Научные посылки русских писателей к изучению языков и культур горцев
Важным является фактор научного подхода русских писателей к изучению языков и культуры горцев. Русские писатели начинают изучение и описание взаимоотношений языка и культуры горцев, их народного менталитета, тем самым, закладывая основы лингвокультурологии Кавказа. Язык во все времена оставался наиболее яркой идентифицирующей характеристикой этноса. Еще Пифагор советовал для познания нравов какого-либо народа изучать его язык, формируемый пространством культуры. Межкультурная коммуникация - это наука, определяющая процессы взаимодействия разных культур и этносов в условиях по- ликультурного мира.
Взаимопроникновение языковых миров и культур, совмещение общего и различного является единственно верным подходом в формировании миротворческой деятельности. Межкультурная коммуникация, обогащающая национальные культуры, явление неоднозначное. Основоположник теории межкультурной коммуникации Э. Холл доказал связь между культурой и коммуникацией, заявив: «коммуникация - это культура, культура - это коммуникация» [Hall: 211], а также провел аналогию с изучением иностранных языков при помощи грамматических категорий.
С лингвокультурологических позиций коммуникация рассматривается как диалог культур. Людям, живущим в многонациональном регионе, необходимо не просто осознание ценности культуры всех народов, понимание «чужих» ценностей и передача этих знаний и ценного опыта общения с иными культурами из поколения в поколение, что способствует единству поликультурного пространства России. Лингвокультурология, в наиболее широком понимании, исследует «проявления культуры народа, которые отразились и закрепились в языке» [Маслова: 9].
наблюдений за грамматическими особенностями речи, фонетикой, невербальными формами коммуникации. Все это находит выражение в их текстах, реализуется в форме высказывания о языках, речевом поведении горцев, использовании экзотической лексики с различными формами ее 114 толкования в текстах произведений.
Интересны замечания А. А. Бестужева-Марлинского, который отмечает важность изучения быта народов Кавказа в единстве с языками: «Улицы... Дай бог памяти, есть ли, полно, там улицы? По крайней мере, дыры, сквозь которые лазит православный и правоверный народ, воистину достойны изучения, хотя изучение их во сто крат отчаяннее татарских деепричастий» [Бестужев, Путь до города Кубы, 194].
В кавказских произведениях А. А. Бестужева-Марлинского много фактов, говорящих о глубоком знании автором азербайджанского языка, о том, что благодаря этому он мог подробно изучать быт, мнения, ходившие в народе, язык и культуру горцев: «Когда я заговорил с ним по-татарски, и без того серое лицо ревнивца стало серым в яблоках: у него упали руки при мысли, что я могу без толмача насказать его женам вздоров с три короба.
- Агам, гезюм, дженым! — мычал он, увиваясь около меня. - Господин мой, глаз мой, душа моя, возьми другую квартиру!..» [Бестужев, Переезд от с. Топчи, 225].
Отмечая особенности научного подхода А. С. Пушкина к изучению кавказских языков, приведем высказывание известного востоковеда П. И. Тартаковского. Он считал, что значение пушкинского ориентального шедевра (речь идет о «Подражаниях Корану»), очевидно, в большей степени определяется тем, что он пробудил огромный и непреходящий интерес русских поэтов к «священной» книге мусульман, открывшей (наряду с восточной классикой) перед художником России неизведанные пласты действительности, новые возможности ее постижения в национальной истории, психологии, поэзии как целых народов, так и отдельной личности - человека Востока» [Тартаковский: 11]. Следует особо отметить гуманистический универсализм А. С. Пушкина, который выразился в признании своеобразия и ценности культуры всех народов: «Климат, образ правления, вера дают каждому народу особенную физиономию... Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу» [Пушкин, О народности в литературе: 40].
