Лингвистические и другие типы комментирования в текстах русских писателей в свете научных посылок к изучению языков и культур на Кавказе
Комментарии, которые имеются в текстах всех русских писателей, представляют особую лингвистическую, лингвокультурологическую и культурную ценность для понимания как языков и культур горцев, так и для осмысления языкотворческой деятельности русских писателей. Экзотизмы и комментарии к ним в произведениях русских писателей о Кавказе собраны и систематизированы в нашем опыте словаря «Экзотическая лексика в произведениях русских писателей о Кавказе: А. А. Бестужев-Марлинский, А. С. Пушкин, М. Ю. Лермонтов, Л. Н. Толстой» (2008).
В текстах А. А. Бестужева-Марлинского романтическая выдумка чередуется с лингвистическими, этнографическими наблюдениями, разнообразными учеными справками, историческими, географическими, археологическими, философско-публицистическими рассуждениями. А. А. Бестужев-Марлинский в тексте «Мулла-Нура» дает примечания на уровне современной лингвистики. Если проанализировать примечания А. А. Бестужева-Марлинского к повестям «Аммалат-бек», «Мулла-Нур» и др., то отметим значимые лингвистические сведения. Они касаются толкования значений слов, их употребления: «Дом по- татарски евь; утах - значит палаты, а сарай - вообще здание. Гарам-Хане - женское отделение (от этого происходит русское слово хоромы). В смысле дворца употребляют иногда слово игарат. Русские все это смешивают в одно название - сакли, что по-черкесски значит дом». «Мензиль, собственно, значит ям, гостиница, станция, но татары употребляют это слово за переезд и за самое расстояние. Они говорят: туфенк-мензиле (перестрел) и хош-мензил (выгодный ям)».
Толкование, оформление его строится по активному типу: читатели могут не только правильно понять слово, но и понять, как оно употребляется. Слово предстает в многообразии его значений и форм, в естественной для него среде - в контексте, образующем опорную часть толкования.
Имеются стилистические замечания, связанные с употреблением синонимов плеонастического характера: «Восточные народы беспрестанно употребляют плеоназмы: гюр, бах (гляди, смотри), ишляды, куртарды (сделал, кончил) и т. п. вы услышите десять раз в минуту».
Иногда в толкование вводятся этимологические справки, составленные по наблюдениям автора, а также на основании научных источников: «Ур, ура - значит бей по- татарски. Нет сомнения, что этот крик вошел у нас в употребление со времени владычества монголов, а не со времени Петра, будто бы занявшего hurra у англичан». «Пул - вообще деньги. Карапул - наша денежка, или полушка, которая произошла вовсе не от пол-ушка, а от татарского пул. Да и слово рубль происходит, по мнению моему, не от рубки, а от арабского слова руп (четверть) и перешло к нам от кочевых азиатцев древности. Ногат значит точка».
А. А. Бестужев-Марлинский пытается разрешить некоторые противоречия, характерные для этимологии, показывает осведомленность, начитанность в этой области: «Очень недавно случилось мне прочесть чудесное толкование на татарское слово киса, кошелек, занятое нами у монгольских татар, а татарами у персиян, а персиянами у аравитян. «Кошельки, - говорит господин этимолог, - делались в старину (???) из кошек (не знаю, где видел и начитал он такую редкость), а от ласкательного уменьшительного кисочка произошло киса». Бедная татарская киса никогда не думала попасть в такое четвероногое родство. Я бы спросил, однако ж, от чего происходит библейское слово кошница? Неужели хлеб и рыб носили иудеи в кошачьих шкурах? А кошель, кошелек и кошница, без сомнения, росли на одном корне. Все они родились от старинного кош, корзина».
«Нарын-Кале, если перевесть слово в слово, значит нежная крепость; но старинное ей имя - Нарындж-Калеси, крепость померанцев. Есть предание, что в ней росли огромные померанцевые деревья». «Кстати, об имени Дербента. Дербент есть слово персидское, часто встречаемое в географии Востока, и значит застава, крепость, замыкающая ущелие или узкий проход. Оно сложено из двух персидских слов, дер - дверь, и бенд - связка, замычка, скоба. Под именем Демир-капы, железных ворот, его никогда закавказцы не знали. Аравитяне называли Кавказский Дербент - Баб эль-абуаб, ворота из ворот, главные ворота, главная застава».
Замечания, касающиеся словообразования в «татарском» языке: «Некоторые наши писатели напрасно думают, будто чюм, чюм-ча значит мех, outre, а не ковш. Слово это 132 уменьшительного), очевидно, мать русской «чумички».
Иногда замечания, касающиеся словообразования, сопровождаются этнографическими, культурологическими комментариями: «Уздень, iizden, слово татарское, сложенное из двух, iiz и den, сам и от, то есть от себя (зависящий), сам собою (живущий). Оно известно только в Лез- гистане и напрасно присвоено русским черкесам. Это род наших инородцев. Они обязаны ханам только службою во время войны да разъездами в гонцы: другой подати не платят. Живут иногда особыми селениями; чаще рассеяны между рабами ханов, кулами, происходят первоначально от воинов, покорителей туземцев; умножены вольноотпущенными. Чем глубже в горы, тем они воинственнее, независимее и многочисленнее».
Имеются замечания грамматического характера: «Дар есть множественное число всех существительных в татарском языке, а потому бегляр значит беки, агалар - аги. Русские по незнанию употребляют иногда и в единственном так же». «Хотя местоимение ты не считается у татар неучтивостью, но люди образованные предпочитают в разговорах с равными и высшими местоимение вы, сиз».
Есть замечания, касающиеся графики: «Известно, что татарское письмо опускает гласные, а точки служат титлами для различения подобных букв, связи и движения речи».
Имеют место лингвоэтнографические, лингвокультурологические наблюдения: «Коран запрещает выставлять имена и достоинства на гробовой плите. «Недостойно правоверного это тщеславие, - говорит Магомет. - Прохожий в свет эдема, не пиши своего имени на грязных стенах караван-сарая, для потехи любопытным. К чему тебе имя теперь? Тело твое прах, а прах безымянен. Душу кликнет аллах на суд не по званию, а по делам». Какая высокая философия! И точно, вы не встретите мусульманских гробниц с формальным списком. Простые трогательные слова украшают их. «Молитесь за душу раба божия Омара» или «Нур- али»; потом стих из Корана, и более ничего».
«Мулла-Нур»: «- Бош зат (пустая вещь)! - сказал Искендер-бек и пошел далее» [Бестужев, Мулла-Нур, 344]; «- Аллах версын кемак (бог да поможет тебе)! - сказал он ему» [Бестужев, Мулла- Нур, 345]. А. А. Бестужев часто вводит в свои произведения диалоги, монологи, просто отдельные предложения на татарском (азербайджанском) и других языках, передавая живую разговорную речь кавказских народов, тут же переводя ее на русский язык: «Дербентцы принялись небось просить пощады у бога, и тузить себя в грудь, и с горя щипать себе бороду! И вы думаете, что аллах будет так прост, что за одно слово простит вас? что поверит на слово вашему раскаянию? Хейр, юлдашляр, хейр (нет, товарищи, нет)! Наевшись грязи, корана не целуют! Бога не обманешь поклонами да жалобным голосом, как русского коменданта: знает он вас давно!» [Бестужев, Мулла-Нур, 132].
Как уже отмечалось, во всех текстах кавказского цикла русских писателей наблюдаются попытки транскрибирования слов. Любая попытка объективной письменной фиксации (транскрибирования) устного языка вынуждает решать множество сложных интерпретационных и технических проблем, неведомых лингвистам, изучающим другие языки. Русские писатели получали устный речевой материал и, естественно, старались показать русскоязычному читателю уже обработанные, расшифрованные понятия. Попытки транскрибирования слов прослеживаются у всех русских писателей и рассматриваются нами как одна из форм речевого поведения и деятельностного подхода к изучению кавказских языков, тем более что фразы, передающие звучание иноязычной речи, тут же переводятся, некоторые слова и выражения толкуются.
Обратим внимание на то, что экзотизмы в произведениях русских писателей о Кавказе существуют в различных фонетических, графических (иногда и лексических, грамматических) вариантах. Приведем некоторые примеры. Экзотизм гюль встречается только в текстах А. А. Бестужева в двух вариантах: гюл, гюль: «О, ты мой гюл ииси (ты мой запах розы)! - сказала она, играя кольцами на мизинце Кич- кени» (Бестужев, Мулла-Нур, 351); «Нет, ами (дядя)! Запад голубее глаз моей сестрицы. Солнце упало ярко, словно «золотой цвет» на ее груди [Кызыл-гюль - золотая с камнями бляха, женский убор. Собственно, кызыл-гюль значит красная роза]» [Бестужев, Мулла-Нур, 315].
Экзотизм гяур (джяур) в текстах А. С. Пушкина - гяур, А. А. Бестужева - гяур, М. Ю. Лермонтова - джяур, гяур, Л. Н. Толстого - гяур.
И султан безбожный, усмехаясь,
И промолвил потом Радивою:
«Будь над Боснией моей ты властелином,
Для гяур-християн беглербеем».
А. С. Пушкин. Видение короля. 1834
«Но ты любишь пить, гяур, и ты должен пить со мною»! (Бестужев, Аммалат-бек, 528). «А муллу или кадия татарского послушай. Он говорит: «Вы неверные, гяуры, зачем свинью едите!» Значит, всякий свой закон держит» [Толстой, Казаки, 206].
