Лермонтов М.Ю. Энциклопедический словарь.
Лирика М. Ю. Лермонтова.
Буквы "A" - "Z"

«FAREWELL» («ПРОЩАЙ») (1830)

— перевод ст. Дж. Байрона «Farewell! If ever fondest prayer» (1808), одна из первых попыток Л. переводить английского поэта. Копия хранится в ИРЛИ, тетрадь XX. Черновой автограф (не тот, с которого сделана копия) под заглавием «(Прости) из Байрона» — там же, тетрадь VI. Впервые опубликовано в «Отечественных записках», 1859, №11, с. 253–254.

Ст. переведено близко к оригиналу. Л. сохраняет форму (два восьмистишия) и четырехстопный ямб исходного текста. Вслед за Байроном начинает и заканчивает ст. словом «Прости!». Однако Байрон использует слово «farewell», которое переводится на русский язык как «прощай». В оригинале «farewell» («прощай») становится не только идейным центром, но и двукратно повторяющейся в конце каждой строфы эпифорой. Заменяя байроновское «farewell» («прощай») русским «прости», поэт усложняет мотив расставания мотивом вины. И хотя Л. точно следует за развитием мысли и словесной точностью, перевод первой строфы все же выглядит несколько искусственным, натянутым («Моя молитва будет там, / И даже улетит за них! [I; 119] ср. англ. Mine will not all be lost in air, / But waft thy name beyond the sky»). Вторая строфа становится точным переводом оригинала, возможно, потому что эти байроновские строчки оказались созвучны с пониманием любви и осознанием невозможности счастья («Что тщетно в нас жила любовь» [I; 119]) шестнадцатилетним Л. Страдание лирического героя так сильно, что он замыкается в себе, и ни слезы, ни слова не способны принести облегчение («Нет слез в очах, уста молчат, / От тайных дум томится грудь, / И эти думы вечный яд, — / Им не пройти, им не уснуть!» [I; 119]). У Байрона присутствует образ лирической героини («Mine will … waft », это можно перевести как: Моя молитва… донесет твое имя за пределы небес (пер. — М. Д.)); у Л. образ возлюбленной абстрактен, он не использует словосочетание «твое имя». Перевод Л. высоко оценил Ф. М. Достоевский: «…Это Байрон живьем, как он есть. Гордый, ни для кого не проницаемый гений… Даже у Л. глубже, по-моему, вышло…» [1; 171–172].

1) Достоевский Ф. М. в воспоминаниях современников. — М.: Худ. лит., 1964. — Т. 2. — 520 с. 2) Федоров А. В. Творчество Лермонтова и западные литературы // ЛН. Т. 43–44. — С. 148. 3) Глассе А. Лермонтов и Е. А. Сушкова // М. Ю. Лермонтов. Исследования и материалы. — Л.: Наука, 1979. — С. 90.

«HAD WE NEVER LOVED SO KINDLY…» («ЕСЛИ Б МЫ НЕ ДЕТИ БЫЛИ…») (1830, 1832)

— ИРЛИ, тетр. VI, л. 7 об., между текстом и заглавием поставлена цифра 1; 2-я ред. — ИРЛИ, тетр. IV, л. 22 об. Впервые опубликовано: «Отеч. зап.», 1859, № 7, отд. 1, с. 62.

Перевод эпиграфа к поэме Дж. Байрона «Абидосская невеста» (1813), четверостишие, взятое английским поэтом из ст. Роберта Бернса «Прощальный поцелуй» («Ae fond kiss», 1791). В 1826 г. И. И. Козлов перевел поэму Байрона на русский язык, оставив эпиграф на английском. Возможно, это побудило Л. сделать свой перевод. Название дано по первой строчке оригинала и переводится с английского как «Если бы мы не любили так нежно».

Первая редакция ст. относится к 1830 г. Л., видимо, был недоволен ею и зачеркнул набросок. В 1832 г. поэт вновь вернулся к четверостишию и переработал его. При переводе Л., вероятно, мог ошибиться в связи с графических сходством немецкого слова «kind» — «дитя» и английского «kindly» — «нежно». Возможно, он специально сравнил влюбленных с детьми, слепо верящими и наивными, неспособными знать того, ожидает их в будущем (встречи, прощания, страдание, разбитые сердца). В черновом автографе между заглавием и текстом стоит цифра «1».

