Гиллельсон М. - Лермонтов в оценке Герцена

М. ГИЛЛЕЛЬСОН

Лермонтов в оценке Герцена

*

Связь Герцена с творчеством Лермонтова была органичной и многообразной. Выдающийся публицист демократического лагеря, наряду с Белинским указавший на истинное место Лермонтова в истории русской литературы, Герцен был близок Лермонтову по воспитанию, духовному складу, мироощущению. Эта близость передовых представителей одного поколения чувствуется во всех статьях Герцена, где так или иначе упоминается Лермонтов и где проницательный анализ лермонтовского мировоззрения и творчества порой неожиданно принимает форму психологического портрета.

В труде «О развитии революционных идей в России» Герцен писал о Лермонтове: «К несчастью быть слишком проницательным у него присоединилось и другое — он смело высказывался о многом без всякой пощады и без прикрас. Существа слабые, задетые этим, никогда не прощают подобной искренности. О Лермонтове говорили как о балованном отпрыске аристократической семьи, как об одном из тех бездельников, которые погибают от скуки и пресыщения. Не хотели знать, сколько боролся этот человек, сколько выстрадал, прежде чем отважился выразить свои мысли. Люди гораздо снисходительней относятся к брани и ненависти, нежели к известной зрелости мысли, нежели к отчуждению, которое, не желая разделять ни их надежды, ни их тревоги, смеет открыто говорить об этом разрыве. Когда Лермонтов, вторично приговоренный к ссылке, уезжал из Петербурга на Кавказ, он чувствовал сильную усталость и говорил своим друзьям, что постарается как можно скорее найти смерть. Он сдержал слово» (VII, 225—226).

Вчитываясь в эту изумительную характеристику Лермонтова, трудно себе представить, что Герцен не был лично знаком с поэтом. В этих строках чувствуется такое совершенное понимание личности Лермонтова, что приходится предположить — помимо превосходной интерпретации его творчества — близкое знакомство Герцена с людьми, хорошо знавшими поэта. Следует напомнить, что ко времени написания этой характеристики Лермонтова (1850) в распоряжении Герцена почти не было никаких мемуарных материалов о поэте. Лишь в статье В. С. Межевича о сборнике стихотворений Лермонтова, напечатанной в «Северной пчеле» (1840, № 284 и 285), да в статье Белинского о втором издании «Героя нашего времени», появившейся в 1841 г. в «Отечественных записках», мог получить Герцен кое-какие сведения о Лермонтове. И тем не менее Герцен с поразительной достоверностью воссоздал облик поэта. Отбросив в сторону все наносное, мелочное, второстепенное, он показывает самые существенные стороны личности Лермонтова; словно полемизируя с будущими близорукими мемуаристами, Герцен пишет о глубине душевных переживаний поэта, о его страданиях и интеллектуальной смелости, полностью отвергает зарождающуюся в те годы легенду о Лермонтове «как о балованном отпрыске аристократической семьи».

В последнее время точность герценовской оценки личности Лермонтова получила новое неопровержимое подтверждение в ценной статье А. В. Дружинина, опубликованной Э. Г. Герштейн¹. В этой статье, написанной критиком на основании его бесед с Р. И. Дороховым и другими близкими поэту людьми, содержится характеристика Лермонтова, полностью совпадающая с оценкой Герцена: «Большая часть из современников Лермонтова, даже многие из лиц, связанных с ним родством и приязнью, говорят о поэте как о существе желчном, угловатом, испорченном и предававшемся самым неизвинительным капризам, — но рядом с близорукими взглядами этих очевидцев идут отзывы другого рода, отзывы людей, гордившихся дружбой Лермонтова и выше всех других связей ценивших эту дружбу.

По словам их, стоило только раз пробить ледяную оболочку, только раз проникнуть под личину суровости, родившейся в Лермонтове отчасти вследствие огорчений, отчасти просто через прихоть молодости, — для того, чтобы разгадать сокровища любви, таившиеся в этой богатой натуре»².

Превосходное понимание Герценом личности Лермонтова стало возможным, помимо прозорливости Герцена, еще и потому, что их жизненные пути шли некоторое время на поразительно близком расстоянии друг от друга. С 1 сентября 1830 г. по начало июня 1832 г. Лермонтов — студент нравственно-политического, а затем словесного отделения Московского университета; с осени 1829 г. Герцен — студент физико-математического факультета того же университета. Герцен и Лермонтов участвуют в нашумевшей маловской истории. Позднее в статье «Провинциальные университеты» (1861) Герцен вспоминал: «Лермонтов, Белинский, Тургенев, Кавелин — все это наши товарищи, студенты Московского университета» (XV, 20).

Были ли в эти годы у Герцена и Лермонтова такие общие знакомые, которые могли стать связующим звеном между ними? Ссылаясь на Я. И. Костенецкого, который в 1872 г. вспоминал, что в студенческие годы Герцен, Огарев и А. Д. Закревский, друг Лермонтова, составляли триумвират, Н. Л. Бродский утверждал: «Таким образом, Закревский, товарищ Герцена и Огарева, служил нитью, связывавшей Лермонтова-студента с двумя замечательными представителями молодой радикальной интеллигенции тридцатых годов. В беседах с Закревским до Лермонтова доходили идейные токи, воспламенявшие будущего Искандера и его друга»³. Однако данный штрих из воспоминаний Я. И. Костенецкого, который писал сорок лет спустя после того, как события совершились, не может быть безоговорочно принят на веру. Ведь имя А. Д. Закревского, помимо этого беглого упоминания Я. И. Костенецкого, совершенно не встречается в герцениане! Отсутствие имени А. Д. Закревского в «Былом и думах», где Герцен подробно пишет о своих университетских друзьях, заставляет невольно насторожиться: по-видимому, Я. И. Костенецкий сильно преувеличил близость А. Д. Закревского к Герцену и Огареву, а может быть, просто ошибся. Во всяком случае до нахождения новых данных, подтверждающих свидетельство Я. И. Костенецкого, нельзя делать столь далеко идущие выводы, какие сделал Н. Л. Бродский.

Сам Я. И. Костенецкий, как он вспоминает про университетские годы, «был мало знаком с Лермонтовым»⁴ и не мог быть по этой причине связующим звеном между Герценом и Лермонтовым. Наконец, Н. М. Сатин, знавший поэта по Московскому университетскому благородному пансиону, поступил в Московский университет лишь в 1832 г., после вынужденного ухода из него Лермонтова; таким образом, и Н. М. Сатин не мог быть в то время «мостом» между Герценом и Лермонтовым.

Как видно из приведенного материала, только дальнейшие разыскания смогут ответить на вопрос, имелся ли какой-нибудь контакт между Лермонтовым и Герценом в студенческие годы.

Между тем, вчитываясь в приведенную выше характеристику Лермонтова из труда Герцена «О развитии революционных идей в России», Н. Л. Бродский писал: «...возникает предположение, не состоялось ли их знакомство, хотя и кратковременное: Герцен не только сообщал подробности биографии поэта, — о которых он, конечно, мог узнать от близких к Лермонтову лиц или услышать в обществе, — но в его очерке есть такие детали, как будто Герцен вспоминал внешний облик поэта, памятный ему по личным встречам...»⁵«Мужественная, грустная мысль никогда не покидала его чела» дает возможность предполагать, что Герцен, хотя и не будучи знаком, встречал Лермонтова. Такие встречи могли иметь место и в Москве в 1830—1832 гг. и в Петербурге в 1841 г. — во время последнего приезда Лермонтова в Петербург Герцен жил в столице, и они могли встретиться у общих знакомых (В. Г. Белинского, В. А. Жуковского,

А. А. Краевского, И. И. Панаева, М. Ю. Виельгорского, В. А. Соллогуба»⁶.

Отсутствие личного знакомства с Лермонтовым Герцен компенсировал беседами с их общими знакомыми: помимо упомянутых выше лиц, сведения о личности и творческих замыслах поэта Герцен мог получить от А. И. Тургенева, Ю. Ф. Самарина, А. С. Хомякова, Аксаковых. Кроме того, осведомленность Герцена в данном вопросе могла идти и от Огарева, который коротко знал А. А. Столыпина (Монго): «Я Ал<ексея> Стол<ыпина> знал порядочно», — писал Огарев Герцену 18 марта 1867 г.⁷ Возможно, что и сам Герцен знал А. А. Столыпина⁸.

