие. В контексте «Писем о подвижнической жизни» Святителя Игнатия (Брянчанинова) //Духовный собеседник. — 2000. — №2.(22) — С. 166–172; 7) ипич В. В. Пушкинская и лермонтовская разновидности русского романтизма в их художественно — эстетическом своеобразии. Дис…. д-ра филологич. наук. — М., 2005 — 472 c; 8)Макогоненко Г. П. Лермонтов и Пушкин. Л.: Советский писатель, 1987. — 400 с.; 9)Миллер О. В. Слава// ЛЭ. — С. 508; 10) айдич Э. Лермонтов и Пушкин // Звезда. 1987. — № 2. — С. 17–20; 11) додов Б. Т. М. Ю. Лермонтов. Художественная индивидуальность и творческие процессы, Воронеж, 1973.– С. 63–64; 12)Хубларова Д. М. Ю. Лермонтов о назначении поэта и поэзии: готовимся к сочинению.//Литература — Первое сентября. — 2004. — № 14. — С. 26._

«СЛОВА РАЗЛУКИ ПОВТОРЯЯ…» (1832).

Автограф — ИРЛИ, оп. 1, № 21 (тетрадь XX)» л. 49 об. Впервые опубликовано: «Саратовский листок», 1876 г. (1 января, № 1).

Ст. Л. (1832), написанное в форме лирич. монолога, обращенного к возлюбленной. Являясь «скрытым диалогом» Л. [10; 510] с любимой женщиной о вечности, о жизни вне земного бытия, «о своем разрыве с прошлым и неверии в будущее» [10; 510], произв. насыщено философской рефлексией, определяющей своеобразный эскапизм героя, кот. не желает принимать мысль о смерти и вечности. И прошлое, и будущее не имеет для него ценности, поскольку жизнь романтического страдальца воспринимается им как мучительный «краткий путь» в инобытие, пугающее его своей неопределенностью [II; 54]. И потому «герой ст., измученный кратким земным путем, воспринимает вечность как чуждую, грозящую внутр. разрушением силу» [10; 510]: «Меня раздавит эта вечность, / И страшно мне не отдохнуть!» [II; 54].

«Двух жизней сердцем ты достойна!// А мне довольно и одной» [II; 54]. В ст. развит мотив трагического разлада между реальностью, в кот. пребывает лирический герой, воспринимаемый жизнь как цепочку страданий, и мировоззренческими установками лирической героини, имеющими нравственно — этическую характеристику («Полна надежд душа твоя» [II; 54]). Л. герой, в отличие от любимой им когда — то женщины, не надеется и не верит: изнемогая от душевных страданий под ношей бытия, не знает ни будущего, ни целей настоящего (Еккл. 3: 11; 11: 5, 7; 14) и, не находя идеалов в земной жизни, он пытается не думать о вечном и не хочет «пускаться в бесконечность» [II; 54] горестных размышлений о нравственных ценностях высшего порядка, о «мире святом», кот. он считает себя недостойным [II; 54]: вот почему даже и «утрата «земного» прошедшего, земных ценностей бытия … переживается поэтом как трагически-необратимая и ничем не восполнимая» [10; 510]. Любовь выступает связующей нитью времен, духовной константой бытия, обожествляющей мир силой, с утратой кот. на Земле становится ненужным посмертное бытие души. Лирический герой пытается найти духовную опору в воскресающей красоте любви, но услышав «слова разлуки» из драгоценных уст возлюбленной, переживает в одиночестве страшную трагедию, лишающую смысла дальнейшее существование: он бросает в лицо героини горькую фразу, завершая свой диалог с ней глубоко осмысленной сентенцией о преходящей славе земных ценностей, кот. можно рассмотреть в соответствии с библейскими аксиомами: «Небо — небо Господу, а землю Он дал сынам человеческим» (Пс. 113: 24) и «Земля еси, сказал ему Господь, и в землю отыдеши» (Быт. 3: 19):

И нет о будущем забот,
Земля взяла свое земное,

Т. о., уже в ст. раннего периода, душа поэта полна глубоко философских размышлений об истинных ценностях и антиномиях земного бытия, кот. для него в позднем творчестве будут выражены в жажде «свободы и покоя» за гранью земного измерения в божественном приобщении к тайнам мироздания («Выхожу один я на дорогу…»).

1)Бурцева Е. А. Любовная лирика М. Ю. Лермонтова// Литература в школе. — 2010. — №11. — С. 10–13; 2)Бронская Л. И. «Юношеская любовь» в лирике М. Лермонтова и О. Мандельштама // Проблемы изучения и преподавания творчества М. Ю. Лермонтова. Ставрополь, 1991. — С. 75–77; 3)Владимирская Н. М. Метафизика любви в лирике М. Ю. Лермонтова// Художественный текст и культура Тез. докл на междунар. конф. Владимир, 1997. — С. 28–30; 4)Головинова Н. В. Концепт «Женщина» в индивидуально-авторской картине мира М. Ю. Лермонтова: особенности парадигматики [Электронный ресурс] // Конференция: [сайт] / Кемеровский гос. ун-т. — Кемерово, 2001–2012. — URL: http: //conference. kemsu. ru/GetDocsFile?id=12809&table=papersfi le&type=1&conn=confDB (01.10.2 012); 5)Демиденко Е. Важнейшие мотивы поэзии М. Ю. Лермонтова: тема Родины; тема поэта и поэзии; мотив одиночества; своеобразие любовной лирики: готовимся к сочинению.// Литература — Первое сентября. — 2004. — № 19. — С. 7–11; 6) Каштанова Е. Е. Лингвокультурологические основания русского концепта «любовь» (аспектный анализ). — Дис. канд. филол. наук. Екатеринбург, 1997. — 231 с.; 7) Козьмина М. А. Художественная концепция человека и мира в поэзии М. Ю. Лермонтова: Автореф. дис… канд. филол. наук / МГУ. — М., 1989. — 21 с.; 8)Кузнецова А. В. Концепт счастье в семантич. пространстве лирич. поэз. М. Ю. Лерм //Рус. слов. — 2003. — №7. — С. 28–32; 9)Мазниченко Е. В. Блок и Лермонтов: к вопросу о женском идеале // Вестник Новгородского гос. ун-та им. Ярослава Мудрого. — 2013. — № 72. — С. 40–43; 10)Миллер О. В., Шемелева Л. М. «Слова разлуки повторяя…»// ЛЭ. — С. 510; 11)Пугачев О. С. Полисемантичность феномена любви в лирике М. Ю. Лермонтова // Тарханский вестник. — Тарханы (Пензен. обл.), 2000. — Вып. 11. — С. 48–62; 12)Резник Н. А. Женский идеал в лирике М. Ю. Лермонтова: (к вопросу о национальных истоках творчества поэта) // Литературные отношения русских писателей XIX — начала XX в. — М., 1995. — С. 113–122; 13)Савинков С. В. «Что значит красота?»: Образ «чудной девы» в лирике Лермонтова // Восток — Запад: пространство русской литературы и фольклора. — Волгоград, 2006. — С. 734–740; 14)Свердлов М. Поэзия Лермонтова: [философ. лирика, стихи о природе, любовная лирика]// Литература — Первое сентября. — 2000. — № 44. — С. 5.; 15)Скрыльникова А. Ю. Концепты «тоска» и «разлука» в аспекте русской ментальности// Современный русский язык в лингвокульторологическом пространстве Липецк: ЛГПУ, 2007. С. 142– 157. 16) Старостин Б. А. Мотивы (Любовь)// ЛЭ. — 308–310; 17) Щеблыкин И. П. Искренность и честь в системе этических представлений М. Ю. Лермонтова: (Ранняя лирика поэта) // М. Ю. Лермонтов: Проблемы идеала. Куйбышев; Пенза, 1989. — С. 5–17.

«СЛЫШУ ЛИ ГОЛОС ТВОЙ...» (1837 или 1838).

Автограф ст. хранится в фонде ГИМ (ф. 445, № 227а, тетр. Чертковской библиотеки, л. 46 об.). Впервые было опубликовано в литературном сборнике «Вчера и сегодня» (1845, кн. 1, стр. 92) под заглавием «Неотделанное стихотворение».

«Она поет — и звуки тают» и «Как небеса твой взор блистает» близкими по теме и образной системе, три ст. образует лирический цикл, по-видимому, обращенный к одной женщине. В лермонтоведении высказывались разные версии об адресате цикла: назывались имена П. А. Бартеневой [2] (Э. Найдич), Е. А. Чавчавадзе [3] (В. Шадури), С. М. Виельгорской [1], точный адресат до сих пор не установлен. Во всех трех ст. перед читателем образ возлюбленной, глаза которой сравниваются с небом и голубой эмалью, «звонкий и ласковый» голос — с поцелуем, тающим на устах, а весь ее образ полон «дивной простоты».

«Слышу ли голос твой…» отлично от двух других фольклорной напевностью, перекликаются с поэзией А. В. Кольцова. Влияние народных песенных традиций очевидно как в лексике и образной системе ст., так и в его ритмической и синтаксической организации: «Встречу ль глаза твои / Лазурноглубокие, / Душа им навстречу / Из груди просится» [II; 110] или «Слышу ли голос твой / Звонкий и ласковый, / Как птичка в клетке / Сердце запрыгает» [II; 110].

Ст. не раз было положено на музыку: М. И. Глинка, А. С. Даргомыжский, М. А. Балакирев, А. Г. Рубинштейн и др. [5].

Лит.: 1). Герштейн Э. Г. Судьба Лермонтова. — М.: Художественна литература, 1964. — 496 с.; 2). Найдич Э. Э. Московский соловей // Огонек, 1964. — № 35. — С. 16–17; 3). Шадури В. С. Заметки о грузинских связях Лермонтова // Литературная Грузия, 1964. — № 10. — С. 102–108; 4). Шадури В. С. Слышу ли голос твой… // ЛЭ. — С. 510–511; 5) Лермонтов в музыке: Справочник. / Сост Л. И. Морозова, Б. М. Розенфельд. —М.: Сов. композитор, 1983.– 176 с.

«СМЕЛО ВЕРЬ ТОМУ, ЧТО ВЕЧНО...» (1832).

Автограф хранится в ИРЛИ, оп. 1, № 21 (тетрадь XX), л. 48. Впервые опубликовано в газете «Саратовский листок» за 1876 г. (1 января, № 1).

Ст. Л. раннего периода творчества, («одно из немногих ст. Л., написанных сплошными женскими рифмами» — [9; 511]), кот. содержит «распространенный в его лирике 1830 — 32 мотив: вечное, непреходящее есть высшая ценность; скоротечные радости бытия обманчивы и непостоянны» [9; 511]. Воспринимается как философское послание, монолог, близкому другу, хотя в основе своей обращено к себе.