полного освещения в научной литературе. «Немногочисленные опыты в этой области сводились главным образом к анализу отражения этнографических интересов Пушкина в его поэзии. Но уже первый, кто взялся за эту тему, определенно заявил о заслугах Пушкина для русской этнографии, заметив, что успехи науки вызываются не одними специальными учеными трудами, и что Пушкин принадлежал к числу тех, кто, не будучи специалистом-этнографом, будил интерес к этнографической проблематике, передавал исследователям свои увлечения известными идеями» [Миллер: 160]. А. С. Пушкин создает произведения, насыщенные этнографическим и фольклорным материалом: «Князь, мужчина лет сорока пяти, ростом выше Преображенского флигельмана. Мы нашли его в духане (так называются грузинские харчевни, которые гораздо беднее и нечище русских). В дверях лежал пузастый бурдюк (воловий мех), растопыря свои четыре ноги. Великан тянул из него чихирь и сделал мне несколько вопросов, на которые отвечал я с почтением, подобаемым его званию и росту» [Пушкин, Путешествие в Арзрум, 452].
Вот как изображает А. С. Пушкин осетинские похороны: «Около сакли толпился народ. На дворе стояла арба, запряженная двумя волами. Родственники и друзья умершего съезжались со всех сторон и с громким плачем шли в саклю, ударяя себя в лоб. Женщины стояли смирно. Мертвеца вынесли на бурке. Положили его на арбу. Один из гостей взял ружье покойника, сдул с полки порох и положил его подле тела. Волы тронулись. Гости поехали следом. Тело должно было быть похоронено в горах, верстах в тридцати от аула» [Пушкин, Путешествие в Арзрум, 450].
А. С. Пушкин обладал тонкой наблюдательностью, и многие его путевые заметки могут считаться образцами географического описания. Как подсчитали исследователи, А. С. Пушкин проехал по 120 маршрутам. Русский писатель всегда с замечательной точностью улавливал смену природных зон. В «Путешествии...», используя топонимику Кавказа, поэт показывает гармоничный и последовательный переход границ: «Переход от Европы к Азии делается час от часу чув- 116 ствительнее...»; «Мгновенный переход от грозного Кавказа к миловидной Грузии восхитителен..»; «Я стал подыматься на Безобдал, гору, отделяющую Грузию от древней Армении...» [Пушкин, Путешествие в Арзрум, 489].
Особенно важно отметить научные посылки в изучении языков и способов коммуникации в произведениях русских писателей. Особенности научного подхода к языку сформулировал А. А. Бестужев-Марлинский. Он вел наблюдения над языком, его функциями, постоянно делал заметки о кавказских языках, используя свой собственный опыт и опыт предшественников: «Один язык, независимо от достоинства исторического или поэтического, есть неисчерпаемый ключ открытий. По его походке можно угадать ход просвещения и хват идей (la portee des idees) каждого народа, ровесника подсудимому сочинителю; по приемам слога - касту и характер автора. Пускай что ни говорят, а книга и сочинитель - одно и то же лицо, только в разных переплетах. Стало быть, как бы сочинитель ни вытерт был подражанием, как бы ни хотел он скрываться умышленно, настоящий цвет его кожи пробьет где-нибудь сквозь заемные белила: где-нибудь он промолвится наречием души. Ловите же его в такие проблески искренности - и с ним вместе вы поймаете целый невод его современников, с ракушками и растениями его родины, его поры. Может быть, он вам наговорит с три короба чепухи о том, что было до него и при нем; умейте же из его слов извлечь признание, исповедь, завет того века, того народа» [Бестужев, Путь до города Кубы, 188].
Здесь, как часто бывает в произведениях больших художников, есть предвидение магистральных путей развития науки, в данном случае лингвистики, которая во времена А. А. Бестужева-Марлинского только складывалась. Рассматривая термин «речевое поведение» Т. Г. Винокур уже в конце XX столетия, опираясь на опыт Г. О. Винокура, говорит о том, что в таких терминологических условиях (установка на изучение языкового, речевого поведения) «появилась возможность более прямо соотнести задачи лингвистики с культурно-содержательным анализом общества... Ср. мысль Г. О. Винокура о том, что при более широком взгляде на состав филологических наук «речь идет <...> не только о слове, но и вообще о всяком выражении духовной деятельности человека, и тогда пределы наук филологического цикла раздвигаются настолько, что включают в себя обширную область наук о человеке и обществе, то есть не только историю языка и историю литературы во всем объеме их проблем, но также историю философии, историю искусств, верований, быта, хозяйства, права, государства»... Эту мысль нельзя, впрочем, отделить от мысли о том, что «отношения филологии и языкознания отличаются большой сложностью»... Иными словами, лингвистика также встает на путь, идя по которому мы можем через изучение языка изучать общество так как филологический метод сам по себе является показателем национальной культуры, стремящейся «к универсализму и энциклопедизму» [Винокур 1993: 11].