Таким образом, оценка Герценом личности Лермонтова основана на сведениях, полученных им от обширного круга общих знакомых⁹. От них же было известно Герцену о грустных предчувствиях Лермонтова при последнем отъезде из Петербурга на Кавказ. П. А. Висковатый, знавший многих современников поэта, писал по этому поводу то же, что и Герцен: «По свидетельству многих очевидцев, Лермонтов во время прощального ужина был чрезвычайно грустен и говорил о близкой, ожидавшей его смерти»¹⁰.

Помимо устных сведений, имевшихся в распоряжении Герцена, важнейшим источником его осведомленности о личности и творчестве Лермонтова являлись журнальные публикации, отдельные издания и списки неопубликованных стихотворений поэта. Вряд ли нужно доказывать, что Герцен, внимательно читавший русские журналы и к тому же сам печатавшийся с 1840 г. в «Отечественных записках», знакомился с произведениями Лермонтова, как только они попадали в печать. В его распоряжении было и отдельное издание произведений поэта. Как явствует из его письма от 15 (3) сентября 1849 г. из Женевы к его московскому поверенному Г. И. Ключареву, в его библиотеке, оставленной в Москве, вместе с сочинениями Пушкина и Гоголя хранились «соч. Лермонтова, 1 и 2 часть». «Если нет в моих книгах последней части Лерм<онтова>, — писал он, — то я попрошу купить» (XXIII, 179—180). Итак, в московской библиотеке Герцена были сборники «Стихотворений М. Лермонтова», изданные в 1842 г. в типографии И. Глазунова и К⁰. Первые три части этого издания вышли в 1842 г., а IV часть — в 1844 г.

Находясь за границей, Герцен также имел в своей библиотеке сочинения Лермонтова, что видно хотя бы из письма Н. А. Герцен к Г. Гервегу, написанного 14 (2) апреля 1850 г. из Парижа, в котором она спрашивает, получил ли он посланные ему произведения Лермонтова (XXIV, 21)¹¹.

Однако Герцен знакомился с произведениями Лермонтова не только по печатным источникам. По-видимому, от А. А. Краевского Герцен доставал списки неопубликованных стихотворений поэта. В письме от 22 апреля (3 мая)

1843 г. из Москвы в Рим к Огареву Герцен сообщил точный текст стихотворения Лермонтова «Не плачь, не плачь, мое дитя» и писал: «Мне бесконечно нравятся 4 послед<них> стиха, есть еще несколько вновь открытых пьес, долю их посылаю, остальную до следующего письма» (XXII, 146).

Если учесть дату этого письма, то можно предполагать, что Герцен переслал Огареву в апреле 1843 г. некоторые из стихотворений Лермонтова, которые вскоре были опубликованы в «Отечественных записках», а именно: «Морская царевна», «Из-под таинственной холодной полумаски», «Дубовый листок оторвался от ветки родимой», «Нет, не тебя так пылко я люблю» («Отечественные записки», № 5), «Я кончил — и в груди невольное сомненье» («Отечественные записки», № 6). В № 6 «Отечественных записок» также впервые появилось стихотворение Лермонтова «Не плачь, не плачь, мое дитя», текст которого приведен в письме Герцена к Огареву. Необходимо отметить, что Герцен просил Огарева переслать Н. М. Сатину «копию стихов Лермонтова» (XXII, 145). Сообщение в письмах текстов неопубликованных стихотворений поэта свидетельствует об остром интересе, проявленном Герценом и его друзьями к литературному наследию Лермонтова¹².

Некоторые списки стихотворений Лермонтова были получены Герценом позднее, в годы эмиграции; с именем Герцена связана первая публикация двух стихотворений поэта.

В 1850-е годы, когда Герцен встал во главе вольной русской печати в Лондоне, он неоднократно обращался с просьбой пересылать ему списки неопубликованных стихотворений Лермонтова (XII, 63, 270). Получив тетрадь запрещенных стихов русских поэтов, Герцен с радостью писал в «Полярной звезде»: «Книжка наша была уже отпечатана, когда мы получили тетрадь стихотворений ПУШКИНА, ЛЕРМОНТОВА и ПОЛЕЖАЕВА, часть их поместим в следующей книжке. Мы не знаем меры благодарности за эту присылку... Наконец-то! Наконец-то!» (XII, 454).

Герцен сдержал свое обещание: в «Полярной звезде на 1856 год» под заглавием «На смерть Пушкина» впервые появляется в печати стихотворение Лермонтова «Смерть поэта»¹³. Затем в 1861 г. Герцен и Огарев перепечатали это стихотворение в сборнике «Русская потаенная литература XIX столетия». В России стихотворение «Смерть поэта» было опубликовано без 16 заключительных строк в «Библиографических записках» в 1858 г. (т. 1, № 20, стлб. 635—636) и лишь в 1860 г. почти полностью в Сочинениях Лермонтова под редакцией С. С. Дудышкина (с пропуском строки «Вы, жадною толпой стоящие у трона» и с искажением трех других строк).

В работе «О развитии революционных идей в России» Герцен писал об этом стихотворении: «Пистолетный выстрел, убивший Пушкина, пробудил душу Лермонтова. Он написал энергическую оду, в которой, заклеймив низкие интриги, затеянные министрами-литераторами и журналистами-шпионами, — воскликнул с юношеским негодованием: „Отмщенье, государь, отмщенье!“ Эту единственную свою непоследовательность поэт искупил ссылкой на Кавказ» (VII, 224). Между тем в «Полярной звезде» (как и в «Русской потаенной литературе XIX столетия») стихотворение Лермонтова было опубликовано Герценом без этого эпиграфа, взятого из трагедии французского писателя Ж. Ротру «Венцеслав» (в переводе А. Жандра). Остается предположить, что либо список, присланный Герцену в Лондон, был без эпграфа, либо Герцен не счел возможным в 1856 г. — после гибели Лермонтова — повторять для потомства «непоследовательность» поэта¹⁴.

Обратимся теперь ко второму стихотворению Лермонтова, впервые напечатанному Герценом. В «Колоколе»

(л. 71 от 15 мая 1860 г., стр. 598) под заглавием «Не напечатанное стихотворение Лермонтова» была опубликована часть стихотворного послания поэта к С. А. Бахметевой, написанного в Петербурге в августе 1832 г. При публикации в «Колоколе» было опущено первое четверостишие («Примите дивное посланье // Павлово писанье — // Но Павел вам отдаст его»), а также последние десять строчек, начиная со стиха: «И наконец я видел море...» Таким образом, в «Колоколе» это стихотворное послание Лермонтова было напечатано в следующем виде:

Увы! как скучен этот город,
С своим туманом и водой!..
Куда ни взглянешь, красный ворот,
Как шиш, торчит перед тобой;
Нет милых сплетен — все сурово,
Закон сидит на лбу людей;
Все удивительно, и ново —
А нет не пошлых новостей!

Доволен каждый сам собою,
Не беспокоясь о других,
И что у нас зовут душою,
То без названия у них!..

«Современнике» (1854, т. XIII, № 1, стр. 5—7)¹⁵. С цензурными купюрами, обессмысливающими стихотворение, оно было напечатано и в Собрании сочинений Лермонтова под редакцией С. С. Дудышкина (т. 1, 1860). Только в 1873 г. в журнале «Русская старина» (т. VII, № 3, стр. 402—403) это стихотворное послание было опубликовано полностью. Таким образом, с 1860 г. по 1873 г. текст «Колокола» был единственным печатным источником, целиком воспроизводившим политически острую часть этого послания, в котором Лермонтов заклеймил пошлость существования императорского

Петербурга. Хотя в «Материалах для библиографии Лермонтова» публикация в «Колоколе» зарегистрирована¹⁶, академические издания Лермонтова, к сожалению, обходят ее полным молчанием.