— «… вечность у Л. в духе ср. -век. традиции противопоставляется времени как неизменное и нетленное изменчивому и преходящему, как преизбыток, «море жизни», истинное бытие — обманчивому» [15; 307]: «Смело верь тому, что вечно, / Безначально, бесконечно. / Что прошло и что настанет, / Обмануло иль обманет» [II; 45]. Душа — тайник, вмещающий вселенную, кот. вписана в дихотомию любовь — ненависть, вера — неверие, миг — вечность. Поэтическое «Я» ищет спасения в чистой, одухотворяющей любви, но не находит ее в настоящеми не видит в будущем, хотя в глубинах философского познания и живет надежда на спасение от духовного одиночества в земной любви. Поиск «души родной» для Л. героя становится смыслом жизни, а самая способность сердечного друга на эмпатию воспринимается как одно из духовно-аксиологических черт характера. Возникает образ пустыни как места забвения земных мук и страданий любви, место, где поэту открываются новые горизонты нравственно — религиозного познания. Поэт видит, что «мир весь во зле лежит» (1 Иоанн. 5: 19) и утрачены истинная любовь и верность, кот. в его аксиологической системе координат имеют непреходящую ценность:

Есть надежды — счастья мало;
Не забвение разлука:
— блаженство, это — мука [ II; 45 ].

Л. призывает трепетно хранить любовь от посягательств мира, кот. ненавидит и высмеивает искренние проявления чувств и не разменивать счастье в любви на сиюминутные земные увлечения:

Встретит пылкое другое,

Закажи ему молчанье. [II; 45].

Образ сердца как носителя истинных чувств не просто дань романтической традиции, но и перекликается с наставлением преп. Серафима Саровского [10]: «Что есть в сердце лучшего, того мы без надобности обнаруживать не должны, ибо тогда только собранное может быть в безопасности от видимых и невидимых врагов, когда оно как сокровище хранится во внутренности сердца. Не всем открывай тайны сердца своего» [16].

в истинные ценности бытия, кот. порой бывает так трудно увидеть среди суеты и шумной маскарадности светской жизни.

1)Владимирская Н. М. Мотивы земного и небесного в контексте духовных исканий М. Ю. Лермонтова 1829–1832 годов// Художественный текст и культура. Тезисы докладов Всерос. научной конференции. — Владимир, 1993. — С. 27–29.; 2)Влащенко В. «Из пламя и света рожденное слово»: [опыт соврем. интерпретации лирики М. Ю. Лермонтова]// Литература — Первое сентября. — 2005. — № 8. — С. 36–43; 3) Гуревич А. М. «Земное» и «небесное» в лирике Лермонтова //Извест. АН СССР. — Серия «Литература и язык» — 1981. — № 4. — С. 303–311; 4)Демиденко Е. «Мчись же быстрее, летучее время…»: образ времени в поэзии Лермонтова // Литература — Первое сентября. — 2005. — № 14. — С. 40–45; 5)Дрыжакова Е. Оппозиция “добро–зло” в лир. Лермонтова //Михаил Лермонтов. 1814–1989. Норвичский симп. Нортфилд, Вермонт, 1992. — С. 53–68; 6)Дурылин С. Н. Россия и Лермонтов (к изучению религиозных истоков русской поэзии) // Христианская мысль. — 1916. — № 2. — С. 137–150; 7)Дякина А. А. Христианские мотивы в лирике М. Ю. Лермонтова//Собор. Альм. по религиов. — Вып. 2. — Елец, 2000 — С. 167–176; 8)Зотов С. Н. Интеллектуальное переживание Библии в ранней лирике М. Ю. Лермонтова и поэме «Демон» // Первое произведение как семиологический факт. — СПб.; Ставрополь, 1997. — Вып. 2. — С. 89–96. — Библиогр.: С. 95–96.; 9)И. Ч. «Смело верь тому, что вечно…» // ЛЭ — С. 511; 10)Киселева И. А. «Тесный путь спасенья»: Лермонтов и преподобный Серафим Саровский // Вестник МГОУ. Серия «Русская филология». — 2011. — №5. — С. 95–101; 11)Ктитарев Я. Н. Вопросы религии и морали в русской художественной литературе: Лермонтов // Педагогический сборник — 1910. — №9, ч. неофиц. — С. 175– 212; 12) Милевская Н. И. Божественое и демоническое у М. Ю. Лермон’84sтова // Русский литературный альманах — М., 2004. — С. 189––203; 13) Моторин А. В. Жребий Лермонтова // Христианство и русская литература. Вып. 3. — СПб., 1999. — С. 151––163; 14)Полукарова Л. В. Художественное пространство и время в лирике Лермонтова// Тарханский вестник. — 2000. — Вып. 11. — С. 62––67; 15)Роднянская И. Б. Мотивы (Время и вечность ) // ЛЭ — С. 307––308; 16)Серафим Саровский, преп. Духовные наставления инокам и мирянам. Электронный ресурс. Код доступа: http: //azbyka.ru/otechnik/?Serafi mSarovskij/nastavlenia=26. Дата обращения: 06.07.2014; 17)Строганов М. В. Лермонтов и наука о человеке его времени. К вопросу о формировании психологизма в литературе // Филология — Filológica. 1993. — № 1. — С. 50––55; 18)Усок И. Е. Время в лирике М. Ю. Лермонтова// Искусство слова: сб. статей 80 — летию чл. — корр. АН СССР Д. Д. Благого. М.: Наука, 1973. — С. 151––160; 19) Шувалов С. В. Религия Лермонтова // Венок М. Ю. Лермонтову: Юбилейный сборник — М. — Пг., 1914. — С. 135––164.

О. В. Сахарова

«СМЕРТЬ» («ЗАКАТ ГОРИТ ОГНИСТОЙ ПОЛОСОЮ…») (1830).

— ИРЛИ, оп. 2, № 41 (тетрадь из собрания А. А. Краевского), лл. 3 об.– 4. Впервые опубликованно в «Отеч. записках» (1843, т. 31, № 12, отд. I, с. 279).

Раннее ст. Л. (датир. Л. «1830, октября 9» [I, 415]). Посвящено теме смерти, глубоко волновавшей юного поэта и отразившейся в ряде его произв. этого периода («Ночь. I», «Кладбище», «Смерть» («Оборвана цепь жизни молодой…») и др.). Свойственное Л. напряженное чувство хрупкости жизни и неизбежности смерти, выраженное в ст., усиливалось объективными событиями — эпидемией холеры в Москве осенью 1830 г.

«С.» наполнена ощущением бренности и мимолетности бытия, боязнью абсолютного исчезновения («Мой дух утонет в бездне бесконечной!..» [I; 173]). В мире ничего не изменится со смертью лирич. героя, «ни друг, ни брат» не будут горевать о нем, также «огнистой полосою» будет гореть закат. Далеко и возлюбленная лирич. героя, но «мысль об _ней_» (курсив — Л.) живет в его сердце, порождает жажду сочувствия, ответной любви, дарит надежду избежать полного небытия, остаться жить в сердце любимой, образ которой становится «бездонным символом, окном, в какое заглядывает какая-то вечная лучезарная подруга» [2; 207].

Перекрестная рифмовка женских и мужских рифм придает ст. напевность и лиризм. Вкрапления шестистопного ямба в пятистопный передают взволнованность лирич. героя. Нарушение ритма в последнем четверостишии позволяет эмоционально выделить строки, посвященные его возлюбленной.

— М.: Молодая гвардия, 1991 — 560 с.; 2) Белый А. Священные цвета // Символизм как миропонимание. — М.: Республика,1994. — 528 с. 3) Игумен Нестор (Кумыш) Тайна Лермонтова. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2011. — 340 с.; 4) Киселева И. А. Творчество М. Ю. Лермонтова как религиозно-философская система: монография. М.: МГОУ, 2011. — 314 с.; 5) Михайлов В. Ф. Лермонтов. — М.: Молодая гвардия, 2012. — 624 с.; 6) Шувалов С. В. Религия Лермонтова // Венок М. Ю. Лермонтову: Юбилейный сборник. — М.; Пг.: Изд. т-ва «В. В. Думнов, наследники бр. Салаевых», 1914. — С. 135–164.

Ю. Н. Сытина

«СМЕРТЬ» («ЛАСКАЕМЫЙ ЦВЕТУЩИМИ МЕЧТАМИ…») (1830–1831?).

— ИРЛИ, оп. 1, № 21 (тетрадь XX) лл. 20–21. Впервые опубликовано в «Северном вестнике» (1889, № 2, отд. 1, с. 124–127).

Раннее ст. Л. (1830 или 1831). Произв. сюжетно и композиционно близко драматическим ст. Л. «Ночь. I» и «Ночь. II» (1830). Также произведение Л. близко «натурфилософским» элегиям А. С. Хомякова «Сон» (1826) и С. П. Шевырева «Сон» (1826–1827). Хронотоп текста Л. характеризуется многомерностью и подвижностью. Первая сфера бытия связана с земным миром, с духовно-физической целостностью человека, которая разрушается физической смертью. Душа, попав в новую область бытия, «страшный промежуток», сомневается в осуществимости абсолютного идеала вне земного мира. Переход в инобытийную сферу сопровождается переживанием умирания и воскресения. Бессмертная душа сохраняет связь с чувственным мироощущением, о чем свидетельствует «тягость» полета.

«книги» созвучен эсхатологическому символу «книги жизни» (Отк. 20: 12). «Книга» в произведении Л. утверждает связь героя с родовой судьбой человечества и предстояние Божиему суду за личностные грехи. Возвращению души в земной мир предшествует напряженное вопрошание. Душа вновь переживает состояние, близкое смерти. Лирический вектор направлен теперь из небесной сферы к земному миру. Пространство, как и в «Ночи. I», резко сужается от беспредельности к узким рамкам могилы. Душа переживает не одну, а несколько смертей: физическую смерть, забвение, наказание и мытарство в форме возвращения в могилу.

Загробный мир не разрешает, а заостряет ключевые метафизические проблемы, прежде всего проблему теодицеи. Путь души к пробуждению-воскресению проходит через напряженные сомнения, хулу. Обращенность к Творцу из бездны, «узкого гроба» созвучна вопрошаниям ветхозаветного Иова. Трагизм мировосприятия души выражается в синтагматике компонентов хронотопа, в интонации вопрошания, в ритмомелодической организации с обилием анжамбеманов, сбоев, длительных пауз.

Ст. посв. характерной для творч. юного поэта теме смерти. Напряженный поиск ответов на «вечные» вопросы о смысле жизни и неизбежности смерти, острота поэтического восприятия бытия, свойственные Л., обострялись объективными событиями (эпидемией холеры в Москве в 1830 г., смертью отца поэта в 1831 г.), общим мистицизмом эпохи, ее глубокой философичностью, нашедшей отражение в хорошо знакомых юному Л. произв. Дж. Байрона, Э. Юнга, Т. Мура, В. А. Жуковского, К. Н. Батюшкова, И. И. Козлова.