Экзотизм джанечка (джен) в текстах А. А. Бестужева - джаным, дженым, М. Ю. Лермонтова - джанечка: «Сеешь слова на ветер, джаным (душа моя) [Бестужев, Аммалат- бек, 488]; «Агам, гезюм, дженым! - мычал он, увиваясь около меня. - Господин мой, глаз мой, душа моя, возьми другую квартиру!..» [Бестужев, Переезд от с. Топчи в Куткаши, 225]; «Я здесь, подле тебя, моя джанечка (то есть, по-нашему, душенька)» - отвечал он, взяв ее за руку» [Лермонтов, Герой нашего времени, Бэла, 321].
Экзотизм коран (алкоран) в текстах А. А. Бестужева - Коран, Куран, Алкоран, А. С. Пушкина - Коран, Алкоран, М. Ю. Лермонтова - Коран, Алкоран, Л. Н. Толстого - Коран: «Вы боитесь пушечного грома, а не боитесь укоров, ферман русского пристава для вас святее главы из Корана» [Бестужев, Аммалат-бек, 432].
Мужайся ж, презирай обман,
Стезею правды бодро следуй,
Дрожащей твари проповедуй.
А. С. Пушкин. Подражания Корану. 1824
Сказал мулла таинственно - и вот
Какой-то темный стих из Алкорана
М. Ю. Лермонтов. Аул Бастунджи. 1833-1834
Экзотизм ноговицы в текстах М. Ю. Лермонтова - на- говицы, ноговицы, Л. Н. Толстого - ноговицы:
Люблю я цвет их желтых лиц,
Подобный цвету наговиц,
Их темный и лукавый взор
И их гортанный разговор.
М. Ю. Лермонтов. Валерик. 1840
«И точно, что касается до этой благородной боевой одежды, я совершенный денди: ни одного галуна лишнего, оружие ценное в простой отделке, мех на шапке не слишком длинный, не слишком короткий; ноговицы и черевики пригнаны со всевозможной точностью; бешмет белый, черкеска темно-бурая» [Лермонтов, Герой нашего времени, Княжна Мери, 357]. «На нем были черный бешмет с галунами, такие же ноговицы, новые, плотно обтягивающие ногу чувяки с чиразами [Чиразы значит галуны, на кавказском наречии], желтая черкеска и высокая, заломленная назад папаха» [Толстой, Набег, 13].
«Подкопали грехи стену эль-Араф. делившую праведных от неправедных, и она падает всем на голову, давит и того, который ни разу не ел с гяурами баранины, убитой и очищенной не по закону, и того, который ест пилав не пальцами, а богопротивною ложкой, сидя... о времена, о нравы!, сидя на стуле, а не как бог показал, на пятах!» [Бестужев, Мулла-Нур, 325]; «Вот так-то делай! - проговорил Лукашка, бросая петуха. - Жирный пилав будет» [Толстой, Казаки, 176].
Экзотизм решид (рашид) в текстах А. А. Бестужева - 136 решид, М. Ю. Лермонтова - рашид. «Ты - решид (удалец), Искендер-бек! - молвил Мулла-Нур. - Я не хочу разлучать тебя с оружием. Отдай мне коня и ступай куда хочешь!» [Бестужев, Мулла-Нур, 386]. «После этого мать его зарыдала и спрашивает его: - «Как тебя зовут?» - «Рашид» (храбрый), - отвечал он. - «Раз говори, другой раз слушай, Рашид, - сказала она: - своими речами ты изрезал сердце мое в куски» [Лермонтов, Ашик-Кериб, 271].
Экзотизм хабар (хапар) в текстах А. А. Бестужева - ха- бер, Л. Н. Толстого - хабар: «Бу надан хабер-дюр (откуда этот слух)? - спросила Кичкене трепетным голосом» [Бестужев, Мулла-Нур, 351]. «Не хабар? - спросил Хаджи-Мурат старика, то есть: «что нового?» [Толстой, Хаджи-Мурат, 25].
Экзотизм шальвары (шаровары) в текстах А. А. Бестужева - шальвары, шалвары, М. Ю. Лермонтова - шальвары, шаровары, Л. Н. Толстого - шаровары:
Посмотри: в тени чинары
На узорные шальвары
Сонный льет грузин.
Лермонтов. Спор. 1841
«Другая была совсем молодая девочка в красных шароварах и зеленом бешмете, с закрывавшей всю грудь занавеской из серебряных монет» [Толстой, Хаджи-Мурат, 28].
«Яхши олсун! - примолвил я, ломая чурек. - Да будет во благо!» [Бестужев, Мулла-Нур, 455]. «Мне вздумалось завернуть под навес, где стояли наши лошади, посмотреть, есть ли у них корм, и притом осторожность никогда не мешает: у меня же была лошадь славная, и уж не один кабардинец на нее умильно поглядывал, приговаривая: якши тхе, чек якши!» [Лермонтов, Герой нашего времени, Бэла, 288].
В любом языке, кроме исконных слов и освоенных заимствований, используются слова и сочетания, сохраняющие свой иноязычный облик и воспринимающиеся как вкрапления из других языков. При передаче на письме такого типа слов возможны разные варианты, что и прослеживается при вводе экзотизмов в произведениях русских писателей.
Следует отметить, что таких примеров чрезвычайно много, но интересно то, что в повести «Мулла-Нур» в русской графике по транскрипции даются целые фрагменты «повестей», песен, выдержки из «татарского словаря», пословицы, «присказки», «стихи-пословицы», надписи на оружии, которые используются в качестве эпиграфов:
«Чах даты, чакмах даты,
Аллах в ер сын ягышы!
Припев песни» [Бестужев, Мулла-Нур, 314].
«Янан ерден, чихар тютюн.
С места, где горит, всегда дым подымается.
Пословица» [с. 353].
«Тепелярдан ель кими, дерилярдан селль кими;
Баш ястуга коймииб; гюз юхуя вермииб.
Он мчался, как ветер по хребтам, как водопад по ущелиям,
Не приклоняя головы на подушку, не предавая очей сну.
Из повести» [с. 393].
«Насиб олсун!
Да свершится судьба!
Надпись на сабле» [с. 357].
«Халх - народ.
Бербад - чепуха.
» [с. 321].
«Гечме намерд кюрпинсиндан: кой апарсын чай оны!
Ятма тюлкю далдасында: кой джирсын аслан аны!
Не ходи через мост лукавца: пусть лучше быстрина унесет;
Не ложись в тень лисицы: пусть лучше лев растерзает!
» [с. 404].
Звуковое отображение речи способствует погружению читателя в языковую и ментальную среду Дагестана и Северного Азербайджана.
А. Д. Гаджиев в статье «Творчество писателя-декабриста А. А. Бестужева-Марлинского в контексте кавказской куль- 138 ХурЫ» обращает внимание на словообразовательную работу А. А. Бестужева-Марлинского: «Наряду с вводом большого количества неизвестных русскому читателю тюркизмов, писатель в кавказских очерках занимается и образованием новых русских слов на основе тюркских корней. Эта словообразовательная работа проходит у него в двух направлениях:
1) из тюркских новые русские слова создаются по канонам русской грамматики. Например, духан - духанщик;
«Чапар- хан, где же Шайтан-кюприси, чертов мост, которым меня столько пугали?», - Марлинский в примечании к своему неологизму «чапар-хан» отмечает: «Чапар - гонец, извозчик, погонщик. Чапар-хане - почтовый двор» [Гаджиев: 76-85]. Что касается тюркизмов, то наряду с устоявшимися к тому времени в русском языке тюркизмами, например, Аллах, мулла, мечеть, намаз, шариат, шейх, гурия, Коран, факир А. А. Бестужев-Марлинский использовал большое количество слов тюркского происхождения, не известных русскому читателю. «Тюркизмы в тридцатые годы становятся неотъемлемой частью творческой манеры писателя, - пишет А. Д. Гаджиев. - Об этом свидетельствует тот факт, что в эти годы они встречаются и в его письмах, и в его произведениях, написанных на кавказскую тему... Не все тюркизмы, как и слова восточного происхождения в целом, впервые введенные в русский литературный язык Марлинским в кавказских очерках, сразу закрепились в нем. Так, в «Толковом словаре живого великорусского языка» В. И. Даля нет таких использованных Марлинским слов, как бек, гурия, гяур, кади, мулла, падишах, палас, паша, сардар, селям, фирман, шариат, эмир. В то же время в изданном в советское время «Толковом словаре русского языка» под редакцией Д. Н. Ушакова они имеются. Это лишнее свидетельство языковой интуиции Марлинского, сумевшего за много лет вперед предугадать, какие слова войдут в русский литературный язык» [Гаджиев: 81].
Л. А. Булаховский в работе «Русский литературный язык первой половины XIX века» (1948) отмечает, что «авторская фраза Марлинского обычно пышна и цветиста, при этом без каких-либо заметных сдерживающих художественных начал; она богата обособленными членами, целыми системами грамматических рядов, многоступенчатой системой придаточных предложений, однако нетрудно схватываемых в их взаимоотношениях; ритмически при этом она отделана и производит обыкновенно впечатление эстетически оформленного целого. Манера авторской фразы свободно переносится Марлинским и в диалог его героических и светских персонажей, как правило, тоже пышный или цветисто-кудрявый. В синтаксисе Марлинского исключительно большое место занимают различные способы оформления сравнений, составляющих один из необходимейших элементов его поэтики» [Булаховский: 279]. По-видимому, такой синтаксис связан с влиянием стиля восточных произведений, имеющих, как известно, цветистый, орнаментальный характер языка.
