ГРИБОЕДОВ
Александр Сергеевич (1795, по другим данным 1790, 1794 — 1829),
русский драматург, дипломат. Автор драматических произведений, стихотворных опытов. Среди них ранние комедии «Молодые супруги» (1815, вольная переделка Креза де Лессена «Семейный секрет»), «Своя семья или замужняя невеста» — пьеса А. А. Шаховского, где Г. принадлежит несколько сцен (1817), «Кто брат, кто сестра, или Обман за обманом» (1823), совместно с П. А. Вяземским, «Студент» (1817), «Путевые заметки» (1819–1820 гг).
«Горе от ума», которую Л. мог знать не только по подцензурным изданиям (1833, 1839), но и в списках, так как круг знакомых Л. был довольно общим. Известны цитаты из комедии Г. — в «Княгине Лиговской» (гл. 9) и в «Герое нашего времени» («Княжна Мери», 16 мая, 10 июня), отзвуки «Горя от ума» в поэме «Сашка» (строфа 51), что было отмечено С. А. Фомичевым в предыдущей ЛЭ (8; 120). Б. М. Эйхенбаумом, С. А. Фомичевым, Т. И. Радомской было отмечено и более глубинное сходство художественного мира Л. и Г. в комедии «Странный человек», «Маскарад». Само название драмы «Странный человек» очевидно восходит к словам Чацкого: «Я странен, а не странен кто ж? / Тот кто на свете всех глупцов похож…». Концепт «странный» реализуется у Л. и Г. в разнообразном его значении. Так, «странный», образующее лексико-семантическое поле «странник, непонятый миром, гонимый им» («Нет, я не Байрон…», [I, 361]), противостоящий обществу, чуждый всему («Я пробегал страны России / Как бедный странник лики людей» [I; 14]) указывает на романтическое понимание, свойственное 1820–1830-м гг. русской культуре, на что обратил внимании Чаадаев в «Философических письмах», например, в первом письме [9; 323 — 324].
«странничества» («Вон из Москвы!») корреспондирует с романтическим и сложным творческом миром Л., там, где он ориентирует себя на данную (романтическую) традицию. Однако заметим, что позиция автора «Горя от ума» и позиция юного Л., создателя «Странного человека», позже — «Маскарада» по отношению к главным героям и ко всему тексту различна. Г. писал: «Есть такие качества в незаурядном человеке, которые обнаруживаются с первого раза <…> в особенной манере смотреть, судить обо всем тонко и изящно, но не поверхностно, а становясь выше предмета, о котором идет речь». Приводя это высказывание, Г. Лебедев определяет такую позицию автора как «дистанцию объективности» [3; 160 — 162]. У Л. в «Странном человеке», «Маскараде» такая дистанция минимальна: он реализует в этих произведениях, как и во многих других романтический тип «странности», «странника».
«странный». Это сходство определилось многовековой национальной системой традицией, «заложившей» свое значение в понятие «странности» и формирование его лексико-грамматического поля. Странные люди, странники — понятия, отразившие характерные черты русского национального уклада. «Светлый путь странничества, когда, порвав с уютом и семьей, становятся странником во имя Христа на дорогу для того, чтобы уйти с нее в могилу» — это путь «подвига, исключительно русского <…>, в котором Русь выявила свой лик», — писал священник Сергий Сидоров (6; 94–95). Стремление к Высшему, к Творцу определяет траекторию такого пути — странника, и она свойственна и Г. и Л.
Так, Л. в ст. «Мой Дом» [I, 300] указывает на высшую координату своего Дома («Мой Дом, везде, где есть небесный свод»), она связана с этическим идеалом поэта («Есть чувства правды в сердце человека / Святое вечности зерно…»). Небесный свод, вечность в сердце человека — это образы указывают на верность души к Богу. Характер такого пути значим для личности Г. Так, стремление к возвышенному определяет не только эстетику, но и жизнь Г. Л. А. Степанов считает, что «центральное и наиболее полное эстетическое высказывание Грибоедова — стихотворение «Отрывок из Гете», где главное содержание и пафос заключаются в строках» [7; 17–18]. Этот заключительный фрагмент строится по принципу духовной «лествицы» от земного к небесному: сначала показываются приметы человеческого вдохновенья, потом — земные проявления Небесного Творца и, наконец, назван он, «Создавший миры и лета». К нему, как к Источнику Жизни и Творцу, не может не стремиться «душа поэта», там его Небесное Отечество. В. П. Зубов, анализируя своеобразие русских проповедей, отмечал, что мистическое мировосприятие святителя Дмитрия Ростовского выражается через особый тип построения речи, которую можно сравнить с «лествицей», отражающей движение созерцания от чувственно-конкретного, предельного к Бесконечному и Беспредельному [2; 34–35].
«Лествица» образной мысли Г. также отражает попытку восхождения от земного к его Источнику, и в этом смысле можно говорить о том понимании им странничества, которое восходит к новозаветным образам и Псалтыри: «Пришлец аз есмь на земли» (Пс. 118, 19). «Не имамы зде пребывающаго града, но грядущаго взыскуем» (Евр., XIII, 14). Взыскание поэтом Творца и стремление к его престолу как к своему Дому, «грядущему граду» — в этом источник творческого развития его души. При этом Г. пытается это «высшее», вернее, его проявления увидеть в мире русской истории, «седой старине» [1; 377]. В 1821–1822 гг. на Кавказе он вместе с Кюхельбекером изучал Священное Писание и любимыми были первые пять глав пророка Исайи. Также Г. просит В. Ф. Одоевского прислать ему «Памятники российской словесности» К. Ф. Калайдовича, содержащие в себе проповеди еп. Кирилла (Туровского) [4; 44]. Наконец, в записках Г. под названием Desiderata, в «Путевых заметках» проявляется особое историческое видение Г. Он пытается в настоящем прозреть вечное, «старину святую». Путешествуя по Крыму, он непосредственно переживает времена великого князя Владимира [1; 401]. Он вглядывается в «надгробные камни» разных городов [1; 98]. Пытается по ним реставрировать прошлое, которое становится для Г. настоящим, а в настоящем прозревается будущее. Так, 12 сентября 1825 г. он пишет С. Н. Величеву из Феодосии: «И не приморскими видами я любовался; перебирал мысленно многое, что слыхал и видел, потом вообразил себя на одной из ростральных колонн петербургской биржи <…> И туда взойдет некогда странник (когда один столб, может быть, переживает разрушение дворцов и соборов и посетует о прежнем блеске нашей северной столицы, наших купцов, наших царей и прислужников [1; 175].
«Панораме Москвы» намечены исторические темы, которые сопрягаются в сознании Л. с судьбой национального Дома. Эпоха Ивана Грозного, Отечественная война 1812 г. и образ Наполеона, Кремль — алтарь России и настоящее, далекое в своей суетности от величественного прошлого. Родина здесь воспринимается поэтом не только через пейзаж, хоть он здесь играет решающую роль, о чем свидетельствует само название «Панорама Москвы». Но пейзаж Москвы, ее панорама несет в себе приметы прошлого, связывает с ним, подобно пейзажным зарисовкам Г. «Камни» Москвы являют Л. свою историческую жизнь: «…Москва не есть обыкновенный большой город, каких тысяча; Москва не безмолвная громада камней холодных, составленных в симметрическом порядке… нет! У нее есть своя душа, своя жизнь» [IV, 503].
определяющей их творческие миры.
Лит.: 1) Грибоедов А. С.: Полн. собр. соч. Т. 3. — СПб.: Худ. лит. — 270 с; 2) Зубов В. П. Русские проповедники. М.: Индрик, 2001. — С. 34–35; 3) Лебедев А. А. Грибоедов. Факты и гипотезы. — М.: Искусство, 1980. — 304с; 4) Пиксанов Н. К. Летопись жизни и творчества А. С. Грибоедова. 1791– 1829. — М.: Наследие, 2000. — 239с; 5) Радомская Т. И. Дом и Отечество в русской классической литературе первой трети XIX в. М.: Совпадение, 2006. — С. 9–60, 187–234; 6) Сергий Сидоров, священник. О странниках русской земли // Записки священника Сергия Сидорова, с приложением его жизнеописание, сост. Дочерью В. С. Бобринской. М.: ПСТТУ, 1999. — 293с; 7) Степанов Л. А. Эстетика Грибоедова // А. С. Грибоедов. Хмелитский сборник /РАН; ИРЛИ; Гос. Музей-заповедник «Хмелита». Смоленск: Смоленский университет, 1998. 8) Чаадаев П. Я. Полное собрание сочинений и избранные письма. — М.: Наука, 1991. — Т. 1. — 801с; 9) Фомичев С. А. Грибоедов // ЛЭ. — С. 120.