Это ст. свидетельствует о глубине разработки Л. темы смерти. Вторая половина произв. (с 70-й строки) с небольшими изменениями взята Л. из своего ст. «Ночь. I» (1830). По сравнению с «Ночь. I» в «С.» наблюдается усложнение эмоций и переживаний лирич. героя, углубление проблемы диалектики телесного и бесплотного, бренного и бессмертного. Натуралистическая картина разлагающегося тела, белый стих, «полуповествовательный, полумедитативный монолог» [5] сближают «С.» с произв. Дж. Байрона «Тьма» и «Сон».

«С.» переживает ряд превращений, ласка мечты сменяется тревогой и сомненьями. Его душа рвется за пределы земного бытия, но самому лирич. герою страшно расстаться с телом: «<…> я не мог / Понять, как можно чувствовать <…> далеко / От той земли, где в первый раз я понял, / Что я живу, что жизнь моя безбрежна, <…> / Где столько я любил и потерял, / Любил согласно с этим бренным телом, / Без коего любви не понимал я» [I; 292–293].

«ужасный» приговор вернуться на землю, чтобы бессильно созерцать «страдания людей» [I; 294], его охватывает ужас перед вселенской бездомностью потерянной души, которой нет места ни в мире духов, ни на земле. Апогей одиночества наступает, когда бесплотный дух тщетно старается вдохнуть жизнь в своего умершего «друга» – тело. Л. с отчаянием передает ощущение аномальности смерти, того, что «человек не создан для умирания» [2; 80]. Поэт «жаждет полноты воскрешения не только души, но и вообще земной природы» [6; 35], у него нет полного разрыва между миром земным и небесным. В 1832 г. Л. напишет М. А. Лопухиной: «<…> жизнь моя это я сам, говорящий вам и тот, который через мгновение может превратиться в ничто <…>. Ужасно думать, что может настать день, когда я не буду в состоянии сказать: “я”! – Если это так, то мир — только комок грязи» [VI; 705].

«С отчаяньем бессмертья» лирич. герой «С.» ропщет на Творца, проклиная невыносимую человеческую долю. «Страшась молиться», он сомневается в милости Божией, но она неожиданно даруется ему — лирич. герой просыпается. Возвращение души умершего на землю оказывается кошмаром, что, однако, не умоляет остроты переданных эмоций и поставленных вопросов.

Ю. Н. Сытина

Лит.: — М.: Молодая гвардия, 1991 г. — 560 с.; 2) Игумен Нестор (Кумыш) Тайна Лермонтова. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2011. — 340 с.; 3) Киселева И. А. Творчество М. Ю. Лермонтова как религиозно-философская система: монография. М.: МГОУ, 2011. — 314 с.; 4) Милевская Н. И. М. Ю. Лермонтов. Мотив «сна»-«смерти» в раннем творчестве М. Ю. Лермонтова // М. Ю. Лермонтов. Проблемы изучения и преподавания: межвуз. сб. науч. тр. — Ставрополь: Изд-во СГУ, 1996. — С. 36–54; 5) Потапова Е. А. «Ночь. I», «Ночь. II», «Ночь. III» // ЛЭ. — С. 345; 6) Радомская Т. И. Феномен дома и поэтика его воплощения в русской литературе первой трети XIX в. (А. С. Грибоедов, А. С. Пушкин, М. Ю. Лермонтов). Автореферат на соиск. уч. ст. д. филол. н. — М., 2007. — 41 с.; 7) Сакулин П. Н. Земля и небо в поэзии Лермонтова // Венок М. Ю. Лермонтову: Юбилейный сборник. — М.; Пг.: Изд. т-ва «В. В. Думнов, наследники бр. Салаевых», 1914. — С. 1–55; 8) Шувалов С. В. Религия Лермонтова // Венок М. Ю. Лермонтову: Юбилейный сборник. – М.; Пг.: Изд. т-ва «В. В. Думнов, наследники бр. Салаевых», 1914. – С. 135–164.

Г. В. Косяков

Ю. Н. Сытина

«СМЕРТЬ» («ОБОРВАНА ЦЕПЬ ЖИЗНИ МОЛОДОЙ…») (1830–1831?).

— ИРЛИ, оп. 1, № 21 (тетрадь XX), л. 16–16 об. Впервые опубликовано: «Северный вестник» (1889, № 2, отд. I, с. 123–124).

возвращение «домой». Но «дом» этот рисуется поэтом как небытие, определяется через отрицание: «Пора туда, где будущего нет, / Ни прошлого, ни вечности, ни лет; / Где нет ни ожиданий, ни страстей, / Ни горьких слез, ни славы, ни честей» [I; 283]. Земная жизнь, наполненная «бездушными удовольствиями», «пытками бесполезных дум», «коварной любовью» дев, приносит жаждущему подлинных чувств сердцу невыносимые страдания. В отчаянии лирич. герой обращается к Богу. Он не взывает о прощении или помощи, признает справедливость возможной кары и просит только об одном — быть «дальше, дальше от людей» [I; 283].

Решительность интонации лирич. героя и силу обуревающих его эмоций передают пятистопный ямб в сочетании с попарным чередованием мужских рифм.

Лит.: — М.: Молодая гвардия, 1991 г. — 560 с.; 2) Игумен Нестор (Кумыш) Тайна Лермонтова. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2011. — 340 с.; 3) Киселева И. А. Творчество М. Ю. Лермонтова как религиозно-философская система: монография. — М.: МГОУ, 2011. — 314 с.; 4) Михайлов В. Ф. Лермонтов. — М.: Молодая гвардия, 2012. — 624 с.; 5) Шувалов С. В. Религия Лермонтова // Венок М. Ю. Лермонтову: Юбилейный сборник. — М.; Пг.: Изд. т-ва «В. В. Думнов, наследники бр. Салаевых», 1914. — С. 135–164.

Ю. Н. Сытина

«А. О. СМИРНОВОЙ» (1840).

Автограф — ИРЛИ, ф. 244, оп. 1, № 180 (альбом А. О. Смирновой), л. 3 об. Автограф другой редакции ст. — ГИМ, ф. 445, № 105 (альбом M. П. Полуденского), л. 61. Неполная копия, сделанная рукой В. А. Соллогуба, — ИРЛИ, оп. 1, № 47. Впервые в сокращении и с неточностями напечатано в «Отеч. зап.» (1840, т. 12, № 10, отд. III, с. 229).

Пушкин, П. А. Вяземский, Е. П. Ростопчина, А. С. Хомяков, В. И. Туманский и др. Н. В. Гоголь выбрал ее одним из адресатов «Избранных мест из переписки с друзьями».

Л. познакомился со Смирновой у Карамзиных в ноябре 1838 г. и впоследствии, приезжая в Петербург, часто посещал ее литературно-художественный салон. Из воспоминаний Смирновой известны история и причина написания этого ст.: «Софи Карамзина мне раз сказала, что Л. был обижен тем, что я ничего ему не сказала об его стихах. Альбом всегда лежал на маленьком столике в моем салоне. Он пришел как-то утром, не застал меня, поднялся вверх, открыл альбом и написал эти стихи» [4; 225].

Несмотря на краткость и лаконичность, ст. не было импровизацией, о чем свидетельствуют несколько известных его вариантов [2; 219–220]. Кажущаяся простота обнажает переживания лирич. героя, передает глубину и подлинность его мыслей и чувств: искреннее восхищение перед адресатом, грусть из-за невозможности взаимопонимания, обреченность на одиночество. В ст. появляется характерный для творч. Л. образ гонимого судьбой странника, носимого ветром дубового листка, который тщетно ищет приюта у гордой чинары. Заключительные строки ст. («Все это было бы смешно, / Когда бы не было так грустно») стали популярным афоризмом, обозначающим «внешне трагикомическую, смешную, но по сути своей очень серьезную, тревожную ситуацию» [3; 157].

«А. О. Смирновой» // ЛЭ. — С. 513–514; 2) Лермонтов М. Ю. Стихотворения, 1828–1835: Комментарии и варианты // Лермонтов М. Ю. Полное собрание сочинений: В 5 т. Т. 2. — М.; Л.: Academia, 1936. — С. 159–274; 3) Серов В. В. Энциклопедический словарь крылатых слов и выражений. — М.: Локид-Пресс, 2005. — 852 с.; 4) Смирнова А. О. Воспоминания. Письма. — М.: Правда, 1990. — 540 с.

Ю. Н. Сытина

«СОБРАНЬЕ ЗОЛ ЕГО СТИХИЯ...»

— см. «Мой демон» (1829) и «Мой демон» (1830–1831)

«СОВЕТ» (1830).

Автограф хранится ИРЛИ, оп. 1, № 6 (тетрадь VI), лл. 9 об.–10. Первая публикация в Соч. Л. под ред. Висковатова (т. 1, 1889, стр. 87–88).

Юношеское ст. Л., близкое по своему тематическому и эмоциональному содержанию пушкинскому «Если жизнь тебя обманет…» (1825). В ст. Л. дается универсальная формула жизни — нужно принимать ее со всеми тревогами и не растрачивать душевный покой на суету, неверных людей, тягостные события («Если, друг, тебе сгрустнется, / Ты не дуйся, не сердись: / Все с годами пронесется — / Улыбнись и разгрустись» [I; 94]). Человеческое существование мимолетно, необходимо ценить то хорошее, что дается свыше, и спокойно принимать все плохое («Нектар пей часов веселых; / А печаль сама придет» [I; 94]). В ст. Л. касается как ровного приятия поступков других людей, которые человек не может изменить («Дев измены молодые / И неверный путь честей / И мгновенья скуки злые / Стоят ли тоски твоей?» [I; 94]), так и его собственного отношения к окружающим («И, людей не презирая, / Не берись учить других; / Лучшим быть не вображая, / Скоро ты полюбишь их» [I; 94]). Смирив свой ум, человек должен смирить и сердце, отказавшись от суетных эмоций: «Сердце глупое творенье, / Но и с сердцем можно жить, / И безумное волненье / Можно также укротить…» [I; 94]. В противном случае он, закрывшись в своих бедах и скорбях, может не понять, что уже достиг счастья: «Беден! кто, судьбы в ненастье / Все надежды испытав, / Наконец находит счастье, / Чувство счастья потеряв» [I; 94]. Ст. проникнуто покоем и принятием жизни. Работая над ст., Л. старался избегать ярких эмоциональных оценок, тем самым делая акцент на важность гармоничного, спокойного восприятия реальности. Так, в варианте ст. четырнадцатая строка — «Не берись учить дурных» [I; 331], в окончательной редакции — «Не берись учить других…» [I; 94]. Интересна правка Л. двадцать первой строки. В варианте — «Беден! кто средь бурь ненастья» [I; 331]. В беловом автографе сделан акцент на то, что все беды и радости предначертаны человеку, посланы ему как испытания, поэтому вместо слов «бурь ненастья» — стихийных бед, внезапно обрушивающихся на свою жертву, Л. использует слова «судьбы в ненастья» («Беден! кто, судьбы в ненастье…» [I; 94]). Это подчеркивает то, что все происходящее с человеком не случайно, а ниспослано божественной властью или судьбой. Спокойное, философское принятие всего, что происходит, понимание своих поступков и эмоций — вот залог обретения счастливой жизни.

