«МОРЯК» (1832).
Автограф неизв. Факсимиле авторизов. копии опубликовано: «Русский библиофил» (1913, № 1, с. 14–15). Название поэмы, эпиграф, дата написаны Л.; исправления в стихах сделаны им же. В конце поэмы рукою автора приписано: «Sic transit gloria mundi» («Так проходит слава мира»). Впервые опубликовано: сб. «Раут», М., 1851, с. 197–99.
Поэма Л. представляет собой образец особого типа романтической поэмы, традиции которой были заложены в западноевропейской и русской литературе благодаря творчеству Д. Г. Байрона: таинственный, не до конца проясненный сюжет, в котором выделены лишь некие «вершинные» точки, отрывочность и недосказанность, фрагментарность как принцип композиции, яркий романтический герой в центре стихотворного повествования, глубокий лиризм [1]. В практически бессюжетной лермонтовской поэме не указаны обстоятельства жизни главного героя; читатель не узнает его имени; отдельные высказывания о детстве («В семье безвестной я родился…»; «Я подарен был океану…»; «Родными был оставлен я…»; [III, 149-150]) не проясняют его судьбу, но лишь делают ее еще более таинственной. Единственный «сюжет» поэмы — развертывание странного психологического феномена, удивительно острого ощущения внутреннего родства души человека и морской стихии, представшей в чрезвычайно психологически насыщенном символе волн.
«Для чего я не родился…»; «Волны и люди»). При этом образная параллель осознавалась и как со-, и как противопоставление. Внутреннее родство души человека и волны, по мысли поэта, определяется и изменчивостью, и таинственной глубиной, и той краткостью существования, что является трагедией людского бытия. Однако волна, разбиваясь, возрождается вновь; волны не знают одиночества и смерти; хладность и равнодушие ко всему защищают их от боли и разочарований. Т. о., как сходство, так и принципиальная несхожесть влечет человека к волнам — пытаясь обрести в них то, чего недостает его собственной душе, в поисках иного существования, в поисках отклика он вступает в непрекращающийся «диалог» со стихией.
«общение» с волнами и оказывается единственным содержанием жизни центрального героя поэмы. Волны становятся «друзьями», они — словно одушевленные существа, населяющие море как особый таинственный мир. В мире лермонтовской поэмы стихия представлена в различных аспектах: это и обобщенное начало («море», «лоно вод», «океан»), и индивидуальное; воплощением этой индивидуальности и становятся волны. Изменчивость и текучесть — их главные качества, и именно мотив постоянных метаморфоз определяет образный строй поэмы: это и изменения внешнего облика волн («И каждый вечер предо мной / Они в одежде парчевой, / Как люди гордые, являлись…»; [III; 151], и многообразные настроения, которые звучат в их странном «диалоге» с человеком («Катились следом, забегали, / Шумя, толкаяся, вперед, / И нам нестись по лону вод, / Казалось, запретить желали; / Но это шутка лишь была, / Они не делали нам зла»; [III; 150]. Волны будто бы наделены разумом — об этом их «…разговор / Живой и полный выраженья»; «…в море каждая волна / Была душой одарена» [III; 150]); общение с ними — не большее безумие, нежели мечта найти «любовь и душу» среди людей в «пустыне света».
— много раз повторяющееся в разных контекстах противопоставление одиночества и желанной общности, внутреннего родства: покинутый людьми и потому обреченный всегда оставаться один герой находит родственные существа — в волнах, сами же они, вечно бегущие друг за другом, являют собой постоянное взаимное превращение единства во множество и вновь разъединение. Волны — воплощение прежде всего свободы и абсолютной самодостаточности, «бесполезности» в высоком, онтологическом смысле этого слова, — как совершенно особой жизни — «без дел и дум, / Без родины и без могилы, / Без наслажденья и без мук…» [III; 152].
«Корсар»: «О’er the glad waters of the dark blue sea, /Our thoughts as boundless, and our souls as free, /Far as the breeze can bear, the billows foam, /Survey our empire, and behold our home» («На радостных волнах синего моря, / Где мысли наши, как море, безграничны, а души, как море, свободны, / — Куда только может занести нас ветер и где пенятся волны, / Там наши владения, там наша родина»; [III; 149]). Однако, в отличие от «восточных поэм» Байрона, в которых значительное место занимает новеллистический сюжет, на юного Л. повлияли также традиции описательной поэмы XVIII в., прежде всего сентиментально-предромантических произведений таких поэтов, как Дж. Томсон, А. Поуп и др. Их главной художественной задачей было передать в развернутом поэтическом описании ощущение внутреннего родства мира природы и человеческой души, что способствовало проникновению в описательную поэзию лирического начала. В поэме «Моряк» происходит типологически сходный процесс: развитие дескриптивного (описательного) начала за счет отсутствующего сюжета позволило юному поэту в полной мере исследовать художественные возможности уподобления человеческой души и волны, причем композиция лирического монолога строится с учетом практически всех возможных форм и состояний как психологического, так и природного мира — прием, генетически восходящий к т. н. «принципу исчерпывающего деления», характерному для рационалистической поэтики, в т. ч. описательной поэмы [4].
«Моряк» нашли продолжение и развитие в более поздних произведениях Л.; так, стихи 75–82, 85–94 почти без изменения были перенесены Л. в текст авторского отступления в пятой редакции поэмы «Демон».
— Л.: Наука, 1978. — С. 29–30; 2) Иваницкий А. И. Универсалия «море» в движении русских поэтических систем // Русские литературные универсалии (типология, семантика, динамика). Коллективная монография. / Отв. редактор А. А. Фаустов. — Воронеж: Научная книга, 2011. — С. 193–273; 3) Недосекина Т. А. Моряк // ЛЭ. — С. 286; 4) Пумпянский Л. В. Об исчерпывающем делении, одном из принципов стиля Пушкина // Пумпянский Л. В. Классическая традиция. Собрание трудов по истории русской литературы. — М.: Языки русской культуры, 2000. — С. 210–219; 5)Соколов А. Н. Романтические поэмы Лермонтова // М. Ю. Лермонтов. Сборник статей. — М.: ОГИЗ, 1941. — С. 103; 6) Эйхенбаум Б. М. <Комментарии> // Лермонтов М. Ю. Стихотворения. — Л.: Academia, 1941. — Т. 2. — С. 522.