интересов. В органическом произведении искусства элементы, питающие произведение в целом, проникают в каждую деталь, входящую в это произведение. Говоря о речевом мастерстве, С. М. Эйзенштейн писал, что единая закономерность пронизывает каждую область, призванную соучаствовать в создании целого, и, естественно, одни и те же «базисные принципы» будут питать любую область, проступая в каждой из них своими собственными качественными отличиями [Эйзенштейн: 243]. Следовательно, элементы микроэтнографических текстов (лексические и грамматические) организуются этими «базисными принципами», сложно соотносясь и взаимодействуя. Характер этого взаимодействия и создает оригинальный, неповторимый гармоничный стилистический рисунок, язык произведения.
Авторские комментарии русских писателей включают иноязычные вкрапления, которые передают большой объем этнографической информации. Наличие подобных национальных вкраплений способствует выразительности и эффективности воздействия на русского читателя, а также подтверждают знание татарского языка русскими писателями: «На все его непонятные речи отвечал я одно: вер бана ат (дай мне лошадь). Турки не соглашались. Наконец я догадался показать им деньги (с чего надлежало бы мне начать). Лошадь тотчас была приведена, и мне дали проводника». [Пушкин, Путешествие в Арзрум, 465].
Русский писатель приводит точные переводы слов и сочетаний: вер бана ат (дай мне лошадь). В лингвистических словарях русского языка объяснений данным словам (вер бана, ат) нет. Объяснение мы находим в лингвистических тюркоязычных словарях. По данным «Толкового словаря карачаево-балкарского языка», вер (бер) - ’дай’; ат - лошадь’.
Именно микроэтнографические блоки отражали повседневную жизнь горцев, нравы, обычаи и другие особенности горских народов, а также все события изучаемого периода. Известно, что контакты между представителями различных этнических групп приводят не только к взаимовлиянию духовной и материальной культуры, но и взаимодействию языков этих народов. Этнографические диалоги А. А. Бестужева-Марлинского являются ярким примером культуры межнационального общения. Н. И. Форма- новская справедливо отмечает, что «особыми жизненными проявлениями человека являются деятельность и поведение» [Формановская: 39]. Русские писатели точно выбирает наиболее уместные языковые средства, демонстрируя свое вежливое, уважительное отношение к представителям другой культуры, другого этноса. Приведем фрагменты из «Мулла-Нура»: «- Нет и жены у старого скряги; он находит, что самая дешевая жена не стоит своей цены: такой товар и есть и одеться просит, и наскучит - с рук не сбудешь и на стенку не повесишь, как комуз, сыгравши песню. Да у него ведь под опекой есть невеста-племянница» [Бестужев, Мулла-Нур, 152]. Автор комментирует значение экзотизма: [Комуз, или кобуз, - род балалайки с тремя металлическими струнами]. По данным «Этимологического словаря русского языка»: кобуз -’род музыкального струнного инструмента, южн., воет. Заимствовано из того же источника, что и кобза’. Кобза - ’заимств. из тюрк.: ср. тур. kopuz «разновидность гитары, арфы», казах., кирг., караим., тар. kobuz, уйг., шор. kobus, тат. kubyz «скрипка»’ [ФЭСРЯ].
А. А. Бестужев-Марлинский дает разъяснения даже таким тонким языковым явлениям, как многозначность лексем, как «обыгрывание» слов, своеобразная «игра» словами, что свидетельствует о хорошем владении русским писателем татарским языком. Так, в «Аммалат-беке» Султан-Ахмет- хан, попрекая князя в верности России, говорит: «Чтобы и во сне не видать, чем должен ты владеть наяву? Русские не даром потчуют тебя маком и убаюкивают сказками, между тем как другой рвет золотые цветы из твоего сада!» [Бестужев, Аммалат-бек, 13]. Далее, комментируя эти слова, автор пишет: «Игра слов, до которой азиатцы большие охотники: кызыль - гюллар, собственно, значит розы, но хан намекает на кызыль - червонец» [Бестужев, Аммалат-бек, 14].