Лит.: — М.: Соцэкгиз, 1939. — С. 5–6; 2) Кирпотин В. Я. «Неведомый избранник» // Жизнь и творчество М. Ю. Лермонтова. Сб. 1. — М.: ОГИЗ, 1941. — С. 9–10; 3) Н. М. Совет // ЛЭ. — С. 514.

«СОЛНЦЕ» (1832).

Автограф хранится в ИРЛИ, оп. 1, № 4 (тетрадь IV), л. 17 об. Первая публикация (с пропуском стиха 3) в Соч. под ред. Висковатова (т. 1, 1889, стр. 60).

«девы молодой» не может оживить душу героя. В лирике Л. часто уподобление отвергнувшей героя возлюбленной или несчастливой любви осеннему или зимнему свету солнца, как бы отблеску былого счастья. Например, в ст. «Солнце осени» (1830–1831): «Люблю я солнце, / Есть что-то схожее в прощальном взгляде / Великого светила с тайной грустью / Обманутой любви» [I; 297]. Гамма цветов ст. «Солнце» бело-серая, создающая образ холодного солнечного света: «Как солнце зимнее прекрасно, / Когда, бродя меж серых туч, / На белые снега напрасно / Оно кидает слабый луч» [II; 9]. В варианте четвертой строки ст. этот образ неяркого свечения был особенно подчеркнут — «Оно кидает бледный луч» [II; 257], а в беловом автографе сделан акцент на бессилии солнечного луча, не способного оживить природу («Оно кидает слабый луч!..» [II; 9]). Образ девы в душе лирического героя также связан с холодным светом, точно отблеском снега: «Твой образ предо мной блестит» [II; 9]. Возлюбленная не способна согреть душу героя, влить в нее жар любви. Герой, страдая, сравнивает свои переживания с картиной зимней природы, находит в ней схожий образ, что позволяет ему проанализировать происходящее и задать вопрос, на который он заранее знает ответ: «Но взор твой, счастье обещая, / Мою ли душу оживит?» [II; 9]. Таким уподоблением герой включает себя в природный мир, что позволяет ему принять холодность «девы молодой».

Лит.: — М.: Детская литература, 1957. — С. 232; 2) Назарова Л. Н. «Солнце» // ЛЭ. — С. 519–520; 3) Пейсахович М. А. Строфика Лермонтова // Творчество М. Ю. Лермонтова. — М.: Наука, 1964. – С. 432; 4) Удодов Б. Т. М. Ю. Лермонтов. Художественная индивидуальность и творческие процессы. — Воронеж: Воронежский государственный университет, 1973. — С. 165; 5) Чистова И. С. «Солнце осени» // ЛЭ. — С. 520.

Н. В. Михаленко

«СОЛНЦЕ ОСЕНИ» (1830–1831).

Список хранится в ИРЛИ, оп. 1, № 21 (тетрадь XX), л. 25 об. Автограф не известен. Впервые опубл. в «Сев. вестник» (1889, № 3, отд. 1, стр. 88–89).

Юношеское ст. Л. Б. М. Эйхенбаум писал о возможной связи образов ст. с историей взаимоотношений Л. с Н. Ф. Ивановой. Бесприютные картины осенней природы сопоставляются в ст. с душевными переживаниями лирического героя. Как холодный луч солнца не способен обогреть «дерево, колеблемое ветром», «сырую степь» («И все, что может чувствовать и видеть, / Не могут быть согреты им…» [I; 297]), так и огонь в душе героя не может зажечься от общения с людьми, единожды его обманувшими («…в нем все жив огонь, но люди / Его понять однажды не умели / <…> Зачем вторично сердцу подвергать / Себя насмешкам и словам сомненья?» [I; 297]. Л. создает два ряда сопоставляемых образов (прощальный свет солнца — угасающий огонь души), которые близки по своему визуальному и кинестетическому решению. Так, «бледному, мертвому» лучу солнца, «прощальному взгляду / Великого светила» [I; 297] соответствует огонь в сердце героя, который «в глазах блеснуть не должен вновь» [I; 297]. Солнце не может согреть «все, что может чувствовать и видеть» [I; 297], а душевное тепло не способно зажечь взгляд лирического героя, в его сердце не разгорится жар чувств, который бы оживил его лицо («И он в глазах блеснуть не должен вновь / И до ланит он вечно не коснется» [I; 297]). Уподобление своих эмоций картине природы помогает лирическому герою Л. лучше понять себя, свои переживания, примириться с ними. Созданию образу такого самоанализа способствует и белый стих ст. с многочисленными переносами («Великого светила с тайной грустью / Обманутой любви; не холодней / Оно само собою, но природа / И все, что может чувствовать и видеть…» [I; 297]). Герой, отвергнутый возлюбленной, чувствует себя одиноким среди людей, не случайно в четвертой строке ст. создается образ «дерева, колеблемого ветром» [I; 297]. Боль неразделенных чувств отделяет героя от людского мира, только картины природы могут дать ему покой.

— С. 181–182; 2) Удодов Б. Т. М. Ю. Лермонтов. Художественная индивидуальность и творческие процессы. — Воронеж: Воронежский государственный университет, 1973. — С. 139, 165; 3) Чистова И. С. «Солнце осени» // ЛЭ. — С. 520; 4) Эйхенбаум Б. М. Статьи о Лермонтове. — М.; Л.: АН СССР, 1961. С. 312.

Н. В. Михаленко

«<М. П. СОЛОМИРСКОЙ>» (конец апреля — начало мая 1840).

Автограф неизв. Копия (1840–1850-е гг.) — РНБ, собр. рукописей Л., № 62. Впервые опубликовано: «Отеч. зап.», 1842, № 10, отд. 1, с. 320.

— Мария Петровна Соломирская (1811–1859). Когда в 1840 г. поэт находился под арестом за дуэль с Э. Барантом, она послала ему записку без подписи, содержащую слова утешения. Позже Л. написал ей в альбом это ст.

Первые две строфы абстрактны и связаны с размышлениями и переживаниями поэта, который на языке образов описывает свое душевное состояние. «Преступная душа», «над бездной адскою блуждая», хочет попасть в рай. Ее «завистливая мечта» неосуществима, но и в этой «неземной муке» она способна найти «тайную отраду». В третьей и четвертой строфах передано состояние Л. конкретно. Находясь в «в заточенье» (под арестом), он, по-видимому, много думал и переосмыслил произошедшее. Надеждой («Лучом надежды в море бед») на свободу («вольность желанную») стали слова ободрения, присланные М. П. Соломирской («безымянный, но вечно-памятный привет»).

Лит.: 1) Майков Л. Письмо В. Д. Соломирского к А. С. Пушкину. [Предисл.] // Русский архив. 1894. — №11. — С. 455; 2) Андроников И. Л. Лермонтов. Исследования и находки. — М.: Художественная литература, 1977. — С. 452; 3) Дергачев И. В лейб-гвардии гусарском… // Урал. 1964. — № 10. — С. 174.

«СОН» («В ПОЛДНЕВНЫЙ ЖАР В ДОЛИНЕ ДАГЕСТАНА...») (1841).

Автограф — РНБ, Собр. рукоп. Л., № 12 (записная книжка, подаренная В. Ф. Одоевским), л. 7 об. Черновой автограф — там же, л. 21–22. Впервые опубликовано: «Отеч. зап.», 1843, № 4, отд. 1, с. 183.

Ст. написано за несколько месяцев до смерти на Кавказе и связано с настроениями Л., отправленного во вторую кавказскую ссылку. «Сон» не описывает биографических событий из жизни поэта, но воспринимается как пророчество. Л. передает свои мрачные предчувствия на языке образов.

— о «пире» (второй сон), последние две строфы — о возлюбленной, которая тоже видит «сон» (третий сон). В. С. Соловьев назвал ст. «сновидением в кубе», В. В. Набоков «тройным сном».

Лирический герой «я», русский офицер, жив. Он рассказывает сон, в котором ему приснилась собственная смерть. Он умирает, истекая кровью, далеко от родины под палящим солнцем Дагестана. В предсмертном бреду ему снится «вечерний пир в родимой стороне» и родное существо «она» («И снился мне»). В этом «мертвом сне» герой видит сон любимой им женщины, которая пророчески прозревает его смерть. На веселом балу она сидит задумчиво, а ее «душа младая» «погружена» в «грустный сон» о нем («И снился ей»). Т. о., получается, что второй сон находится внутри первого, а третий — внутри второго и первого. Сюжет развернут два раза — с точки зрения героя и с точки зрения героини. Завершается ст. той же картиной, которая его открывала (кольцевая композиция). Последняя строфа зеркально отражает первую, почти полностью совпадают детали: «кровь точилася», «дымилась рана», в заключительной — «кровь лилась хладеющей струей», «дымясь, чернела рана». Л. сохраняет даже рифму «Дагестана — рана». Сон, «сделав замкнутую спираль, возвращает нас к начальной строфе» (В. Набоков). Б. Эйхенбаум указал на зеркальную композицию «Сна»: «Сон героя и сон героини — это как бы два зеркала, взаимно отражающие действительные судьбы каждого из них и возвращающие друг другу свои отражения».

«Ночь. I», (1830), «Смерть» («Ласкаемый цветущими мечтами»), (1830, 1831), «Из Гете» («Горные вершины») (1840), «Они любили друг друга…» (1841), «На севере диком…» (1841) с таким же проникновением двух снов друг в друга). Категория сна в ст. многозначна: 1) сновидение, 2) смерть, 3) видение. Эти значения раскрывают смысл заглавия постепенно. Л. делает понятия «сон» и «смерть» синонимами. Сон героя — это предсмертное видение. Сон героини — видение пророческое, в котором она «духовными очами» видит гибель родной души. Мотив смерти тесно переплетается с мотивом любви. Герои соединены незримыми узами: их души погружены в один сон. Лирический герой на грани земного и ирреального видит «ее» живую, она видит «его» мертвого. В «мертвом сне» ему «снился» «грустный сон» «души ее». Это векторное движение навстречу. Но они не встречаются друг с другом, потому что находятся в двух разных точка мироздания: «здесь» и «там». «Здесь» — смерть, труп, свинец, кровь, жар, пустыня, а «там» — жизнь, юная жена, родимая сторона, пир, веселье. Л. стирает границу между жизнью и смертью, т. к. сон — это состояние вне времени. Сон лирического героя переходит в смерть, а душа героини погружена в сон «Бог знает кем», то есть высшей силой, Творцом. «Сон» посвящен трагической для Л. мечте — преодолению одиночества через любовь. Наличие двух персонажей говорит о том, что третьим основным мотивом ст. (кроме сна и смерти) становится мотив любви. Любовь в понимание Л. — это мистическое единство двух людей, находящихся далеко друг от друга. Для поэта образом идеальной любви становится провидческая божественная связь родных душ.

