МАРТЫНОВ

Николай Соломонович (1815–1875).

Убийца Л. Мартыновы были пензенскими помещиками. В 1774 г. многие члены этой семьи были убиты пугачевцами, очевидно — по жалобам их крестьян. Отец Мартынова Соломон Михайлович держал винный откуп в Нижегородской губернии, — там, в Нижнем Новгороде, и родился его сын Николай. Было у Мартыновых имение и под Москвой, вблизи столыпинского Середникова: Знаменское-Иевлево (Мартыновы в Пензе и Москве постоянно дружески общались со Столыпиными). В Москве, в Леонтьевском переулке Мартыновы имели особняк, в котором впоследствии и был Л. (он бывал у Мартыновых также и на даче в Петровском, тоже вблизи Середникова). В семье Мартыновых было три сына и пять дочерей. Сведений о том, что Л. и М. были знакомы с детства — нет, но им трудно было разминуться… Может быть, они и встретились, но не запомнили друг друга, так как М. впоследствии сообщал, что они впервые познакомились в юнкерской школе.

«штрафной журнал», — и не за какие-нибудь «шалости» или фронду, а за элементарное неумение подчиниться дисциплине. Его штрафовали за опоздание в манеж, «за незнание своего дела на бывшем сего числа учении», «за несоблюдение требований формы», «за незнание людей своего взвода» и т. п. Кроме всего прочего — он не мог научиться должным образом (как полагается в кавалерийском фрунте) ездить верхом. В одном приказе говорится, что Мартынов «от неправильного обращения с лошадью, как посадкою, так и управлением, сам причиною, что все его лошади не ходят рысью, что на всех репетициях доказал». И все это при огромном самолюбии и прекрасных внешних данных (высокий рост, широкие плечи, красивое и мужественное лицо, воинственные усы…). Наконец дошло до того, что он не мог без позора оставаться в блестящем, наиболее привилегированном полку. Надежды на военную карьеру в столице рухнули… И вот, чтобы не потерять этого полка, М. записался «охотником» на Кавказ, на год (каждый гвардейский полк ежегодно посылал двух-трех добровольцев на кавказскую линию, там они, как правило, быстро повышались в чинах и получали награды, иногда даже не участвуя в сражениях, а отсиживались при штабе). Это было в 1837 г.. Л. тоже ехал на Кавказ, но не добровольно, а в ссылку за стихотворение «Смерть Поэта». В Москве они встретились. На Кавказ выехали порознь и в разные места (между прочим, все семейство М. выехало летом этого г. на воды в Пятигорск).

— в штаб его, находившийся в Геленджике. Там он надеялся увидеть М.. Мать М., находившаяся в Пятигорске, отправила сыну с Л. письма и триста рублей денег. В Тамани он узнал, что осенняя экспедиция, в которой он собирался участвовать, отменена, отряд возвращается назад. На обратном пути в Ставрополь, в укреплении Ольгинском, Л. встретил М. и сообщил ему, что его в Тамани обокрали (этот случай описан в «Герое нашего времени»), письма и деньги пропали. В Ставрополе Л. занял денег у своего родственника генерала П. И. Петрова и расплатился с приятелем. «Как мы все огорчены тем, что наши письма, писанные через Лермонтова, до тебя не дошли, — писала мать Мартынова. — Он освободил тебя от труда их прочитать, потому что в самом деле тебе пришлось бы читать много: твои сестры целый день писали их… После этого случая даю зарок не писать никогда иначе, как по почте: по крайней мере остается уверенность, что тебя не прочтут» [2].

У Мартыновых осталось подозрение, что Л. прочитал письма и вынужден был потом придумать, что его обокрали.

Л., ничего этого не подозревая, относился к М. очень тепло, всегда встречая его с особенной радостью.

–1839 гг. М. снова в Петербурге. А осенью 1839-го г. добровольно переводится на Кавказ с прикомандированием к Гребенскому линейному казачьему полку. В мае 1840 г. Л., после дуэли с Барантом, едет в Ставрополь. В Москве он несколько раз навестил семейство Мартыновых, бывая здесь вместе с А. И. Тургеневым. Е. М. Мартынова пишет сыну на Кавказ: «Лермонтов у нас чуть ли не каждый день. По правде сказать, я его не особенно люблю; у него слишком злой язык и, хотя он выказывает полную дружбу твоим сестрам, я уверена, что при первом случае он не пощадит и их; эти дамы находят большое удовольствие в его обществе. Слава Богу, он скоро уезжает; для меня его посещения неприятны» [2]. Сестра М. Наталья Соломоновна, которой тогда было двадцать два года, по всем признакам увлеклась Л. «Говорят, что и Лермонтов был влюблен и сильно ухаживал за ней, а быть может и прикидывался влюбленным, — пишет мемуарист. — Последнее скорее, ибо когда Лермонтов уезжал из Москвы на Кавказ, то взволнованная Н. С. Мартынова провожала его до лестницы; Лермонтов вдруг обернулся, громко захохотал ей в лицо и сбежал с лестницы, оставив в недоумении провожавшую» [2].