В текстах кавказского цикла А. С. Пушкина в основном встречаются экзотизмы-существительные: «Князь, мужчина лет сорока пяти, ростом выше Преображенского флигельмана. Мы нашли его в духане (так называются грузинские харчевни, которые гораздо беднее и нечище русских). В дверях лежал пузастый бурдюк (воловий мех), растопыря свои четыре ноги. Великан тянул из него чихирь и сделал мне несколько вопросов, на которые отвечал я с почтением, подобаемым его званию и росту» [Пушкин, Путешествие в Арзрум, 452].
Широкое использование азербайджанских глаголов А. А. Бестужевым-Марлинским позволяет писателю донести до русского читателя динамику происходящего, а так как эти глаголы сопровождаются пояснениями и переводами, они не загромождают текст. Приведем фрагменты, в которых встречаются слова, обозначающие действие: «Продам я твою мать за две луковицы, кислая харя, анасыны сатаим! У меня в желудке петухи поют, а он рассказывает сказки; сам он хоть грязь ест, а нас даже дымом не потчева- ет, ит оглы (сын собаки)!» [Бестужев, Мулла-Нур, 374-375]; «Алла сахла-сын (бог да сохранит тебя), - возразила она» [Бестужев, Аммалат-Бек, 27].
Говоря о дефинировании (определении лексического значения экзотизмов), отметим, что особый интерес представляют авторские примечания, которые носят позна- 140 вательный характер и демонстрируют желание автора как можно ближе познакомить читателя России с экзотикой Кавказа. Примечания, как правило, различны. Самые объемные авторские комментарии встречаются у А. А. Бестужева- Марлинского и в некоторых текстах Л. Н. Толстого. А. А. Бестужев-Марлинский настолько хорошо знал татарский язык и был увлечен им, что иногда вводил экзотизмы без комментариев. Многие иноязычные (тюркские) слова, впервые вводимые А. А. Бестужевым-Марлинским в произведения, сопровождаются подробными разъяснениями для русскоязычного читателя. Разъяснения большей частью даются в авторских ремарках, примечаниях и комментариях. Приведем несколько фрагментов: «У бурдюков, то есть кожаных мехов, обыкновенно одна из четырех лапок служит краном» [Бестужев, Путь до города Кубы, 181]; «Доннух - жалование, чем бы оно ни выдавалось. Муштуллух - отдарок за приятную весть сукном, конем, оружием» [там же, 199].
«Дуз чурек кой гозляры тутсун (пусть мне хлеб-соль очи залепит), если я лгу! А что за бороды у них, Искендер! Черкес япунджа кими (словно черкесская бурка) на плечи закину» [Бестужев, Мулла-Нур, 365].
В «Мулла-Нуре», последнем кавказском произведении писателя, особенно богатом экзотическими словами, буквально каждое слово сопровождается подробным разъяснением. В некоторых случаях А. А. Бестужев-Марлинский переводит и те иноязычные слова, которые были им раньше использованы без перевода и разъяснения. Большей частью неизвестные русскому читателю экзотизмы А. А. Бестужев-Марлинский, как правило, сопровождает разъяснениями. Причем в одних случаях автор ограничивается только переводом того или иного тюркизма на русский язык, помещая его в скобках или непосредственно в контакте с нововводимым тюркизмом: «Они смутились, оробели... стали кричать «Аман (пощада)», махать шапками»; «бейдахдар (знаменщик)»; «турецкая гай- ти (конница)»; «Кази-Мулла геляды (идет)»; «Качты, качты (бежал)!» - раздалось со стен»; «Кара-полковник (то есть черный)»; «наследник майсумов (князей)», «чап; чап! то есть марш, марш»; «под предлогом шариата, то есть толкования курана, проповедовал он ненависть к русским»; «Где же Шайтан-кюприси, чертов мост, которым меня столько пугали?»; «Югюрь, югюрь (бегом)! - кричат со стены татары» [Бестужев, Т. 2,41,34, 30.13,21,206,17].
В других случаях, наоборот, написав о чем-то по-русски, писатель, дополнительно дает татарский вариант разъяснения: «табасаранские беки... избрали себе в главу, то есть в кадии, Исаи-бея». «... царские пистолеты падишах тепенджи - так называют татары пушки»; «И ты получил уже уплату и подарочки, бир доннух, бир муштуллух, за свой прекрасный поступок?» [Бестужев, Т. 2, 46, 60, 199]. Все авторские примечания и разъяснения сохранили свое значение для читателя, не владеющего татарским языком, вплоть до наших дней, и они выполнены на высоком лингвистическом уровне.
Как мы уже отмечали, в текстах кавказских произведений русских писателей встречаются этимологические объяснения и исторические толкования. Овладев в совершенстве татарским языком, А. А. Бестужев-Марлинский невольно начинает отыскивать слова тюркского происхождения в русском языке: «Болтая по-татарски, я нашел, однако же, кучу слов их, запавших в наш язык так глубоко, что никто не сомневается в их некрещеном происхождении» [Русский вестник: 299].
Русские писатели являются первыми исследователями тюркизмов русского языка. Используя эти так называемые устойчивые тюркизмы в языке своих произведений, они сопровождают их подробными разъяснениями, в которых отыскивает их тюркские корни. Например, А. А. Бестужев- Марлинский в примечаниях к слову «гайда» пишет: «Я думаю, почти все читатели знают, что турецкое, или, если угодно, татарское восклицание гайда, гай-да, значит - ну! ну же! ступай! Те, кому это неизвестно, могут вспомнить, что сами они часто употребляют его, восклицая, например: «айда, молодец!» А из этого следует, что все они, себе неведомо, прекрасно говорят и пишут по-татарски» [Бестужев, Дорога от станции Алмалы до поста Мугансы, 230].
зарабатывать на жизнь писательским трудом.
Работая над «Кавказским пленником», А. С. Пушкин приводит название горы Бештау и делает особое примечание: «Бешту, или правильнее Бештау, кавказская гора в 40 верстах от Георгиевска. Известна в нашей истории». Прекрасно знавший русскую историю Пушкин не ошибается: первые упоминания о Бештау, о районе Пятигорья - «земле Пятигорских черкес» - встречаются (наряду с названиями Бештов, Бештовы горы, Пять гор) в русских летописях и ряде государственных документов, например, в «Книге Большому чертежу» (1627). Самый ранний, по-видимому, исторический источник, упоминающий Бештау, - это книга арабского географа Ибн Баттуты «Подарок созерцающим о диковинках городов и чудесах путешествий». Величайший путешественник всех времен и народов побывал здесь еще в XIV веке в ставке золотоордынского хана Узбека и впервые поведал миру о целебных ключах Пятигорья [Гаджиев: 3].
Этнографические комментарии показывают характерные этноспецифические черты образа жизни кавказских народов (религиозные и календарные праздники, описание одежды, жилища, пищи, домашней утвари). Описывая повседневность кавказских горцев, русские писатели подчеркивают необходимость взаимопроникновения языка, культур и стилей жизни. «Под «миром повседневной жизни», - пишет А. Шюц, - мы будем иметь в виду интер субъективный мир, который существовал задолго до нашего рождения и интерпретировался другими нашими предшественниками, как мир организованный. Теперь он дан нашему переживанию и интерпретации. Любая интерпретация этого мира базируется на запасе прежних его переживаний - как наших собственных, так и переданных нам нашими родителями и учителями, - и этот в форме «наличного знания» функционирует в качестве схемы соотнесения» [Шюц: 402].
Описывая повседневную жизнь горцев, русские писатели показывают наиболее распространенные элементы оружия, одежды, пищи: «Я увидел в стороне груды камней, похожие на сакли, и отправился к ним. В самом деле, я приехал в армянскую деревню. Несколько женщин в пестрых лохмотьях сидели на плоской кровле подземной сакли. Я изъяснился кое-как. Одна из них сошла в саклю и вынесла мне сыру и молока» [Пушкин, Путешествие в Арзрум, 461].
В произведениях о Кавказе русские писатели следуют правдивому, достоверному изображению жизненного уклада горских народов, используя при этом принцип стилизации материальной и духовной культуры, неидентичной авторской. Национальный колорит обозначен реалиями, характерными для изображаемых народов. Он передается лексическими средствами, что традиционно считается основным этническим определителем, этнообразующим фактором.
деятельности народа, как хозяйство, культура, исторические взаимосвязи, контакты и торговые отношения с соседними народами на различных этапах развития. Огромную роль сыграли физико-географическая среда, фауна и флора исторической территории кавказских народов, так как все это накладывало существенный отпечаток на хозяйство, являющееся основным источником пищи.
Русские писатели прекрасно знали повседневную жизнь горцев и старались разными языковыми средствами правдиво показать русскому читателю все особенности быта:
«На днях посетил я калмыцкую кибитку (клетчатый плетень, обтянутый белым войлоком). Всё семейство собиралось завтракать. Котел варился посредине, и дым выходил в отверстие, сделанное в верху кибитки» [Пушкин, Путешествие в Арзрум, 446].
A. С. Пушкин передает объемную этнографическую информацию о жизни ногайцев. Действительно, из всех горских народов, заселявших Кавказ, только ногайцы жили в разборных решеточных кибитках (терме) и неразборных (отав).
B. И. Даль дает хорошую энциклопедическую справку, соответствующую описаниям русского писателя: кибитка - ’гнутый верх повозки, крыша на дугах; беседка, будка, во- лочок, болок. I Вся телега или сани с верхом, крытая повозка. I Переносное жилье кочевников, из жердяного остова с покрышкою из войлоков (кошем), бересты или шкур; сиб.
прикроенными кошмами, из коих верхняя называется дымником. Несколько кибиток образуют аул, кочевое селение’ [ТСЖВЯ].