Художественная структура «Сна» построена на контрастах и зеркальных оппозициях: чужбина — родина (долина Дагестана и «родимая сторона» (Петербург), свет — тьма (естественный «полдневный жар» и сияющий искусственными огнями «вечерний пир»), одиночество — веселье, («лежал один я на песке долины» и «веселый разговор» о нем), жар — холод («полдневный жар» в первой строке ст. и «хладеющая струя» крови в последней). Природа выступает враждебной, убивающей силой. Раненый герой погибает от зноя («солнце жгло»). Л. акцентирует на этом внимание с помощью повторов. «Тягостный» пейзаж окружает героя: «уступы скал», песок долины, «желтые вершины».

«Сон» содержит эпическую точность с элементами описания. Почти нет возвышенной лексики, кроме эпитетов «хладеющий», «увенчанный», «младая». Для усиления ощущения обреченности и одиночества лирического героя Л. использует двойные лексические повторы («лежал» (1 и 2 строфа), «жгло» (2 строфа), «веселый» (3 и 4 строфа), «один» — «одна» (2 и 4 строфа). «Сон» имеет сложный музыкальный рисунок, который создается с помощью ассонансов, аллитерации, анафоры и внутренних рифм («жар — лежал», «в груди — один», «скал — спал», «дымилась — точилась»). В первой, четвертой и пятой строфах звучат тревожные звуки «д», «н», и «ж», все ст. пронизано звуком «л», напоминающем о ключевом понятии «люблю» («В п*оЛдн*ев*н*ый *ж*ар в *доЛ*и*н*е *Д*агеста*н*а… *Л*е*ж*аЛ *н*е*д*ви*ж*им я… И с*оЛн*це *ж*г*Ло* их *ж*е*Л*тые верши*н*ы и *ж*Л*ло* ме*н*я..»). Ст. написано пятистопным ямбом с чередованием женской и мужской рифмы.

Адресатами «Сна» называют В. А. Лопухину, Е. П. Ростопчину, Е. А. Сушкову. В. А. Лопухина была одной из самых глубоких сердечных привязанностей Л. «Чувство к ней Л. было безотчетно, но истинно и сильно, и едва ли не сохранил он его до самой смерти своей…» (А. П. Шан-Гирей). Е. А. Сушкова необоснованно считала, что поводом к созданию «Сна» стало известие о ее предполагаемом браке с А. А. Лопухиным. Она передавала слова Л.: «…Вы мне сегодня дали мысль для одного стихотворения <…>. Вы мне с таким увлечением сказали, что в кругу блеска, шума, танцев вы только видите меня, раненого, умирающего, и в этот момент вы улыбались для толпы, но ваш голос дрожал от волнения; но на глазах блестели слезы, и со временем я опишу это. Узнаете ли вы себя в моих произведениях?» (5). Но «Сон» написан в 1841 г., а разговор мог состояться не позднее 1834 г. Эйхенбаум считал более вероятным адресатом Е. П. Ростопчину. Л. и Ростопчина сблизились в 1841 г. перед отъездом Л. на Кавказ. По ее воспоминаниям, поэт настойчиво говорил об ожидавшей его смерти. Также происхождение ст. может быть связано с историей генерала М. Х. Шульца, который рассказал Л. о том, как он после сражения пролежал среди убитых целый день, пока его не обнаружили. Ст. могло быть навеяно и песней терских казаков, в которой есть такие строки: «Много во сне виделось. Во сне виделось: ох, будто б я, удал добрый молодец, Убитый на дикóй степе лежу… Ретивое мое сердечушко простреленное…». С. Шувалов считал, что на замысел «Сна» могла повлиять лирика немецкого поэта Гейне.

Многие исследователи считали «Сон» пророческим (Д. С. Мережковский, В. С. Соловьев, В. В. Розанов, В. В. Набоков, С. И. Кормилов, И. П. Щеблыкин). «Видение <…> ужасающей ясности», — отозвался о нем Д. С. Мережковский. Но нужно помнить, что в тексте нет биографических отсылок, все это читатель привносит из знания фактов жизни Л.

–13. — М.; Л.: АН СССР, 1953–1959. — Т. 7. — С. 38.; Т. 8. — С. 94, 339; 2) Кормилов С. И. Поэзия М. Ю. Лермонтова. — Москва: МГУ, 1998. — 128 с.; 3) Мережковский Д. С. М. Ю. Лермонтов. Поэт сверхчеловечества. — СПБ.: Издание т-ва М. О. Вольф, 1909. — С. 35–36; 4) Розанов И. Н. Отзвуки Лермонтова // М. -П.: Издание Т-ва «В. В. Думнов, Наследники Бр. Салаевых». — С. 242; 5) Сушкова Е. А. Записки. — Л.: Aсademia, 1928. — С. 191–192; 6) Шувалов С. В. Мастерство Лермонтова // Жизнь и творчество М. Ю. Лермонтова. Сб. 1. — М.: ОГИЗ, 1941. — С. 251–309. С. 269; 7) Эйхенбаум Б. М. Статьи о Лермонтове, — М.; Л.: АН СССР, 1961. — С. 350–51.

М. А. Дорожкина

«СОН» («Я ВИДЕЛ СОН: ПРОХЛАДНЫЙ ГАСНУЛ ДЕНЬ...») (1830(31)).

Автограф не известен. Список хранится в ИРЛИ, оп. 1, № 21 (тетрадь XX), л. 14 об. Впервые было опубл. в журнале «Северный вестник» за 1889г. ( № 2, отд. I., с. 122–123).

«Вечерний пейзаж, выступающий в ст. как лирич. экспозиция …отмечен точностью и лаконизмом» и создан в духе романтической эстетики» [2; 523], а самый сон выступает реальность инобытия, в кот. воплощается мечта о встрече с возлюбленной, не возможная наяву. Тихая лунная ночь становится метафорой тоски и грусти, а самый автор выступает как сновидец и сторонний наблюдатель сцены встречи двух влюбленных, в оном из кот угадывается он самый. В произв. сон о любви противопоставлен жестокой реальности, пугающей неопределенностью чувств:

Я видел сон: прохладный гаснул день,
От дома длинная ложилась тень,
Луна, взойдя на небе голубом,


И ветр не мог дремоты превозмочь. [I; 277]

В основе ст. лежит «любовный мотив» [2; 523], поэт подчеркивает непрочность человеческих отношений, в то же время делает акцент на том, что само переживание чувства любви является удивительно прекрасным и трагически мучительным оправданием земных печалей и переживаний. Любовь для лирического поэта предстает одухотворяющей силой бытия.

«страдалец молодой» в любви ищет взаимопонимания и отклика, то взгляд любимой женщины, не выражающий ничего, становится знаком ее нелюбви, тождественной для героя утрате смысла жизни. Но несмотря на «притворную печаль» пленительной и грустной девы, ее будущее предательство и измену, лирический герой не в силах отказаться от своей любви. В молчании двух людей, которое оказывается красноречивее любых слов, автор предугадывает возможную утрату любви, а мотив взгляда, расширенный скрытой метафорой глаза — зеркало души, становится судьбоносным моментом в истории любви:

И он сидел и с страхом руку жал,

И не прочел он в них судьбы завет,

Болезнь души, потоки горьких слез,
Все, что оставил, все, что перенес;

… [I; 277].

Показателен библеизм «завет», в контексте произведения актуализирующий аксиологический пласт переживаний автора: слово завет (евр. берит – договор, союз, обещание) в Библии понимается как союз Бога с человеком. Именно в любви Л. герой ищет божественный смысл, онтологическую первооснову всего сущего: любовь становится вектором духовного самосовершенствования и путем богоуподобления. (Ср.: «Бог есть Любовь» — 1 Иоанн, 4: 16). Любовь к женщине, кот. способна не только любить бескорыстно, но и понимать глубину душевных порывов своего любимого, представляет для автора абсолютную ценность бытия.

Трагедия лирического героя состоит в том, что он, обладая «привязчивой душой», осознает иллюзорность и безответность своих любовных переживаний, не находящих должного отклика у любимой женщины, любовь к которой становится «болезнью души», наваждением, невыносимой мукой, оставляющей глубокий след в памяти сердца, сгорающего в пламени сильнейших трепетных и мучительных эмоций, но вместе с тем, не способен отказаться от любви. Т. о., безответная и предательская любовь становится мечтательным сном земного бытия, осуществления которого так жаждет трепетная душа поэта, ищущая в ней отраду и смысл жизни, однако в горьком разочаровании находящую только «причину погибели» своей. [I; 277].

Лит.: — М., 1948. — С. 121; 2)Голованова Т. П. «Сон» («Я видел сон: прохладный гаснул день»)// ЛЭ. — С. 523; 3)Иванова Т. А. Юность Лермонтова.– М.: Советский писатель, 1957. — С. 78–79; 4)Пугачев О. С. Полисемантичность феномена любви в лирике М. Ю. Лермонтова // Тарханский вестник. — Тарханы (Пензен. обл.), 2000. — Вып. 11. — С. 48–62; 5) езник Н. А. Женский идеал в лирике М. Ю. Лермонтова: (к вопросу о национальных истоках творчества поэта) // Литературные отношения русских писателей XIX — начала XX в. — М., 1995. — С. 113–122; 6)СергееваКлятис А. Ю. Разрыв: Пушкин, Лермонтов, Пастернак: анализ поэт. текста / А. Ю. Сергеева-Клятис // Литература, 2007. — 1– 15 июня (№ 11). — С. 18–22; 7)Удодов Б. Т. М. Ю. Лермонтов. Художественная индивидуальность и творческие процессы.– Воронеж: Воронежский государственный университет, 1973 — С. 169–170.

О. В. Сахарова

«СОНЕТ» (1832).

Печатается по копии — ИРЛИ, оп. 1, № 21 (тетрадь XX), л. 46. Автограф не известен. Первая публикация — «Сев. вестник» (1889, № 1, отд. I, стр. 21).

