Черная Т.К.: М.Ю. Лермонтов. Этико-философская концепция творчества
Мотив совершенства как мотивация лирического метасюжета Лермонтова

Мотив совершенства как мотивация лирического метасюжета Лермонтова

Цель жизни человека и смысл существования мира концентрируется в творчестве поэта в одном слове — "совершенство". Совершенство — в философском значении как высший покой: Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,

Про любовь мне сладкий голос пел.
Надо мной чтоб вечно зеленея,
Темный дуб склонялся и шумел...

("Выхожу один я на дорогу");

совершенство — в нравственном отношении:

... любви и правды чистые ученья

("Пророк");

— в вере:

Когда волнуется желтеющая нива,
Тогда смиряется души моей тревога,
Тогда расходятся морщины на челе,
И счастье я могу постигнуть на земле,

("Когда волнуется желтеющая нива");

совершенство — в космосе:

Ночь тиха, пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит.

"Выхожу один я...");

совершенство — в слове:

Есть сила благодатная
В созвучье слов живых,
И дышит непонятная,

С души как бремя скатится,
Сомненье далеко -

И так легко, легко.

"Молитва" — "В минуту жизни трудную");

Совершенством, и только совершенством мог бы удовлетвориться лермонтовский герой. Этот максимализм влечет за собой и трагическое мироощущение, близкое к отчаянию оттого, что знание о мире опровергает возможность совершенства. Об этом — стихотворение "Когда б в покорности незнанья" (1831).

Когда б в покорности незнанья
Нас жить создатель осудил,
Неисполнимые желанья

Он не позволил бы стремиться
К тому, что не должно свершиться,
Он не позволил бы искать
В себе и в мире совершенства,

Не должно вечно было знать.

Эта страшная истина отчаяния еще пугает юного Лермонтова, и он спешит обратиться к надежде, "богу грядущих дней", как бы убеждая самого себя, что жить с подобной тяжкой ношей в душе нельзя и надо свято беречь нетронутый идеал не мятежной любви.

Однако спектр скорбного лермонтовского отрицания, начиная с юношеской лирики, практически всеохватен. Он протестует против отсутствия свободы, подавления личности ("Жалобы турка" 1829), против душевной черствости и общественного аморализма ("Нищий" 1832, "Умирающий гладиатор" 1836), против общей атмосферы отечественной жизни ("Монолог" 1829), особенно против безобразия смерти ("Ночь I", "Ночь II", "Ночь III"). Он не может вынести неблагодарности, измены, непонимания ("Я не унижусь пред тобою"). Мир реальной жизни максималистски представляется ему как история "злодейств, кипевших под луной" ("Отрывок" 1830).

Противоречивое сочетание счастливого ощущения праздника жизни и глубинной тоски, разочарования порождает состояние рефлексии, душевного напряжения, в котором присутствует ожидание наказания — казни за свою причастность к темной стороне бытия ("Отрывок" 1830), ироническую насмешку в собственный адрес и в адрес вершителя судеб, устроителя мироздания — Устрой лишь так, чтобы тебя отныне Недолго я еще благодарил. ("Благодарность" 1840)

Или:


Я, боже, не тебе молюсь

("Молитва" 1829),

— признается поэт. И тут же чувствует, как внутренне пресекается этот бунтарский порыв в бессильном ожидании прощения ("Ночь I"):

Что если время совершит свой круг,

— как поэтически символический знак будущей гармонии ("воспоминание о будущем") — песня любви ("Выхожу один я на дорогу"). Лермонтовский человек хочет избавиться от своего демонизма, от его страданий. В новом исследовании о Лермонтове (Зотов, С. Н.) эта особенность проанализирована достаточно подробно. Утверждая позицию Лермонтова как постромантическую, с чем мы, безусловно, соглашаемся, автор монографии обращает внимание именно на охарактеризованную выше особенность: "Для постромантического героя Лермонтова характерно желание жить в мире, а не гордо отвергать его, констатируя невозможность бытия. "Абсолютное отрицание" (Камю) снимается экзистенциальным утверждением. При этом сохраняется вся полнота романтического неприятия мира. Позиция героя Лермонтова определяется стремлением обрести мир преображенный, где романтический герой окажется возможным. Трагизм заключается в том, что мира как такой сферы нет, но герой как бы стремится "вочеловечить" сверхреальность" (Зотов, С. Н. — С. 299).