О ногайских кибитках писали многие исследователи Кавказа. «Она состояла из складных решеток, скрепленных между собой ремешками, верхнего обода, продольных перекладин и двустворчатой двери. Сверху кибитка покрывалась кошмами» [Семенов: 366-367]. Ногайские кибитки были приспособлены к кочевому образу жизни. «Они разбирались и устанавливались очень быстро. В первую очередь ставилась решеточная часть кибитки. Она состояла из 8-10 складных решеток. Кибитка, состоявшая из 20 решеточных частей (самая большая), встречалась у ногайцев весьма редко, да и то лишь у богатых людей» [Архипов: 73].
Тексты русских писателей насыщены собственными наблюдениями и рассуждениями о народе. Чрезвычайно интересны комментарии по описанию быта и обычаев горцев. Особенно важна характеристика домашнего быта и нравственного облика населения Кавказа. Отношение русских писателей к горской культуре можно проследить почти во всех произведениях о Кавказе. Русские писатели не только показывали быт горцев, но и отмечали некоторые этнические символы, такие, как гордость горцев. К классу символических образований этнокультуры следует отнести: идеи, верования, язык, отношения, чувства, действия, обычаи, формы искусства, орнамент, законы и т. д. В рамках национальной культуры, национально-этнического сознания эти образования (символы, этносимволы) выступают как превращенные формы социально-исторического опыта конкретного этноса, который и обеспечивает его своеобразие, обусловливая национальную специфику миропонимания, мирочувствования. Поэтому этносимвол (символическое образование, в предельно концентрированной форме, выражающее идеи, явления, верования, идеалы, чувства и т. д.) является субстанциональным ядром, организующим знаковую среду, характерную для данной этнокультурной системы.
Чтобы процессы речевой коммуникации имели успешный характер, этнические символы сопровождаются точными авторскими комментариями: «- Ваше превосходительство! - говорил он, приставляя руку к папахе,- прикажите пустить кавалерию: показались значки, - и он указывает плетью на конных татар, впереди которых едут два человека на белых лошадях с красными и синими лоскутами на палках» Примечание автора: [Значки между горцами имеют почти значение знамен, с тою только разницею, что всякий джигит может сделать себе значок и возить его] [Толстой, Набег, 25].
«С одной стороны виднелись освещенные ярким солнечным светом зеленые сады с огромными грунтовыми и лычевыми деревьями; с другой - торчали какие-то странные тени, перпендикулярно стоящие высокие камни кладбища и длинные деревянные шесты с приделанными к концам шарами и разноцветными флагами» Примечание автора: [Это были могилы джигитов] [Толстой, Набег, 26].
геополитические конфликты, которые увязывают с высоким уровнем социальных противоречий в сфере национально-государственного устройства, межэтнических отношений, с повышением статуса народов в иерархии национально-государственных образований. Преодоление межэтнической отчужденности связано с верным пониманием социальной и культурной специфики национальных факторов, которое невозможно без разностороннего изучения различных этнокультурных систем, что способствует лучшему пониманию народами друг друга. Возрастание роли и значения этнокультурных парадигм в динамике современного социума, связанное с актуализацией стереотипов, типических установок, символических оснований национального самосознания сопряжено с диалектикой общечеловеческих и этнических ценностей.
Этническая самобытность лексического значения слов, включающих в свой состав этнокультурный компонент, обычно маркируется в лексикографических источниках с помощью специальных показателей национально-культурной ориентации слова. «Путешествие» Пушкина насыщено его 146 собственными наблюдениями и рассуждениями о народе, содержащими описание быта и культуры горцев. Чрезвычайно интересен комментарий Пушкина к описанию быта и обычаев горцев. Особенно важна характеристика домашнего быта и нравственного облика населения Кавказа:
«Князь, мужчина лет сорока пяти, ростом выше Преображенского флигельмана. Мы нашли его в духане (так называются грузинские харчевни, которые гораздо беднее и нечище русских). В дверях лежал пузастый бурдюк (воловий мех), растопыря свои четыре ноги. Великан тянул из него чихирь и сделал мне несколько вопросов, на которые отвечал я с почтением, подобаемым его званию и росту» [Пушкин, Путешествие в Арзрум, 452]. По данным лингвистических словарей: чихирь - ’заимствовано из тюрк., ср. тур. cakyr «вино», чагат. саууг, караим, т. саууг, кыпч. саууг, тар. cagir’ [ФЭСРЯ]. Чихирь - ’горское вино, красное, крепкое, привозимое к нам и б. ч. идущее в переделку. Вообще: виноградное сусло, еще не перебродившее; духан м. кавк. мелочная лавка и шинок’ [ТСЖВЯ]. Чихирь - ’Кавказское красное неперебродившее вино домашнего приготовления. [Тюрк, чихир] ’; духан - ’Старинное название небольшого ресторана, харчевни на Кавказе и Ближнем Востоке. [От араб, dukkan - лавка]’ [МАС].
Интересно, что А. А. Бестужев-Марлинский дает точные толкования словам-экзотизмам, соответствующие определениям современных лингвистических словарей. До сих пор остаются подтверждаемы этимологические толкования русского писателя (боевой клич «ура!», слова: «караул», «уздень», выражение «пью клятву», то есть присягаю, и др.). Приведем фрагмент, в котором А. А. Бестужев дает достаточно точную информацию: «Вот мой старший брат, - сказал Мулла-Нур своим товарищам, любопытно столпившимся около пришельца. - Ему почет, ему все услуги ваши, при всякой встрече. Кто поможет ему в пустом или в заветном деле, тому я должен до смерти. Кто сделает ему вред, тому я мститель, как за кровь... того не схоронит от моего гнева ни могильная доска, ни волна морская! Пью клятву, и пусть она сожжет ядом мою грудь, если не исполню этого!» [Бестужев, Мулла-Нур, 194].
Автор дает комментарий к сочетанию «пью клятву»: [«Татары говорят вместо «присягаю» - «пью клятву», анд ичерим. Известно, что это выражение относится к старинному, языческому обряду племен Монгольской плоской возвышенности, у которых присягающие выпускали друг у друга несколько капель крови и пили ее; при этом они еще надевали себе на голову, как утверждает один персидский писатель, юбку старой бабы и произносили: «пусть сделаюсь презреннее этой исподницы, ежели не сдержу моего обещания!»] [Бестужев, Мулла-Нур, 194]. Толкование слов «анд» и «ичерим» можно найти только в тюркоязычном лингвистическом «Толковом словаре карачаево- балкарского языка»: ант (анд) - ’клятва, клятвенное обещание, зарок’; ич - ’2. Пить (ичерим - показывает форму 1 лица- выпью)’ [ТСКБЯ].
«Аммалат-Бека», где дается этимологическая характеристика: «Поражены каким- то невольным благоговением, егеря и казаки безмолвно внимали страшным звукам сих песен, но наконец громкое «ура!» раздалось с обеих сторон [Ур, ура - значит бей по- татарски. Нет сомнения, что этот крик вошел у нас в употребление со времени владычества моголов, а не со времен Петра, будто бы занявшего «hurra!» у англичан]» [Бестужев, Аммалат-Бек, 470]. В «Этимологическом словаре русского языка» М. Фасмера дается следующее определение данного слова: ура - ’поднять на уру, на ура; судя по знач., скорее из нов. -в. -н. hurra «ура» от ср. -в. -н. hurra, которое связывают с hurren «быстро двигаться». Лексема «ура» считается заимствованной прямо из тюркского языка’ [ФЭСРЯ]. У В. И. Даля мы читаем, что ура - ’крик восторженного одобренья, радости и привета, мужественного ободренья, общего поощренья и пр. а также напоминает татарское ур - бей, от слова урмак - бить, также киргизское уран, племенной военный клич’ [ТСЖВЯ].
Иногда А. А. Бестужев-Марлинский не упускает возможности поиронизировать над действительно того заслуживающими «этимологиями»: «[Очень недавно случилось мне прочесть чудесное толкование на татарское слово киса, кошелек, занятое нами у монгольских татар, а татарами у персиян, а персиянами у аравитян. «Кошельки, - говорит господин этимолог,- делались в старину (???) из кошек 148 (не знаю, где видел и начитал он такую редкость), а от ласкательного уменьшительного кисочка произошло киса». Бедная татарская киса никогда не думала попасть в такое четвероногое родство. Я бы спросил однако ж, отчего происходит библейское слово кошница? Неужели хлеб и рыб носили иудеи в кошачьих шкурках? А кошель, кошелек и кошница, без сомнения, росли на одном корне. Все они родились от старинного кош, корзина]» [Бестужев, Мулла-Нур, 331].
Деятельность по познанию действительности связана с языковым сознанием, поскольку окружающая действительность отражается в нем через ментальные концепты и понятийные вербализованные конструкты. Поэтому познание сопровождается двумя факторами, связанными с языком: категоризацией и ассоциированием. Будучи по существу явлением логического и психологического порядка, категоризация определяет включение фиксируемой понятием реалии в систему языка, а ассоциирование - его закрепление в ней. Кавказская тема являлась труднейшим испытанием для русских писателей, подвергая проверке их мастерство:
«Играет ветер рукавами
Вся галуном обложена.
[Чуха - верхняя одежда с откидными рукавами]» [Лермонтов, Демон, 511].