Наталия Соломоновна (она была в Пятигорске летом 1837 г.) уверяла, что Л. вывел ее в образе княжны Мери в одноименной повести. Многие впоследствии считали, что Мартынов на дуэли мстил за сестру…

— июне находился в Дагестане, на крайнем левом фланге Линии, в крепости Герзель-аул, где командовал чеченской милицией. Из этой крепости М. делал набеги на аулы, жег их и вытаптывал конями посевы, вырубал сады, — и все это было обычной тактикой русского войска на Кавказе в то время, — автором этой тактики был Ермолов. Так же поступал и генерал-лейтенант Галафеев, к штабу которого был прикомандирован Л. До осени Л. и М. воевали на разных участках. А с октября сошли в одном отряде. У Л. была команда «охотников», а у М. сотня гребенских казаков. В этих осенних походах они жили дружно. Кстати сказать, М., писавший стихи, сочинил в этом г. небольшую поэму «Герзель-аул», — неясно — до или после лермонтовского «Валерика», но дело в том, что в обеих поэмах есть поразительные совпадения, сюжетные, хотя, конечно, в поэтическом отношении поэма М. совершенно беспомощна.

23 февраля 1841 г. М. вышел в отставку, как следует из его дела, «по домашним обстоятельствам» в чине майора. Отставка породила различные слухи. Говорили, что он попал в некрасивую карточную историю, припоминали по этому случаю, что его родной дядя Савва был известным в Москве игроком и поговаривали, что шулером… Не отсюда ли одна из кличек, данных М. Л.: «Маркиз де Шелерхофф»? Словом, к лету 1841 г. М. оказался в Пятигорске свободным человеком, но внутренне расстроенным, крушением своих надежд на военную карьеру на Кавказе.

— он носил изысканный черкесский костюм (особенно «усовершенствованную» им самим гребенскую казачью форму), большой кинжал на поясе (и добрый меч) и рукава всегда имел засученные, для молодечества, будто в бою… Таковым и изобразил его Гагарин во весь рост на акварельном портрете. Папаха, внушительные усы, решительный взгляд, гордая поза… На мужчин все эти ухищрения Мартынова мало действовали (или даже вызывали скрытую насмешку), но женщины…. Тут он имел постоянный успех. Успех у женщин было то единственное, на чем он в это время мог утвердить свое самоуважение. И вот тут-то Л. и задел его за самое больное место.

Л. всегда шутил над М., конечно — дружески, так же, как и над другими, прося при этом не щадить и его. М. как будто не сердился и отшучивался, как мог. Отношения их не портились вплоть до лета 1841 г.. К этому времени М. из-за всех своих обстоятельств стал крайне раздражителен. Он, например, увидев однажды, что Л. и Глебов (сосед М. по квартире) что-то рисуют и хохочут, стал требовать показать рисунок и даже стал отнимать его, но Л. скомкал листок, спрятал в карман и убежал. М. понимал, что обижаться на карикатуры и эпиграммы глупо, но ничего не мог с собой поделать. Его «понесло»… Больше всего его беспокоили шутки Л. на его счет при женщинах. Он несколько раз просил его воздерживаться в таких обстоятельствах от острот. И все-таки эти шутки и остроты стали причиной дуэли. Но тогда — что? Этот вопрос до сих пор не разрешен. Причина, вызов и сама дуэль — не поддаются точному объяснению. Есть воспоминания современников (даже очевидцев событий), но, как говорится — совершенно справедливо — в «ЛЭ»: «Надежных свидетельств нет». Известно, что ссора произошла в доме Верзилиных (как будто — 13 июля) в присутствии сестер Верзилиных, Л. С. Пушкина, С. В. Трубецкого и еще нескольких лиц. В ответ на очередную шутку Л. — сказанную тихо и не самому М. — М. подошел к Л. и резко сказал ему, как вспоминает Э. А. Шан-Гирей: «Сколько раз просил я вас оставить свои шутки при дамах» [3], — быстро отвернулся и ушел. Как произошел вызов на дуэль, в каких словах, где и когда — неизвестно. Неизвестно также, точно ли М. настраивали против Л. разные лица, не любившие поэта (Васильчиков, генеральша Мерлини, даже Столыпин-Монго заподозрен в чем-то подобном, и даже Дорохов…). Судное дело по поводу дуэли так запутано и разноречиво, показания свидетелей (вернее участников ее) так — нарочито темны и неясны, что нельзя сегодня с уверенностью сказать — кто был секундантом Л., а кто М., и кто еще был возле них во время поединка, что произошло после убийства, кто оставался с телом, кто поехал за врачом и т. п. Из всего хаоса разноречивых свидетельств выясняется все-таки, что Л. заявил во всеуслышание, что стрелять в М. на будет (есть свидетельства, что при это были и оскорбительные слова в адрес М., но и этому трудно верить), и что он, не подходя к барьеру, поднял пистолет дулом вверх показывая этим явное нежелание стрелять. Всем было известно, что на дуэли с Барантом, он также не стрелял в него, а пустил пулю вверх (или в сторону)… Однако М. не сдержался и совершил тяжкое преступление, выстрелив в товарища, дав волю своей злобе… В этот момент выразилось самое существо его натуры, — дальнейшая его жизнь подтверждает это.

