Политические отзвуки в поэзии М. Ю. Лермонтова
Воспитанный у бабушек и мамушек в дворянских традициях, в обстановке крепостничества, Лермонтов в студенческие годы все же был проникнут горячей ненавистью к крепостному праву. В 1831 году, одновременно с критиком Белинским, студентом того же Московского университета, в котором учился и Лермонтов, он громит опору тогдашнего общественного строя рабовладельцев-помещиков и богатеев в драме ’Странный человек”. В дальнейшем литературные дороги этих юных писателей расходятся: Белинский остается верным своим юношеским идеалам и остается заправским воинствующим журналистом-критиком; Лермонтов же уходит сперва в противоположный стан, становясь юнкером школы гвардейских подпрапорщиков, рассадника, выпускавшего ”маменьки- ных” сынков из высшей аристократии в офицеры гвардии, прожигателей жизни, кутил и транжиров нажитых эксплуатацией ”крестьянских крепостных душ” отцами и дедами их капиталов и денег от залога и продажи самих крестьянских и дворовых ”душ”...
Если Белинского иногда сбивали с отрицательного отношения к позорной действительности того времени философские взгляды, то Лермонтова в первые годы его офицерства, отвлекали от идей и настроений, которым он так живо отдался в студенческие годы, угар полковой атмосферы архиаристократического лейб-гвардии гусарского полка и быт аристократических салонов. Но университетские годы самосознания не прошли для Лермонтова даром. Вновь испеченным, как принято было тогда называть, офицером 23 декабря 1834 года Лермонтов писал М. Лопухиной: ”Кто порукой, что я сберегу в себе хоть частицу пламенной, молодой силы... Мне или не представляется случая, или не достает решимости”. Но скоро представился случай для молодого гения Лермонтова проявить и молодую пламенную силу, и решимость. Они ярко проявились в знаменитом его обращении к ”палачам свободы, гения и славы”, перед которыми в те времена ”суд и правда — всё молчи”. Это было в 1837 году, когда угас ”светоч, дивный гений” поэт Пушкин и в порыве негодования у Лермонтова вырвалось стихотворение на смерть Пушкина — ”погиб поэт — невольник чести”, доставившее ему громкую известность. По цензурным соображениям добавочные строфы к этому стихотворению ”А вы, надменные потомки” не были напечатаны, но с быстротой молнии облетели все великосветские салоны и, вполне понятно, обидели ”сливки” тогдашнего общества. 28 февраля 1837 года Лермонтов был арестован и сослан на Кавказ в Нижегородский драгунский полк по докладу шефа жандармов Бенкендорфа по делу о ’’непозволительных стихотворениях”... Вслед за этим, в том же 1837 году Лермонтов написал ряд стихотворений, в которых звучат мотивы, безусловно, далекие от идеалов той, так называемой ”благородной” среды, в которой Лермонтову приходилось вращаться, как например, ”Гляжу на будущность с боязнью”, ”Я знал: удар судьбы меня не обойдет... что голова... на плаху перейдет...”. В следующем 1838 году в стихотворении ”Дума” он бичует современных ему людей словами: ’’Перед опасностью позорно малодушны и перед властью презренные рабы. ” Отрицательно Лермонтов относился к милитаризму и патриотизму его современников. Взгляд его на бойни народов выразился в следующих словах стихотворения ”Валерик”: ”Небо ясно, под небом места много всем, — но беспрестанно и напрасно один враждует он... Зачем?”.
Выросший в деревне и горячо любивший ”полей холодное молчанье, ее лесов дремучих колыханье, разливы рек ее, подобные морям” и ’’дрожащие огни”, которые ’’медленно пронзая ночи тень, мелькали в избенках печальных русских сел и деревень”, и проселки, незабвенный Лермонтов отчасти был не чужд и народным мотивам. ”С отрадой, многим незнакомой” радовался ”полному гумну” крестьянина ”печальной” деревни, полной в те времена под гнетом помещика нужды и горя, и с удовольствием готов был смотреть до полночи ”на пляску с топаньем и свистом под говор пьяных мужиков” как забвенье трудового народа от будничного горя и помещичьего ярма.
и купечество, представляло гнездо бюрократизма, крепостничества и национализма.
Герцен, Огарев и одинаково ’’мыслящая с ними бунтарская молодежь”, называвшая себя с гордостью ’детьми декабристов’ , смело протестовали против тогдашнего режима, за что и подвергались репрессиям жандармерии. Другая часть молодежи ударилась в область философии и мистики. Как раз в Лермонтове соединились эти два течения. Он то пытается проникнуть в тайны вековечной проблемы земли и неба и силится понять ”в чем жизни назначенье, цель упований и страстей”, то ему чудится ’ангела полет”, то слышатся звуки небесных песен, перед которыми песни земли кажутся скучными. То, наоборот, задавая вопрос ’’прекрасна ли земля?” и ”для воли иль тюрьмы на этот свет родимся мы?”, Лермонтов отвечает: ”Для воли и свободы”. Человеческая воля дерзновенно вступает в спор с самим небом, воля эта стремится ”в чудный мир тревог и битв”. Свою вольную поэзию Лермонтов уподобляет ’’неистовому и бурному” потоку. Подобно Байрону, Лермонтов считал себя ’’странником, гонимым миром”. Муза Лермонтова оказала свое воздействие и на Н. Михайловского, и на Льва Толстого, и на Д. Мережковского, и на Шевченко.
Много лет спустя после смерти Лермонтова (в 1887 году) появилось в печати стихотворение, написанное им перед отъездом на Кавказ в 1841 году, в котором поэт, прощаясь с ’’немытой Россией”, называет ее ’страной рабов, страной господ”, прохватывает далее ненавистные всем свободомыслящим жандармские голубые мундиры: ”И вы, мундиры голубые, и ты, им преданный народ”. На Кавказе гонимый поэт думал укрыться от их, то есть жандармских, ”всеслышащих ушей, всевидящих глаз”.
Историю и судьбу свою Лермонтов красочно изобразил в стихотворении ’Пророк” словами: ’Смотрите, вот пример для вас! // Он горд был, не ужился с нами”. И действительно, в так называемых ”великосветских” кругах Лермонтов за то, что бросал луч света на окружавший его мрак тогдашней действительности и разоблачал двигавшиеся в этом мраке силы, пользовался нелюбовью. Не даром, по свидетельству составителя биографии Лермонтова Васильчикова, известие о смерти вызвало в качестве надгробного слова у одного ”высокопоставленного” лица восклицание: ”Туда ему и дорога!”. Певец свободы и простора, энтузиазма и бурь, Лермонтов вечен.
Поэзия Лермонтова к концу его жизни освобождается от печати безнадежности и оперного блеска романтических красот. Сбылись пожелания, выраженные им самим устами ”чи- тателя” в стихотворении ’Журналист, читатель и писатель” словами: ’Когда же на Руси бесплодной, расставшись с ложной мишурой, мысль обретет язык простой, и страсти — голос благородный”.
старался разряжать, и в этом его заслуга перед трудовым народом, и в истории революционного движения в России для Лермонтова должно найтись местечко.
Вс. Апухтин