Чуха - ’заимствовано из тур. вульг. coha «длинный кафтан» (Радлов 3, 2005, 2016); см. Mi. TEl. I, 278, Nachtr. 2, 97; Еоряев, ЭС 415. См. чуга, чоха’ [ФЭСРЯ]. Чуха - ’чапай, кафтан синего сукна. Персидс. кавк. кафтан, с закидными рукавами. Чепуха, чужь, нелепица. Запороть чуху. Нагородил такой чухи, что ужас! Занес чуху!’ [ТСЖВЯ]. Чоха и чуха - ’верхняя мужская одежда, распространенная в прошлом у некоторых кавказских народов, напоминающая черкеску, но со стоячим воротником и рукавами до локтя. [Тюрк, чоха, чуха из перс.]’ [МАС].
В любой культуре имеются присущие только ей культурные значения (моральные нормы, убеждения, особенности поведения), закрепленные в языке и определяющие национально-культурную языковую специфику каждого этноса. Этнокультурный компонент лексического значения слова опирается на особые фоновые значения о фрагментах действительности, свойственных тому или иному народу или культурной общности тех или иных народов. Чтобы они были понятны читателю, автор, как правило, поясняет их в комментариях. Но в некоторых случаях он в контексте описывает подробно назначение того или иного предмета и тем самым создает небольшой микроэтнографический текст в структуре повествования: «На нем были сюртук без эполет, лезгинские широкие штаны, белая папашка с опустившимся пожелтевшим курпеем (Курпей на кавказском наречии значит овчина. - Примечание Л. Н. Толстого) и незавидная азиатская шашка... Беленький маштачок (Маштак на кавказском наречии значит небольшая лошадь - примечание Л. Н. Толстого), на котором он ехал, шел понуря голову, мелкой иноходью и беспрестанно взмахивал жиденьким хвостом» [Толстой, Хаджи-Мурат, 11].
культуры, к которой мы принадлежим, так же относительны и, чтобы понять поведение представителя другой культуры, нужно выяснить, какое поведение традиционно для этой культуры. Речевое поведение русских писателей на Кавказе доказывает, что успешность коммуникации зависит от фактора взаимопонимания. Речевые ситуации определяются обстоятельствами, которые вынуждают человека участвовать в речевом акте, это комплекс внешних условий общения и внутренних реакций общающихся, находящих выражение в каком-либо высказывании.
Говоря о топографических комментариях, отметим, что этнолингвистическая пестрота является самой яркой чертой Кавказа, и в то же время его загадкой, которая интересовала многих исследователей. Этнолингвистический феномен Кавказа еще в XIX веке объясняли самоочевидным и неоспоримым на первый взгляд доводом, согласно которому ландшафтная пересеченность местности с самого начала привела к физической изоляции одних племен от других. А. Берже писал, что народ раздроблен на «бес- чиленные мелкие племена, которые... никогда не могли слиться в одно целое по физическим причинам, свойственным дикой и неприступной природе... оно имело последствием еще то, что язык лезгинский раздробился на множество наречий...» [Берже: 305].
Во время своего путешествия по Кавказу А. С. Пушкин проявил огромный интерес к топонимике. Он не только знал географические названия, но и давал им объяснения. В авторских ремарках А. С. Пушкина мы находим большое количество топографических комментариев: «26-го июня мы стали в горах в пяти верстах от Арзрума. Горы эти называются Ак-Даг (белые горы); они меловые. Белая, язвительная пыль ела нам глаза; грустный вид их наводил тоску. Близость Арзрума и уверенность в окончании похода утешала нас» (Пушкин, Путешествие в Арзрум, 474); «Самое его название (Тбилис-калар значит Жаркий город») [Пушкин, Путешествие в Арзрум, 459].
Этнографические зарисовки Пушкина обычно сопровождали и дополняли текст в его рукописях, составляли место действия или костюм персонажа. Например, автопортрет поэта в бурке верхом [Мир Пушкина: 126]. В путевых записках Пушкин пишет заметки, послужившие основой произведению «Путешествие в Арзрум», тогда же написаны стихотворения «На холмах Грузии лежит ночная мгла...», «Кавказ», «Обвал». Впечатления, полученные на Кавказе, явно отражены в автопортрете 1829 года.
Пейзаж для Пушкина - это фон, воспринимаемый зрительно и акустический. Вся окружающая природа отпечаталась в словах, отшлифованных языком Пушкина. Нас поражает точная организация звуковой формы. Лексический состав, запечатлевший мир природы, обладает конкретным значением с четким признаковым аспектом. Красиво гармонируют звучание и значение слов: «Кавказ нас принял в свое святилище. Мы услышали глухой шум и увидели Терек, разливающийся по разным направлениям. Мы поехали по его левому берегу. Шумные волны его приводят в движение колеса низеньких осетинских мельниц, похожих на собачьи конуры. Чем далее углублялись мы в горы, тем уже становилось ущелье. Стесненный Терек с ревом бросает свои мутные волны чрез утесы, преграждающие ему путь. Ущелье извивается вдоль его течения. Каменные подошвы гор обточены его волнами. Я шел пешком и поминутно останавливался, пораженный мрачною прелестью природы» [Пушкин, Путешествие в Арзрум: 450].
описал в путевых очерках «Путь до города Кубы», «Горная дорога из Дагестана в Ширван через Кунакенты» и других. Местный экзотический колорит заключается не только в наименованиях построек, одежды, пищи, напитков, но и географических названиях. А. А. Бестужев, описывая «Дорогу от станции Алмалы до поста Мугансы», с восторгом пишет: «Никогда не забуду тебя, видопись (пейзаж) Алазанской долины; никогда не вспомню без умиления!».
Далее мы читаем: «Мы свершили омовенье в Алаза- ни, а намаз на Куре»; «... скоро взыграет гибель по хребтам ваших гор и пламя войны иссушит потоки Кар-сырта». В примечаниях автора: «Кар-сырты - снеговые хребты, но кара-сырт и кара-дат - значит черный хребет, черная гора» [Бестужев, Т. 2, 228].
Русский писатель дает экзотизмам совершенно точное объяснение, хотя и наблюдаются некоторые фонетические изменения: у Бестужева - кар, кара; в «Толковом словаре карачаево-балкарского языка» - къар, къара. Объясняется то тем, что фонема <къ> является глубокозаднеязычным согласным. Итак, толкование данных слов в лингвистических словарях русского языка отсутствует, но можно найти в тюркоязычном словаре: «кар» (къар) - ’снег’; «кара» (къа- ра) - ’черный, темный’ [ТСКБЯ].
Удивительное панорамное описание природы Пятигорска с использованием топонимов мы читаем у М. Ю. Лермонтова: «На запад пятиглавый Бешту синеет, как «последняя туча рассеянной бури; на север поднимается Машук, как мохнатая персидская шапка, и закрывает всю эту часть небосклона; на восток смотреть веселее: внизу передо мною пестреет чистенький, новенький городок, шумят целебные ключи, шумит разноязычная толпа, - а там, дальше, амфитеатром громоздятся горы все синее и туманнее, а на краю горизонта тянется серебряная цепь снеговых вершин, начи- 152 наясь Казбеком и оканчиваясь двуглавым Эльборусом...» [Лермонтов, Герой нашего времени, 46].
М. Ю. Лермонтов любил Кавказ. Это отражалось во всем. Накануне отъезда на Кавказ Лермонтов обратился к Раевскому: «Прощай, мой друг. Я буду к тебе писать про страну чудес - восток» [Щукин: 542]. Об отношении Лермонтова к Кавказу пишет и известный славист, зарубежный лермонтовед Л. Келли: «От того времени сохранился акварельный автопортрет. Он изобразил себя по пояс, в новом мундире нижегородского драгуна, отменно сшитом военным портным Санкт-Петербурга. Пальцы сжимают рукоять черкесской шашки. На плечо наброшена короткая бурка, темная, как и горы Дагестана вдали. На груди золоченые газыри, такие же, как и у горцев» [Келли: 65].
к топонимике, этнографии и фольклору находилось в прямой зависимости от творческих позиций молодого писателя. Широкое использование материала, раскрывающего быт, нравы, привычки кавказских горцев, позволило глубже понять Кавказ. Хорошее знание русским писателем топонимики доказывает широкое использование экзотизмов: «Проехав несколько верст по большой дороге, Хаджи-Мурат сдержал своего тяжело дышащего и посеревшего от поту белого коня и остановился. Вправо от дороги виднелись сакли и минареты аула Беларджика, налево были поля, и в конце их виднелась река» [Толстой, Хаджи-Мурат, 131]. Русские писатели, создавая условный восточный колорит, заполняли свои тексты множеством экзотизмов - восточных слов. В результате получался пестрый словесный орнамент.
Исторические комментарии русских писателей имеют немаловажное значение. Кавказ предстает и как арена исторической драмы. Естественно, русские писатели, осуждая колониальную политику царского правительства на Кавказе, стали изучать историческое прошлое как казачества, так и горцев. А. С. Пушкин в своих путевых очерках показывает прекрасное знание истории Кавказа и Закавказья: «Грузия прибегнула под покровительство России в 1783 году, что не помешало славному Аге-Мохамеду взять и разорить Тифлис и 20.000 жителей увести в плен (1795 г.). Грузия перешла под скипетр императора Александра в 1802 <г.>» [Пушкин, Путешествие в Арзрум, 475].
В произведениях кавказского цикла А. А. Бестужева особый интерес представляют авторские примечания, которые носят познавательный характер и демонстрируют желание автора как можно лучше познакомить читателя России с Кавказом. Примечания, как правило, очень обширны. Интересно, что многим словам и выражениям А. А. Бестужева дает исторические объяснения, зачастую не опровергаемые и ныне: «Всадники, которые доселе разговаривали с знакомыми, ступив на землю, или нестройно разъезжали в поле, вскочили на коней и понеслись навстречу поезда, спускающегося с горы: то был Аммалат-бек, племянник тарковского шамхала, со своею свитою. [Первые шамхалы были родственники и наместники халифов дамасских. Последний шамхал умер, возвращаясь из России, и с ним кончилось это бесполезное достоинство. Сын его, Сулейман-паша, владеет наследством просто, как частным имением]»- [Бестужев, Аммалат-Бек, 423]. Объясняя слово «шамхал», автор «Аммалата» показывает прекрасные знания в области истории.