«Если б» (ср. «Had we never loved so kindly / Had we never loved so blindly»), в третьей и четвертой — глагольной рифмой с отрицанием «не прощались — не знались» (ср. «parted — broken-hearted»). Один из самых известных переводов этого ст. принадлежит С. Я. Маршаку («Расставание» («Поцелуй — и до могилы»), ср. «Не любить бы нам так нежно, / Безрассудно, безнадежно, / Не сходиться, не прощаться, / Нам бы с горем не встречаться!» [I; 90]). Благодаря Байрону, эти четыре строчки о любви, написанные Бернсом, стали известными. Вальтер Скотт заметил, что они «заключают в себе сущность целой тысячи любовных историй».

1) Бахтин Н. Лермонтов и Роберт Бернс // Минувшие годы, 1908. — № 9. — С. 149–151; 2) Чуковский К. Переводы прозаические // Принципы художественного перевода. Статьи К. Чуковского и Н. Гумилева. — П.: Всемирная литература, 1919. — С. 21; 3) Федоров А. В. Лермонтов и литература его времени. — Л.: Худ. лит. Ленингр. Отд-ние, 1967. — С. 257–258.

М. А. Дорожкина

«LA TOURTERELLE» («ГОРЛИНКА») (1824).

в музыкальном журнале «La Harpe du Nord» (S. Pétersbourg 1824, вып. 6, стр. 5–6). Как произведение, написанное Л., впервые напечатано в журнале «Вестник Европы» 1909 г., № 6 в статье С. К. Булича «Детское стихотворение М. Ю. Лермонтова» (С. 623–626), им же выполнен перевод с французского языка.

В центре ст. — традиционный для романса мотив «пейзажа души» — уединенная рощица, печальное пение горлицы служит фоном для изображения лирических переживаний героя: «Туда я часто одинокой / Хожу грусть сердца облегчать, / И горести ее глубокой / Хожу в молчании внимать. / Тоски ее причину знаю, / Но не могу ей пособить, — Я столько ж как она страдаю: / Без милой можно ль в свете жить!»[1; 393–394]. Посвященное страданиям о разлуке с милой девой, ст., хотя и с подписью «М. Лермонтов» едва ли может принадлежать юному поэту. В настоящее время существует версия о принадлежности ст. адмиралу флота М. Н. Лермонтову (1796–1866), троюродному брату поэта, известному не только боевой службой, но и своим «Очерком истории Гвардейского Экипажа от времени формирования до 1830 года» [2].

Лит.: 1) М. Ю. Лермонтов. Собр. соч.: В 10 т. — М.: Воскресенье, 2000. — Т. 1.: Стихотворения 1828–1831 гг.; 2) Смирнов А. Два Михаила Лермонтова — кавалерист и моряк // Литературный Санкт-Петербург, 2014. — Январь (4) (http: //litgazeta.dompisatel.ru/).

«L’ATTENTE» («ОЖИДАНИЕ») (1841).

Автограф — ИРЛИ (по тексту ст. в письме к Карамзиной); черновой автограф — РНБ, Собр. рукоп. Л., № 12 (Зап. книжка, подаренная В. Ф. Одоевским). Впервые опубликовано (по черновому автографу): «Русская старина», 1887, т. 54, № 5, с. 406; т. 56, № 12, с. 735–736.

Любовное ст., написанное Л. на французском языке. В прозаическом переводе оно выглядит так: «Я жду ее в сумрачной равнине; Вдали я вижу белеющую тень, — Тень, которая тихо подходит… Но нет — обманчивая надежда! Это старая ива, которая покачивает Свой ствол, высохший и блестящий. Я наклоняюсь и долго слушаю: Мне кажется, я слышу по дороге Звук легких шагов… Нет, не то! Это во мху Шорох листа, гонимого Ароматным ветром ночи. Полный горькой печали. Я ложусь в густую траву И засыпаю глубоким сном… Вдруг я просыпаюсь, дрожа: Ее голос говорил мне на ухо, Ее губы целовали мой лоб» [VI; 759].

— в записной книге, подаренной Л. В. Ф. Одоевским, (карандашом, л. 10 об.) без заглавия и с вариантом в пятом стихе: «bouleau» (фр. береза) вместо «saule» (фр. ива). Второй — в письме С. Н. Карамзиной от 10 мая 1841 г. из Ставрополя: «Я не знаю, будет ли это продолжаться, но в течение моего путешествия я был одержим демоном поэзии, т. е. стихов. Я заполнил наполовину книгу, которую мне подарил Одоевский, что мне вероятно принесло счастье. Я дошел до того, что стал сочинять французские стихи: О, извращенность! Если разрешите, я их напишу здесь же. Они очень хороши для первых стихов, и в манере Парни, если он вам знаком <…> Из этого вы можете видеть, какое спасительное влияние имела на меня весна, очарованная пора, когда грязи по уши и меньше всего цветов» [VI; 759].

Варианты различает только название дерева: вместо березы ива. «Белеющая тень», конечно же, больше подходит для сравнения с березой. Выражение Л. «в жанре Парни» следует понимать как «легкая поэзия». Эварист Парни воспринимался в России как «олицетворение грации и мягкости, характерных для французской культуры, как поэт земных радостей, говоривший чистым языком желаний и наслаждений» [1; 111–112]. Основные мотивы «L’attente» — ожидание возлюбленной, сон, пробуждение. Ст. проникнуто мистикой, таинственной связью влюбленных. По сюжету и настроению оно очень близко к «Ожиданию» («Erwartung») Ф. Шиллера.

–1871), французской писательнице, путешественнице. Затем предположение было опровергнуто в связи с разоблачением литературной мистификации П. П. Вяземского [2]. Е. И. Майдель (1817–1881), участник Кавказской и Крымской войн, в воспоминаниях, записанных П. К. Мартьяновым, упоминал о том, что Л. писал французские стихи А. Оммер де Гелль: «…стихи ей понравились, она очень хвалила их» [3]. Однако это свидетельство принято считать сомнительным. В настоящее время не исключается факт знакомства А. Оммер де Гелль с Л. на Кавказе [4]. А. М. Марченко предполагает, что «L’attente» адресовано Е. Ростопчиной, с которой Л. сблизился в Петербурге и которая была увлечена мистикой.

Т. о., вопрос об адресате ст. «L’attente» остается открытым для дальнейшего исследования.

1) Гречанная Е. Две эмблемы французской культуры в России: Эварист Парни и Андре Шенье // Литературный пантеон. Национальный и зарубежный. Материалы российско-французского коллоквиума. – М.: Наследие, 1999–318с.; 2) Вяземский П. П. Лермонтов и госпожа Гомер де Гелль в 1840 г. // Русский Архив, 1887. — IX. — С. 129–142; 3) Мартьянов П. К. Дела и люди века. — СПб.: Тип. Р. Р. Голике, 1893. — Т. 2. — С. 185; 4) Соснина Е. Л. Тайна встречи еще не раскрыта (М. Ю. Лермонтов и А. Оммер де Гелль) // Полн. собр. соч. М. Ю. Лермонтова. — М.: Воскресенье, 2002. — Т. 10. — С. 550–552; 5) Марченко А. М. Лермонтов. — М.: АСТ, 2010. — 603с.

_М. А. Дорожкина

«MA COUSINE» («МОЕЙ КУЗИНЕ») (1838).

–1873), дочери Е. А. Верещагиной, родственницы Л. со стороны Е. А. Арсеньевой. Дорогая кузина, склоняюсь на колени на этом месте! Как сладостно быть милостивым! Простите мою лень и т. д. и т. д. (фр.). Ст. вписано Л. в письмо Е. А. Верещагиной 16–18 ноября 1838 г. дочери из Петербурга в Штутгарт. Напротив слов «на этом месте» поэт нарисовал коленопреклоненную фигурку человечка, умоляющего о прощении. Автограф хранится в РГБ, ф. 456, №13. Впервые опубликовано в 1963 г. в «Записках отдела рукописей ГБЛ» (ныне РГБ), в. 26, с. 26 (публикация И. Андроникова).

Лит.: 1) Андроников И. Л. Лермонтов. Исследования и находки. — М.: Худ. лит. 1967. — С. 219

М. А. Дорожкина

«MENSCHEN UND LEIDCNSCHAFTEN» («ЛЮДИ И СТРАСТИ») (1830).

Автограф хранится в РНБ, Собр. рукоп. Л., № 6, лл. 1–58. Черновой набросок фрагмента монолога Юрия Волина из 9-го явления 5-го действия — ИРЛИ, тетр. VI, л. 14. В 1860. Впервые опубликовано: «Юношеские драмы М. Ю. Лермонтова» (СПб., 1880, с. 129–195).

