ПУШКИНА
Наталья Николаевна (1812 – 1863),
урождённая Гончарова. С 1831 г. – жена А. С. Пушкина. Пушкин любил её не только за красоту: «С твоим лицом ничего сравнить нельзя на свете, – писал он жене, – а душу твою люблю я ещё более твоего лица» [2] (1833). Пушкина не была, как это часто утверждалось, эгоистична и невнимательна к делам и творчеству мужа. Мемуаристы, отмечая её редкую красоту, забывали отметить её ум и высокие духовные интересы. Преддуэльная история Пушкина очень сложна и никак не сводится к тому, что его жена позволила себе пококетничать с Дантесом. Смерть Пушкина явилась для неё тягчайшим горем. Выполняя волю покойного, она два года провела в Полотняном заводе у брата Д. Н. Гончарова. 18 июня 1844 года Наталия Николаевна вышла замуж за генерал-адъютанта П. П. Ланского.
Пушкина познакомилась с Л. после своего возвращения из Полотняного завода – в 1839 го-ду, в салоне Карамзиных. 12 апреля 1841 года здесь состоялись последние проводы Л. на Кавказ. О беседе поэта с Натальей Николаевной в этот вечер рассказала её дочь Александра Петровна Арапова – урождённая Ланская (её воспоминания, как мне кажется, мало досто-верны (м. Л.«Нигде она так не отдыхала душою, как на карамзинских вечерах, где всегда являлась желанной гостьей. Но в этой пропитанной симпатией атмосфере один только част-ный посетитель как будто чуждался её, и за изысканной вежливостью обращения она угады-вала предвзятую враждебность. Это был Л.. Слишком хорошо воспитанный, чтобы чем-нибудь выдать чувства, оскорбительные для женщины, он всегда избегал всякой беседы с ней, ограничиваясь обменом пустых условных фраз. Матери это было тем более чувстви-тельно, что многое в его поэзии меланхолической струёй подходило к настроению её души, будило в ней сочувственное эхо. Находили минуты, когда она стремилась высказаться, когда дань поклонения его таланту так и рвалась ему навстречу, но врождённая застенчивость, смутный страх сковывали уста. Постоянно вращаясь в том же маленьком кругу, она чувство-вала незримую, но непреодолимую преграду, выросшую между ними.
Наступил канун отъезда Лермонтова на Кавказ. Верный дорогой привычке он приехал к Ка-рамзиным, сказать грустное прости собравшимся друзьям. Общество оказалось многолюднее обыкновенного, но, уступая какому-то необъяснимому побуждению, поэт, к великому удив-лению матери, завладел освободившимся около неё местом, с первых слов завёл разговор, поразивший её своей необычайностью. Он точно стремился заглянуть в тайник её души, что-бы вызвать её доверие, сам начал посвящать её в мысли и чувства, так мучительно отрав-лявшие его жизнь, каялся в резкости мнений, в беспощадности осуждений.
Мать поняла, что эта исповедь должна была служить в некотором роде объяснением; она по-чуяла, что упоение юной, но уже признанной славой не заглушило в нём неудовлетворен-ность жизнью. Может быть, в эту минуту она уловила братский отзвук другого мощного, от-летевшего духа, но живое участие пробудилось мгновенно, и, дав ему волю, простыми, про-чувствованными сливами она пыталась ободрить, утешить, подбирая подходящие примеры из собственной тяжёлой доли. И по мере того, как слова непривычным потоком текли с её уст, она могла следить, как они достигали цели, как ледяной покров, сковывавший доселе их отношения, таял.
“Когда я только подумаю, как мы часто здесь встречались!.. Сколько вечеров, проведённых здесь, в этой гостиной, но в разных углах! Я чуждался вас, малодушно поддаваясь враждеб-ным влияниям. Я видел в вас только холодную неприступную красавицу, готов был гордить-ся, что не подчиняюсь общему здешнему культу, и только накануне отъезда надо было мне разглядеть под этой оболочкой женщину, постигнуть её обаяние искренности, которое не разбираешь, а признаёшь, чтобы унести с собою вечный упрёк в близорукости, бесплодное сожаление о даром утраченных часах. Но когда я вернусь, я сумею заслужить прощение и, если не слишком самонадеянна мечта, стать вам когда-нибудь другом. Никто не может по-мешать посвятить вам всю беззаветную преданность, на которую я чувствую в себе способ-ность”. “Прощать мне вам нечего, – ответила Наталия Николаевна, – но если вам жаль уехать с изменившимся мнением обо мне, то поверьте, что мне отраднее оставаться при этом убеж-дении”.
Прощание их было самое задушевное, и много толков было потом у Карамзиных о непонят-ной перемене, происшедшей с Л. перед самым отъездом.
что она потеряла кого-то близкого.
<…>Мать мне тогда передала их последнюю встречу и прибавила: “Случалось в жизни, что люди поддавались мне, но я знала, что это было из-за красоты. Этот раз была победа сердца, и вот чём была она мне дорога. Даже и теперь мне радостно подумать, что он не дурное мне-ние обо мне унёс с собой в могилу» [3].
– В кн.: М. Ю. Лермонтов. Сб. ст. и материалов. – Ставрополь: Ставропольское кн. изд-во, 1960. – С. 132; 2) Пушкин А. С.. Полное собрание со-чинений в десяти томах. – Изд. 4-е. – Л.: Издательство «Наука» Ленинградское отделение, 1979. Т. 10. – С. 341; 3) Мануйлов В. А. Лермонтов и Карамзины // М. Ю. Лермонтов: Исследо-вания и материалы. – Л.: «Наука» Ленингр. отд-ние, 1979. – C. 338–340; 4) Арапова А. П. Н. Н. Пушкина-Ланская // М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. –М.: Худ. лит., 1989. – С. 343–345.
Мон. Лазарь (Афанасьев)