По данным истории Тарковских шамхалов, «в 1830 году Мехти-шамхал выехал в Петербург, чтобы представиться в Бозе почившему Императору Николаю 1-му и ходатайствовать о назначении ему в преемники старшего сына его, Сулейман-паши, которому он и поручил, на время отсутствие своего, управление владением. На возвратном пути из Петербурга Мехти-шамхал умер. Сулейман-паша, оставшись правителем шамхальства, произведен был вскоре в генерал-майоры. При утверждении Сулейман-паши в шам- хальстве подтверждение титула найдено было неудобным, а сохранение за ним второго - до времени еще полезным» [Кумыкский мир. Шамхалы Тарковские, www.kumukia.ru/ modules.php]
Примечания иногда полемичны. А. А. Бестужев-Мар- линский спорит с другими художниками слова или историками, если считает, что те ошибались в трактовке поведения горцев или в других моментах. К примеру, описывая 154 образ сидения у горцев, Бестужев-Марлинский ссылается на перевод Волынского летописца, выполненный Н. М. Карамзиным, и утверждает, что сидеть на корточках перед храмом для «азиатца» вовсе не так унизительно, как считал автор «Истории государства Российского»: «Мужчины, собравшись в кружки, стоя или сидя на коленях или по двое и по трое прохаживались медленно кругом; старики курили табак из маленьких деревянных трубок; веселый говор разносился кругом, и порой возвышался над ним звон подков и крик: качь, качь (посторонись) от всадников, приготовляющихся к скачке». Примечание автора: [Обыкновенный образ сиденья у азиатцев на улице или перед старшим. А потому Н. М. Карамзин очень ошибся, переведя слова Волынского летописца: «Зле те, Романе, на коленях пред ханом сидиши» - «Худо тебе, Роман, на коленях стоишь перед ханом». Конечно, сидеть на корточках было невесело для га- лицкого князя, но не так унизительно, как думает историк] [Бестужев, Мулла-Нур, 315].
«сидеть на корточках» перед старшими действительно является выражением глубокого уважения. Такое почтение к старшим и больше того, их почитание - не просто общечеловеческое правило поведения, а особая культурная и психологическая установка. О народных обычаях и традициях пишут многие исследователи Кавказа. А. И. Мусукаев по этому поводу отмечает, что «сидеть тоже надо было чинно, не вразвалку, по возможности не рядом и желательно на более низком сиденье» [Мусукаев: 162]. Сущность поведенческих норм хорошо выразил долго прослуживший на Северном Кавказе и хорошо знавший нравы горцев Н. А. Караулов: «Старшинство соблюдается особенно внимательно. Старшему - первый привет, лучше кусок и мягче постель» [Караулов: 148].
В авторских комментариях А. А. Бестужева мы находим много фактов, свидетельствующих о том, что он достаточно хорошо знал язык и историю Востока, в частности Дагестана (разумеется, в пределах того, что он познал к тому времени): «Ласточки опередили своим приветным щебетаньем клич муллы над мечетью; но и мулла не поздняя птичка; он уж поет, ходя вокруг купола [Заметьте, что мусульмане- шииты не строят минаретов у мечетей, тогда как у суннитов минарет есть необходимость], склонив голову на ладонь: «Проснитесь, правоверные! Встаньте!» [Бестужев, Мулла-Нур, 315]. «Над срединою здания восходит к небу, как молитва, заостренный купол, и маковка его рассыпается лучами звезды [Замечательно, что шииты не украшают полумесяцем своих мечетей: на них или рука, или звезда, или просто яблоко]» [Бестужев, Мулла-Нур, 129].
Нелингвистическую информацию содержат все маргиналии, связанные с комментированием фактов, событий, предметов. Эти комментарии обращены не к значениям, а к самим реалиям. Например, автор «Аммалата» дает довольно точную и развернутую энциклопедическую справку о слове «нукер»: «Двадцать нукеров [Нукер - общее имя для прислужников, но, собственно, это то же самое, что у древних шотландцев Henchman (прибедренник). Он всегда и везде находится при господине, служит ему за столом, режет и рвет руками жаркое и так далее] на лихих скакунах, в чухах, блестящих галунами, сдвинув шапки набекрень, скакали, избочась, сзади» [Бестужев, Аммалат-Бек, 425]. В «Этимологическом словаре русского языка» М. Фасмера отмечается, что слово нукер является заимствованием - ’из карач. noger «товарищ», чагат. nokar «помощник, попутчик, слуга», тел., леб. nokor, казах, nogor, которое происходит из монг. nokiir «товарищ», калм. nokr’ [ФЭСРЯ]. В «Толковом словаре живого великорусского языка» В. И. Даля: нукер - ’кавк. служитель, отрок при господине, телохранитель’ [ТСЖВЯ]. По данным «Словаря русского языка»: нукер - Т. Дружинник монгольской знати 11-12 вв., с начала 13 в. - воин личной охраны монгольских ханов. 2. У горских народов Кавказа в 19 в.: воин личной охраны военачальника, слуга [Монг. noker] ’ [MAC].
Далее мы встречаем биографическую и военно-историческую справки, приведенные автором: «- Ты, видно, рекрут, когда не узнал Султан-Ахмет-хана Аварского [Он был родной брат Гассан-хана Джемутайского, а сделался ханом Аварским, женясь на вдове хана, единственной его наследнице], - хладнокровно отвечал панцерник, отрывая руку часового от поводьев. - Кажется, в прошлом году я задал русским в Башлах [Тогда отряд наш, состоявший из трех ты- 1 56 сяч человек, окружен был шестьюдесятью тысячами горцев. Там был Уцмий Каракайдахский, аварцы, акушинцы, койсу- булинцы и другие. Русские пробились ночью - и с уроном] по себе славную поминку» [Бестужев, Аммалат-Бек, 430].
Важную роль для нашего исследования играет взаимоотношение горцев и русского писателя и особенности их общения. Известно, что для нормального развития личности в многоязычном и полиэтническом регионе необходимы взаимодействия всех народностей. Пребывание А. А. Бестужева в иноэтнической среде способствовало «узнаванию» народов края, их истории, нравов, быта и т. п. посредством диалога. Русский писатель понимал важность непосредственного общения с местным населением. Этой возможностью А. А. Бестужев вполне располагал, и осуществлялось общение посредством так называемого «татарского языка», под которым на Кавказе, как сейчас установлено исследователями, необходимо иметь в виду азербайджанский язык, а в Северном Дагестане и Чечне - кумыкский. А. А. Бестужев неоднократно отмечал особую функцию татарского «языка».
На первом плане - изображение внешнего быта горцев, их обычаев, а также описание их жилища, одежды, еды, обрядов. Приведем интересный фрагмент из «Набега»: «Чтобы всякий человек знал, - русской пришел. Теперь в аулах, - прибавил он, засмеявшись, - ай-ай томата [Томаша значит хлопоты, на особенном наречии, изобретенном русскими и татарами для разговора между собой. Есть много слов на этом странном наречии, корень которых нет возможности отыскать ни в русском, ни в татарском языках. (Прим. Л. II. Толстого.)] идет, всякий хурда-мурда [Хурда-мурда - пожитки на том же наречии. (Прим. Л. Н. Толстого.)] будет в балка тащить» [Толстой, Набег, 22]. По данным «Этимологического словаря русского языка»: томаша - ’заимствовано из тат., кыпч., башк. tamasa «сутолока, давка, зрелище», которое объясняют из араб.’ Хурда-мурда - ’«хлам», терск. Вероятно, тюрк, рифмованное образование, связанное с тур., азерб. ^urda «вещь, не имеющая цены, мелочь»’. [ФЭСРЯ]. По данным «Толкового словаря живого великорусского языка»: томаша - ’суматоха, сумятица; свалка, драка’. Хурды-мурды - ’несклон. астрах, перидс. шарабара оренб. бутор сиб. домашний скарбишка, всячина, пожитки’ [ТСЖВЯ].
Проникновение экзотизмов в русский язык, как отмечают многие исследователи, - живой, развивающийся процесс. Вводить экзотизмы в русский литературный язык нужно с соблюдением чувства меры. Русские писатели понимали, какой отклик найдет у читателя то или иное необычно употребленное слово. Заимствование - переход элементов одного языка в другой как результат языковых контактов, взаимодействия языков.
Фольклорные вкрапления в произведениях русских писателей привлекают своей жизненной стороной и являются выражением национального самосознания народов Кавказа, проявлением высоких моральных качеств горцев, чистоты и искренности духовных, этических норм народа. Эстетическим образцом выступало поэтическое творчество народа, русские писатели находили определенное, ясное и красивое и умеренное в народной поэзии, языке и жизни народа. Говоря о фольклорных вкраплениях, можно отметить как главную особенность использование фольклорных образов и переводы фольклорных произведений на русский язык: сказок, легенд, песен, пословиц, поговорок, надписей на оружии и т. д.