«Мулла-Нуре», когда речь зашла о девушке на выданье Кичкене, Искендер-бек, усмехаясь, спросил: «- Так ее до сих пор зовут Кичкене? - спросил Искендер-бек, усмехаясь» [Бестужев, Мулла-Нур, 152]. Автор комментирует: «Кичкене значит малютка. Искендер-бек играет здесь словами» [Бестужев, Мулла-Нур, 152]. Там же А. А. Бестужев- Марлинский пишет: «Оджах-дан чихар дюшман. Из родного племени возникают враги». [Бестужев, Мулла-Нур, 448]. И снова комментарии автора: «Оджах - наш очаг, пепелище, камин (atre); в переносном смысле: семья, род, племя. У нас есть пара к этой татарской пословице: «не вспоя, не вскормя, ворога не сыщешь» [Бестужев, Мулла-Нур, 448].
Наблюдения А. А. Бестужева-Марлинского над жизнью и бытом горцев, их нравами иллюстрировали представления о так называемом естественном человеке. Повседневность горской жизни: хозяйство, вооружение, психология, бесстрашие и жестокость, страстность горца и многие другие стороны жизни и быта горцев описывались А. А. Бестужевым-Марлинским в свете реальной действительности. «- Он воротился от ней чуть не лётом от радости: тетушка обещала ему употребить все невинные хитрости, позволенные мусульманскими нравами, для сближения свадьбы. «Приходи ко мне завтра за час до азана - сказала она, провожая племянничка до дверей, - я зазову к себе Кичкене красить ресницы; ведь лучше меня никто в целом Дербенте не смешает краски и ровней не выведет кружков» [Бестужев, Мулла-Нур, 155]. Примечание автора: [Азан - призыв к молитве, слово, присвоенное более к полуденному молению. Вечернее чаще называют намаз]. Слово «азан» не зафиксировано в лингвистических словарях русского язы- 120 ка. Объяснение мы приводим из тюркоязычного словаря «Толкового словаря карачаево-балкарского языка» в 3-х т.: азан - ’призыв к молитве у мусульман’ [ТСКБЯ].
Свободный ввод экзотической лексики подтверждает прекрасное знание татарского языка, с помощью которого русский читатель узнавал Кавказ. Отметим один интересный момент: в некоторых случаях использованные автором иноязычные слова не комментируются. Думается, что автор прекрасно знал чужой язык и был так увлечен им, что, вероятно, не считал нужным перевод некоторых слов или предложений: «Слово не заклад, - говорил он сам себе, - за полу не потянет. Машаллах, я не дурак! Валлахи ль-азим, бил- ляхи ль-керим, не дурак! Я бы захлебнулся позором, если б Искандер-бек отказал мне» [Бестужев, Мулла-Нур, 356].
Многие экзотизмы не зафиксированы в современных словарях. Их толкование отсутствует в лингвистических и нелингвистических словарях. По всей вероятности, они принадлежат к разным местным наречиям Дагестана. Это отмечает и сам писатель. Например, в «Аммалате-беке» А. А. Бестужев-Марлинский пишет о разных формах языка и разных наречиях: «... язык дробится на множество наречий - но в основе лезгинский, ибо и сами аварцы племени лезгинского» [Бестужев, Аммалат-Бек, 20].
Приведем фрагменты из «Мулла-Нура»: «Кончилось тем, что ровно семерых я до смерти убил, а двух, алии аллиннан баглииб, эгер-устине чекиб (рука с рукою связавши, на седло встянувши) в тороках до ночлега привез» [Бестужев, Мулла-Нур, 365]; «Тепелярдан ель кими, дериляр- дан селль кими; Баш ястуга коймииб; гюз юхуя вермииб.
» [Бестужев, Мулла-Нур, 393].