наполняют воспоминания о возлюбленной («Я памятью живу с увядшими мечтами…» [II; 36]), то во второй строфе говорится о тяжести этого состояния («Твоей улыбкою, волшебными глазами / Порабощен мой дух и скован, как цепями…» [II; 36]). В третьей и четвертой строфе подводится итог, объясняются антиномичные чувства героя. Возлюбленная сравнивается с античным божеством, его образом в мраморе. Обладая властью над душой героя, она не может ответить на его чувства. Перед божеством можно курить фимиам, но бессмысленно ждать от него сердечного тепла («Я знаю, ты любовь мою не презираешь, / Но холодно ее молениям внимаешь…»[II; 36]). Душевные муки лирического героя противопоставляются здесь спокойствию возлюбленной, безучастно принимающей его поклонение: «Так мраморный кумир на берегу морском / Стоит, — у ног его волна кипит, клокочет, / А он, бесчувственным исполнен божеством, / Не внемлет, хоть ее отталкивать не хочет» [II; 36]. Бурные эмоции героя разбиваются о холодность возлюбленной. Диалога между героями нет — он возносит ей моленья, она им внимает. Образ возлюбленной создается в ст. постепенно. Так, в первой строфе ст. она напоминает видение («…как месяц в час ночной / Между бродящими блистает облаками» [II; 36]), во второй строфе появляется ее портрет («Твоей улыбкою, волшебными глазами…» [II; 36]), в третьей она точно обретает плоть, соотносится с мраморной статуей («Так мраморный кумир на берегу морском» [II; 36]). В каждом из сравнений возлюбленная наделяется сверхчеловеческими качествами, особенно подчеркивается ее власть над душой героя. Благодаря сонетной форме, читатель понимает страдания героя, создается образ поиска ответа на мучающий его вопрос. Сравнение чувств героя с образом кипящей, клокочущей волны, а возлюбленной с мраморным кумиром подчеркивает, что герои по своей природе не могут быть вместе.

1) Андроников И. Л. Лермонтов. Исследования и находки. — М.: Художественная литература, 1977. — С. 140; 2)Л. Н. «Сонет» // ЛЭ. — С. 523; 3) Пейсахович М. А. Строфика Лермонтова // Творчество М. Ю. Лермонтова. М.: Наука, 1964. – С. 430.

Н. В. Михаленко

«СОСЕД» («КТО Б НИ БЫЛ ТЫ, ПЕЧАЛЬНЫЙ МОЙ СОСЕД…») (1837).

Автограф неизв. Копия — ИРЛИ, тетр. XV. Впервые опубликовано: «Стихотворения» Л., 1840. Датируется февр. 1837 г. согласно прижизненному изданию и воспоминаниям А. П. Шан-Гирея.

«Смерть поэта» — он велел посещавшему его камердинеру «завертывать хлеб в серую бумагу, на этих клочках с помощью вина, печной сажи и спички написал несколько пьес» [7] (см.: «Когда волнуется желтеющая нива…», «Молитва» («Я, Матерь Божия, ныне с молитвою…»), «Узник»).

Д. Е. Максимов видел своеобразную «трилогию о соседе» в ст. Л. (см. также: «Сосед» (Погаснул день на вышинах небесных…», 1830–1831), «Соседка» (Не дождаться мне, видно, свободы…», 1840)), которые сближает мотив невольно возникшего родства душ между теми, кто, казалось бы, навеки разделены судьбой [3]. Образ «соседа» становится для Л. воплощением желанного близкого человека, это — своеобразная надежда на то, что взаимопонимание и дружеское участие возможны, и в то же время символ того, что по роковой власти судьбы они остаются лишь мечтой; сосед близко, но не достижим, его существование привлекает лирического героя ст., их души близки, но им никогда не суждено встретиться в земной жизни — «соседу» не суждено стать «другом».

символов, связанных с размышлениями о духовном родстве, возможности душой понять другого человека, максимально приблизиться к его истинным чувствам и переживаниям. Это безусловное главенство музыкального образа и обусловило отмеченную еще В. Г. Белинским музыкальность ст. [2], а также его особую ритмическую структуру: «в самом звучании 6-строчных строф, в которых каждые две строки, написанные 5-стопным ямбом с мужскими окончаниями, завершаются третьей строкой, написанной 4-стопным ямбом с женским окончанием. Рифмуясь попарно, 1–2-я и 4–5-я строки «замыкаются» мелодичной рифмой 3-й и 6-й строк (aabccb)» [6].

Строфическая композиция ст. поддерживает идею музыки, песни как объединяющего начала и благодаря особому образно-синтаксическому параллелизму, которым связаны три из четырех строф ст. («Когда… Тогда»; «…звуки чередой / Как слезы, тихо льются, льются…» — «…и слезы из очей / Как звуки, друг за другом льются»; II, 91). Так лирический сюжет, связанный с мотивом узничества и неизбежной для этой лирической ситуации замкнутостью пространства, приближается к характерному для лермонтовского космоса в целом ощущению: то, что кажется навеки разделенным (тюремной стеной или «судьбы коварною игрой»), в самой разделенности неожиданно обретает способность возвыситься над обстоятельствами, душой уловить предвечное единство — в т. ч. людских душ, стремящихся к искреннему общению и дружескому участию.

Иллюстрировал ст. С. В. Иванов. На музыку положили Н. Н. Мясоедов, И. Я. Помазанский [10].

«Самоповторения» в творчестве Лермонтова. // Историко-литературный сборник. — Л.: ГИЗ, 1924. — С. 286–287; 2) Белинский В. Г. Полное собр. соч.: В 9-ти тт. — М. —Л.: Худ. лит., 1953–1959. — Т. 4. — С. 83; 3) Максимов Д. Е. Поэзия Лермонтова. М. -Л.: Наука, 1964. — С. 144–147; 4) Пумпянский Л. В. Стиховая речь Лермонтова // Пумпянский Л. В. Классическая традиция: собрание трудов по истории русской литературы. — М.: Языки русской культуры, 2000. — С. 343–380; 5) Федоров А. В. Творчество М. Ю. Лермонтова и западные литературы // ЛН. Т. 43–44. — С. 197; 6) Чистова И. Е. Сосед // ЛЭ. — С. 523.; 7) Шан-Гирей А. П. М. Ю. Лермонтов // М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. — М.: Худ. лит., 1989. — С. 44. 8) Эйгес И. Р. Музыка в жизни и творчестве М. Ю. Лермонтова // ЛН. Т. 45–46. — С. 516–518; 9) Эйхенбаум Б. М.<Комментарии> // Лермонтов М. Ю. Полн. собр. соч.: В 5-ти т. — М.; Л.: Academia, 1935–1937. — С. 185–186.; 10) Лермонтов в музыке: Справочник // Сост Л. И. Морозова, Б. М. Розенфельд. —М.: Сов. композитор, 1983.– 176 с.

Т. А. Алпатова

«СПЕША НА СЕВЕР ИЗ ДАЛЕКА…» (1837).

— ГИМ, ф. 445, № 227-а (тетр. Чертковской б-ки), л. 44. Впервые опубликовано: сб. «Вчера и сегодня», кн. 1, СПБ, 1845, с. 93–94, под назв. «Казбеку», с цензурными пропусками и неточностями.

Центральный в ст. образ Казбека вписывается в своеобразный «цикл» Л. (строки, посвященные Казбеку, были у поэта и в поэме «Измаил-Бей», и в посвящении поэмы «Аул Бастунджи»); авторское символико-аллегорическое его осмысление перекликается с гораздо более устойчивыми традициями, как литературными, так и фольклорно-мифологическими. Гора — один из самых древних символов связи земного и небесного мира (ср. мифологему т. н. «мировой горы» у многих народов). Гора находится в центре мира, как его своеобразная «ось»; она подобна человеку (исполин, стоящий ногами на земле, а головой касающийся небес), но, в отличие от земных, человеческих страстей и страданий погружена в абсолютный покой и в этом смысле предстает своеобразным «пределом» земного существования.

«Два великана», «Спор»), но, в отличие от обычных людей, этот «страж востока» — истинный исполин, предназначенье которого на земле — быть своеобразной «ступенью» на пути человека от земли к Небесам (в построенном на восточной символике тексте он обозначается как путь «к престолу вечному Аллы»). Казбек наделен таинственной властью над судьбами людей; обращая к нему мольбу, лирический герой стремится обрести спокойствие, он чувствует, как, словно поднимаясь по горному склону, его молитва достигает Божьего престола.

Композиция фрагмента ст., представляющего собой обращенную к Казбеку (а значит, к небесам) мольбу, строится на основе приема градации (структурно соотносимого с образом восхождения в горах), и наиболее ярким, взволнованным, важным с точки зрения развития лирического чувства оказывается его своеобразная «вершина» — воспоминание о родине и мысль о том, останется ли там родная душа, сохранится ли память о давно скитающемся на чужбине страннике. Возникающий в финале мотив смерти («О если так! Своей метелью, / Казбек, засыпь меня скорей / И прах бездомный по ущелью / Без сожаления развей» [II; 104]) перекликается со многими ст. последних лет Л., бывшими своеобразным «пророчеством» поэта о собственной судьбе. Своеобразие его решения здесь — в большем драматизме: лирический герой не просто предчувствует смерть, он с ужасом представляет собой одиночество и забвенье, и молит о смерти, будучи не в силах существовать «среди могил холодных». Исследователи нередко видели в ст. «декабристские» интонации; однако, по-видимому, в лермонтовском произведении преобладала не столько гражданская, сколько именно медитативно-философская тональность.

его рукой. В ЛЭ текст оценивается как целиком принадлежащий Л. [6; 524–525].

Ст. иллюстрировали художники Н. Н. Дубовский, А. А. Киселев, А. В. Кокорин. Оно было положено на музыку композитором Ю. Балкашиной [16].

Лит.: — М.: Просвещение, 1964. — С. 61–62; 2) Абрамович Д. И. <Комментарии> // Лермонтов М. Ю. Сочинения / под ред. Д. И. Абрамовича, т. 2, с. 471; 3) Андроников И. Л. Лермонтов. Исследования и находки. — М.: Художественная литература, 1967. — С. 267; 4) Висковатов П. А. <Комментарий> // Лермонтов М. Ю. Сочинения / под ред. П. А. Висковатова. — СПб.: Типо-лит. Рихтера, 1891. — Т. 1. — С. 371; 5) Гинцбург Д. Г. О русском стихосложении. — Пг., 1915. — С. 154–155; 6) Динесман Т. Г. Спеша на Север из далека // ЛЭ. — С. 524–525; 7) Ефремов П. А. <Комментарий> // Лермонтов М. Ю. Сочинения / под ред. П. А. Ефремова. — СПб.: Новое время, 1880. — Т. 1. — С. 614–615; 8) Здобнов Н. В. Новые цензурные материалы о Лермонтове // Красная новь, 1939. — № 10–11. — С. 264; 9) Максимов Д. Е. Поэзия Лермонтова: 2-е из. — М.; Л.: Наука, 1964. — С. 100–101; 10) Мануйлов В. А. Летопись жизни и творчества М. Ю. Лермонтова. — М.; Л.: Просвещение, 1964. — С. 89; 11) НайдичЭ. Э. Лермонтов и декабристы // Проблемы метода и жанра. Вып. 3. — Томск: Томскй ГУ, 1976. — С. 117–123; 12) Семенов Л. Н. Лермонтов на Кавказе. — Пятигорск: Книжное изд-во, 1939. — С. 76, 169; 13) Соколов А. Н. Художественный образ в лирике Лермонтова // Творчество М. Ю. Лермонтова. — М.: Просвещение, 1964. — С. 195; 14) Топоров В. Н. Гора // Мифы народов мира. — М.: Мир книги, 2000. — Т. 1. — С. 311–315; 15) Эйхенбаум Б. М. Статьи о Лермонтове. – М.; Л.: АН СССР, 1961. — С. 77–78; 16) Лермонтов в музыке: Справочник // Сост Л. И. Морозова, Б. М. Розенфельд. —М.: Сов. композитор, 1983.– 176 с.