Осознанный интерес А. С. Пушкина к разным сторонам народной культуры особенно ярко проявился во время его южной ссылки. Вклад А. С. Пушкина в формирование и развитие языковых контактов на Кавказе подтверждают и факты из биографии поэта. Например, находясь в Тифлисе, где его знали и любили, он интересовался плясками грузин, слушал их песни, просил переводить ему на русский язык и записывал их. Образованные грузины и русские жители Тифлиса устроили в честь приезда поэта торжественный праздник за городом. А. С. Пушкин восхищал своих собеседников рассказами, остроумными каламбурами и сам восхищался заунывными персидскими песнями и бурными кавказскими плясками. Несмотря на военные действия, между русским писателем и кавказскими горцами сохранялись дружеские отношения.
Большой интерес проявлял А. С. Пушкин к восточным культурам. Прослеживается постоянное отождествление А. С. Пушкиным восточных элементов с русскими. Данный факт мы можем отметить как проявление идей евразийства. Способами выражения идей евразийства у А. С. Пушкина являются иноязычные лексемы, используемые русским писателем для создания восточного колорита. Кавказские исследователи отмечали всемирное значение Пушкина. Здесь уместно ещё раз сказать о способах выражения идей евразийства русским писателем, не знавшим даже этого течения. Например, А. С. Пушкин пишет: «Главная сухопутная торговля между Европою и Востоком производится через Арзрум. Но товаров в нем продается мало; их здесь не выкладывают, что заметил и Турнфор, пишущий, что в Арзруме больной может умереть за невозможностью достать ложку ревеня, между тем как целые мешки оного находятся в городе» [Пушкин, Путешествие в Арзрум, 481].
и развиваются восточные мотивы. Поэт стремится найти соответствующие поэтические формы для выражения всего того художественно значимого, что он наблюдает в азиатской природе и культуре, в быте и нравах жителей стран Востока. Вторая ссылка и цикл кавказских текстов поражает глубиной восприятия нового для него мира, такого непохожего на все то, с чем ему приходилось сталкиваться раньше. Соприкосновение с Востоком, естественно, обогатило активный лексический запас русского писателя: «Это мать паши», сказал он, «а я прислан к женам, приведите одну из них»; все изумились догадке гяуров... Та, которая разговаривала у дверей с г. Абрамовичем была, вероятно, повелительницей харема» [Пушкин, Путешествие в Арзрум, 481].
Если рассмотреть по данным «Этимологического словаря русского языка» М. Фасмера происхождение иноязычных лексем в текстах А. С. Пушкина, то видно, что почти все они относятся к восточным заимствованиям: гарем - ’из франц. harem, источником которого является араб, haram «запретный»; паша - ’заимствовано через тур. pasa из ср. - перс. pata^sa, нов. -перс, padisah «падишах, царь»’ [ФЭСРЯ]. 159
Причины заимствования слов и оборотов в разные исторические периоды формирования и развития лексикосемантической системы русского языка были различны. Экзотизмы среди заимствованных слов представляют собой лексический пласт, единицы которого характеризуют специфические национальные особенности жизни разных народов и употребляются при описании нерусской действительности. Учитывая специфику нашего исследования, отметим, что при изображении жизни и быта народов Кавказа русскими писателями вводилось в произведения достаточно много слов-экзотизмов.
А. А. Бестужев использовал большое количество пословиц, поговорок, легенд, сказаний, песен народов Кавказа. Приведем некоторые фрагменты: «Звук металлических струн горской балалайки (комус), сопровождаемый протяжным напевом, извлек его из задумчивости: то кабардинец пел песню старинную:
На Казбеке слетелись тучи,
Им навстречу, на скалы
Узденей отряд летучий...»
[Бестужев, Аммалат-Бек, 463]
«Аллах ишитсын (бог да услышит меня)! Я бы дорого дал, чтобы стать лицом к лицу с твоими хвалеными! Посмотрел бы я, кто б из нас кому дал дорогу. Пускай я сосал позор, а не молоко из груди матери» [Бестужев, Мулла- Нур, 375]; «О, ты мой гюл ииси (ты мой запах розы)! - сказала она, играя кольцами на мизинце Кичкени» [Бестужев, Мулла-Нур, 351].
имеют художественные произведения русских писателей.
Здесь важно знать, в какой степени владеет писатель языком того народа, о котором он пишет. Уже будучи на Кавказе, А. А. Бестужев-Марлинский ознакомился с достаточно популярной даже в те годы хроникой Мухаммеда Аваби из Акташа «Тарихи Дербент-наме», хотя не давал ей особо вы- 160 сокой оценки. Дербент-наме - повествование о Дербенте, смесь нелепых басен с историческими истинами: полупоэма, полусказка, очень старинная и весьма уважаемая [Русские писатели]. Кавказ поразил А. А. Бестужева своею красотою. Полтора года спустя в «Письме к доктору Эрману» он писал: «Кто видел Кавказ в грозу... тот может умереть, не завидуя Швейцарии» [Бестужев, Письмо к доктору Эрману, 54].
Известно, что М. Ю. Лермонтов с детства видел черкесов в лохматых шапках и бурках, скачки джигитов, огненные пляски, хороводы, праздник байрама, слышал горские песни, легенды, предания. Эти поездки на лошадях через всю Россию, кавказская природа, а также знакомство с горскими легендами и песнями обогатили творческое воображение Лермонтова и во многом определили содержание его кавказских текстов.
В поэме «Измаил-Бей» (1832) М. Ю. Лермонтов воспроизвел благородный образ народного певца Керим-Гирея:
Вокруг огня певцу внимая,
И старики седые в ряд
С немым вниманием стоят.
На Кавказе М. Ю. Лермонтов общался с лучшими представителями грузинской, армянской и азербайджанской интеллигенции, с учеными, поэтами, писателями, музыкантами. А. В. Попов пишет: «Проявляя самый живой и непосредственный интерес к кавказским горцам, Лермонтов, несомненно, встречался и беседовал с замечательным сыном кабардинского народа Шорой Бекмурзовичем Ногмовым» [Попов: 11]. Во время странствий по Азербайджану русский писатель записал перевод шемахинского варианта сказки «Ашик-Кериб» и по мотивам азербайджанского фольклора написал сказку «Ашик-Кериб».
Совершенное знание Л. Н. Толстым горского фольклора отмечает исследовательница повести «Хаджи-Мурат» [Дал- гат: 183]. Начиная с 50-х годов XIX века и вплоть до конца жизни Толстой был неутомимым собирателем материалов народного творчества, в основном, пословиц. Собирал пословицы целенаправленно, выбирая из них те, которые могли оказаться нужными для творчества. Для написания «Хаджи-Мурата» Толстой изучил десятки сборников по быту и нравам кавказских горцев. Толстой нашел дагестанские пословицы в «Сборнике сведений о кавказских горцах», из которого он воспользовался и другим фактическим материалом для своей кавказской повести. В письме к А. Фету сам Толстой после чтения «Сборника сведений о кавказских горцах», написал: «Читал я в то время книги, о которых никто понятия не имеет, но которыми я упивался. Это сборник сведений о кавказских горцах, изданный в Тифлисе. Там предания и поэзия горцев и сокровища поэтические и необычайные» [Толстой, Т. 17, 774]. Пословицы в речи героев повести не выпирают, а незаметно сливаются с речью.
и некоторые обычаи, но сохранили в чистоте русский язык и оставались староверами. В среде гребенцов бытовал старинный русский фольклор. Терская линия превратилась в своеобразный центр поэтического творчества народов Кавказа [Виноградов: 94]. Здесь можно было слышать старинные русские, чеченские, ингушские, грузинские, армянские, дагестанские песни. Они вопреки законам войны продолжали звучать с одинаковой силой в исполнении казачьих певцов и горцев.
Любопытно отметить, что в наши дни бытуют в виде пословиц такие шамилевские выражения, обращенные к чеченским мюридам: «Мое приказание вы так крепко держите, как ослиный хвост держит узел» [Толстой, Хаджи- Мурат, 82]. Поясним: горец в дождливую погоду завязывал хвост лошади в узел, а хвост осла нельзя завязать. И еще: «Грозно скажешь - думаете, что этим я хочу напугать вас; ласково скажешь - думаете, что этим я хочу обмануть вас» [Толстой, Хаджи-Мурат, 110].
Народная мудрость помогает толстовскому герою острее выразить мысль, яснее видеть событие, определеннее оценить его. С. П. Бычков правильно заметил, что у Толстого есть сцены, в которых Хаджи-Мурат выступает в роли судьи «культуры» цивилизованных господ, вернее, с помощью его Толстой обличает развращенные нравы аристократии. Этому служит меткая горская пословица. На вопрос, понравилось ли Хаджи-Мурату на балу у главнокомандующего, он ответил: «У нас пословица есть - угостила собака ишака мясом, а ишак собаку сеном, - оба голодные остались...» [Толстой, Хаджи-Мурат, 111].
У. Б. Далгат отмечает, что язык дагестанских горцев как поэтический, так и разговорный отличается яркостью, образностью и выразительностью. Горцы любят выражать свои мысли пословицами и поговорками» [Далгат: 180]. Интерес Толстого к горскому фольклору говорит о его глубоком проникновении в жизнь кавказских горцев. О языке народных рассказов Толстого М. Б. Храпченко пишет: «Ясность, простота и лаконизм повествования, его сюжетная концентрированность и завершенность, широкая опора на народную речь, ее лексическое и фразеологическое богатство - вот то, к чему стремился писатель» [Храпченко: 293].
Таким образом, каждодневные наблюдения, переживания и размышления дали толчок к созданию текстов кавказского цикла. Во всех произведениях прослеживаются микроэтнографические блоки. В микроэтнографические блоки включаются слова-экзотизмы, а их художественновыразительные функции определяются контекстом употребления. Экзотизмы становятся выразительными элементами, они придают тексту «местный колорит». Но «местный колорит» заключается не только в экзотических названиях построек, одежды, пищи, напитков, танцев и т. д. самих по себе, но и в том, что благодаря этим названиям, их «невсеобщности» подчеркивается какой-то особый характер Кавказа и кавказских народов.