А. А. Бестужев-Марлинский внутри одного только мик- роэтнографического текста дает объяснение не только обычаям горцев, но и использует экзотизм «качь» и тут же объясняет его значение - ’посторонись’. Верность авторского толкования этого слова можем подтвердить данными тюркоязычного «Толкового словаря карачаево-балкарского языка»: кач (къач) - ’убежать, уходить откуда, совершать побег куда, дезертировать’ [ТСКБЯ]. Слово «къач» является формой глагола «къачаргъа», совпадающая с формой единственного числа второго лица повелительного наклонения. По данным «Толкового словаря карачаево-балкарского языка», къачаргъа - ’бежать, убегать, обращаться в бегство’.
«татарского языка».
Полемические пояснения писателя связаны также с грамматикой кавказских наречий: «Милости просим! Хош гяльды! У меня часто керван-сагибляры ночлегуют; и ни конь, ни человек на Аграима не пожалуется». [Толстой, Мулла-Нур,373]. Примечание автора: [Керван-сагиби - хозяин каравана; ляр - окончание множественного числа в татарском языке]». «Лес, осыпанный инеем, густел по мере приближения к Велликенту, и на каждой версте свита Верховского возрастала прибывающими беглярами и агала- рами» [Бестужев, Аммалат-бек, 485]. Примечание автора: [Лар есть множественное число всех существительных в татарском языке, а потому бегляр значит беки, агалар - аги. Русские по незнанию употребляют иногда и в единственном так же].
Данное примечание русского писателя говорит о том, что А. А. Бестужев, несомненно, прекрасно знал и грамматику татарского языка. По данным современной татарской грамматики М. З. Закиева, татарский язык относится к агглютинативным языкам, то есть в нем образование слов и форм осуществляется путем присоединения к корню слова словообразующих, формообразующих и словоизменяющих аффиксов в определенной последовательности: -лар (формообразующий аффикс множественности) [Закиев Т. 2].
«за переводом темных мест по вопросам грамматики и теории красноречия» [Попов: 38]. Данный фрагмент доказывает не только прекрасное знание автором татарского языка, но и свидетельствует о том, что объяснения русского писателя, можно сказать, находятся на уровне современной лингвистики. Будучи филологически одаренным человеком, А. А. Бестужев-Марлинский, помимо изучения разговорно- 122 г0 варианта «татарского языка», действительно знал и грамматику. Вот эпиграф второй главы «Мулла-Нура»: «Халх - народ, Бербад - чепуха». Здесь же автор отмечает, что это из «татарского словаря» [Бестужев, Мулла-Нур, 321].
В произведениях русских писателей встречаются внутритекстовые переводы слов, раскрывающие лингвоэтнографическую информацию. Например, лексема «архалук» встречается в разных вариантах транскрипции: в текстах А. А. Бестужева - архалук, М. Ю. Лермонтова - архалук, ахалук: «Женщины без покрывал, в цветных платках, свернутых чалмою на голове, в длинных шелковых сорочках, стянутых короткими архалуками (тюника)...»; «Он равно в жар и в холод носит под сюртуком ахалук на вате и на голове баранью шапку...» [Лермонтов, Кавказец, 478]; «Кони все равны, да не ровны те, кто на них ездит. Аммалат-бек мой ага (господин)» [Бестужев, Аммалат-Бек, 415].
Лексемы «архалук» и «ага» зафиксированы в лингвистических словарях русского языка и их значения соответствуют толкованиям автора текстов. По данным «Этимологического словаря русского языка»: архалук (архалух, арха- лык, ахалук) - ’заимств. из тюрк.: ср. тур. arkalyk «род камзола, куртки», азерб. аг^аiух «короткое нижнее платье мужчин и женщин»; от тур. arka «спина»’; ага - ’из тур., азерб. ауа «благородный, знатный; господин, хозяин, начальник» [ФЭСРЯ]. По данным «Толкового словаря живого великорусского языка», значения выделенных слов тоже соответствуют авторским переводам: архалук (аркалык) аркалык - ’м. татарск. перм. чересседельник. Из этого же слова (арка, спина, хребет), в значении полукафтанчика, вышло: архалук, поддевка, поддевок, род домашнего чекменька’ [ТСЖВЯ].