Наконец, несколько слов необходимо сказать о том, что Герцен, конечно, знал журнальную полемику вокруг творчества Лермонтова (рецензии и статьи Белинского, С. П. Шевырева, С. О. Бурачка, Н. А. Полевого, А. В. Никитенко, П. А. Плетнева и др.). Кроме того, Герцен читал труд русского критика и публициста, близкого к кругу петрашевцев, А. П. Милюкова «Очерк истории русской поэзии» (СПб., 1847; 2-е изд. — 1858)¹⁷«Как могли вы хоть на минуту подумать, что Лермонтов добровольно служил на Кавказе! Это, право, грешно, что вы так мало знаете русскую жизнь. Лермонтов был первоначально сослан на Кавказ, в армию, в 1837-м году за свои стихи на смерть Пушкина; он возвратился в 1840-м¹⁸ и сразу же после этого снова сослан в Кавказскую армию уже офицером — за то, что он послал вызов на дуэль графу Баранту, сыну французского посла. Разве вы не получили от меня историю русской литературы Милюкова? — она довольно хороша, из нее вы могли кое-что почерпнуть» (XXVI, 259; подлинник по-немецки).

Остается еще упомянуть об одном источнике: в 1854 г. появился в свет анонимный перевод «Героя нашего времени» на английский язык. Герцен жил в то время в Лондоне, и, можно думать, это издание не прошло мимо его внимания. Этому анонимному переводу предпослана краткая биография Лермонтова, в которой Герцен мог прочитать следующую знаменательную фразу: «Узнав о смерти Лермонтова, Николай I имел жестокость воскликнуть: ,,Собаке собачья смерть!“»¹⁹. Итак, в Англии еще при жизни Николая I была предана гласности его бесчеловечная фраза, которая в России проникла в печать значительно позднее, лишь в 1887 г., когда в журнале «Русский архив» были напечатаны воспоминания П. П. Вяземского²⁰.

* * *

«...перед чем я уничтожился и перешел в один эфир созерцанья — это Лермонтова сказка и отрывок о Гегеле» (XXII, 128). Герцен имеет в виду «Сказку для детей» Лермонтова и анонимные «Воспоминания о Гегеле», напечатанные в № 1 «Отечественных записок» за 1842 г.

Что привело в восторг Герцена при чтении «Сказки для детей»? Безупречный, совершенный стих; проникновенное изображение постепенного расцвета молодой девичьей души; иронический тон, подвергавший осмеянию и развенчанию романтическое мироощущение. Ведь Герцен, как и Лермонтов, отдал немалую дань романтическим веяниям. О близости литературно-общественной позиции Лермонтова и Герцена справедливо писала Л. Я. Гинзбург: «Если в романтическом брожении 30-х годов искать явлений, идеологически наиболее родственных Лермонтову, — то это Герцен и его друзья... По всему идейно-стилистическому комплексу в 30-х годах Лермонтов мог бы быть поэтом, а Герцен прозаиком одной и той же литературной школы»²¹. Разочарование в романтических идеалах на рубеже

30-х и 40-х годов свойственно как Лермонтову, так и Герцену²².

Но не только стих, психологизм и иронический пафос поразили, по-видимому, Герцена. В «Сказке для детей» имелись и отдельные строфы, которые должны были вызвать живейшее сочувствие Герцена. Вспомним 12-ю строфу поэмы, в которой Лермонтов писал о Петербурге:

И увидал с невольною отрадой
Преступный сон под сению палат,
Корыстный труд пред тощею лампадой,
И страшных тайн везде печальный ряд;

Веселый смех и крик последней муки:
То ликовал иль мучился порок!
В молитвах я подслушивал упрек,
В бреду любви — бесстыдное желанье;

Полная вольнодумного протеста, написанная со страстной поэтической экспрессией характеристика Петербурга в «Сказке для детей», конечно, обратила на себя внимание Герцена: ведь в это самое время, в 1842 г., живя в новгородской ссылке, он пишет памфлет «Москва и Петербург», в котором развернута не менее убийственная, чем в «Сказке для детей» Лермонтова, панорама северной столицы: «...я имел досуг, отступя, так сказать, в сторону, рассматривать Петербург; видел разные слои людей; людей, которые олимпическим движением пера могут дать Станислава или отнять место; людей, беспрерывно пишущих, т. е. чиновников; людей, почти никогда не пишущих, т. е. русских литераторов; людей, не только никогда не пишущих, но и никогда не читающих, т. е. лейб-гвардии штаб- и обер-офицеров; видел львов и львиц, тигров и тигриц; видел таких людей, которые ни на какого зверя, ни даже на человека не похожи, а в Петербурге — дома, как рыба в воде; наконец, видел поэтов в III отделении собственной канцелярии — и III отделение собственной канцелярии, занимающееся поэтами...» (II, 34).

В последних строках цитаты явный намек не только на самого Герцена, но и на Лермонтова.

«Везде — обман, безумство иль страданье!» — писал Лермонтов о Петербурге; к столь же печальному и безотрадному выводу пришел и Герцен в памфлете «Москва и Петербург»: «Нигде я не предавался так часто, так много скорбным мыслям, как в Петербурге. Задавленный тяжелыми сомнениями, бродил я, бывало, по граниту его и был близок к отчаянию... Петербург тысячу раз заставит всякого честного человека проклясть этот Вавилон...» (II, 41).

Кроме того, один из эпизодических персонажей «Сказки для детей» безусловно должен был заинтересовать Герцена: в строфах 15-й и 16-й Лермонтов писал:

Тихий дом
Казался пуст; но жил хозяин в нем,
Старик худой и с виду величавый,
Озлобленный на новый век и нравы.

С домашними был строг неумолимо;
Всегда молчал; ходил до двух часов,
Обедал, спал... да иногда, томимый
Бессонницей, собранье острых слов

Как быть? Сильна к преданьям в людях вера!..

Достаточно сопоставить эти строки Лермонтова с гл. V первой части «Былого и дум», в которой Герцен нарисовал портрет своего отца, чтобы убедиться в сходстве старика из поэмы «Сказка для детей» с чертами И. А. Яковлева. Конечно, речь идет не о том, что прототипом старика из поэмы Лермонтова был отец Герцена. Сходство вызвано тем, что Лермонтов в образе старика в «Сказке для детей» запечатлел человека, схожего по своему социально-идейному типу с И. А. Яковлевым. Герцен оставил точную историческую и психологическую характеристику этих людей: «Прошлое столетие произвело удивительный кряж людей на Западе, особенно во Франции, со всеми слабостями регентства, со всеми силами Спарты и Рима. Эти Фоблазы и Регулы вместе — отворили настежь дверь революции и первые ринулись в нее, поспешно толкая друг друга, чтоб выйти в „окно“ гильотины. Наш век не производит более этих цельных, сильных натур; прошлое столетие, напротив, вызвало их везде, даже там, где они не были нужны, где они не могли иначе развиться, как в уродство. В России люди, подвергнувшиеся влиянию этого мощного западного веяния, не вышли историческими людьми, а людьми оригинальными. Иностранцы дома, иностранцы в чужих краях, праздные зрители, испорченные для России западными предрассудками, для Запада русскими привычками, они представляли какую-то умную ненужность и терялись в искусственной жизни, в чувственных наслаждениях и в нестерпимом эгоизме. К этому кругу принадлежал в Москве... Н. Б. Юсупов... Старый скептик и эпикуреец Юсупов, приятель Вольтера и Бомарше, Дидро и Касти, был одарен действительно артистическим вкусом... В его загородном доме беседовал с ним Пушкин, посвятивший ему чудное послание... Мой отец по воспитанию, по гвардейской службе, по жизни и связям принадлежал к этому же кругу; но ему ни его нрав, ни его здоровье не позволили вести до семидесяти лет ветреную жизнь, и он перешел в противуположную крайность. Он хотел себе устроить жизнь одинокую, в ней его ждала смертельная скука, тем более, что он только для себя хотел ее устроить. Твердая воля превращалась в упрямые капризы, незанятые силы портили нрав, делая его тяжелым» (VIII, 87—88).

«Наружность его показывала большой, но едкий ум, холодную душу и стойкий характер. Воспитанный французом-гувернером, как сказывали, родственником Вольтера, он говорил правильнее по-французски, нежели по-русски, и не дочитал до конца ни одной русской книги... Иван Алексеевич служил недолго, он вышел в отставку капитаном гвардии; в начале нынешнего столетия уехал заграницу, путешествовал из страны в страну и только в 1811 году возвратился в Россию»²³.