жизни, нравов, обычаев, некоторых этнографических особенностей народов, с которыми русские входят в непосредственный контакт. Известно, что контакты между представителями различных этнических групп приводят обычно к взаимовлиянию духовной и материальной культуры, а также языков этих народов. В освоении тюркских (шире - восточных) слов большое значение имеют художественные произведения русских писателей. Частое включение в ткань повествования наименований новых предметов, явлений и т. д., причем разными писателями, может привести к вхождению в язык новых слов. Здесь немаловажное значение имеет, входит ли в быт другого народа новая реалия и в какой степени владеет писатель языком того народа, о котором он пишет.
Писатели фиксировали моменты успешности межэтнической коммуникации, а также толерантность, формирующуюся на основе взаимопонимания. Ярко представлены факты дружеских взаимоотношений представителей воюющих сторон «поверх барьеров», несмотря на войну: «- Ты ошибаешься, Аммалат,- возразил я, - ты прощен вполне; останешься тем же, чем был прежде, господин своим поместьям и поступкам, - вот твоя сабля. Главнокомандующий уверен, что ты отныне будешь обнажать ее только за русских. Предлагаю тебе одно условие: поживи со мной, покуда перепадет молва о твоем похождении. Ты будешь у меня как друг, как брат родной.
Это изумило азиатца. Слезы брызнули у него из глаз.
- Русские меня победили! - вскричал он. - Простите, полковник, что я думал худо обо всех вас. С этой поры я верный слуга русскому царю, верный друг русским, душой и саблею» [Бестужев, Аммалат-бек, 479].
В произведениях русских писателей запечатлеваются невербальные средства речи: спонтанные жесты, мимика, интонация, выражение лица, взгляда, телодвижение, различные информационно и эстетически значимые эмоциональные и психические состояния персонажа. Жест присутствует также в структуре фразы, темпе, мелодии речи персонажа, что делает речь образной, эмоциональной, яркой: «- Прочь, бездельники! - закричал он гневно, положа руку на ручку пистолета»; «- Вот награда за ослушанье! - возразил Аммалат, сверкая очами»; «Он спрыгнул с коня и, кивнув головою, сказал...» [Бестужев, Аммалат-бек, 430].
по описанию системы языков связаны с его языковым сознанием, поскольку окружающая действительность 164 часто описывается в терминах, соответствующих региону, его географии, культуре. Так, например, зарисовка «Кавказец» представляет собой лингвокультурологическое, этнографическое исследование человека особого типа - «кавказца» - русского человека, в силу обстоятельств всю жизнь прожившего и служившего на Кавказе. Вот фрагмент из «Кавказца» (1841): «Знает, какой князь надежный и какой плут; кто с кем в дружбе и между кем и кем есть кровь. Он легонько маракует по-татарски; у него завелась шашка, настоящая гурда, кинжал - старый базалай, пистолет за- кубанской отделки, отличная крымская винтовка, которую он сам смазывает, лошадь - чистый Шаллох и весь костюм черкесский, который надевается только в важных случаях и сшит ему в подарок какой-нибудь дикой княгиней. Страсть его ко всему черкесскому доходит до невероятия. Он готов целый день толковать с грязным узденем о дрянной лошади и ржавой винтовке и очень любит посвящать других в таинства азиатских обычаев» [Лермонтов, Кавказец, 477]. Здесь раскрыты и психология, и быт, и привычки человека, адаптированного к среде кавказских народов. М. Ю. Лермонтов дает его характеристику в соответствующих терминах, связанных с языками горцев.
Касаясь научного подхода М. Ю. Лермонтова к кавказским языкам, необходимо отметить, что во время своих странствий по Кавказу он записывал фольклорные тексты, затем обрабатывал их литературно и представлял читателю. В Грузии Лермонтов общался с лучшими представителями грузинской, армянской и азербайджанской интеллигенции, с учеными, поэтами, писателями, музыкантами. В 1837 году Лермонтов снова попадает на Кавказ и, уже возмужавший человек, со сложившимися общественно-политическими взглядами наблюдает быт и нравы кавказских народов, находясь в их среде, знакомится с их историей и поэзией.
Исследователи творчества М. Ю. Лермонтова поражаются его энциклопедической осведомленности в области быта, культуры народов Кавказа. Народная поэзия горцев Кавказа глубоко интересовала поэта. В его творчестве нашли отображение и древние мифологические воззрения разноплеменных жителей этого края, и бытовые мотивы, освещающие повседневную жизнь горцев современной Лермонтову эпохи, и героические песни и предания о Кавказской войне. К числу произведений, связанных с горским фольклором, относятся «Аул Бастунджи», «Измаил-Бей», «Хаджи Абрек», «Беглец», «Бэла» и другие, принадлежащие к лучшим созданиям Лермонтова.
Л. П. Семенов в работе «Лермонтов и фольклор Кавказа» (1941) утверждает: «Ни один из русских писателей не проявлял в области кавказского фольклора такой осведомленности, как Лермонтов, и никто, вдохновляясь мотивами этого фольклора, не создавал таких прекрасных произведений, как он. Обращаясь к сюжетам и отдельным образам, почерпнутым из области устного народного творчества, поэт при их обработке проявлял глубокую самобытность. Не греша этнографизмом, не перегружая свои поэтические создания фольклорными мотивами, он очень умело передавал дух образцов народного творчества многоплеменного Кавказа; проявляя изумительное художественное чутье, он останавливался не на случайных, а на типичных явлениях старинной и современной ему жизни горцев или гребенских казаков. Фантастика, нередко встречающаяся в его лирике и поэмах, совершенно чужда мистики: например, в образ Демона, имеющий аллегорическое значение, он внес много глубоких, волнующих мыслей, созвучных идеям, вложенным в знаменитую «Думу» или дневник Печорина. Превосходное знание русского фольклора, а также фольклора западноевропейских народов, народов Востока (вспомним великолепную балладу «Три пальмы») и Кавказа помогло Лермонтову выработать замечательный язык, богатством которого так восхищались наши классики Гоголь, Л. Толстой, Чехов и другие. Кавказу Лермонтов посвятил многие лучшие свои произведения, и в большинстве из них видное место занимают мотивы или отдельные образы, связанные с песнями и сказаниями различных кавказских народов» [Семенов: 235].
Анализ произведений Л. Н. Толстого свидетельствует не просто о знании языка кавказских горцев, но и научном подходе в процессе написания произведений русским писателем. Прежде всего отметим, что в текстах Л. Н. Толстого наблюдается знание кавказского фольклора, прослеживается огромное количество переработанного практического 166 материала: легенды, предания, песни, пословицы, поговорки. Русский писатель проводит систематизацию кавказских языков, определяет наречия.
на Кавказе. В своих произведениях русский писатель выступает в роли психолога, утверждая, что сферу национальной психологии образуют чувства, переживания, привычки, обычаи, традиции, вкусы, в которых отражены особенности национального бытия, национальной истории. Описывая повседневность кавказских горцев, Толстой подчеркивает необходимость взаимопроникновения языка, культур и стилей жизни. Этнографизм русского писателя, его интерес к языку и быту кавказских горцев реализуется в произведениях кавказского цикла, главной особенностью которых являются авторские ремарки, комментарии и целые микроэтногра- фические тексты.
Человек - представитель определенной этнокультурной общности, характеризующийся своеобразием мировосприятия, предопределенным материальным и духовным образом жизни этноса. Например, в небольшом отрывке из «Хаджи-Мурата» встречаются топонимы, антропонимы и экзотизмы, отображающие быт, нравы, а также языковую среду героя повести: «Пиши: родился в Цельме- се, аул небольшой, с ослиную голову, как у нас говорят в горах, - начал он. - Недалеко от нас, выстрела за два, Хунзах, где ханы жили. И наше семейство с ними близко было. Моя мать кормила старшего хана, Абунунцал-Хана, от этого я и стал близок к ханам. Ханов было трое: Абунунцал-Хан, молочный брат моего брата Османа, Умма-Хан, мой брат названый, и Булач-Хан, меньшой, тот, которого Шамиль бросил с кручи. Мне было лет пятнадцать, когда по аулам стали ходить мюриды. Они били по камням деревянными шашками и кричали: «Мусульмане, хазават!» Чеченцы все перешли к мюридам, и аварцы стали переходить к ним» [Толстой, Хаджи-Мурат, 68].
В систему организации текста органически входят кавказские и этнонимы, и топонимы, и антропонимы, многие из которых в структуре текста выполняют не только номинативную, но и характерологическую функцию. В повести функционируют и кавказские пословицы и поговорки. Поговоркам и пословицам в «Хаджи-Мурате» нельзя отказать в мудрости, но мудрость эта особого рода, она - восточная. Л. Н. Толстого фольклор привлекал своей жизненной стороной и являлся для него выражением национального самосознания народов Кавказа, проявлением высоких моральных качеств горцев, чистоты и искренности духовных, этических норм народа.
Русские писатели явились инициаторами научного изучения Кавказа и кавказских языков, делали первые попытки описания системы кавказских языков, изучения лексики, грамматики, фонетики, синтаксиса. Базовые знания и умения русских писателей, лингвистическая ситуация на Кавказе в XIX веке, осознанный интерес русских писателей к культуре и языкам горцев стали факторами, определяющими речевую деятельность русских писателей на Кавказе.