Герштейн Э. Г. Скрытая цитата в "Думе" // Лермонтовский сборник. — Л.: Наука, 1985. — С. 255—259.
Э. Г. ГЕРШТЕЙН
СКРЫТАЯ ЦИТАТА В «ДУМЕ»
В юношеском творчестве Лермонтова встречаются упоминания об обманчивых плодах. Литературному источнику одного из них было посвящено сообщение Ю. Д. Левина «Скрытая цитата из „Лалла-Рук“».1 В главе XIX «Вадима» описание любовных историй Юрия завершается тирадой: «...но что ему осталось от всего этого? — воспоминания? — да, но какие? горькие, обманчивые, подобно плодам, растущим на берегах Мертвого моря, которые, блистая румяной корою, таят под нею пепел, сухой горячий пепел!» (6, 89). Ю. Д. Левин, утверждая, что это «эффектное сравнение пришло к Лермонтову от Мура», привел его стихи из третьей части поэмы «Лалла-Рук» («...подобно плодам Мертвого моря, которые соблазняют глаз, но обращаются в пепел на устах»). Однако Б. М. Эйхенбаум, комментируя «Вадима», указал на другой источник: «Это сравнение взято из поэмы Мильтона „Потерянный рай“ (кн. 10, стихи 560 — 567)».2 Правда, в своей ранней книге о Лермонтове Б. М. Эйхенбаум отчасти полемизировал с Л. Семеновым, впервые указавшим на эту реминисценцию:3 «Но характерно, что Лермонтов искажает сравнение Мильтона, не делая того различения между плодами, произраставшими близ Содома и прельщавшими только взор, и адскими плодами, обманывавшими вкус, которое сделано в подлиннике».4 Возможно, что при анализе указанных стихов Мильтона и Мура исследователь отдаст предпочтение версии Ю. Д. Левина. Но следует при этом учесть примечание самого Мура к цитируемым стихам. Он ссылается на естественнонаучную и историческую литературу, в которой описывается и анализируется это уникальное природное явление, и добавляет: «У Лорда Байрона подобная же ссылка на Мертвое море в его замечательной 3-й песни „Чайльд-Гарольда“, превосходящей великолепием что бы то ни было, быть может, и все, что даже он сам когда-нибудь написал».5 Мур имел в виду строфу 34, которую Байрон в свою очередь сопроводил ссылкой на естественнонаучную литературу и на Тацита, так описавшего сожженные равнины на берегах Мертвого моря: «Всякое растение, посаженное здесь рукой человека или само по себе пробившееся из земли, тонкий ли у него стебель и бледные цветы, или, наоборот, оно кажется поначалу вполне здоровым и крепким, — все равно в конце концов вянет, чернеет и рассыпается в прах».6 Становится ясным, что образ плодов с берегов Мертвого моря, основанный на подлинной реальности, приобрел в английской поэзии права устойчивого сравнения. Употреблялось оно безотносительно к прямому содержанию или стилистическим особенностям данного произведения. Так, у Мильтона оно оттеняет бедственное положение Сатаны и его приспешников, обращенных в змей и вынужденных жевать золу обманчиво румяных яблок. У Байрона оно иллюстрирует философскую мысль о приверженности людей к земной жизни, как бы она ни была горька.7 У Мура упоминание о яблоках с Мертвого моря введено в формулу проклятия рабу-изменнику.8 В «Вадиме» эта скрытая цитата звучит как чистая риторика.
Подобные заимствования, часто встречающиеся в юношеском творчестве Лермонтова, надо отличать от скрытой или явной цитаты, помогающей понять замысел всего произведения. В стихотворении 1832 г. «Он был рожден для счастья, для надежд» содержится вариация аллегорического образа обманчивых плодов:
Так сочный плод, до времени созрелый,
Между цветов висит осиротелый,
Ни вкуса он не радует, ни глаз;
И час их красоты — его паденья час!