М. Ю. Лермонтов, описывая природу Кавказа, жизнь людей, их обычаи и т. д., включал в свои произведения местные собственные имена, названия народов, проживающих на этой местности, и большое количество этнографической лексики. В творчестве Лермонтова этнографическая лексика в своей основе является восточной (тюркской). В рассматриваемый период в России тюркоязычные народы называли татарами (иногда дифференцировали: казанские татары, крымские татары и т. д.). М. Ю. Лермонтов писал, что начал изучать «татарский язык», но не уточнил, какой именно. Среди исследователей творчества М. Ю. Лермонтова на этот вопрос нет единого толкования этого высказывания поэта. И. Л. Андроников, М. Г. Рафили, А. В. Попов, М. С. Михайлов и др. полагают, что Лермонтов под татарским языком имел в виду азербайджанский. Однако позже языковед В. И. Фило- ленко высказал иное мнение: он совершенно справедливо писал, что «в эпоху Лермонтова под татарским языком понимали все тюркские языки Кавказа, а именно: кумыкский, ногайский, балкарский, карачаевский, азербайджанский» [Филоленко: 193]. Далее, В. И. Филоленко, развивая свою мысль, отмечал: «... если принять во внимание, что некоторые восточные слова в произведениях Лермонтова могут быть отнесены к кумыкскому языку, что место действия «Бэлы» - крепость за Тереком у Каменного Брода, речь идет об укреплении на реке Аксае Таш-Кичу в Кумыкской плоскости на границе с Чечней, что Максим Максимыч рассказывает Печорину именно про кумыкскую свадьбу, и, что в лице князя, отца Бэлы, мы видим кумыкского князя, ибо у чеченцев не было феодальных княжеских родов, то можно предположить, что М. Ю. Лермонтов изучал кумыкский язык, называя его «татарским» [Филоленко: 193].
«Бэла» и отнесенная В. И. Филоленко к кумыкскому источнику, не вызывает возражения, так как в основном встречается она в речи нерусских персонажей; автор ввел эти местные слова с стилистическим заданием, с целью передать некоторые особенности речи аборигенов. Однако вряд ли из этого следует делать общий вывод о том, что в сообщении Лермонтова «начал учиться по-татарски» последнее слово «по-татарски» можно расшифровать как «по-кумыкски». Возможность такого толкования нам представляется маловероятной: носители кумыкского языка представляли небольшую народность, их речь функционировала только в устной форме среди кумыков и в сопредельных районах в местах смешанного заселения кумыков с дагестанскими народами. Вряд ли Лермонтов, человек с широким кругозором, знающий европейские языки, стал бы специально изучать кумыкский язык. М. Ю. Лермонтов, как филологически одаренный человек, в период пребывания на Кавказе интересовался всеми языками. Русский писатель постепен- 124 но знакомился с распространенным «татарским» языком в том варианте, который был известен в каждой конкретной местности, где он пребывал. Но планомерное изучение «татарского» языка он начал, несомненно, с азербайджанского языка, который функционировал не только в устной, но и в письменной форме, имел богатую литературную традицию, широко был известен как язык торговли и поэзии, наконец, носители азербайджанского языка составляли наибольшую часть тюркоязычного населения, проживающего в Закавказье и на Кавказе. Действительно, знание «татарского» (азербайджанского) языка «впоследствии могло бы пригодиться» М. Ю. Лермонтову, чтобы входить в контакт с различными тюркскими и нетюркскими народами этого региона.
Каждодневные наблюдения, переживания и размышления дали толчок Л. Н. Толстому к созданию текстов кавказского цикла. Л. Н. Толстой внимательно вслушивался в новые для него слова и старался точно их комментировать. Русские люди, поселившиеся на Кавказе, представляли собой частичку уже сложившейся народности с высокой и самобытной культурой. Несмотря на чрезвычайно пестрый социальный состав переселенцев (беглые, крепостные крестьяне, казаки, солдаты, разночинцы), общность их послужила первоначальным ядром складывания своеобразной культуры. Например, выражение «на особенном наречии, изобретенном русскими и татарами для разговора между собой» является подтверждением взаимовлияния разных народов. Между русскоязычными и представителями горских народов формировался свой язык общения. Отметим, что авторские ремарки в произведениях кавказского цикла русских писателей выражают контактоустанавливающую функцию в форме устной диалогической речи. Русские писатели в диалогической форме речи создают своеобразный койне. Формирование общего языка характеризуется наличием высокой воздействующей коммуникативной силы народов.