«Menschen und Leidenschaften (ein Trauerspiel) <Люди и страсти (трагедия)> 1830 года. М. Лермантов». На следующем листе находится текст посвящения. После слова «Посвящается» в рукописи следует двоеточие, тире и зачеркнутое, не поддающееся прочтению имя. На том же листе рядом с текстом посвящения нарисован поясной портрет молодой женщины под деревом. Изображение не имеет сходства ни с одним из известных портретов знакомых Л. женщин.

Кому посвящена драма, точно не установлено. Высказывалось предположение, что ранние драмы Л. («Испанцы» и «Menschen und Leidcnschaften») могли быть адресованы той самой девушке, о которой поэт писал в ст. «К Гению» (1829) и «К…» («Не привлекай меня красой!») (1829) [1]. В ст., как и в обоих посвящениях к драмам, говорится о воспоминаниях прошедшей любви, есть похожие сцены любовных свиданий, где обязательно упоминаются беседка или балкон и луна (ср. «К Гению» «Но ты забыла, друг! когда порой ночной» со сценой II первого действия «Испанцев» и с явлениями третьим и четвертым второго действия «Menschen und Leidenschaften»). В позднейшем примечании «К Гению» Л. писал: «Напоминание о том, что было в ефремовской деревне <т. е. в имении Ю. П. Лермонтова Кропотове> в 1827 году — где я во второй раз полюбил 12 лет — и поныне люблю» [2; 387]. Этой «второй» любви поэта посвящены также ст. «Дереву» (1830) и заметки: «1830 (мне 15 лет)» и «Мое завещание» (Про дерево, где я сидел с А. С.)» (1830). Вероятную связь со ст. «Дереву» и заметкой «Мое завещание» имеет и то, что неизвестная на рисунке Л., находящемся на листе с посвящением к «Menschen und Leidenschaften», изображена сидящей под сухим деревом. Но принято считать, что «К Гению» посвящено С. А. Сабуровой (И. Л. Андроников), хотя есть и другая точка зрения — А. Г. Столыпина. Обычно исследователи творчества Л. называют двух женщин с инициалами «А. С.», интересовавших поэта в 1830 г.: Анну Григорьевну Столыпину (в замужестве Философову) (1815–1892) и Агафью Александровну Столыпину (в замужестве Дохторову) (1809–1874). А. Г. Столыпина была моложе Л. на год, в то время как сам поэт говорит, что девушка, которую он любил, была старше его на 5 лет (см. заметку «1830 (мне 15 лет)»). По предположению исследователей (П. Висковатов, М. Яковлев, Б. Эйхенбаум), Анна Столыпина — предмет «второй» любви поэта и адресат выше указанных ст. и пьес. По предположению В. А. Мануйлова, все названные произведения Л. посвящены Агафье Столыпиной, дочери брата Е. А. Арсеньевой А. А. Столыпина, родившейся в 1809 г., т. е. на 5 лет старше Л. [3]. Однако достаточно веских доказательств в пользу последнего предположения нет, поэтому чаще всего исследователи склоняются к имени А. Г. Столыпиной. Также называлось имя и Е. А. Сушковой, что видится малоубедительным.

«Menschen und Leidenschaften» нашел отражение семейный конфликт между бабушкой поэта, Елизаветой Алексеевной Арсеньевой, и его отцом, Юрием Петровичем Л., за право воспитания. Эта распря отразилась также в ст. «Ужасная судьба отца и сына» (1831) и «Эпитафия» («Прости! увидимся ль мы снова?») (1832). Дарья в 1-ом явлении действия первого объясняет причину ссоры старухи Громовой с Волиным: «… Марья Дмитриевна, дочь нашей барыни, скончалась — оставя сынка. Все плакали как сумасшедшие — наша барыня больше всех. Потом она просила, чтоб оставить ей внука Юрья Николаича — отец-то сначала не соглашался, но наконец его улакомили, и он, оставя сынка, да и отправился к себе в отчину. Наконец ему и вздумалось к нам приехать — а слухи-то и дошли от добрых людей, что он отнимет от нас Юрья <Николаича>. Вот от этого они с тех пор и в ссоре» [V; 144]. Совпадение бытовых деталей: упоминания о пребывании Юрия Волина в пансионе, о затратах на его обучение и воспитание (4000 р.), его желание быть гусаром, планы поездки заграницу, — говорят об автобиографизме пьесы. Но нельзя забывать о том, что биографические мотивы переосмыслены, а действующие лица не могут быть полностью отождествлены с членами семьи Л. Связь персонажей пьесы с прототипами основана в первую очередь на сходстве ситуаций. Л. наделил главного героя своими мыслями, чувствами и переживаниями.