Герцен и Т. П. Пассек дают необходимую историческую перспективу для понимания фигуры старика из «Сказки для детей», для понимания того, насколько этот образ должен был быть живо и глубоко воспринят Герценом: за скупыми строками строф 15-й и 16-й «Сказки для детей» он увидел и художественное обобщение типа русского вольтерианца, и узнал столь близкие ему черты своего отца.

Таким образом, восприятие Герценом «Сказки для детей» указывает на многие нити, которые тянутся от Лермонтова к Герцену.

Передовые представители одного и того же поколения, Герцен и Лермонтов во многом соприкасались в своем идейном развитии, в частности во взгляде на историю и будущее России. Для сопоставления исторических воззрений Герцена и Лермонтова первостепенное значение имеет письмо Герцена к немецкому поэту и политическому деятелю Г. Гервегу, написанное 14 (2) февраля 1850 г. в Париже. В этом письме содержится следующая знаменательная фраза: «Лермонтов сказал: „Россия вся в будущем“; люди, имеющие несчастье так хорошо сознавать, что окружающий их мир умирает, должны невольно оборотиться к стране, у которой нет прошедшего, зато есть огромное будущее» (XXIII, 268; подлинник по-французски). В этом письме к Г. Гервегу, которое до сего времени не привлекало внимания ни исследователей, ни комментаторов, Герцен вспоминает главную мысль Лермонтова из чернового наброска поэта: «У России нет прошедшего: она вся в настоящем и будущем...», который был посмертно напечатан в «Отечественных записках» (1844, т. XXXII)²⁴. В записной книжке, подаренной Лермонтову В. Ф. Одоевским 13 апреля 1841 г., этот набросок датируется апрелем — июлем 1841 г. Он характеризует напряженные раздумья Лермонтова над судьбами родины, что нашло свое отражение и в дневнике Ю. Ф. Самарина, который 20 апреля 1841 г., после разговора с Лермонтовым, записал его суждение о современном состоянии России: «Хуже всего не то, что некоторые люди терпеливо страдают, а то, что огромное большинство страдает, не сознавая этого»²⁵.

противостоит монархической, верноподданнической формуле шефа жандармов Бенкендорфа: «прошлое России удивительно, настоящее более чем великолепно, будущее — выше всего, что может представить самое пылкое воображение». Вместе с тем высказывание Лермонтова полемизирует не только с безудержным казенным славословием Бенкендорфа, но в какой-то мере противостоит пессимистической точке зрения Чаадаева, изложенной им с такой горечью в первом «Философическом письме»: «Мы живем одним настоящим в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мертвого застоя»²⁶. Только в гнетущую николаевскую эпоху мог раздаться этот безнадежный вопль отчаяния, которому Лермонтов противопоставляет глубокую веру в судьбу родины: «У России нет прошедшего: она вся в настоящем и будущем...»²⁷.

Однако, вступая в опор с исторической концепцией «Философического письма», Лермонтов в одном существенном отношении сохраняет зависимость от взглядов Чаадаева: вслед за ним поэт утверждает, что у России нет прошедшего. Герцен в цитированном нами письме к Г. Гервегу присоединяется к этому выводу, противопоставляя прошлое России ее будущему. Совпадение точки зрения Лермонтова и Герцена по коренному вопросу исторического развития России говорит о наличии сходных тенденций в их идейной эволюции.

Вместе с тем Герцен в письме к Г. Гервегу в противовес «огромному будущему» России выставляет судьбу

Западной Европы. Поражение революции 1848 г. вызвало у Герцена мучительные раздумья о путях развития западного мира. В письме двенадцатом «Писем из Франции и Италии», датированном серединой 1850 г., он написал: «Not to be — решила судьба. Революция была побеждена. Авторитет восторжествовал над свободой; вопрос, потрясавший Европу с 1789 года, разрешился отрицательно... С бомбардирования парижских улиц, с обмана инсургентов предместья св. Антония, с расстреливания гуртом, с депортаций без суда не только начинается победоносная эра порядка, но и определяется весь характер предсмертной болезни дряхлой Европы» (V, 198—199). Ход европейской истории в 50-е и 60-е годы укрепил Герцена в его оценке западной культуры, в его пессимистическом взгляде на ее дальнейшее развитие. И хотя Герцен не знал двух заключительных строф стихотворения Лермонтова «Умирающий гладиатор» (эти строфы были впервые опубликованы П. А. Висковатым уже после смерти Герцена, в газете «Русь» в 1884 г.), однако одна из них может быть поразительно точным эпиграфом ко многим высказываниям Герцена 50-х и 60-х годов, посвященным судьбе западноевропейских народов:

Когда-то пламенных мечтателей кумир,
К могиле клонишься бесславной головою,
Измученный в борьбе сомнений и страстей,
Без веры, без надежд — игралище детей,

Перед нами не случайное совпадение взглядов, разделенных 14 годами («Умирающий гладиатор» — 1836 г., цитата из «Писем из Франции и Италии» — 1850 г.), а проявление в новой исторической обстановке неудовлетворенности результатами буржуазной революции. Начиная с произведений Байрона, эта мысль неоднократно варьируется в сочинениях западноевропейских и русских писателей XIX столетия²⁸.

Разочаровавшись в буржуазной демократии Западной Европы, Герцен обращает свои самые сокровенные надежды к России. Он считает необходимым рассказать передовому европейскому читателю правду о своей родине, показать всему миру, что за неприглядным фасадом императорской России живет и развивается другая Россия, вольнолюбивая Россия декабристов и передовой литературы. В конце 1849 г. на французском, немецком и итальянском языках печатается статья Герцена «Россия», в которой он писал об общественно-литературном движении 30-х годов: «...Через десять лет после 26 декабря один мыслитель бросил в мир несколько листков, которые повсюду, где только есть читатели в России, вызвали потрясение, подобное электрическому удару...

Чаадаев во многом был неправ, но жалоба его была законна, и голос его заставил выслушать ужасную истину. Именно этим объясняется его громадный отзвук. В ту эпоху все сколько-нибудь значительное в литературе принимает новый характер. Покончено с подражанием французам и немцам, мысль сосредоточивается и ожесточается; более горькое отчаяние и более горькая ирония над собственной судьбой прорывается повсюду, как в стихах Лермонтова, так и в издевательском смехе Гоголя, — смехе, за которым, по выражению автора, таятся слезы» (VI, 217—218).

Мысли, изложенные Герценом в статье «Россия», нашли свое логическое завершение в его труде «О развитии революционных идей в России», в котором, в частности, им дана подробная характеристика творчества Лермонтова, четко обосновано суждение о Лермонтове как глубочайшем выразителе общественного протеста 30-х годов. Оценка творчества Лермонтова, сделанная Герценом в этом труде, представляет столь большое значение для нашей темы, что необходимо остановиться на ней самым подробным образом.

«Герцен о Лермонтове» Г. Н. Гай пишет: «Довольно подробная характеристика Лермонтова дана в статье Герцена ,,О развитии революционных идей в России“, написанной на французском языке в 1851 г. в Ницце»²⁹. Автор повторяет широко распространенную ошибку, утверждая, что эта работа Герцена была первоначально написана по-французски. Впервые этот труд Герцена был опубликован на немецком языке в январе — мае 1851 г. в журнале А. Колачека «Deutsche Monatsschrift für Politik, Wissenschaft, Kunst und Leben» с подзаголовком «Aus dem russischen Manuscripte», т. е. «с русской рукописи». Таким образом, ясно, что эта работа была написана Герценом на русском языке; кроме того, датировать ее следует не 1851 г., а 1850 г., что явствует из письма Герцена к Дж. Маццини от 13 сентября 1850 г. из Ниццы: «У меня есть большая статья о России, но я ее уже обещал для журнала Колачека, который делается весьма передовым органом Германии» (XXIV, 143; подлинник по-французски).

В 1851 г. появляется французское издание «О развитии революционных идей в России», а два года спустя, в 1853 г., выходит в свет второе французское издание этого труда (дополненное и отредактированное автором). В вариантах т. VII тридцатитомного издания сочинений Герцена учтены лишь разночтения двух французских изданий. Между тем, недавние разыскания немецкого ученого Г. Цигенгайста доказали, что немецкое журнальное издание «О развитии революционных идей в России» значительно отличается от французского текста этого труда³⁰ ученый, Герцен при подготовке французского издания существенно сократил первоначальный текст: добиваясь более стройной композиции и объективности изложения, он исключил многие автобиографические и иные подробности, содержащиеся в некоторых главах этого труда в его немецком журнальном варианте. Среди исключенных мест оказалось и ценное суждение Герцена о личности Лермонтова и его произведениях. Русские переводы этого труда Герцена делались только с французского издания. Таким образом, это интереснейшее суждение Герцена о Лермонтове выпало из поля зрения исследователей: в дальнейшем изложении оно будет приведено нами и прокомментировано.

Итак, обратимся к анализу соответствующих мест из книги «О развитии революционных идей в России». Мы должны в первую очередь не забывать, что, еще не назвав имя Лермонтова, Герцен предлагает читателю тончайшую историческую и психологическую характеристику Лермонтова — мы имеем в виду следующие строки: «Веневитинов не был жизнеспособен в новой русской атмосфере. Нужно было иметь другую закалку, чтобы дышать воздухом этой зловещей эпохи, надобно было с детства приспособиться к этому резкому и непрерывному ветру, сжиться с неразрешимыми сомнениями, с горчайшими истинами, с собственной слабостью, с каждодневными оскорблениями; надобно было с самого нежного детства приобрести привычку скрывать все, что волнует душу, и не только ничего не терять из того, что в ней схоронил, а, напротив, — давать вызреть в безмолвном гневе всему, что ложилось на сердце. Надо было уметь ненавидеть из любви, презирать из гуманности, надо было обладать безграничной гордостью, чтобы, с кандалами на руках и ногах, высоко держать голову» (VII, 223—224).

Жестокую закалку 30-х годов чувствовал Герцен в поэзии Лермонтова; именно поэтому творчество поэта было ему столь близким, понятным и родным: ведь эта характеристика Лермонтова с полным основанием может быть адресована как самому Герцену, так и его друзьям. Герцен превосходно понимал, что николаевская эпоха спаяла нерасторжимыми узами его, друзей его и Лермонтова; именно поэтому, продолжая характеристику Лермонтова, Герцен одновременно пишет о поэте и о всем передовом поколении 30-х годов: «Он полностью принадлежит к нашему поколению. Все мы были слишком юны, чтобы принять участие в 14 декабря. Разбуженные этим великим днем, мы увидели лишь казни и изгнания. Вынужденные молчать, сдерживая слезы, мы научились, замыкаясь в себе, вынашивать свои мысли — и какие мысли! Это уже не были идеи просвещенного либерализма, идеи прогресса, — то были сомнения, отрицания, мысли, полные ярости. Свыкшись с этими чувствами, Лермонтов не мог найти спасения в лиризме, как находил его Пушкин. Он влачил тяжелый груз скептицизма через все свои мечты и наслаждения. Мужественная, печальная мысль всегда лежит на его челе, она сквозит во всех его стихах. Это не отвлеченная мысль, стремящаяся украсить себя цветами поэзии; нет, раздумье Лермонтова — его поэзия, его мученье, его сила. Симпатии его к Байрону были глубже, чем у Пушкина» (VII, 225).

Уяснение исторического места поэзии Лермонтова в общем ходе развития русской литературы и общественной мысли представляет для нас первостепенный интерес в труде Герцена. Печатая свое произведение на Западе, не оглядываясь на цензуру, Герцен смог сказать полным голосом то, что Белинский вынужден был высказывать намеками и обиняками. В изложении Герцена поэзия Лермонтова олицетворяет общественный протест лучших людей 30-х годов, и в первую очередь его самого и его друзей.

Герцен нисколько не преувеличивал близость Лермонтова к наиболее передовым представителям русской общественности того времени. Н. Г. Чернышевский писал в «Очерках гоголевского периода русской литературы»: «...Из прежних дружеских кругов Станкевича и г. Огарева, с присоединением новых деятелей, составилось одно литературное общество, главным органом которого в литературе, до начала нашего журнала, были ,,Отечественные записки“ (с 1840, особенно 1841 до 1846 года); главным действователем в „Отечественных записках“ того времени был Белинский... Лермонтов... самостоятельными симпатиями своими принадлежал новому направлению, и только потому, что последнее время своей жизни провел на Кавказе, не мог разделять дружеских бесед Белинского и его друзей» (III, 223). Цензурные условия середины 50-х годов лишили Чернышевского возможности назвать в данном контексте имя Герцена, однако тень лондонского изгнанника незримо присутствует в изложении Чернышевского и упоминанием дружеского круга Огарева, и в словах о друзьях Белинского. Итак, свидетельство Чернышевского полностью подтверждает мысль, изложенную в труде «О развитии революционных идей в России», о близости Лермонтова к общественно-литературной позиции Герцена и Белинского.

«лишнего человека», сопоставляет, вслед за Белинским, Печорина с Онегиным: «Чацкий, герой знаменитой комедии Грибоедова, — это Онегин-резонер, старший его брат. Герой нашего времени Лермонтова — его младший брат» (VII, 204). Этот краткий, но достаточно определенный отзыв

Герцена о «Герое нашего времени» в настоящее время может быть дополнен еще одним рассуждением Герцена о творчестве Лермонтова, содержащимся в немецком журнальном тексте труда «О развитии революционных идей в России»: «На немецком языке имеется отличный перевод «Мцыри». Читайте его, чтобы узнать эту пламенную душу, которая рвется из своих оков, которая готова стать диким зверем, змеей, чтобы только быть свободной и жить вдали от людей. Читайте его роман «Герой нашего времени», который напечатан во французском переводе в газете «Démocratie pacifique» и который является одним из наиболее поэтических романов в русской литературе. Изучайте по ним этого человека — ибо все это не что иное как его исповедь, его признания, и какие признания! Какие грызущие душу терзания! Его герой он сам. И как он с ним поступил? Он посылает его на смерть в Персию, подобно тому, как Онегин погибает в трясине русской жизни. — Их судьба столь же ужасна, как судьба Пушкина и Лермонтова»³¹.

Гибель Лермонтова, по справедливому мнению Герцена, была обусловлена невыносимым гнетом, от которого так страдала свободолюбивая личность поэта: «Лермонтов же так свыкся с отчаяньем и враждебностью, что не только не искал выхода, но и не видел возможности борьбы или соглашения. Лермонтов никогда не знал надежды, он не жертвовал собой, ибо ничто не требовало этого самопожертвования. Он не шел, гордо неся голову, навстречу палачу, как Пестель и Рылеев, потому что не мог верить в действенность жертвы; он метнулся в сторону и погиб ни за что», — писал Герцен в труде «О развитии революционных идей в России» (VII, 224).

С еще большей определенностью винил Герцен царский режим в гибели Лермонтова в записи, сделанной 29 июля 1842 г. в его московском дневнике: «Да и в самой жизни у нас так, все выходящее из обыкновенного порядка гибнет — Пушкин, Лермонтов впереди, а потом от А до Z многое множество, оттого, что они не дома в мире мертвых душ» (II, 221). Непосредственным толчком для этой записи был разговор Герцена с Чаадаевым, во время которого последний рассказал ему подробности о смерти деятеля декабристского движения М. Ф. Орлова, скончавшегося в Москве 19 марта 1842 г., а также ожесточенные споры о «Мертвых душах» в московских салонах. Характеризуя поэму Гоголя, Герцен писал в тот же день, 29 июля 1842 г.: «„Мертвые души“ — поэма глубоко выстраданная. „Мертвые души“. Это заглавие само носит в себе что-то наводящее ужас. И иначе он не мог назвать; не ревизские — мертвые души, а все эти Ноздревы, Маниловы и tutti quanti — вот мертвые души, и мы их встречаем на каждом шагу» (II, 220).

В этом контексте гибель Пушкина и Лермонтова объяснена глубокими социальными причинами, тем, что они были чужды и враждебны николаевскому режиму, миру мертвых душ. Эта же мысль, по существу, выражена Герценом в том месте его труда «О развитии революционных идей в России», в котором имена Пушкина и Лермонтова, вместе с именами Рылеева, Бестужева, Грибоедова, Веневитинова, Кольцова, Белинского, Полежаева и Баратынского составляют знаменитый мартиролог русской литературы (VII, 208).

Сопоставление Лермонтова с Мцыри, сделанное Герценом в немецком журнальном тексте труда «О развитии революционных идей в России» и совпадающее с точкой зрения Белинского, не характерно для оценки личности Лермонтова в работах Герцена; это единственное упоминание о «Мцыри» в его трудах, и к тому же уже во французской редакции своего труда Герцен его почти целиком вычеркивает: остается лишь библиографическое указание на то, что «стихотворения Лермонтова превосходно переведены на немецкий язык Боденштедтом» (VII, 225). В то же время слова о Печорине: «Его герой он сам», повторяющие соответствующую оценку Белинского, высказанную им в апрельском письме 1840 г. к В. П. Боткину, получают дальнейшее развитие в работах Герцена вплоть до его статьи «Еще раз Базаров» (1868), в которой он писал: «Лермонтов летами был товарищ Белинского, он был вместе с нами в университете, а умер в безвыходной безнадежности печоринского направления, против которого восставали уже и славянофилы, и мы» (XX, 347).

«Мцыри» было сделано Герценом, по-видимому, не случайно, а по весьма важной для него причине: оно противоречило тому облику Лермонтова, который с исключительной последовательностью он создает в своих работах. Л. Я. Гинзбург в книге «„Былое и думы“ Герцена» показала, как Герцен в своей автобиографической эпопее проводил принцип типизации, обращая главное внимание на «историческую обусловленность человека»³². Можно высказать предположение, что и при написании публицистических статей, включающих оценки тех или иных общественных и литературных деятелей, Герцен также пользовался этим приемом типизации. Так, судя по приведенной выше оценке «Мцыри», Герцен понимал, что личность Лермонтова более сложная и многосторонняя, чем он ее изображает. Но для него представлялось более существенным дать законченный литературный портрет поэта, который в наиболее концентрированном виде отражал бы историческую обусловленность жестокими условиями жизни 30-х годов, нежели воспроизвести все действительные стороны многогранного облика Лермонтова.

Итак, немецкая журнальная редакция работы «О развитии революционных идей в России» при ее сопоставлении с французской редакцией дает возможность глубже заглянуть в творческую лабораторию Герцена, разграничить всестороннее понимание им личности поэта от того литературного портрета Лермонтова, который с такой тщательностью и таким мастерством создан им в этом труде.

Ко времени выхода в свет труда Герцена «О развитии революционных идей в России» роман Лермонтова «Герой нашего времени» был переведен на несколько европейских языков³³. Хотя Герцен рекомендовал немецким читателям французский перевод «Героя нашего времени», они могли читать роман уже по-немецки. Немецкие издания «Героя нашего времени», вышедшие в свет в 1842—1846 гг., по-видимому, не были известны Герцену; между тем в эти годы в Германии в журналах и в отдельных изданиях частично и в полном виде роман Лермонтова печатался в переводах Варнгагена фон Энзе, А. Меттлеркампа и др.³⁴

и его связь с передовой общественной мыслью России — это и было исполнено Герценом в его труде «О развитии революционных идей в России». В свою очередь эта работа Герцена способствовала дальнейшему усилению интереса к русским писателям, и в частности к Лермонтову, в Западной Европе³⁵. В 1850-е годы «Герой нашего времени» полностью или частично выходит в свет на многих европейских языках³⁶. В эти же годы появляются переводы поэтических произведений поэта, в частности в 1852 г. выходит двухтомное издание, переведенное на немецкий язык Фр. Боденштедтом³⁷.

Усиленный перевод произведений Лермонтова на европейские языки в 1850-е годы в значительной степени объясняется успешной пропагандой Герценом русской литературы. Один из переводов «Героя нашего времени» был осуществлен, как нам представляется, при его непосредственном влиянии. В 1854 г. в Лондоне вышло два перевода романа Лермонтова. Один из них был сделан личной знакомой Герцена Терезой Пульской, женой известного венгерского революционера Ференца Пульского. Как известно, Герцен познакомился с Пульскими во второй половине 1852 г., вскоре после своего переезда на жительство в Англию. Дом Пульских в Лондоне, служивший местом встреч революционной эмиграции, часто посещал Герцен вместе со своими детьми. Между их семьями установились дружеские отношения³⁸. Поэтому с большой долей вероятности можно полагать, что перевод «Героя нашего времени» на английский язык Т. Пульская предприняла по совету Герцена. Во всяком случае в предисловии к переводу она называет Герцена «выдающимся русским изгнанником, который стремятся гармонически сочетать немецкую философию, французскую политическую доктрину и английский здравый смысл со своей самобытной русской натурой» и приводит в переводе на английский язык характеристику Лермонтова из французского издания «О развитии революционных идей в России», начинающуюся словами: «Он полностью принадлежит к нашему поколению» и т. д. Предисловие Т. Пульской датировано июнем 1854 г. Таким образом, во второй половине 1854 г. английскому читателю стала известна оценка Лермонтова, сделанная Герценом в труде «О развитии революционных идей в России».

к ней Герцен сообщал 9 июня (28 мая) 1857 г.: «...Я сразу принялся за чтение вашей рукописи... Говоря о Байроне, Пушкине и Лермонтове, вы пишете „при тех же обстоятельствах“ — необходимо небольшое пояснение. Внешние обстоятельства были далеко не те же самые» (XXVI, 98; подлинник по-французски). Воспоминания М. Мейзенбуг подтверждают, что она в эти годы печатала статьи о русских писателях: «Критические статьи, которые я написала о недавно появившихся русских книгах, способствовали тому, что английские издательства предложили мне сделать ряд переводов»³⁹. К сожалению, статьи М. Мейзенбуг о русской литературе, печатавшиеся в английской периодической прессе и в которых, как видно из письма Герцена, она касалась и творчества Лермонтова, до сего времени не разысканы.

На страницах, посвященных Лермонтову, в труде «О развитии революционных идей в России» Герцен дал в художественном обобщении свое понимание личности и творчества Лермонтова, непримиримого отрицателя самодержавной

России, обличавшего тайные и явные пороки своего времени. Этот вдохновенный облик Лермонтова остался неизменным в его последующих работах.

Однако совмещение в оценке Лермонтова двух планов — реальной личности и художественно обобщенного образа — привело к некоторому раздвоению его облика в трудах Герцена. С одной стороны, Герцен выдвигает на первый план беспощадный скептицизм поэта, печоринскую «сердцевину» его творчества; с другой, — делает акцент на обличительном пафосе его поэзии. Этот двойственный характер оценки Лермонтова, который явственно обнаруживается в труде «О развитии революционных идей в России», может быть прослежен и в других работах Герцена.

» (1851), опубликованной в форме письма к французскому историку Мишле, Герцен писал об отечественной поэзии: «Грусть, скептицизм, ирония — вот три главные струны русской лиры» (VII, 330; подлинник по-французски, цит. по авторизованному переводу). Именно с этой точки зрения он счел необходимым вновь охарактеризовать творчество Лермонтова: «Лермонтов, в своем глубоком отвращении к окружавшему его обществу, обращается на тридцатом году⁴⁰ к своим современникам со своим страшным

Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее — иль пусто, иль темно...

Я знаю только одного современного поэта, с такой же мощью затрагивающего мрачные струны души человеческой. Это также поэт, родившийся в рабстве и умерший прежде возрождения отечества. Это певец смерти, Леопарди, которому мир казался громадным союзом преступников, безжалостно преследующих горсть праведных безумцев» (VII, 330; подлинник по-французски; цит. по авторизованному переводу).

Леопарди Герцен высказывал и позднее. Вспоминая в «Былом и думах» свой спор с Маццини о Леопарди (имевший место в 1853 г.), Герцен писал: «Есть пьесы Леопарди, которым я страстно сочувствую. У него, как у Байрона, много убито рефлексией, но у него, как у Байрона, стих иногда режет, делает боль, будит нашу внутреннюю скорбь. Такие слова, стихи есть у Лермонтова, есть они и в некоторых ямбах Барьбье» (X, 79)⁴¹. Как справедливо пишут комментаторы сочинений Герцена, поэзия Леопарди, «в которой нашли отражения личные и общественные несчастья, была в известной мере созвучна в начале 50-х годов Герцену, пережившему духовную драму и личную трагедию» (X, 469)⁴². Восприятие творчества Лермонтова на фоне полных безнадежного пессимизма стихов Леопарди привело к тому, что в многоцветном спектре поэзии Лермонтова Герцен выделял на первый план мрачные, черные тона.

Таким образом, к стремлению Герцена обобщить в облике Лермонтова историческую обусловленность русского поэта 30-х годов присоединяется и его личный скептицизм начала 50-х годов, разочарование в надежде на духовное и социальное обновление Европы, — все, что в западной и русской литературе служило выражением подобных чувств и мыслей, выстраивается Герценом как бы в один ряд. Так, в письме в редакцию «Польского демократа» Герцен писал в 1853 г. об умственном движении в России в 30-х годах: «Следы его запечатлелись в лирическом скептицизме Лермонтова, в безжалостной иронии Гоголя, в беспощадной критике Белинского» (XII, 76; утраченный подлинник — по-французски; приводится в переводе с польского). В конце 1857 г. в предисловии к немецкому переводу романа Д. В. Григоровича «Рыбаки» Герцен писал, что в стихах Лермонтова звучит «безнадежный скептицизм разбитой души» (XIII, 173; цит. в переводе с немецкого перевода). В 1859 г. в статье «Very dangerous!!!» Герцен в полемическом задоре назвал русское общество «выморочным поколением, переходным, тем самым, которое воспел

Лермонтов с такой страшной истиной!...» (XIV, 120). Здесь, как и в письме к Мишле, Герцен вспоминает «Думу» Лермонтова. И еще один характерный штрих. В 1864 г. в «La Cloche» появляется на французском языке статья Герцена «Новая фаза в русской литературе». Сжимая обзор русской литературы предшествующего периода за счет включения материалов по развитию общественной мысли и литературы 50—60-х годов, Герцен значительно сократил характеристику творчества и личности Лермонтова, ограничившись краткой автоцитатой из своего труда «О развитии революционных идей в России», причем характерно, что именно оставил Герцен в новой работе: сохраняется только первая часть характеристики, кончающаяся словами «он метнулся в сторону и погиб ни за что» (XVIII, 187). А для большей выразительности эту краткую характеристику Лермонтова теперь предваряет почти полный перевод «Думы»! Наконец, в 1868 г., как мы уже упоминали, в статье «Еще раз Базаров» Герцен писал о том, что Лермонтов «умер в безвыходной безнадежности печоринского направления» (XX, 347).

«Юрьев день! Юрьев день!» Герцен назвал имя Лермонтова среди того самоотверженного меньшинства, «которым искупается Россия в глазах других народов и в собственных своих» (XII, 80). Обращаясь к русскому дворянству, Герцен писал в этой листовке: «Из ваших рядов вышли Муравьев и Пестель, Рылеев и Бестужев. Из ваших рядов вышли Пушкин и Лермонтов. Наконец, и мы, оставившие родину, для того чтоб хоть вчуже раздавалась свободная русская речь, вышли из ваших рядов» (XII, 80). Утверждая мысль о преемственности вольнолюбивой традиции среди передового дворянства, Герцен с гордостью называет себя и Огарева наследниками декабристов, Пушкина и Лермонтова.

В 1856 г. Герцену удалось под псевдонимом В. Б. (т. е. В. Бельтов) проникнуть на страницы русской подцензурной прессы: в газете «Санкт-Петербургские ведомости» (№ 91, от 26 апреля) была напечатана его корреспонденция «Из писем путешественника во внутренности Англии», В конце этой корреспонденции Герцен, отмечая обличительный характер английской литературы, писал: «В этом отношении русская литература всех ближе по духу к английской, и вот отчего Байрон имел такое влияние у нас на целое поколение и больше того — на Пушкина и Лермонтова (XII, 328). Это единственные строки, относящиеся к России в корреспонденции Герцена, и тем не менее ему удалось буквально в нескольких словах напомнить русскому читателю об обличительном духе русской литературы, об истинной причине влияния Байрона на свободолюбивую поэзию Пушкина и Лермонтова.

В 1859 г. в статье «Россия и Польша», напечатанной в «Колоколе» (л. 32—33, от 1 января 1859 г., стр. 257—260), Герцен, обращаясь к передовой польской общественности, напоминал, что существуют две России: «Неужели вам не приходило на мысль, — читая Пушкина, Лермонтова, Гоголя, что, кроме официальной, правительственной России, есть другая, что, кроме Муравьева, который вешает, есть Муравьевы, которых » (XIV, 14). Этим суждением Герцен предварял В. И. Ленина, который сформулировал учение о двух культурах внутри национальной культуры досоциалистического общества. В «Критических заметках по национальному вопросу» (1913) В. И. Ленин писал: «Есть великорусская культура Пуришкевичей, Гучковых и Струве, — но есть также великорусская культура, характеризуемая именами Чернышевского и Плеханова»⁴³.

Наконец, в статье Герцена «Исторические очерки о героях 1825 года и их предшественниках, по их воспоминаниям», опубликованной в 1868 г. на французском языке в «La Cloche», встречается краткая, но весьма выразительная по контексту, в котором она приведена, цитата из стихотворения Лермонтова «Родина». Описывая участие будущих декабристов в Отечественной войне 1812 г. и вспоминая об их пребывании во Франции в рядах победоносной русской армии, Герцен следующими словами характеризует их патриотизм: «Они не забыли своей родины, они не отдали предпочтения другим странам; напротив, именно они-то и любили Россию... „но странною любовью“, как сказал поэт. На полях сражений они научились видеть в солдате человека; им стыдно было подвергать его палочным ударам, им стыдно было владеть крепостными; их охватывал трепет негодования от того, что и сами они не обладают человеческими правами, которые можно было бы противопоставить всемогуществу правительства» (XX, 233). Распространив «странную любовь» Лермонтова на поколение декабристов, Герцен отчетливо показал антикрепостнический пафос стихотворения «Родина».

Итак, рассмотрение трудов Герцена показало двоякий характер его оценки Лермонтова: реальная историческая личность поэта вызывала у него ассоциации с передовыми сынами русской нации, с именами декабристов, Пушкина, Гоголя; художественно-обобщенный образ Лермонтова неизменно отливался в мученический облик поэта, лучшего из лучших в когорте «лишних людей» 30-х годов⁴⁴. Диалектическая, богатая оттенками и смысловыми переходами мысль Герцена не мирилась с однолинейным, схематическим восприятием действительности. Его разносторонняя характеристика личности и творчества Лермонтова навеки вошла в сокровищницу наших знаний о поэте.

¹ «Литературное наследство», т. 67. М., 1959, стр. 630—638.

² «Литературное наследство», т. 67. М., 1959, стр. 630.

³ Н. Л. Бродский

⁴ «М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников». Пенза, 1960, стр. 203.

⁵ Н. Л. Бродский. М. Ю. Лермонтов. Биография, т. 1, стр. 295.

⁶ «Героя нашего времени» на английский язык утверждает, что Герцен был другом Лермонтова (M. Lermontof. The hero of our days. London, <1854>). Ошибку Т. Пульской повторил и французский литератор Ксавье Мармье. В предисловии к переводу романа Лермонтова на французский язык он писал, что Герцен знавал Лермонтова по Петербургу («Au bord de la Néva, contes russes». Paris, 1856, p. 3). 28 февраля 1857 г. Н. А. Мельгунов процитировал в письме к Герцену эти сведения из предисловия Кс. Мармье («Литературное наследство», т. 62. М., 1955, стр. 346). К сожалению, ответные письма Герцена к Н. А. Мельгунову за 1857 г. (кроме письма от 14(2) мая 1857 г.) не сохранились.

⁷ «Литературное наследство», т. 39—40. М., 1941, стр. 442. К сожалению, мы не располагаем сведениями, которые могли бы уточнить дату знакомства Огарева с А. А. Столыпиным.

⁸ Н. П. Анциферов, публикуя письмо И. С. Гагарина к Герцену, писал: «Об интересе Герцена к „кружку шестнадцати“, отразившемся в повести „Долг прежде всего“, свидетельствует, быть может, также и самый выбор фамилии для героя повести — Столыгин (А. А. Столыпин — Друг Лермонтова, видный член этого кружка)». — «Литературное наследство», т. 61. М., 1955, стр.62.

⁹ Позднее, после приезда Огаревых в Лондон, Герцен мог слышать рассказы о юном Лермонтове от Н. А. Тучковой-Огаревой, в доме родителей которой восемь лет жила гувернанткой m-lle Michel, служившая до этого у Екатерины Аркадьевны Столыпиной и встречавшая молодого поэта в Средникове (см. . Воспоминания. М., 1959, стр. 227—228).

