ЧААДАЕВ
Петр Яковлевич (1794 – 1856),
русский мыслитель.
–1811 гг. учился в Московском университете. В мае 1812 г. вступил в военную службу, вначале в Семеновский, а затем в Ахтырский гусарский полк. Участвовал в Бородинском сражении и заграничных походах русской армии. С 1816 г. служил в Лейб-гвардии Гусарском полку, расквартированном в Царском Селе, где сдружился с А. С. Пушкиным. В 1817 г. — адъютант князя Д. В. Васильчикова; в 1821 г. внезапно вышел в отставку, что породило в обществе немало слухов о его странных взглядах и сумасшествии; следы этих сплетен отразились в комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума».
— «Философические письма», были написаны по-французски в 1829–1831 гг. и практически сразу начали распространяться в списках. На русский язык были переведены в середине 1830-х гг.; «Письмо первое» было напечатано в журнале «Телескоп» (1836, № 15), что привело к закрытию издания; редактор был сослан, цензор уволен со службы. Самого Ч. вызвали к московскому полицмейстеру и объявили, что по распоряжению правительства он считается сумасшедшим; через год медицинский и полицейский надзор за ним был отменен; публикация сочинений Ч. была запрещена вплоть до его смерти. Для современников образ Ч. имел особое значение — как писал А. И. Герцен, «печальная и самобытная фигура Чаадаева резко отделяется каким-то грустным упреком на линючем и тяжелом фоне московской знати. Я любил смотреть на него средь этой мишурной знати, ветреных сенаторов, седых повес и почетного ничтожества. Как бы ни была густа толпа, глаз находил его тотчас. Лета не исказили стройного стана его, он одевался очень тщательно, бледное, нежное лицо его было совершенно неподвижно, когда он молчал, как будто из воску или из мрамора, “чело, как череп голый”, серо-голубые глаза были печальны и с тем вместе имели что-то доброе, тонкие губы, напротив, улыбались иронически. <…> Старикам и молодым было неловко с ним, не по себе, они, Бог знает отчего, стыдились его неподвижного лица, его прямо смотрящего взгляда, его печальной насмешки, его язвительного снисхождения…» [6].
«Философического письма» Ч. — проблема исторического пути России, причины тех противоречий в ее развитии, которые Ч. видит в своеобразных «разрывах» ее истории, которые и привели в итоге к выпадению нашего отечества из «семьи» европейских народов: «Опыт времен для нас не существует. Века и поколения протекли для нас бесплодно. Глядя на нас, можно сказать, что по отношению к нам всеобщий закон человечества сведен на нет. Одинокие в мире, мы миру ничего не дали, ничего у мира не взяли, мы не внесли в массу человеческих идей ни одной мысли <…> В крови у нас есть нечто, отвергающее всякий настоящий прогресс. Одним словом, мы жили и сейчас еще живем для того, чтобы преподать какой-то великий урок отдаленным потомкам, которые поймут его; пока, что бы там ни говорили, мы составляем пробел в интеллектуальном порядке» [9; 1; 330].