«Слышал: (подтвердить слышанное не имею чем, кроме того, что характер Юр. Никол. похож на Лермонтовский) — М. И. Громова — бабушка Л. Н. М. Волин — отец Л. Ю. Н. — Л. В. М. Волин — брат отца Л. Любовь, Элиза — двоюродные сестры Л. Заруцкий — Столыпин (не знаю, который из Столыпиных). Дарья — нянька Л. Иван — слуга Л., муж няньки. Он привез в Тарханы тело Л. [V; 726]

Л. стрелялся со Столыпиным из-за двоюродной сестры. Замужняя жизнь Марьи Мих<айловны> Лермонтовой <матери поэта> была несчастлива, потому на памятнике переломленный якорь. Елизав<ета> Алексе<евна> дала отцу Лермонтова деньги, лишь бы он не брал сына» [4].

Главного героя зовут Юрий Николаевич Волин. Имя своего отца Л. делает именем героя (ср. Юрий Радин из драмы «Два брата»). Фамилия Волин «говорящая», происходит от главной черты персонажа — воли. Бабушка героя — Марфа Ивановна. П. А. Висковатов писал: «Строгий и повелительный вид бабушки молодого Михаила Юрьевича доставил ей имя Марфы Посадницы среди молодежи, товарищей его по юнкерской школе» [5]. Несомненно, что адресат посвящения пьесы и Любовь Волина — одно лицо, к сожалению, не установленный. По предположению В. Мануйлова, в лице Заруцкого выведен А. А. Столыпин (Монго) (никакими документами не подтверждено). Прототипами Дарьи и Ивана стали Дарья Григорьевна Соколова, ключница в Тарханах, и ее муж Андрей Иванович Соколов, «дядька» и лакей Л. [6]. Прототипом Павла Ивановича мог быть брат Е. А. Арсеньевой, Афанасий Алексеевич Столыпин. Марфа Ивановна говорит: «Если я умру, то брат П<авел> И<ваныч> опекуном именью…». В завещании Е. А. Арсеньевой, написанном в 1817 г., вскоре после смерти дочери, есть подобное распоряжение [7].

— «Люди и страсти». Люди, обуреваемые страстями, не имеют сил им противостоять, разрушают себя и заставляют страдать своих близких. Борьба страстей видится главному герою бессмысленной, пустой и разрушительной. Среди планов и набросков, относящихся к 1830 г. и находящихся в тетради под заглавием «Отдельные стихотворения Лермонтова 1830 г.», есть запись, которая почти без изменений была включена Л. в монолог Юрия Волина из действия пятого 9-го явления («Природа подобна печи, откуда вылетают искры…»). В. Афанасьев отметил, что правильнее было бы назвать трагедию «Люди и страсти, которые довели Юрия Волина до самоубийства» [8].

Гнев, тщеславие, гордость — вот основные страсти, против которых восстает Юрий Волин. Действие второе, явление 1-е открывается лицемерным рассуждением Дарьи о злых людях. Сцена с чтением Евангелия — иллюстрация двуличия Дарьи и Марфы Петровны. Четыре фрагмента (От Луки, гл. 23, стихи 32–34; от Матфея, гл. 23, стихи 27–28, 32–33; от Марка, гл. 11, стихи 24–25) повествуют о лицемерии и прощении. Они идут вразрез с репликами героинь. Прощение, о котором говорится в Евангелии, — только слова для Марфы Ивановны, которая жестоко наказывает Ваську-поваренка за случайно разбитую кружку.

