СМЕРТЬ.
Лирический герой Л. чувствует свое фатальное одиночество среди людей, поэтому он предвосхищает раннюю гибель, «кровавую могилу», «могилу без молитв и без креста» («1831-го июня 11 дня»). С одной стороны, в ранней лирике Л. проявляется трагизм в связи с осознанием исчезновения человеческого «я» в смерти: «Боюсь исчезнуть совершенно…» («1830. Майя. 16 число»). Несмотря на то, что земное бытие связано в восприятии лирического героя Л. с представлениями о «неволе», он не может отречься от земного мира. Трагическое осознание разрушения личностного микрокосмоса после физической смерти и жажда абсолютной формы бессмертия проявляется в ранней «ночной» лирике Л.
С другой стороны, в ранней лирике поэта отражено представление о смерти как обретении единства с природным миром, освобождении и упокоении. Предстояние вечности и порыв к трансцендентному миру в лирике Л. порождают предощущение смерти, близкое по своему характеру православной памяти смерти. Предстояние смерти и Богу в лирике Л. выступает в качестве этической основы для обличения зла, что сближает духовные интенции лирического героя Л. с ветхозаветным обличением зла, проявленным в псалмах.
«Гроб Оссиана», 1830), «кладбищенской поэзии» («Оставленная пустынь предо мной…», 1830; «Кладбище», 1830). В элегии Л. «Кладбище» гармоничный пейзаж противопоставлен размышлениям лирического героя о греховности человека, отпавшего от Божиего мира: «Чем человек, сей царь над общим злом…». В творчестве Л. противопоставлены физическая смерть и духовная смерть как утрата единства человека с Богом.
«Оборвана цепь жизни молодой…» («Смерть», 1830– 1831). Традиционная поэтическая формула «бил час», создающая ситуацию онтологического порога, раскрывает стремление души лирического героя к освобождению. Характеристики небесного мира утверждаются через отрицание времени, земного бытия, в котором душа обречена на страдание. Трансцендентная область воспринимается не как безликая пустота, а как сфера активности бессмертной души. Загробный мир представлен контрастно через образы «глубокого сна» и ада, в силу того, что конфликтность души потенцируется в трансцендентную сферу. Герой напряженно чувствует свое богосыновство. Обращаясь к Богу, лирический герой Л. стремится обрести силы в борьбе со злом, жаждет спасения, разрешения своего кризисного мировосприятия.
–1836 гг. мотивный комплекс смерти фокусирует кризисные формы миросозерцания лирического героя, сопровождающиеся сарказмом и сатирой: «Безумец я! вы правы, правы!» (1832), «Что толку жить!.. Без приключений!» (1832).
В поздней лирике Л. (1837–1841), хотя и сохраняется мотив загробного мытарства («<М. П. Соломирской>», 1840) и образ неупокоенного мертвеца («Любовь мертвеца», 1841), мотивный комплекс смерти получает качественно новое религиозное и философское наполнение. В «Молитве» («Я, Матерь Божия…», 1837) Лермонтова смерть выступает в христианском ее понимании как упокоение, отдохновение и возвращение к Творцу. В «стихотворении на смерть» «Памяти А. И. О<доевско>го» (1839) смерть представлена в двух ценностных преломлениях: во-первых, это гибель в пути, в «походной палатке», которая пресекает не проявленные в полной мере творческие интенции личности. Однако уже в первой строфе возникает образное представление о смерти как разрешении земного бытия, умиротворении «надежд и горьких сожалений». Сакральное пространство могилы, фокусирующее ценностные смыслы успения, свободы и покоя, соединяет онтологическую горизонталь и вертикаль: образ «синей степи» выражает идею единства земли и неба. Могила является символом общечеловеческого удела, оформляя органичное пребывание человека в природном мире. Природный мир представлен в качестве одухотворенного универсума. В природе подчеркнуты два ценностных начала: покой («немая степь», «тихо дремлет») и одновременная динамика («волн кочующих», «шумит не умолкая»). Герой обретает последний приют не в окружении возмущенных стихий, как в ранней лирике Л., а в гармоничном единстве с миром. Финальный стих произведения: «А море Черное шумит не умолкая» — переносит движение в сферу постоянно длящегося состояния, вечности, сопричастным которой стал человек.
«Выхожу один я на дорогу…» (1841) утверждается созвучный для православия этический идеал, доминантами которого являются свобода и покой. В предвосхищаемом состоянии сна сохраняется субстанциональный статус «я», но одновременно происходит освобождение от всех форм страдания и зла — так разрешается ключевое противоречие ранней лирики Л. Физической и духовной смерти противопоставлен сон «навеки». Ряд глагольных форм («дремали», «дыша», «вздымалась») передает сохранение субстанциональной боговдохновенной силы, идеальное единство духовного и телесного.
— М.: Изд-во АН СССР, 1941. — Т. 43–44. — I. — С. 83–128; 2) Венок М. Ю. Лермонтову: Юбилейный сборник. — М. -Пг.: Изд. Т-ва «В. В. Думнов, Наследники Бр. Салаевых», 1914. — 384 с.; 3) Висковатов П. А. Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество. — М.: Современник, 1987. — 494 с.; 4) Коровин В. И. Творческий путь М. Ю. Лермонтова. — М.: Просвещение, 1973. — 288 с.; 5) Ломинадзе С. Поэтический мир Лермонтова. — М.: Современник, 1985. — 288 с.; 6) Мережковский Д. С. М. Ю. Лермонтов4q{. Поэт сверхчеловечества // Вопросы литературы. — 1989. — № 10. — С. 88–122; 7) Милевская Н. И. Мотив «сна»-«смерти» в раннем творчестве М. Ю. Лермонтова // М. Ю. Лермонтов. Проблемы изучения и преподавания. — Ставрополь: Изд-во СГУ, 1996. С. 36–54; 8) Смирнова Н. В. Мотив смерти в художественной системе лирики М. Ю. Лермонтова // Вестник Удмуртского ун-та. — 1993. — № 4. — С. 75–77; 9) Уразаева Т. Т. Лермонтов: история души человеческой. — Томск: Изд-во Томского гос. ун-та, 1995. — 256 с.; 10) Фохт У. Р. Лермонтов. Логика творчества. — М.: Наука, 1975. — 190с.; 11) Ходанен Л. А. Поэтика Лермонтова. Аспекты мифопоэтики. — Кемерово: Кемеровский гос. ун-т, 1995. — 93 с.; 12) Эйхенбаум Б. М. Статьи о Лермонтове. — Л.: Ленинградское отделение Изд-ва Академии наук СССР, 1961. — 370 с.