(2, 63)
«Мое грядущее в тумане»:
Как юный плод, лишенный сока,
Оно увяло в бурях рока
Под знойным солнцем бытия.
(2, 230)
Зрелое стихотворение «Гляжу на будущность с боязнью», появившееся в результате переработки наброска «Мое грядущее в тумане», заканчивается теми же строками — с небольшим разночтением в эпитете:
Как ранний плод, лишенный сока,
Она увяла в бурях рока
Под знойным солнцем бытия.
(2, 109)
В рукописи эти три стиха были предварительно набросаны Лермонтовым на полях с заменой эпитета «юный» словом «ранний» и лишь вслед за тем введены в текст в новой редакции.9 Благодаря этой поправке Лермонтов избежал неуместного антропоморфизма («юный плод») и зыбкости сравнений, свойственной его юношескому творчеству. Еще точнее этот образ в «Думе», к которой стихотворение «Гляжу на будущность с боязнью» ближе всего по времени создания:
Так тощий плод, до времени созрелый,
Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз,
Висит между цветов, пришлец осиротелый,
И час их красоты — его паденья час!
(2, 113)
Как и большинство блестящих речений «Думы», приведенное четверостишие часто цитировалось в русской публицистике и вошло в устную речь как поговорка.
Эти четыре строки перенесены в «Думу» почти без изменения из цитированного выше стихотворения «Он был рожден для счастья, для надежд», где интересующий нас образ обманчивого плода развернут еще шире: ему посвящены восемь стихотворных строк. В «Думе» отброшены последние четыре:
И жадный червь его грызет, грызет,
И между тем, как нежные подруги
Колеблются на ветках, — ранний плод
Лишь тяготит свою... до первой вьюги!
Но аллегорическая функция образа червоточины в сочном плоде передана другому образу:
Когда огонь кипит в крови.
(2, 114)
Связь этих двух строк с юношеским стихотворением станет яснее, если мы обратимся к его первоисточнику. До сих пор оставалось незамеченным, что восемь строк из стихотворения «Он был рожден для счастья, для надежд» являются переложением отрывка из художественной прозы Гете — «Годы учения Вильгельма Мейстера». В главе пятой книги восьмой читаем: «Опадают не только первые цветы, которые вы можете беречь там, наверху, в своих маленьких комнатах, но и плоды, которые, вися на ветках, долго еще внушают нам прекраснейшие надежды, в то время как тайный червь уже готовит им преждевременную зрелость и разрушение».10
Эти слова содержатся в эпизоде, который предрекает раннюю гибель Миньоны — девочки с преждевременно созревшей душой. Скрытая связь между образами Гетевой героини и лирического героя юношеской поэзии Лермонтова, переосмысленная в «Думе» как болезнь всего поколения, дает дополнительную окраску образу Печорина — одного из подразумеваемых героев «Думы». В романе Лермонтова есть прямое упоминание о «Гетевой Миньоне». Странствующий офицер сравнивает с нею загадочную девушку из Тамани, отмечая «те же быстрые переходы от величайшего беспокойства к полной неподвижности...» (6, 256). Знаменательно, что подобной же манерой поведения отличался Печорин, о чем по-своему рассказывает Максим Максимыч (в «Бэле»): «...бывало, по целым часам слова не добьешься, зато уж иногда как начнет рассказывать, так животики надорвешь со смеха...» (6, 209). Эти сходные черты указывают на общий психофизиологический тип, сближающий, казалось бы, такие разные фигуры, как Миньона и Печорин. Ребенок, сгоревший от чрезмерной интенсивности эмоциональной жизни, подверженный мечтательной тоске об утраченной родине, и пресыщенный петербургский скептик, нигде не находящий себе места, связаны общим духовным родством — неистребимой романтической основой характера и сознания. Так движение скрытой цитаты из Гете от раннего стихотворения до «Думы» открывает глубокую перспективу для понимания зрелых созданий Лермонтова. К числу таких органичных скрытых цитат принадлежит и эпиграф к стихотворению «Журналист, читатель и писатель» Лермонтова, закамуфлированный под французскую цитату «Из неизданного», а в действительности, как это обнаружил Э. Э. Найдич, являющийся прозаическим переложением двустишия Гете из его «Изречений в стихах».11
В знаменитом письме к В. П. Боткину Белинский, рассказывая о встрече с Лермонтовым, писал: «Он славно знает по-немецки и Гете почти всего наизусть дует». К моменту первой публикации этого письма (1874) был известен только один перевод Лермонтова из Гете («Горные вершины»), одно упоминание юноши Лермонтова о Вертере и, как уже сказано, сравнение таманской девушки с Миньоной Гете. Даже «Завещание» (1831) с авторским подзаголовком в рукописной копии «Из Гете» не было еще известно. А когда два года спустя оно было напечатано, долгое время редакторы сочинений Лермонтова не могли найти соответственного стихотворного текста. Только в 1919 г. И. Р. Эйгес обнаружил, что юноша Лермонтов переводил в стихах прозу Гете, в данном случае предсмертное письмо Вертера.12 Это наблюдение поддерживается новооткрытой цитатой из «Годов учения Вильгельма Мейстера» в стихотворении 1832 г. и «Думе». Добавим еще к этому строки «И миллионом темных глаз Смотрела ночи темнота Сквозь ветви каждого куста» («Мцыри»), являющиеся, по наблюдению К. В. Пигарева, творческой вариацией двух стихов Гете из стихотворения «Свидание и разлука» («Willkommen und Abschied», 1770).13 «Запись о Гете в школьной тетради Лермонтова».14 Все перечисленные находки, сделанные уже в нашем веке, наполняют слова Белинского конкретным содержанием.
Сноски
1 Рус. лит., 1975, № 2, с. 205 — 206.
2 Лермонтов М. Ю.
3 Семенов Л. М. Ю. Лермонтов: Статьи и заметки. М., 1915, с. 251 — 252.
4 Эйхенбаум Б. Лермонтов: Опыт историко-литературной оценки. Л., 1924, с. 166.
5 Moore Thomas.
6 Тацит Корнелий. Соч.: В 2-х т. Л., 1969, т. 2, с. 192 — 193.
7
В отчаянье есть жизнь — пусть это яд, —
Анчара корни только ядом жили.
Казалось бы, и смерти будешь рад,
Коль жизнь тяжка. Но, полный смрадной гнили,
Так яблоки на Мертвом море есть,
В них пепла вкус, но там их полюбили...
(Байрон Дж.-Г. Паломничество Чайльд- Гарольда. М., 1973, с. 103 — 104)
8 См. прозаический перевод и подлинный текст в заметке Ю. Д. Левина.
9
10 Гете И.-В. Собр. соч.: В 13-ти т. М., 1935, т. 7, с. 542. Ср.: «Nicht allein die ersten Blüten fallen ab, die ihr da oben in jenen kleinen Räumen verwahren könnt, sondern auch Früchte, die am Zweige hängend uns noch lange die schönste Hoffnung geben, indes ein heimlicher Wurm ihre frühere Reife und ihre Zerstörung vorbereitet» (Goethe J.-W. Wilhelm Meisters Lehrjahre. Aufbauverlag Berlin und Weimar, 1970, S. 574).
11 Избр. произв.: В 2-х т. М.; Л., 1964, т. 2, с. 687.
12 Сирена, 1919, № 4 — 5, с. 76 — 77; Звенья. М.; Л., 1933, кн. 2, с. 72 — 74 (ср. комментарий Б. М. Эйхенбаума к «Завещанию»: Лермонтов М. Ю. Полн. собр. соч.: В 5-ти т. М.; Л., 1936, т. 1, с. 472 — 473).
13
14 См.: М. Ю. Лермонтов: Исследования и материалы. Л., 1979, с. 370 — 372.