— та пружина, которая приводит в движение механизм вражды между Громовой и Волиным. Ее цель — власть и деньги, ради которых она готова на клевету. «Эта старуха вертится по моему хотенью… Я теперь вижу золотые, серебряные… я буду хозяйкой здесь…». С Богом у нее просто: «…Я слыхала от господ старых, что если на исповеди все скажешь попу да положишь десять поклонов земляных — и дело кончено, за целый год поправа. Да E и что за … поссорить отца с сыном — не убить, не обокрасть». Любовь и Элиза — сестры, но их характеры противоположны друг другу. Любовь — искренняя, чистая близка по духу Юрию. Элиза — эгоистичная, бездушная светская барышня соотносится с характером Заруцкого.

— семейная, связана с отношениями Громовой и Волина, в которую против своей воли вовлечен Юрий, вторая — любовная, развитие отношений Любови и Юрия. И в первой, и во второй коллизиях Юрий терпит крах. «У моей бабки, моей воспитательницы — жестокая распря с отцом моим, и это все на меня упадает», — говорит он. В драме звучит мотив родительского проклятия. «А он, мой отец, меня проклял!», — произносит Юрий, готовясь выпить яд.

«Я терпел сколько мог, — говорит он, — но теперь… это выше сил человеческих!.. Душа моя погибла. Я стою перед Творцом моим» [V; 200]. В монологе звучит ропот на Бога, спор с Богом, которые найдут свое развитие и продолжение в последующем творчестве поэта (диалог с Богом, фатализм). Однако герой бросает вызов Богу, исходя не из безграничности собственных прав, а из осознания утраты в человеческом мире подлинных ценностей.

В пьесе есть доказательство того, что Л. увлекался немецкой философией. После закрытия Благородного пансиона (1830) в семье поэта возник вопрос о продолжении образования за границей. Во втором действии (явление 2-е) [V; 160–161] между бабушкой и отцом возникает спор о философии, Марфа Ивановна говорит о том, что она хочет, чтобы внук учился во Франции, а не в Германии. Очевидно, что в этом споре Л. был на стороне отца.

«Menschen und Leidcnschaften» («Люди и страсти») построено по аналогии с «Sturm und Drang» («Буря и натиск») (1776) Ф. М. Клингера «Kabale und Liebe» («Коварство и любовь») (1784) Ф. Шиллера, «Menschenhass und Reue» («Человеческая ненависть и раскаяние») (1790) А. Коцебу и связано с увлечением Л. немецким романтизмом. Такие эпизоды, как чтение Дарьей Евангелия, проклятие сына отцом, разговор Юрия с Иваном накануне самоубийства, могли быть навеяны сценами из драмы Шиллера «Разбойники», которую Л. хорошо знал. В 1829–1830 гг., т. е. во время написания «Menschen und Leidenschaften», Л. перевел ряд ст. Шиллера («Три ведьмы», «К Нине», «Встреча», «Перчатка», «Дитя в люльке», «Делись со мною тем, что знаешь»). Среди русских произведений, оказавших влияние на Л., назывались: «Недоросль» (1782) Д. И. Фонвизина (Марфа Ивановна Громова напоминает Простакову), «Горе от ума» (1824) А. С. Грибоедова (Юрий, подобно Чацкому, стремится «бродить по свету» в поисках успокоения), повести А. А. Марлинского «Испытание» (1830) и «Замок Нейгаузен» (1824) (сцена дуэли). Также в текст драмы Л. включил ст. Пушкина («Если жизнь тебя обманет» (1825) и четыре перифразированные строки из «Гроба Анакреона» (1815), заключительные двустишия басни И. А. Крылова «Два голубя» (1808). В пьесе отразилась классицистическая традиция русской драматургии XVIII в. — соотносить с именами героев их внутренние качества (фамилии Громова, Волин и имя Любовь). Л. стилизует речь героев: Марфа Ивановна, Дарья говорят разговорным языком, используют просторечия; речь Любови и Юрия возвышена, чрезмерно эмоциональна, полна романтических штампов, экспрессии, патетики 80 аи риторики (ср. «Смертный яд течет по жилам моим», «Я любим — любим — любим — теперь все бедствия земли осаждайте меня — я презираю вас…», «Я хотел, готов был тебе отомстить, упиться твоей кровью… слышишь ли?..»). Бытовые подробности и дифференциация языка героев становятся признаком реалистической тенденции и драме. В идейном отношении, связанном с изображением помещичьего быта и крепостного права, сближали драму Л. с драмой В. Г. Белинского «Дмитрий Калинин», написанной также в 1830 г. Хотя высказывалось сомнение в том, что Л. мог быть знаком с рукописным списком пьесы.