¹⁰ П. А. Висковатый. Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество. М., 1891, стр. 377—378.

¹¹ «Старайтесь использовать мадемуазель Эрн насколько только сможете, чтобы начать перевод стихотворений Пушкина и Лермонтова, когда мы будем вместе» (Герцен, XXIV, 25; подлинник по-французски).

¹² «Нет, не тебя так пылко я люблю» и «Выхожу один я на дорогу» («Литературное наследство», т. 62. М., 1955, стр. 788). Чиновника особых поручений в дворцовом кабинете, друга И. И. Панаева и В. Г. Белинского — М. А. Языкова Герцен знал по Петербургу; возможно, что и Герцен получал списки стихотворений Лермонтова с его помощью.

¹³ «Полярная звезда на 1856 год» вышла в свет 25 мая 1856 г. В академических изданиях Лермонтова указана ошибочная дата — 1858 г. (т. II, 1954, стр. 329; т. I, 1961, стр. 675). В 1858 г. первые выпуски «Полярной звезды» были изданы во второй раз.

¹⁴ Редакция малого академического издания Лермонтова, аргументируя отказ от печатания эпиграфа, в качестве одного из доводов ссылается на то, что стихотворение «Смерть поэта» было напечатано в «Полярной звезде» без эпиграфа. Думается, что объективное изложение вопроса требует указания на то, что сам Герцен считал, что эпиграф написан Лермонтовым.

¹⁵ Редакцией указано, что материал поступил от Л. И. Арнольди, который, как известно, получил «связку черновых бумаг Лермонтова» в 1842 г. от А. П. Шан-Гирея, бывшего тогда адъютантом его отца, генерала-от-артиллерии И. К. Арнольди (см. «Записки Е. Сушковой». Ред., введение и прим. Ю. Г. Оксмана. Л., 1928, стр. 396).

¹⁶ «Библиография текстов Лермонтова...». М.—Л., Изд-во АН СССР, 1936, стр. 89.

¹⁷ благодарил А. П. Милюкова за присылку его труда, утрачено (см. «Герцен в воспоминаниях современников». М., 1956, стр. 222).

¹⁸ Ошибка Герцена: Лермонтов был возвращен из первой ссылки на Кавказ не в 1840 г., а в 1838 г. Высочайший приказ о переводе Лермонтова обратно в лейб-гвардии Гусарский полк был дан 9 апреля 1838 г., «полупрощение» же (перевод в Гродненский гусарский полк) относится к 11 октября 1837 г. Герцену не были известны эти подробности биографии Лермонтова, так как в эти годы он почти не бывал в Петербурге.

¹⁹ «А Hero of our own Times». London, 1854, p. 2. В английском подлиннике слова Николая I переведены следующим образом: «Не has lived like a dog, and has died like one!».

²⁰ «Русский архив», 1887, № 9, стр. 142. Перепечатано в кн.: П. П. Вяземский«Русский архив», 1911, № 9, стр. 160). О влиянии воспоминаний П. П. Вяземского на соответствующее место в мемуарах А. И. Арнольди см. введение к публикации Ю. Г. Оксмана «Лермонтов в записках А. И. Арнольди» («Литературное наследство», т. 58. М., 1952, стр. 452).

²¹ Л. Я. Гинзбург. Творческий путь Лермонтова. Л., 1940, стр.28—29.

²² Э. Э. Найдичем указано, что разоблачение романтизма свойственно как Лермонтову, так и Герцену (см. М. Ю. . Полн. собр. соч., т. IV. М.—Л., 1948, стр. 469).

²³ Т. П. Пассек. Из дальних лет, т. 1. СПб., 1878, стр. 3—4.

²⁴

²⁵ «М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников», стр. 212. Подлинник по-французски.

²⁶ П. Я. Чаадаев. Сочинения и письма, т. II. М., 1914, стр. 111. Подлинник по-французски.

²⁷ «Отечественных записках» из фразы Лермонтова исключены слова «У России нет прошедшего», а вместо слов «она вся в настоящем и будущем» напечатано: «Россия вся в будущем». Если исключение слов о прошлом России было вызвано, конечно, цензурными соображениями, то пропуск слов «в настоящем» сделан явно из иных соображений, из желания заострить мысль Лермонтова, избежать всяких кривотолков. Возможно, что это исправление внес Белинский, который, как известно, имел касательство к рукописям Лермонтова (см. статью А. Михайловой «Белинский — редактор Лермонтова». — «Литературное наследство», т. 57. М., 1951, стр. 261—272). Помимо Герцена, мысль Лермонтова в перефразировке «Отечественных записок» использовал А. П. Милюков, который писал: «...от нашей поэзии можно и должно ожидать великих явлений, потому что — говоря словами Лермонтова — „Россия вся в будущем“» (А. П. Милюков. Очерк истории русской поэзии, СПб., 1847, стр. 224).

²⁸ О том, что вторая часть «Умирающего гладиатора» является как бы итогом размышления Байрона в IV песне «Чайльд-Гарольда» о непорочности европейской культуры писал еще в 1936 г. Б. М. Эйхенбаум (М. Ю. Лермонтов

²⁹ «Научные доклады высшей школы. Филологические науки», 1961, № 2, стр. 162.

³⁰ См. статью Г. Цигенгайста «Unbeachtete Äußerungen Alexander Herzen...» — «Zeitschrift für Slawistik», 1958, Bd. 3, H. 2—4, S. 445—482.

³¹ «Die Herzen und Turgenev — Forschung im Institut für Slawistik der Deutschen Akademie der Wissenschaften zu Berlin». — «Forschungen und Forschritte», 1957, N 8, S. 251.

³² Л. Гинзбург. «Былое и думы» Герцена. М., 1957, стр. 80.

³³ «Тамань» на сербско-хорватском (1846), на чешском (1844).

³⁴ Перечень немецких переводов «Героя нашего времени» в 1840-е годы см. в Библиографии в кн.: М. Ю. Лермонтов. Герой нашего времени. М., Изд-во АН СССР, 1962, стр. 209. Серия «Литературные памятники».

³⁵ По этому вопросу см. статью Ф. П. Гусаровой «А. И. Герцен — пропагандист русской литературы на Западе». — «Уч. зап. Ленинградского пед. ин-та им. А. И. Герцена», т. 196, Л., 1959, стр. 3—70.

³⁶ (1853, 1854, 1855).

³⁷ Герцен познакомился с Фр. Боденштедтом 8 мая 1859 г. в Фулеме. Сохранилось письмо Герцена к Фр. Боденштедту от 28 (16) июня 1859 г. и дарственная надпись Герцена на V—VI кн. «Полярной звезды», подаренной Фр. Боденштедту (XXVI, 277—278, 327, 465).

³⁸ Подробнее о знакомстве Герцена с Пульским см.: Д. Белиа и К. Ч. Гардони. Герцен и венгерская революционная эмиграция. — «Литературное наследство», т. 64. М., 1958, стр. 419—424.

³⁹ М. . Воспоминания идеалистки. М.—Л., 1933, стр. 435.

⁴⁰ Ошибка Герцена: Лермонтов написал «Думу» в 1838 г., когда ему было 24 года.

⁴¹ Лермонтов и Леопарди стоят рядом и в письме Герцена к сыну, написанном 12 декабря (30 ноября) 1858 г. в связи с намеченным приездом А. А. Герцена из Берна в Лондон на рождественские праздники: «Не забудь захватить с собой Лермонтова, да еще томик Leopardi, мамашин, переплетенный...» (XXVI, 230).

⁴² Н. И. Сазонов писал 24 марта 1852 г. Герцену: «Отгадай, что я всего более читал? Твоего любимого Леопарди... Дружба моя с Леопарди, надеюсь, свяжет меня еще теснее с тобой» («Литературное наследство», т. 62. М., 1955, стр. 540).

⁴³ Ленин. Сочинения, т. 20, стр. 16.

⁴⁴ Рассмотрение проблемы «лишнего человека» (и в частности печоринства) в полемической деятельности Герцена не входит в задачу настоящей статьи. Об этом см. статью Э. Э. Найдича «„Герой нашего времени“ в русской критике» в кн.: М. Ю. Лермонтов