Добавим, что "сверхреальность", запредельность, экзистенци- альность поэтической истины Лермонотова осознается им самим именно в этом качестве, и потому еще более усиливает трагичность реального бытия. Но, как бы это ни было парадоксально для современной науки, мысль эта уже знакомая, и восходит она к глубокой древности. "Царство истины есть обетованная земля, и путь к ней — аравийская пустыня", — говорит Белинский, вспоминая слова Печорина: "Только в этом высшем состоянии самопознания человек может оценить правосудие божие" (Белинский, В. Г. "Герой..." — Т IV. — С. 236). А что такое "земля обетованная", как не "сверхреальность"? И что такое "аравийская пустыня", как не путь поисков и страдания? А желание обрести "мир преображенный" явно идентифицируется с гегелевской идеей "разумной действительности". Важно то, что художественный мир Лермонтова в качестве художественного явления организуется этим тяготением к высшим сферам бытия, к духовному "покою".

В последние годы жизни Лермонтова тот же мотив горьких истин неверия и разочарования выражается уже не трагически отчаянно, а трагически спокойно и иронично. Это уже не рефлексия самоутверждения, ощутимая в стихотворении 1831 года, а действительная, хоть и безрадостная, выстраданная в муках рефлективных колебаний жизненная позиция. "И скучно и грустно, и некому руку подать", а жизнь просто "пустая и глупая шутка" (1840). Здесь уже происходит процесс, знаменующий новую структуру мышления по сравнению с предшествующими этапами романтизма: нет полюсов, нет вообще идеального начала — предположение о его существовании заранее отметается, в отчуждении лирического героя нет гордости, и даже напротив — "В себя ли заглянешь? — там прошлого нет и следа: и радость, и муки, и все там ничтожно...". Масштаб настоящей обусловленности подобного мироощущения не может быть объяснен только конкретно-исторически, — это масштаб неудовлетворенности духовным миропорядком, когда он воспринимается соизмеримым с духовной организацией личности. И если в контексте вечности судьба одной человеческой жизни трагична и пуста, то и вечность бессмысленна.

Но, как всякая завершенная мысль, воплощенная в таком же завершенном переживании, — поэтическая, эстетическая концепция лермонтовского стихотворения тоже принимает форму художественной завершенности.

В стихотворении 1831 года ("Когда б в покорности незнанья. ") эстетический строй подчиняется несколько наивной ораторской интонации с несложными глагольными рифмами, с сослагательным наклонением, призванным аргументировать хоть и верно уловленное, но все же достаточно декларативно провозглашаемое противоречие бытия. Убедительность здесь создается больше общим рассуждением, логической схемой (достаточно, правда, сильной), чем самим лирическим переживанием. В сущности, в тексте стихотворения сверкают две блестящие, талантливые фразы: "Когда б в покорности незнанья нас жить создатель осудил" — емкая философско-нравственная концепция, и — "искать в себе и в мире совершенства" — метко, точно сформулированный идеал, связанный со смыслом человеческого бытия. Все остальное — промежуточный материал, в образном отношении никак не проявившийся.

"И скучно и грустно" — совсем другое дело. Общая мысль, казалось бы, та же — совершенства нет. Но в этом стихотворении звучит живой человеческий голос, обращенный не к абстрактной идее вообще, а к определенным явлениям человеческой жизни: желания, любовь, страсти, радость, муки — жизнь. "Минута душевной невзгоды" соотносится с годами жизни и жизнью в целом. Образ переживания, созданный здесь, прямо передается композиционной формой строки: двухчастное строение, как тяжкий трагический вздох, напряженность вопроса и разрешение в горестную иронию, как трудное дыхание страдающего человека. Повторяемость такого построчного композиционного строения на протяжении всего стихотворения настолько усиливает общее впечатление страдания, что о нем не надо говорить словами — говорит сама музыка стиха. А цельность и замкнутость минорной лексической системы подчеркивает и удваивает созданное ритмом композиции чувство. Это, безусловно, один из эстетических шедевров Лермонтова. И секрет его заключается в том, что как таковой "прием" создания на первый взгляд не виден, по-пушкински прост и на самом деле абсолютно адекватен характеру переживания.

к обострению пророческих способностей. В то же время лермонтовский герой — не созерцатель, не "кумир", он не может определиться и зафиксироваться в своей тоске. Это герой постоянно ищущий, мечущийся, активный. Он не находит себе места ни в одном определенном виде бытия, он мучается потребностью одновременного вечного и бесконечного существования, хочет сломать все границы, за которыми ему мерещится желанный душевный покой..

Раздел сайта: