Глассе А. - Лермонтовский Петербург в депешах вюртембергского посланника (По материалам Штуттгартского архива)

ЛЕРМОНТОВСКИЙ ПЕТЕРБУРГ
В ДЕПЕШАХ ВЮРТЕМБЕРГСКОГО ПОСЛАННИКА

(по материалам Штутгартского архива)

В своем дневнике за 1839 г. А. И. Тургенев неоднократно упоминает о том, что он вместе с Лермонтовым посещал салон вюртембергского посланника князя Генриха Гогенлоэ-Кирхберга. Дипломатические бумаги Гогенлоэ хранятся в Государственном архиве в Штутгарте.¹ и письма Гогенлоэ резко отличались от обычных депеш и дипломатических писем: помимо обязательных сведений, они содержали огромное количество всяких описаний, анекдотов и подробностей. Депеши Гогенлоэ — это скорее хроника, иногда принимающая форму дневника, которую дипломат использует осознанно и намеренно. «Мой дневник» («mon journal») — называет посланник депеши, составленные в период событий 14 декабря, когда он ведет записи по часам; так же озаглавлены депеши о праздновании двадцатипятилетия бородинской годовщины.

В одной из депеш Гогенлоэ сообщает о состоявшейся в феврале 1840 г. дуэли Лермонтова с сыном французского посла Эрнестом де Барантом. Упоминание это важно. С фактической стороны оно как будто не дает ничего нового, однако оно предстает в окружении иных сообщений Гогенлоэ о жизни придворного и великосветского Петербурга и становится частью некоей общей картины. В этой картине, увиденной глазами умного и проницательного иностранца, долго прожившего в России, проясняются некоторые связи и отношения, ускользавшие от других наблюдателей и важные для биографа Лермонтова. Ее-то мы и постараемся восстановить на основании неизданных и неизвестных лермонтоведам документов Штутгартского архива.

1

У вюртембергского посланника князя Гогенлоэ-Кирхберга и его жены графини Екатерины Ивановны Голубцовой в здании вюртембергского посольства (Галерная улица, дом 45) с осени 1835 г. стали регулярно собираться по средам. К концу 1830-х гг., когда у посланника стал бывать Лермонтов, принимали по вторникам — в доме Екатерины Ивановны. Салон был главным образом дипломатический и придворный; там бывал весь дипломатический корпус и те, кто имел какое-либо отношение к Вюртембергу: придворные прежнего двора императрицы Марии Федоровны, дипломаты, направленные в Вюртемберг, путешественники и т. п. Гогенлоэ часто посещал и брат царя, великий князь Михаил Павлович, его супруга, великая княгиня Елена Павловна, племянница вюртембергского короля Вильгельма I, принц Петр Григорьевич Ольденбургский, пасынок короля и племянник царя; здесь был представлен большой свет и все, кто был популярен и моден в данный момент в Петербурге. Более всего в салоне вюртембергского посланника интересовались политикой. Как близкий друг великой княгини Елены Павловны, жены брата царя, Гогенлоэ имел доступ к информации, которая еще не успела распространиться за пределы дворца.

Увлекались в салоне также литературой и музыкой, нередко собирались для того, чтобы повеселиться и потанцевать. Непринужденным тоном и уютом, отличавшими салон, он был обязан его хозяйке. По свидетельству Ф. Ф. Вигеля, Екатерина Ивановна была «любовию и радостию всех родных и знакомых».² «Милая Гогенлоге», — характеризовал ее А. И. Тургенев.³ данные в честь официальных лиц, чаще всего членов вюртембергской королевской семьи, находившихся в Петербурге. Мы приводим в основном весь материал о них, имеющийся в данное время в нашем распоряжении.

Первым упоминанием в депешах о приеме в вюртембергском посольстве было краткое описание ужина, устроенного посланником в честь приезда зимой 1833 — 1834 гг. принца Августа Вюртембергского, брата великой княгини Елены Павловны (№ 3, 27 декабря 1833 г. (8 января 1834 г.)). Через несколько недель Гогенлоэ дал большой бал в честь дня рождения принца (№ 8, 13 (25) января 1834 г.). В марте 1834 г. Август Вюртембергский покидал Петербург, и Гогенлоэ устроил прощальный вечер (№ 27, 18 (30) марта 1834 г.). В мае 1834 г. Гогенлоэ уехали за границу и вернулись лишь через год. О собраниях в доме посланника в 1835 г. есть только беглое замечание в одной из депеш (№ 81, 29 ноября (11 декабря) 1835 г.).

Как видно из всех упомянутых депеш, о таких высоких посетителях собраний в доме Гогенлоэ, как великий князь Михаил Павлович, великая княгиня Елена Павловна и принц Петр Григорьевич Ольденбургский, посланник непременно сообщал своему королю.

К сожалению, придворный этикет и официальный характер документов не позволяли дипломату вдаваться в подробности и перечислять людей, присутствовавших на балу, но не представлявших особого интереса для Вюртемберга. Так, на первом из названных балов (депеша № 3) был кишиневский знакомый Пушкина, греческий посланник князь Михаил Суццо,⁴ который, уезжая за границу 27 декабря, взял с собой эту депешу для препровождения ее в Штутгарт. Контекст депеш, однако, часто подсказывает имена тех, с кем дипломат видится в это время, хотя имена эти и не указаны в описаниях собраний в его доме. Из лиц, имена которых мелькают в депешах посланника, можно назвать С. С. Уварова, назначенного в апреле 1834 г. министром народного просвещения, князя Д. В. Васильчикова, князя Н. С. Голицына, князя Е. В. Апраксина, графа Н. А. Протасова, К. Я. Булгакова и других.

лиц, принятых в салоне Елены Павловны. Это князь П. Б. Козловский, бывший посланник в Вюртемберге, сотрудник «Современника»; барон П. К. Мейендорф, тогдашний посланник в Вюртемберге; его брат с супругой — А. К. и Е. В. Мейендорфы; графиня М. Г. Разумовская; Ф. П. и Д. М. Опочинины; А. М. Обресков, бывший посланник в Штутгарте; гофмейстерина великой княгини Елены Павловны, Е.В.Апраксина, и ближайшие ее родственники — дочери, Н. С. Голицына и С. С. Щербатова, сестра, С. В. Строганова, и брат, московский генерал-губернатор Д. В. Голицын. Из имен дипломатов наиболее часто встречаются имена прусского посланника барона Августа Либермана, которого отличал великий князь Михаил Павлович, и французского посла барона де Баранта, с которым Гогенлоэ был особенно дружен.

В конце 1836 г. из-за границы вернулся в Петербург А. И. Тургенев. Он познакомился с Гогенлоэ в 1826 г., когда помогал посланнику нанимать дом П. А. Вяземского в Москве на время коронации.⁵ С Голубцовой Тургенев также был давно знаком.

6 декабря 1836 г. он встретил Екатерину Ивановну на вечере у австрийского посла, о чем писал в дневнике: «...к Фикельмон, где много говорил с нею, с мужем о гомеопатии и Чадаеве... <им> посл<анником>, с принцессой Гогенлое (Голубцовой)».⁶ С этого времени Тургенев и Гогенлое часто встречаются в свете, в театре, у общих знакомых; при этом Тургеневу не совсем ясно, какую страну представлял дипломат. Так, он записал 22 февраля 1837 г.: «Вечер у Люцероде; долго говорил с принц<ессой> Гогенлое, супругой саксонского министра...».⁷ С этого времени Тургенев стал бывать в доме посланника: «9 марта <...> Вечер у кн<язя> Вяз<емского>. Жук<овский> читал Пуш<кина>; оттуда к Гогенлое».⁸ «Гекерн-отец отозван на 6 мес. <...> Я видел его и у Баранта, и у принца Гогенлога, но все сухи с ним».⁹ Как будет видно далее, Тургенев два года спустя стал бывать у Гогенлоэ Лермонтовым.

Живя летом на даче, Гогенлоэ продолжали принимать общество, устраивали прогулки и праздники: «...l’illustre neveu de Votre Majesté <принц Фредерик> a bien voulu honorer de Sa présence une société que nous avions réunie, ma femme et moi, à la campagne que nous occupons actuellement à l'île de Kamenoje Ostroff. Monseigneur le Grand Duc Michel, Madame la Grande Duchesse Hélène, le Duc Bernard de Saxe-Weimar et le Prince Guillaume Son fils, ainsi que le Prince Pierre d'Oldenbourg, étaient tous de notre soirée qui fut très animée et, grâce à la présence de tant de hauts et illustres personnages, tout à fait brillante: elle s’est prolongée jusqu'à 3 heures après minuit. Madame la Princesse d'Oldenbourg n'étant pas encore assez bien de santé pour pouvoir se permettre d’assister à un bal, a été si bonne de dire à ma femme combien Elle regrettait de n’avoir pas pu venir chez nous. J’ai tâché de faire tout ce qui était en mon pouvoir pour répondre par les arrangements de notre bal à l’honneur de fêter chez nous l’illustre neveu et l’illustre nièce de Votre Majesté, ainsi que les autres hauts personnages qui ont bien voulu y assister. Notre soirée était de 160 — 170 personnes: l'éloignement dans lequel on se trouve les uns des autres durant l'été, offre une grande difficulté de réunir le monde dans cette saison, de sorte que bien des personnes auxquelles nous avions fait parvenir des invitations à Zarskoje Sélo et à Peterhoff nous ont manqué. Le nombre de nos billets d’engagement était calculé sur plus de 200 personnes. Parmi les assistants de notre petite fête s’est trouvé aussi le Marquis de Villafranca, le Duc de Medina-Sidonia et Fernaudina, venu en Russie, à ce qu’on m’assure, pour négocier des subsides pour Don Carlos d'Espagne: il serait,

’une lettre de ce Prince pour Sa Majesté l'Empereur»¹⁰ (№ 38, 6 (18) августа 1837 г.).

Летом 1837 г. в Петербург приехал новый американский посланник Джеймс М. Даллас. Дневник, который он вел в течение своего пребывания в России, является важным источником информации о собраниях в доме Гогенлоэ.