«СПОР»(1841).

Беловой автограф — РГБ (из архива Ю. Ф. Самарина). Написав «Спор» в апреле 1841г. в Москве, Л. подарил беловой автограф Самарину (см. письмо Ю. Ф. Самарина к И. С. Гагарину от 3 августа 1841г. и запись его в дневнике 1841 — Соч. Самарина, т. 12, М., 1911, с. 55–57). Имеются также черновой (карандашом) и беловой с поправками (чернилами) автографы — РНБ, собр. рукописей Л., № 12 (записная книжка, подаренная Л. В. Ф. Одоевским), лл. 2, об. — 5 и 6–7. Впервые«Спор» был опубликован в журнале«Москвитянин»(1841, ч. 3, № 6, с. 291–294).

«Спор» — одно из ст. заключительного периода творчеств аЛ., получивших признание и высокую оценку исследователей XIX и ХХ вв. Д. Н. Овсянико-Куликовский писал о нем как о произведении «высокого лиризма и выдающегося поэтического достоинства»[11, 46]. Л. в «Споре» вновь обращается к теме Кавказа, и сам факт постоянного обращения мысли поэта к нему показывает, насколько сильным было обаяние этого края и его воздействиена воображение поэта.

«Проблематика «Спора» тесно связана с идейной борьбой и исканиями общественно-исторической мысли лермонтовской эпохи, — пишет И. Е. Усок в статье, посвященной балладе. — Стихотворение охватывает целый круг вопросов, актуальных для 30–40-х гг. 19 в.: историческое предназначение России; Восток и Запад; цивилизация и природа и др. Различное отношение именно к этим вопросам развело (в дальнейшем) славянофилов и западников. «”Спор”<…> можно рассматривать как художественно-обобщенное поэтическое высказывание, проникнутое тревожившими поэта философско-историческими идеями века» [14; 525]. Отметим важную особенность лермонтовского видения исторической ситуации 30-х годов XIX в.; «…при расхождении со славянофилами у поэта имелись с ними и точки соприкосновения. Характерно уже то, что в «Споре» принимают участие не Восток и Запад, а Восток и Север. Здесь заключен намек на самобытность российского развития, которое Лермонтов вовсе не отрицает и от которого не отказывается»[7; 57].

В примечаниях и комментариях к ст. в изданиях сочинений поэта XX в. лермонтоведы, как правило, концентрировали внимание на событиях военной истории: «В стихотворении, написанном в форме аллегорической баллады, Л. говорит о завоевании Кавказа Россией, — читаем в 4-х томном собрании сочинений Л. (1958). —В оценке событий Лермонтов был близок тем кругам грузинской интеллигенции, с которыми он общался во время первой ссылки. Значительная часть этой интеллигенции признавала прогрессивное влияние русской экономики и культуры на жизнь народов Кавказа и видела в России мощного союзника в борьбе против внешних врагов (ср. поэму Бараташвили «Судьба Грузии», 1839 и его ст, «Могила Царя Ираклия», 1842)»[8; 706]. Есть среди комментариев «Спора» и не совсем точные формулировки: «Среди кавказских стихотворений и поэм Л. баллада „Спор“ занимает особое место: здесь, в противоположность обычной для Лермонтова романтической трактовке Кавказа (гимн природе и вольности), воспевается победа человека над природой (выделено мною — Г. Б.), и, сверх того, » (выделено мною — Г. Б.) [9;345]. Мнения исследователей баллады весьма точно обобщил иг. Нестор: «Некоторые исследователи <…> склонны были видеть в споре Казбека и Эльбруса отражение лермонтовской надежды на победоносное завоевание Кавказа русским полководцем Ермоловым. Другие усматривали в этом стихотворении отражение взгляда поэта на одряхлевший и обессилевший Восток и указание на особую миссию России в судьбах человечества» [6; 54]. Думается, содержание баллады сложнее.

Ст. представляет собой диалог двух гор — Шат-горы и Казбека. «Седовласый» Шат предупреждает соседа, что он может быть покорен Востоком, но Восток не пугает Казбека: он объят сном, не агрессивен, не воинствен, как раньше. Сон — своеобразный символ восточного образа жизни, ленивого, праздного, привыкшего к роскоши. «Дряхлый» Восток не может покорить Казбек — слишком мало у него сил, нет движения, воли к победе. Подлинную угрозу для Казбека, оказывается, представляет Север, откуда движутся несметные полки воинов:

От Урала до Дуная,

Колыхаясь и сверкая,
…[II; 193]

Автор не случайно сравнивает наступающие на Кавказ армии с тучами («Страшно — медленны, как тучи…») — силы Кавказа и наступающего противника настолько неравны, что исход противостояния ясен с самого начала. Казбек «грустным взором» окидывает «племя гор своих» — наступающая цивилизация, безусловно, победит первобытную природу и образ жизни. Казбек вынужден будет покориться северному соседу:

—
И навек затих…[II; 193–194]

Ст. Л. следует истолковывать не только как оценку реальных событий, происходящих на Кавказе в конце 30-х годов XIX века, а как проблему историко-философскую и нравственную– противопоставление разных укладов жизни, разных культур. Первобытная культура, мыслит Л., неизбежно уступает цивилизации, «сон» уступает место движению, праздность — стремлению к активному действию. «Веют белые султаны, / Как степной ковыль, / Мчатся пестрые уланы, Подымая пыль; / Боевые батальоны / Тесно в ряд идут, / Впереди несут знамены, / В барабаны бьют; / Батареи медным строем / Скачут и гремят, / И, дымясь, как перед боем,/Фитили горят» [II; 195] — все эти «привычные для него образы войны» [15; 90] Л. использовал для того, чтобы «нагляднее выразить свою мысль об агрессии человеческой цивилизации вообще по отношению к природе» [15; 90]. Поэт с восхищением — как военный человек! — но без бахвальства и торжества пишет о мощи северных полков: он знает, что цивилизация обладает и созидательной, и губительной силой (ведь «дряхлый Восток»уже побежден).«Отсюда двойственность „Спора“, — справедливо отмечает В. И. Коровин, — с одной стороны, неостановимое движение, напор разрушительной силы, преодолевающей застой, с другой — романтическая неприемлемость бездушной и эгоистической цивилизации; с одной стороны, признание неотвратимости цивилизующего движения и его победы над мертвенностью и безглагольностью восточного уклада, а с другой — сознание трагического хода истории. Противоречивая позиция, занятая Лермонтовым в „Споре“, отражает не противоречия его личной мысли, а противоречия самой русской жизни,в которой развитие совершалось при нерешенности просветительских задач» [7; 57].

«Кавказу» Л. написал о своих опасениях:

Жилище вольности простой!
И ты несчастьями полна
И окровавлена войной!..

Под дикой пеленою мглы
Услышат также крик страстей,
Звон славы, злата и цепей?.. [I;107]

— вольность, свободу. 26-летний поэт, размышляя о том, чем станет покорение Кавказа, пишет:

…Покорился человеку
Ты недаром, брат!
Он настроит дымных келий

В глубине твоих ущелий

И железная лопата

Добывая медь и злато,
Врежет страшный путь. [II;193]

«Споре», «который, с настойчивостью муравья, лезет всюду, строит дымныя кельи по уступам гор, врезается железною лопатой в каменную грудь, в поисках меди и злата» [13; 50], и чувствам Л.: «Противна поэту, как Эльборусу, эта назойливая суетня людей» [13; 50].

— столкновение природного и цивилизованного миров, о которой повествуется в «Споре» в аллегорической форме, нашла выражение и в просвещении кавказских народов и культурных преобразованиях независимого горного края, и в проникновении на Северный Кавказ промышленности, и в долгой и кровопролитной кавказской войне — в этом и заключается драматизм описываемых Л. событий,«услышанного» им разговора могучих кавказских гор.

Одним из самых выразительных образов «Спора», помимо очеловеченных Эльбруса и Казбека, является образ «седого генерала», в котором современники узнавали Алексея Петровича Ермолова, начинавшего службу под начальством Суворова, бывшего начальником штаба двух соединенных армий в 1812 г., проявившего личный героизм и талант военного организатора в боях под Бородином, Бауценом и Кульмом. В 1815 г. он был назначен главнокомандующим на Кавказ. При Ермолове в Чечне, Дагестане и на Кубани были возведены новые крепости (Грозная, Внезапная, Бурная), значительно улучшена Военно-Грузинская дорога. Резкий и прямой, не умевший угождать начальству, военачальник пользовался огромной популярностью среди своих подчиненных. В том, как он изображен в «Споре» («Их ведет, грозя очами,/ Генерал седой»), а также в «Герое нашего времени»и «Кавказце» чувствуется глубокое уважение Л. к опальному генералу.«Кавказец» и «Спор» были написаны Л. вскоре после личной встречи с Ермоловым. Вероятнее всего, она состоялась в Орле или Москве в конце января — начале февраля 1841 г., когда проездом в Петербург Л. должен был передать Ермолову частное письмо от командующего войсками Кавказской линии и Черномории генерала-адъютанта П. Х. Граббе[10]. В 1827 г. Ермолов получил отставку и покинул Кавказ, удалился от дел (причиной были его оппозиционные настроения, близость со многими декабристами) [10;70–72], но воспоминания о нем были живы, и авторитет Ермолова в русской армии был в те годы непоколебим.

Отрадно то, что исследователи «Спора» конца XX — начала XXI столетия обратились к той проблеме, которая более всего волновала Л., на которую указывали критики еще в 1914 г. «Основная проблема «Спора» вовсе не наступление на «Кавказ» и не поглощение «Кавказа» «Севером», а конфликт с Природой — конфликт, давний, ужасный, невероятно трагический по своим последствиям», — отмечает И. П. Щеблыкин [15; 88]. А иг. Нестор понимает Л. так: «Тема гибели Кавказа в 1841 году звучит в его сознании с новым смысловым оттенком: поэту открывается не только судьба Кавказа, но и мира природы в целом. В стихотворении поэт зрит, как в отдаленном будущем вся природа, а не только Казбек, будет испытывать деспотичный, безжалостный lнатиск обезумевшего человека, окончательно утратившего способность созерцать красоту и реагировать на ее присутствие… Перед лицом этого неотвратимого натиска природе ничего не остается, как только, подобно Казбеку, затихнуть навеки» [6; 54–55].