В текстах кавказского цикла Л. Н. Толстой отказывается от слепого копирования речи, от коверканья слов и предложений, которое отвлекает внимание читателя, создавая комический эффект. Однако, чтобы сохранить впечатление того, что разговор ведет горец, Л. Н. Толстой в некоторых случаях вводит несклоняемость слов: «- Чечен мирная, - заговорил тот, который был пониже. Это был Бата. - Ружье иок, шашка иок, - говорил он, показывая на себя. - Кинезь надо. - Ки- незь Воронцов крепко надо, большой дело надо, - говорил Бата» [Толстой, Хаджи-Мурат, 34]; «- Твоя сын - кунак, - сказал он по-русски, гладя по курчавым волосам Бульку, влезшего ему опять на колено. Хаджи-Мурат сидел, опустив глаза, и, гладя мальчика по курчавой голове, приговаривал: - Джигит, джигит» [Толстой, Хаджи-Мурат, 49]. И не случайны сцены, где представители горских народов, находящиеся на русской службе, способствовали укреплению и расширению контактов русских с народами Кавказа, сближению народов. Получился живой, непосредственный диалог. Такие моменты говорят о языковой чуткости писателя.
Мы знаем, что именно торгово-экономические связи между народами способствовали взаимодействию и формированию языковых контактов на Кавказе. И, конечно же, сама жизнь заставляла представителей горских народов знать несколько языков. Горцы, прежде всего мужское население, стали постигать русский разговорный язык. В это же время и русское население начало постепенно заимствовать горские слова.
Использование экзотической лексики различных типов в текстах кавказского цикла является одним из художественных приемов. В свои произведения Л. Н. Толстой вводит не только слова-экзотизмы, но и обороты речи, характерные для данной местности. Он, как бы фотографируя действительность, дает натуралистические картины, сопровождая их вводом в авторскую речь множества иноязычных слов. Как показывают примеры, в диалогах происходит фонетическое искажение и несклоняемость заимствованных слов: «- Прощай! прощай, - улыбаясь, по-русски сказал Хаджи-Мурат. - Кунак булур. Крепко кунак твоя. Время - айда пошел, - сказал он, тряхнув головой как бы тому направлению, куда надо ехать. Прощай, матушка, - сказал он, обращаясь к ней, - спасиб» [Толстой, Хаджи-Мурат, 52].
частью 126 культуры, а культура являет собой своего рода «коллективное программирование сознания» [Geert Hofstede: 90].
В произведениях кавказского цикла Л. Н. Толстого встречаются разнообразные развернутые ремарки. Это легко объяснить исходя из содержания рассказа и замысла автора. Л. Н. Толстой показывает диалоги на двух языках. Например: «Уйде-ма, дядя? (то есть: дома, дядя?) - послышался ему из окна резкий голос, который он тотчас признал за голос соседа Лукашки. - Уйде, уйде, уйде! Дома, заходи! - закричал старик. - Сосед Марка, Лука Марка, что к дяде пришел? Аль на кордон?» [Толстой, Казаки, 210].
Л. Н. Толстой пишет «уйде-ма» - это является доказательством того, что русский писатель знал не просто разговорный язык, но и грамматику. М. А. Хабичев отмечал, что в карачаево-балкарском языке различают два типа личных окончаний спрягаемых глаголов: полные и краткие окончания, а -ма, -ме относятся к полным окончаниям 1 лица [Хабичев: 24]. Автор «Казаков» дает точное определение лексеме «уйде», хотя в русскоязычных лингвистических словарях толкование данного слова отсутствует. Иноязычное слово уйде, по данным «Толкового словаря карачаево- балкарского языка», означает дома. Уй (юй) - ’дом, квартира, здание’ [ТСКБЯ].
Говоря о лингвистических способностях Л. Н. Толстого, нельзя обойти формулы этикетной традиции горцев, которые несут особую функциональную нагрузку в текстах кавказского цикла: формулы-приветствия, формулы-обращения, формулы благо- и злопожелания. Помимо коммуникативной функции, данные формулы выполняют эмоционально-экспрессивную. В текстах Л. Н. Толстого мы встречаем языковые средства, выражающие формы в этикетной сфере коммуникации:
«-Приход твой к счастью, - сказала она и, перегнувшись вдвое, стала раскладывать подушки у передней стены для сидения гостя.