«Menschen und Leidenschaften» Л. впервые обратился к изображению современной ему русской жизни. Местом действия драмы становится дворянская усадьба, которая напоминает Тарханы, имение Е. А. Арсеньевой, где он провел детство. Романтический герой изображается в буднично-реальной обстановке, что является поворотом в творческом методе Л. (от романтизма к реализму). Драматическое действие пьесы затянуто, его замедляют длинные монологи главного героя. Л. в главном герое запечатлевает психологический процесс, характерный для молодых людей его времени: расставание с идеалами и постепенное превращение в разочарованное, бездейственное поколение.

— М.; Л.: АН СССР, 1954–1958. — Т. 1. — С. 616–617, 633.; Т. 3. С. 740–741; 3) Михайлова А. Лермонтов и его родня по документам архива А. И. Философова // ЛН. — М.: Наука, 1948. — Т. 45–46. С. 661–690; 5) Висковатый П. А. М. Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество. — М.: Типо-лит. Рихтера, 1891. — С. 31–32; 6) Вырыпаев П. А. Лермонтов. Новые материалы к биографии. — Саратов: Приволжское книжное изд-во, 1976. — С. 60–64: 7) ЛН. — М.: АН СССР, 1948. — Т. 45–46. — С. 635. 8) Афанасьев В. В. Лермонтов. — М.: Молодая гвардия, 1991. — С. 135; 9) Кольян Т. Н. Еще раз об автобиографической основе драмы М. Ю. Лермонтова «Menschen und Leidenschaften»» // Тарханский вестник. — Вып. 15. — 2002. — С. 20–41.

М. А. Дорожкина

«QUAND JE TE VOIS SOURIRE...» («КОГДА Я ВИЖУ ТЕБЯ УЛЫБАЮЩЕЙСЯ...») (дата написания ст. неизвестна).

Шан-Гиреем. Впервые опубликовано в 1859 г. в «Библиографических записках», т. 2, №1, стлб. 23.

Ст. относится к любовной лирике. Это монолог-исповедь влюбленного лирического героя («Я хотел бы высказать тебе, что говорит мне мое сердце» [II; 236]). Композиционно состоит из четырех строф, каждая является законченным предложением. Л. использует риторическую формулу «когда» (первая строфа) — «тогда» (вторая строфа) — «потому что» (третья строфа). Улыбка любимой, ее «огненный взгляд» способны возродить душу лирического героя («Мое сердце расцветает» [II; 236]). Он проходит путь очищения через страдание («Я проклинаю, и молюсь, и тайно плачу» [II; 236]). Любовь несет в себе очистительный и созидательный смысл («Мое прошедшее кажется пусто, как небо без Бога» [II; 236]). Последняя строфа кульминационная, она выбивается из общего монолога, потому что заключает в себе противоречивое объяснение природы чувства (авторефлексия). Любовь для лирического героя — страдание, но страдание радостное, светлое. Ключевая фраза строфы — «странный каприз»: «Я … благословляю прекрасный день …, когда ты заставила меня страдать» [II; 236]. Ст. свидетельствует о совершенном владении Л. французским языком. Написано в жанре любовного послания в духе французского поэта Э. Парни [1; 653].

Лит.: — Л.: Сов. писатель, 1989. — 688 с.

«SENTENZ» (1830).

— ИРЛИ, тетр. VI. Впервые опубликовано: «Отеч. зап.», 1859, № 11, отд. 1, с. 254.

Четверостишие, в котором Л. в краткой афористической форме перефразировал ст. поэта-романтика Д. В. Веневитинова «Жизнь» (1826). Л. превращает центральный метафорический образ жизни «как пересказанной сказки» Веневитинова в «тетрадь с давно известными стихами». «Sentenz» необходимо рассматривать вместе с «Эпитафией» («Простосердечный сын свободы», 1830). Оба ст. написаны на одном листе, над текстом «Эпитафии» стоит цифра «1», над текстом «Sentenz» — «2». Заглавие «Sentenz» (пер. с немецкого «сентенция, нравоучительное изречение») приписано сбоку позднее. Это дает возможность сделать предположение о том, что «Sentenz», возможно, стала второй эпитафией Веневитинову, философским раздумьем Л. над судьбой рано ушедшего поэта.

— Л.: Наука, 1980. — 627с.

Разделы сайта: