«ИЗМАИЛ-БЕЙ»
Автограф неизв. Черновой автограф посвящения — ИРЛИ (Казанская тетр.). Выписки В. Х. Хохрякова из утрач. автографа — РНБ, Собр. рукоп., Л., № 56. Впервые опубликовано: «Отеч. зап.» 1843, № 3, отд. I, с. 1–25.
Поэма «Измаил-Бей» (1832) — «самая большая по объему и самая значительная из его ранних кавказских поэм» [4; 187]. Романтическое увлечение Востоком, свойственное великому предшественнику А. С. Пушкину, получает в этой «наиболее зрелой из юношеских поэм» [3; 54] глубокое и многомерное художественное осмысление. Тяготение к эпическим формам художественного освоения человека и мира выявляло в Л. поэта, не принимающего традиций «легкой поэзии», характерной для карамзинистов и их последователей, и стремящегося к созданию «поэзии мысли», при этом «жанровое мышление заменяется у него тематическим» [6; 47]. Лирическая форма выражения идеи позволила Л. усилить эмоционально-психологическое наполнение произведения. Лирические отступления в поэме предстают не как поток чувств, а как обоснование общей концепции замысла. Одновременно автор выступает как «лирическое отношение к вещам» [2; 47]. Четырехстопный ямб, ставший «излюбленным размером романтического эпоса» [2; 107], позволил Л. достичь эмоциональной напряженности и образно-звукового мастерства. Стилизуя манеру эпических сказаний, поэт стремится постичь глубинные истоки и смыслы человеческого бытия.
Романтическая концепция Кавказа, естественного человека, тема национально-освободительной войны, в трактовке которой Л. полемизирует с А. И. Полежаевым, автором поэм «Эрпели», «Чир-Юрт», «Герменчугское кладбище», утверждает себя в напряженном философско-психологическом анализе внутреннего мира главного героя, что углубляло проблематику тем, намеченных в поэмах «Черкесы», «Кавказский пленник». «Корсар», «Каллы», «Аул Бастунджи».
«Опять явилось вдохновенье/ Душе безжизненной моей» [III; 153]) обретает расширительный смысл: это не только художественная деятельность, но и творческая активность человеческого духа, преобразующая мир.
Восхищаясь «седым Кавказом», названным «суровым краем свободы», автор провозглашает свободу и красоту основой мироздания. Свобода — чудесный дар и суровое испытание человека в выборе добра и зла, а красота — источник просветляющего чувства. «Прозрачную лазурь небес» не могут отменить «мгновенные, громкие бури» беспокойного, часто трагичного земного бытия человека. «И дики тех ущелий племена,/ Им Бог — свобода, их закон — война» [III; 155] — пишет поэт о жизни и нравах народов Кавказа. Тема войны обретает историческую конкретность и беспощадность. Стремление к свободе оборачивается разгулом «разбоев тайных» и «жестоких дел».
За частной социально-бытовой зарисовкой у Л. проступает обобщающее размышление о трагизме земного бытия человека, где «ненависть безмерна, как любовь» [III; 155].
Но «цель эпического действия, на каком бы всеобщем основании она ни покоилась, должна быть индивидуально и жизненно определенной» [1; 444], именно поэтому в полной мере объективное содержание эпического конфликта проявляет себя в героях поэмы. Прежде всего это Измаил-Бей, фокусирующий в себе сюжет и проблематику поэмы. Это чрезвычайно противоречивый и многогранный образ, вобравший в себя как «целое своей нации» [1; 448], так и идеи просвещенного Запада, в т. ч. России. В одном образе находит осуществление не только социально-исторический, но и мировоззренческий конфликт. Его появление на фоне «гор-пирамид» призвано выявить психологический облик героя, обнаруживающего не только тоску разочарования («сердце мертвое»), но и титанизм («Он, в мыслях мира властелин») [III; 165].
В психологическом портрете героя намечена сложная диалектика внутреннего мира, в котором разочарование, тоска и гордыня становятся приметой демонического состояния. Л. предчувствовал губительные бездны соблазна гордыни, зримо явленные в романтическом титанизме. Не случайно вслед за описанием титанических устремлений Измаила поэт обращается к образу пропасти, неожиданно возникающей перед заблудившимся героем.
«Странник утомленный» видит вдали огонек, символически воплощающий в себе любовь и надежду, посылаемые герою в преддверии тяжких испытаний.
Герой искренне мечтает любить «милую Зару», но убежден, что его судьба обречена «битвам, родине и воле». Так зло, война и смерть противопоставляются добру, любви и красоте. Подробно поэт описывает трагические координаты борьбы горцев, приобретшей характер бесчеловечных преступлений.
Тема войны в связи с названной проблематикой осмысляется как трагическая форма бытия человека, ведущая свое начало от библейских времен: «Война!.. Знакомый людям звук/ С тех пор, как брат от братних рук/ Пред алтарем погиб невинно…» [III; 185]. Библейские аллюзии обнаруживают стремление Л. в своем осмыслении событий опираться на универсальные ценностные координаты. Человек и мир, вовлеченные в состояние войны, вражды и ненависти, удалились от Бога с Его заповедями любви и милосердия.
Главный герой готов пожертвовать жизнью в борьбе за свободу отечества: он не приемлет путь коварства и обмана, его героизм основан на высоких понятиях чести и достоинства. Однако в судьбе Измаила прорастает столь актуальная для романтической эстетики тема «злого рока». Поэт убежден, что человек способен преодолеть власть рока посредством напряжения нравственной воли в выборе добра. Измаил отказывается от мести как орудия бесчестной борьбы, умножающей зло, и признает лишь суд совести, «мучителя сильных душ». Эта мука преодоления демонического соблазна становится константой судьбы главного героя. Именно в нем получает сопряжение триада Восток — Запад — Россия. Восток тяготеет к безличности и фатализму, жесткому подчинению власти сильного, отказу от свободы волеизъявления. Запад утверждает рационализм в соединении с индивидуализмом.
Л. убежден, что волевое начало деятельной личности, не будучи подкреплено нравственной энергией духа, оказывает разрушительное воздействие на личность и созидаемый ею мир. Россия провозглашается поэтом как воплощение молодой культуры, переплавляющей индивидуализм в пеpсонализм, где каждый, утверждая деятельное волевое начало, осознает личную ответственность за всех.
«белый крест на ленте полосатой». Уже дореволюционные исследователи увидели здесь христианскую тему [5].
Желая верить в добро и строить жизнь на идеальных началах, Измаил все же оказывается вовлеченным в порочный круг насилия и зла. Жерт вуя личным счастьем, Измаил отказывается от любви вообще, что обрекает его на муку одиночества, бессмысленной борьбы. Любовь предстает у Л. как онтологическая ценностная категория, призванная спасать человека от зла, отчаянья, одиночества, отказ же от нее равносилен духовной смерти. Замыкает третью главу категоричное утверждение автора об идеальном смысле любви: «Любовь для неба и земли святыня,/И только для людей порок она!/Во всей природе дышит сладострастье,/И только люди покупают счастье!» [III; 222].
Поэма завершается признанием всепобеждающей силы любви, что придает заявленной теме целостное осуществление, поскольку именно любовь трактуется как ценностная доминанта мироздания. Одновременно в послесловии читатель узнает о смерти героя, в чем обнаруживает себя не только закон жанра, но и трагизм человеческого миробытия. Вопросы онтологического статуса личности, будучи осмыслены в призме лиро-эпического сознания, способствуют утверждению таких безусловных ценностных доминант, как красота, любовь, жертвенное служение добру. Самобытная концепция Востока сопрягается с глубоким размышлением о философии истории России и судьбы отдельного человека в их соотнесении с судьбами мира и вечности.
Лит.: 1) Гегель И. В. Ф. Эстетика: В 4 т. – М: Искусство, 1968-1973. – Т. 3.; 2) Гинзбург Л. Я. О лирике. – М.: Сов. Писатель, 1974. – 320с.; 3) Глухов А. И. Эпическая поэзия М. Ю. Лермонтова. – Саратов: изд-во Саратов. ун-та, 1982. – 77с.; 4)Лермонтовская энциклопедия. – М.: Советская энциклопедия, 1981. – 784с.; 5) Спасович В. Д. Байронизм Пушкина и Лермонтова // Вестник Европы. – СПб.,1896. Кн. 1. – С. 500-548. 6) Эйхенбаум Б. М. Статьи о Лермонтове. – М.–Л., Изд-во АН СССР, 1961. – 372 с.
О. П. Евчук