Письмо Ч. вызвало живой отклик и интенсивную полемику в обществе; ему возражали П. А. Вяземский, В. Ф. Одоевский, М. Ф. Орлов, А. И. Тургенев. Подробное письмо с возражениями другу написал Ч. 19 октября 1836 г. А. С. Пушкин (по-франц.): «Что касается мыслей, то вы знаете, что я далеко не во всем согласен с вами. Нет сомнения, что Схизма <разделение церквей> отъединила нас от остальной Европы и что мы не принимали участия ни в одном из великих событий, которые ее потрясали, но у нас было свое особое предназначение. Это Россия, это ее необъятные пространства поглотили монгольское нашествие. Татары не посмели перейти наши западные границы и оставить нас в тылу. Они отошли к своим пустыням, и христианская цивилизация была спасена. Для достижения этой цели мы должны были вести совершенно особое существование, которое, оставив нас христианами, сделало нас, однако, совершенно чуждыми христианскому миру, так что нашим мученичеством энергичное развитие католической Европы было избавлено от всяких помех. <…> Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с вами согласиться. Войны Олега и Святослава и даже удельные усобицы — разве это не та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой и бесцельной деятельности, которой отличается юность всех народов? Татарское нашествие — печальное и великое зрелище. Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству (к русскому единству, разумеется), оба Ивана, величественная драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре, — как, неужели все это не история, а лишь бледный и полузабытый сон? А Петр Великий, который один есть целая всемирная история! А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привел вас в Париж? и (положа руку на сердце) разве не находите вы чего-то значительного в теперешнем положении России, чего-то такого, что поразит будущего историка? Думаете ли вы, что он поставит нас вне Европы? Хотя лично я сердечно привязан к государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора — меня раздражают, как человек с предрассудками — я оскорблен, — [я] но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество, или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал» [_Пушкин_, XVI, 392–393].
в 1816–1821 гг., позднее он часто бывал в домах Елагиных. Свербеевых, Ю. Ф. Самарина, А. И. Тургенева, которых часто посещал Ч. Личная встреча Л. и Ч. произошла 9 мая 1840 г., когда, по свидетельству С. Т. Аксакова, оба они присутствовали на именинном обеде в честь Н. В. Гоголя в Москве [1].
«Великий муж! Здесь нет награды…» [7; 72–82]: «Великий муж! Здесь нет награды, /Достойной доблести твоей! / Ее на небе сыщут взгляды, /И не найдут среди людей. <…> /Свершит блистательную тризну / Потомок поздний над тобой / И с непритворною слезой / Промолвит: «он любил отчизну!» [II; 79]. Отдельные исследователи называют Ч. прототипом Печорина в романе «Герой нашего времени» [14; 51–58].
«Истории моего знакомства с Гоголем» / М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. — М., 1989. — С. 317; 2) Андроников И. Л. Лермонтов. — М., 1951. — С. 91–102; 3) Анненкова Е. И. Русское смирение и западная цивилизация: (Спор славянофилов и западников в контексте 40-50-х гг. XIX века) // Рус. лит. — СПб., 1995. № 1. — С. 123–136; 4) Бродский Н. Л. Поэтическая исповедь русского интеллигента 30-40-х гг. // Венок М. Ю. Лермонтову. — М.—Пг., 1914. — С. 96–97; 5) Герштейн Э. Г. Лермонтов и «Кружок шестнадцати» // Жизнь и творчество М. Ю. Лермонтова. Сб. 1. — М., 1941. — С. 91, 96–97;6) Герцен А. И. Былое и думы. — М., 1976. — С. 443; 7) Найдич Э. Э. И все-таки Чаадаев! // Рус. лит. — Л., 1991. — N 4. — С. 72–82; Сандомирская В. Б. П. Я. Чаадаев // ЛЭ. — С. 611; Тарасов Б. Н. Чаадаев. — М., 1986; 8) Тарасов Б. Н. П. Я. Чаадаев и русская литература первой половины XIX века / Чаадаев П. Я. Статьи и письма. — М., 1987. — С. 3–32; 9) Чаадаев П. Я. Полное собрание сочинений и избранные письма. Т. 1–2. — М., 1991; 10) Эйхенбаум Б. М. <Комментарий> // Лермонтов М. Ю. Полное собрание сочинений: в 5 т. — М.—Л., 1935. Т. II. — С. 166–167, 195–196; 11) Эйхенбаум Б. М. Общественно-политические декларации Лермонтова (1838–1841) // Ученые записки ЛГУ. Сер. гуманитарных наук. — Л., 1943. № 87. — С. 155–156; 12) Яковченко С. Б. Об одной прототипической версии образа Печорина // Научное наследие Л. П. Семенова и проблема комплексного изучения литературы и культуры народов Северного Кавказа. — Орджоникидзе, 1988. — С. 51–58.
Т. А. Алпатова