Мастерство Л. -художника в «Споре» отмечалось Л. В. Пумпянским, исследовавшим стилистику «Спора» и его родство с «Двумя великанами» и «Бородиным» [12], В. Э. Вацуро, отмечавшим, что «панорама «Востока», развернутая в речи Казбека, сливается с непосредственно авторской речью» [5]; исследовательский интерес вызывали и такие черты баллады, как фольклорность, сюжетность, диалогичность, точность и красочность языка [4], [5], [7], нашедшие свое выражение в тексте произведения наблюдательность и зрительная меткость поэта [1], [3],[15]. С. А. Андреевский отмечал особое обаяние в лермонтовских балладах: «…все это такие могучие олицетворения природы, что никакие успехи натурализма, никакие перемены вкусов не могут у них отнять их вечной жизни и красоты. Читатель с самым притупленным воображением всегда невольно забудется и поверит чисто человеческим страстям и думам Казбека и Шат-горы…» [1; 299].

1) Андреевский С. А. Очерк поэтической индивидуальности Лермонтова//М. Ю. Лермонтов. Его жизнь и сочинения. Сборник историко-литературных статей/ Сост. Покровский. Изд. 4-е, доп. М.: Типография Г. Лисснера и Д. Собко, 1914. — С. 285–309; 2) Андроников И. Л. Лермонтов и Ермолов // И. Л. Андроников. Лермонтов. Исследования и находки. Изд. 3-е. М.: Худ. лит., 1968. — С. 480–496; 3) Андроников И. Л. Лермонтов в Грузии в 1837 г. — Тбилиси: «Заря Востока», 1958. — С. 206–207; 4) Андреев-Кривич С. А. Всеведенье поэта. — М.: «Сов. Россия», Изд-е 2-е, 1978. — С. 234; 5) Вацуро В. Э Стилизация и сказ //Вацуро В. Э. О Лермонтове: Работы разных лет. — М.: Новое изд-во, 2008. С. 438; 6) Иг. Нестор (В. Ю. Кумыш). Пророческий смыслтворчества М. Ю. Лермонтова. — СПб.: «Дмитрий Буланин», 2006. — С. 54; 7) Коровин В. И. Творческий путь М. Ю. Лермонтова. — М.: Просвещение, 1973. — С. 57; 8) Лермонтов М. Ю. Собрание соч.: В 4 томах. Т. I. Ст. 1828–1841. Примечания. — М.;Л.: Изд-во АНСССР, 1958. — С. 706; 9) Лермонтов М. Ю. Полн. собр. соч.: В 10-ти т. Т. 2. Стихотворения (1832–1841). — М.: Воскресенье, 2000. Т. 2. — С. 345; 10) Мануйлов В. А. Роман М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». Комментарий. Изде 2, доп. — Л.: «Просвещение», Ленингр. отд., 1975. С. 70–72; 11) Овсянико-Куликовский Д. Н. М. Ю. Лермонтов. К столетию со дня рождения великого поэта. — М.: Кн-во «Прометей» Н. Н. Михайлова, 1914. — С. 46–47; 12) Пумпянский Л. В. Стиховая речь Лермонтова //М. Ю. Лермонтов: pro et kontra. Личность и творчество Михаила Лермонтова в оценке русских мыслителей и исследователей. Антология. — С. -П.: Изд-во Русского Христ. гуманит. инст., 2002. — С. 597–606; 13) Сиповский В. В. История русской словесности. Очерки русской литературы XIX столетия 40–60-х годов. Ч. 3. Вып. 2. — Петроград: Издание Я. Башмакова и К., 1914. — С. 50–51; 14) Усок И. Е. «Спор» //ЛЭ. — М.: Научн. изд-во «Большая Российская энциклопедия», 1999. — С. 525–526; 15) Щеблыкин И. П. Этюды о Лермонтове. — Пенза, Пенз. гос. пед. инст. им. В. Г. Белинского, 1993. — С. 90.

Г. Б. Буянова

«СТАНСЫ» («НЕ МОГУ НА РОДИНЕ ТОМИТЬСЯ...») (1830(31)).

— ИРЛИ, оп. 1, № 21 (тетрадь XX), лл. 35 об.—36. Впервые опубликовано: Северный вестник. 1889. № 1. Отд. I. С. 16–17.

Характерные для ранней лирики мотивы неразделенной любви, оскорбленной гордости получают дополнительные оттенки благодаря сочетанию с патриотическими мотивами:

О взгляни приветно в час разлуки
На того, кто с гордою душой

Кто умрет за честь страны родной [I; 317].

Л. передает все оттенки живого чувства лирического героя: любовный огонь, залить который можно только кровью, жажда смерти, невозможность забыть возлюбленную и в ином мире, мольба о любви к тому, «кто умрет за честь страны родной» и кто «в тайном упоенье» «твоей улыбке был так рад» [I; 317].

Найденный в ст. ракурс раскрытия темы трагического одиночества, обманутых ожиданий в какой-то мере предсказывает такое позднее ст., как «Валерик». Мотив вечного сна, который позволит герою забыть «любви печальный сон» — подступы к сюжетному рисунку ст. «Сон».

— М.: Худ. лит., 1977. — 650 с.; 2) Коровин В. И. «Стансы» («Не могу на родине томиться…») // ЛЭ. — С. 527.

С. А. Дубровская

СТАНСЫ («ВЗГЛЯНИ, КАК МОЙ СПОКОЕН ВЗОР…») (1830).

— ИРЛИ, оп. 1, № 8 (тетрадь VIII), л. 12. В автографе под заглавием пометы рукой Л.: «(1830 года)» и «(26 августа)». Рядом с текстом — профиль девушки, рис. М. Ю. Лермонтова — портрет Е. А. Сушковой (?). Впервые опубликовано: Библиотека для чтения. 1844. Т. 64. № 5. Отд. I. С. 7–8 под заглавием «Станс», с разночтениями, в числе других стихов Л. в подборке «Из альбома Е. А. Сушковой».

Ст. обращено к Е. А. Сушковой. Входит в т. наз. «Сушковский цикл» [1]. Основные темы — предательство возлюбленной, разочарование в любви, осознание невосполнимости утраты.

чувства: холодность («С тех сердечной пустоты/ Я уж ничем не заменял…» [I; 155]) и власть любви («Хоть в сердце шепчет чудный глас: / Я не могу любить другой…» [I; 155]).

Отчаяние лирического героя нарастает, что подчеркивается синтаксическим рисунком: повествовательные строфы сменяются вопросительными, усиливающими энергию безысходности:

Когда уж обратила в прах
Мои надежды в сем краю,
… [I; 156]

«Стансов к *, написанных при отплытии из Англии» Дж. Байрона [3].

Лит.: 1) Аринштейн Л. М. Сушковский цикл // ЛЭ. — С. 556–557; 2) Сушкова Е. А. Из «Записок» // М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. — М.: Худ. лит., 1989. — С. 86–130; 3) Эйхенбаум Б. М. Лермонтов: Опыт историко-литературной оценки. — Л.: Гос. изд-во, 1924. — 168 с.

«СТАНСЫ» («МГНОВЕННО ПРОБЕЖАВ УМОМ…») (1830).

Автограф — ИРЛИ, тетр. VI (ранняя ред.). Список хранится в РГАЛИ, ф. 1336, оп. 1, № 21 (альбом М. Д. Жедринской, 2-я ред.); ЛБ, ф. 456, карт. 1, ед. хр. 3 (архив А. М. Верещагиной, последняя ред.). Впервые: ранняя ред. — Соч. под ред. П. А. Висковатого. Т. 1. С. 97; 2-я ред. —Литературная газета. 1939. 15 окт.; 3-я ред. — Записки отдела рукописей РГБ. В. 26. М. 1963. С. 57. Датируется: ранняя ред. — 1830; в альбоме Жедринской дата —1831; копия из архива Верещагиной помечена февр. 1834.

«Ответа на любовь мою / Напрасно жаждал я душою…»), романтическая абсолютизация чувства ведет лирического героя к душевной усталости, опустошению («И, бывши все мне на земле,/ Как все земное, обманула» [I; 251]). Мотив мечтания о любви отчасти созвучен со ст. «Первая любовь» (1830–31).

Высказаны предположения об адресате любовной темы ст.: Н. Ф. Иванова (И. Андроников) или Е. А. Сушкова (Б. Эйхенбаум) [См.: 2].

— «Я не крушуся о былом» (28 стихов вместо 16) — любовная тема не является определяющей, мотивный рисунок включает мотивы тоски, отрешенности, потери интереса к жизни («Мне скучно в день, мне скучно в ночь./ Надежды нету в утешенье…» [I; 367]). Однако наряду с чувством отчужденности герой стремится найди родную душу («Быть может, будет мне о ком/ Тогда вздохнуть…»[I; 367]).

Лит.: 1) Андроников И. Л. Лермонтов. Исследования и находки. — М.: Худ. лит., 1977. — 650 с.; 2) Гладыш Г. М. Стансы («Мгновенно пробежав умом») // ЛЭ. — С. 525–527; 3) Смирнов А. А. Романтический символ в лирике Лермонтова // Вестник Московского ун-та. Сер. 9. Филология. 1989. — №5. — С. 3–9.

«СТАНСЫ» («МНЕ ЛЮБИТЬ ДО МОГИЛЫ ТВОРЦОМ СУЖДЕНО...») (1830(31)).

Автограф не известен. Копия — ИРЛИ, оп. 1, № 21 (тетрадь XX), л. 21 об. Впервые опубликовано: Северный вестник. 1889. № 2. Отд. I. С. 127.

Преобладающее настроение лирического героя — мрачная рефлексия («Все, что любит меня, то погибнуть должно, / Иль, как я же, страдать до конца» [I; 296]). Его безотрадное одиночество выглядит как соперничество с волей творца («Я не чувств, но поступков своих властелин, / Я несчастлив пусть буду — несчастлив один» [I; 296]). В палитру любовных мотивов ранней лирики Л. ст. добавляет мотив любви-разрушения.

Разработанная тема противоборства судьбе осложняется мотивом исключительной судьбы для избранной личности:

Как утес неподвижен стою,
Но не мысли никто перенесть сей борьбы,
Если руку пожмет он мою… [I; 296].

«Мне любить до могилы Творцом суждено») // ЛЭ. — С. 527.

С. А. Дубровская

«СТОЯЛА СЕРАЯ СКАЛА НА БЕРЕГУ МОРСКОМ…»

— см. «Романс»