М. ожидал за это убийство или ссылки в «холодные страны» (как он писал) или разжалования в солдаты, но приговор оказался иным: царь приказал отправить его в Киев, где после трехмесячной отсидки на гауптвахте он должен будет подлежать суду Киевской духовной консистории. Консистория обвинила его в умышленном убийстве и назначила пятнадцать лет покаяния при монастыре под руководством духовного отца, монастырского священника. М. занял в одном из флигелей Лавры прекрасную квартиру и сразу начал хлопоты о сокращении срока епитимьи, а потом и о прощении. В результате через пять лет он был совсем прощен и отпущен на свободу.

Из этого круга явились всевозможные легенды о нетерпимом и несносном характере Л., который сам-де напрашивался на пулю… И о том, что М., не умевший вообще стрелять из пистолета, попал в него совершенно случайно…. На этом фоне М. ежегодно, до последнего своего времени, заказывал панихиды в день смерти Л. В каком-то смысле, убив Л., М. убил и себя, — его жизни, его внутреннему состоянию после гибели поэта не позавидуешь.

–1873. — СПб.: в тип. Второго Отд-ния Собств. Е. И. В. канцелярии, 1873; Приложения. Лит. Б. — С. 64; 2) Герштейн Э. Лермонтов и семейство Мартыновых — Из содерж.: Е. М. Мартынова. Письмо к Мартынову Н. С. 6 ноября 1837 г Е. М. Мартынова. Письмо к Мартынову Н. С. 25 мая 1840 г. // М. Ю. Лермонтов / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). — М.: Изд-во АН СССР, 1948. — Кн. II. С. 692, 694, 697; 3) Шан-Гирей Э. А. Воспоминание о Лермонтове // М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. — М.: Худ. лит., 1989. — С. 432; 4) Недумов С. И. Лермонтовский Пятигорск. — Пятигорск: Снег, 2001. — 480 с. 5) Семенов Л. П. Лермонтов на Кавказе. — Пятигорск: Орджоникидз. краев. изд-во, 1939. — С. 116–117, 120–129; 6) Мануйлов В. А. Комментарии // Лермонтов М. Ю. Герой нашего времени. — СПб.: Академич. проект, 1996. — С. 170–171; 7) Гладыш И. К истории взаимоотношений М. Ю. Лермонтова и Н. С. Мартынова. (Неизв. эпиграмма Мартынова) // Русская литература, 1963. № 2. — С. 136–137; 8) Зильберштейн И. С. Парижские находки // Огонек, 1967. № 12. — С. 25–27; 9) Пешков В. П. Страницы прошлого читая… — Воронеж: Центр.—Чернозем. кн. изд-во, 1972. — С. 164–174; 10) Недумов С. И. Лермонтовский Пятигорск. — Ставрополь: Ставропольское кн. изд-во, 1974. — С. 244, 271–273; 11) Алексеев Д. А. Лермонтов. Исследования и находки. —М.: Древлехранилище, 2013. — С. 441–472.

Мон. Лазарь (Афанасьев)