» [Толстой, Хаджи-Мурат, 25].
«- Кошки льды! - сказал он. - Это по-татарски значит; здравия желаем, мир вам, по-ихнему» [Толстой, Казаки, 194].
«- Алла бирды, - сказал он и выпил. (Алла бирды значит: бог дал; это обыкновенное приветствие, употребляемое кавказцами, когда пьют вместе.)» [Толстой, Казаки, 279].
В произведениях русских писателей наблюдаются этикетные языковые единицы, которые С. С. Мусаелян называет «этикетными коммуникемами». Она пишет: «Речевой этикет представляет собой сложный феномен, в котором сочетаются социальный, лингвистический (стилистический), психологический, культурологический и некоторые другие факторы» [Мусаелян: 15]. Этикет и речь тесно взаимосвязаны. Манера речи и стиль, разрешение или запрет говорить одно и не говорить другое, «выбор языковых средств как помета своей принадлежности к среде - все это заметно в наших повседневных речевых проявлениях» [Форма- новская: 66]. Фрагменты этикетных формул, используемые русским писателем, являются показательными примерами, которые дают возможность пронаблюдать вхождение, проникновение в чужую среду с помощью исполнения принятых в той среде этикетных правил речи.
Необходимо отметить, что русский писатель вводит еще одну очень важную деталь: невербальные средства общения: «Княгиня Марья Васильевна, нарядная, улыбающаяся, вместе с сыном, шестилетним красавцем, кудрявым мальчиком, встретила Хаджи-Мурата в гостиной, и Хаджи-Мурат, приложив свои руки к груди, несколько торжественно сказал через переводчика, который вошел с ним, что он считает себя кунаком князя, так как он принял его к себе, а что вся семья кунака так же священна для кунака, как и он сам» [Толстой, Хаджи-Мурат, 48]. Данные примеры показывают не только словесные этикетные формулы, но и невербальные способы выражения горского этикета («приложив свои руки к груди»). «- Саубул, - отвечал Хаджи-Мурат, кивая головой. Он подъехал к Бутлеру и подал руку, на двух пальцах которой висела плеть» [Толстой, Хаджи-Мурат, ПО]. Трудно даже рассказать, насколько выразительна эта мелочь. Именно на двух пальцах удобно висела на кожаном ремешке плеть, а то, что Хаджи- Мурат не снял ее, а так и подал руку, свидетельствует о его внутренней собранности, спокойствии и чувстве собственного достоинства.
По данным «Этимологического словаря русского языка»: якши - ’образовано от кыпч., тат., уйг., караим, jaksy «хорошо»’ [ФЭСРЯ]. По данным «Толкового словаря карачаево-балкарского языка»: хош кельди (кошкольды) - ’приветствие с прибытием’; сау бол (саубул) - спасибо’ [ТСКБЯ].
Спонтанные жесты, мимика, интонация, выражение лица, взгляда, телодвижения отображают различные информационно и эстетически значимые эмоциональные и психические состояния персонажа. Жест присутствует также в структуре фразы, темпе, мелодии речи персонажа. Наибольшая выразительность и рельефность текстов Л. Н. Толстого достигается умелым применением лингвоэтнографических фрагментов в структуре самого произведения. Экзотическая лексика, умело подобранная Толстым, придает описаниям неповторимость.
Четкое выражение своей мысли, точный подбор слов, богатство речи формируют мышление человека и его профессиональные навыки во всех областях человеческой деятельности. Языковая способность личности рассматривается как механизм, обеспечивающий речевую деятельность.
Речевая деятельность, связанная с использованием языка, одна из важнейших особенностей в жизни думающего, познающего, общающегося, рассуждающего, объясняющего, спорящего, убеждающего человека.
Гримма и Р. Раска, видевших в языке выражение истории народа, их духовной жизни. Особую остроту и актуальность эта область исследований получила в России с ее многочисленными народами и этническими группами, имеющими свой язык и свою культуру.