СУШКОВСКИЙ ЦИКЛ
СУШКОВСКИЙ ЦИКЛ, утвердившееся в лермонтоведении название группы стихотворений 1830 (см. Циклы), отразивших юношескую влюбленность Л. в Е.А.Сушкову. В отличие от ивановского цикла, С. ц. обладает известной определенностью: о Сушковой, о встречах с нею Л. и стихах, написанных по этому поводу, известно из разных источников, в т.ч. из воспоминаний самой Сушковой. К С. ц. принято относить стих.: «К Сушковой» («Вблизи тебя до этих пор», др. назв. - «Черноокой»), «Благодарю!», «Зови надежду сновиденьем», «Нищий», «Стансы» («Взгляни, как мой спокоен взор»), «Ночь», «Подражание Байрону» («У ног других не забывал»), «Я не люблю тебя, страстей...», а также с большой степенью вероятности «Еврейская мелодия» («Вверху одна горит звезда»), «Нет! - я не требую вниманья» и «Прости, мой друг! .. как призрак, я лечу». Необходимо учитывать и возможность переадресовки Л. тех или иных стих. 1830-31.
С. ц. - лирич. дневник юноши Л.; несмотря на традиц. романтич. стилистику, стихи цикла (особенно первые два) отличаются психол. точностью и конкретностью: зарождение чувства, к-рое сам поэт еще не решается назвать любовью («И что ж? - разлуки первый звук / Меня заставил трепетать; / Нет, нет, он не предвестник мук; / Я не люблю - зачем скрывать!»), и дальнейшее его нарастание, вылившееся в горечь неразделенной любви. Биографич. конкретность проникает и в самую поэтич. стилистику - «притворное вниманье», «острота речей», насмешка и «презренье» - все это, вплоть до романтич. клише, - «чудный взор», «блеск чудных глаз» (Сушкову называли черноокой красавицей), отражает реальную ситуацию отношений Л. и Сушковой.
Хотя в стихах С. ц. уже вырисовываются черты образа лирич. героя (каким он сложится в дальнейшем в поэзии Л.) с его разочарованностью, обманутыми надеждами, бессменными «тревогами души», в целом он не выходит за рамки любовной темы; однако сам образ любви-страдания как абсолютного и исключительного по силе чувства («Такой любви нельзя не верить») пройдет через всю лирику Л. Отвергнутая любовь несет герою разочарование во всех ценностях - и земных и небесных: «Чем успокоишь жизнь мою, / Когда уж обратила в прах / Мои надежды в сем краю, / А может быть и в небесах?..» («Стансы»). Но и к неразделенной любви Л. предъявляет абсолютные критерии, предпочитая светской благосклонности определенность, «чистоту» безответности («Благодарю!»). Отсюда - из стремления исчерпать, дойти до конца в крушении своих надежд, своей «оставленности» всеми в мире - поражающее читателя парадоксальное желание увидеть «труп» возлюбленной, при том, что ее «взор» - единств. «блаженство» героя («Прости, мой друг...»).
Через мн. стихи С. ц. проходит мотив неистребимости первого чувства, не вытесняемого и новыми увлечениями: «Любя других, я лишь страдал любовью прежних дней» («У ног других не забывал»). Именно в С. ц. поэт дает знаменательное для его творчества определение памяти как «демона-властелина».
По сравнению с непримиримо обвиняющим тоном стихов ивановского цикла в С. ц. упреки в безответности возлюбленной и непонимании ею героя выражены в смягченной форме, что м. б. объяснено биографически (Сушкова была равнодушна - и не скрывала этого - к Л., когда создавались обращенные к ней стихи, но внимательно относилась к его поэтич. опытам). В стих. «Нищий» (написано после пребывания Л. и Сушковой в Троице-Сергиевой лавре) на основе конкретных реалий поэт создал символически обобщенный образ душевного равнодушия, человеческой «глухоты».
Важная особенность стихов С. ц. в том, что их написание совпало с открытием Л. поэзии Дж. Байрона. Мн. мотивы цикла - неразделенной любви, памяти, разлуки, смерти и др. - представляют собой поэтич. реминисценции из его стихов. Однако связь с англ. поэтом далеко превосходит сферу обычных лит. влияний. По убедительному предположению совр. исследователей,
«огромный Байрон», с к-рым Л., как свидетельствуют многие современники, не разлучался, был биографией Байрона, написанной Т. Муром (см. Глассе, с. 91). И свой собств. жизненный опыт Л. интерпретировал в то время сквозь призму судьбы (а не только поэзии) Байрона, стремясь найти сходство в своей жизни с его жизнью и нередко формируя свое поведение и эмоциональное восприятие по образу и подобию англ. поэта (ср. отношения Л. с Сушковой и Байрона с Мэри Чаворт, см. там же). Такого рода настроения, связанные с особой, оплаченной самой жизнью, «игрой под Байрона», лежат в основе многих лирич. ситуаций и мотивов стихов С. ц.
Лит. см. при статьях об Е. А. Сушковой и о названных в тексте стих. С. ц.