28 декабря 1837 г. Даллас записал в дневнике: «Dined at Prince Hohenlohe’s; meeting the French Ambassador, his secretary, d'André, and his attaché, Marquis Darchiac, the Neapolitan Minister, General Naryschkin, Count Borch, General d'Apotchinine, Mr. Rianhardt (sic!), and another gentleman whom I did not know».¹¹ Перечисление этих имен здесь весьма любопытно. О возвращении в Петербург в конце августа секунданта Дантеса, виконта Оливье д'Аршиака, сообщал и Гогенлоэ своему королю: «...ême qui fut second du Baron de Heeckeren à son malheureux duel avec Pouschkin»¹² (№ 41, 28 августа (9 сентября) 1837 г.). Не менее интересно упоминание в дневнике Далласа барона д'Андре, близкого знакомого П. А. Вяземского и А. И. Тургенева, которым он служил добровольным курьером, доставляя письма, посылки и книги из Петербурга в Париж и из Парижа в Петербург. Мы еще вернемся к д'Андре в связи с разговором о Лермонтове в доме Гогенлоэ. Заслуживает внимания и упоминание Далласом Н. А. Нарышкина и Ф. П. Опочинина, знакомых Пушкина, и А. М. Борха, жена и брат которого имели отношение к дуэли поэта с Дантесом. Заметим, что в начале 1837 г. у Гогенлоэ бывал и Геккерен.¹³

С другой стороны, Гогенлоэ навещали и друзья Пушкина — Вяземский, Жуковский, Тургенев, Виельгорский, имена которых встречаются в депешах дипломата. С Гогенлоэ и его женой они, как и Пушкин, могли встречаться в салоне великой княгини Елены Павловны. Вюртембергский посланник был, таким образом, хорошо осведомлен о Пушкине, что сказалось в его депешах и других дипломатических материалах.

В марте 1838 г. Гогенлоэ отправились в Европу. Перед отъездом дом посланника вновь посетили великий князь Михаил Павлович и великая княгиня Елена Павловна (№ 14, 8 (20) марта 1838 г.). В списке гостей, предложенном Еленой Павловной, упомянута А. О. Смирнова, знакомая Пушкина и Лермонтова, бывшая фрейлина императрицы Марии Федоровны, с которой Гогенлоэ был знаком давно и о свадьбе которой, где великий князь Михаил Павлович был посаженым отцом, даже сообщал королю (№ 7, 13 (25) января 1832 г.).

В Петербург Гогенлоэ вернулись в октябре (№ 50, 15 (27) октября 1838 г.). Американский посланник Джеймс Даллас и его жена продолжают бывать у них: «1838. December 6. This, according to the Greek calendar, is St. Catherine’s Day, and therefore the „Name’s Day“ of all ladies Catherine. Much is made of the Name’s Day, and complimentary visits of felicitation are all the go. The name of Catherine is a favorite one in the fashionable circle. We manifested our attention to the custom by going at nine in the evening to Princess Hohenlohe’s. We met there Madame Youskoff, the mother of the Princess, Princess Sophia Modene, her sister, Madame Pashkoff, Marquis de Villafranca, Marquis de Carréga, and a few others. Hohenlohe showed me his whole house, into which he has just removed; it is the property of his wife»¹⁴

В Екатеринин день у Екатерины Ивановны обычно собирались гости.¹⁵ В этот вечер у нее были близкие родственники — мать, Мария Богдановна Сосновская (в первом браке Голубцова; родная тетка поэта Огарева), сестра — Варвара Ивановна Юшкова; придворные — фрейлина императрицы, Софья Гавриловна Модене, и ее сестра, Аделаида Гавриловна Пашкова, жена егермейстера двора. Это близкие знакомые Гогенлоэ; они известны в Вюртемберге. О свадьбе Софьи Гавриловны и Валентина Михайловича Шаховского дипломат сообщал королю (№ 8, 27 января (9 февраля) 1839 г.).

Поскольку большинство посетителей дома Гогенлоэ составляли члены дипломатического корпуса и иностранцы, Даллас называет его вечера «дипломатическими»: «1838. December 27. A diplomatic soirée ’s. The British and French Ambassadors, Lieberman, Schimmelpenninck, Villafranca, etc. A lesson given to the Marchioness Clanricarde in the measure and mazes of mazourka, for which movement and figure she is wholly unfit»¹⁶ (p. 153).

Следующая запись Далласа содержит любопытный портрет Гогенлоэ этого времени: «1838. December 28. Prince Hohenlohe, who says that he was in several of the hardest fights of 1812, and was repeatedly wounded, told me that his age was fifty-one. I had thought him younger than myself. In referring to the cold and impracticable forms of social intercourse, he assured me that such a state of things as existed in this capital was to be found nowhere else in Europe. „I have been at this Court, — said he, — for thirteen years; I have married a Russian lady; I have been constantly in society, and I have probably become acquainted with five hundred or six hundred persons; but I do not know one Russian intimately, one whom I can rely upon as a friend“. I told him I thought such a condition of things was peculiarly the fate of Americans, as they had no titles, nobility, or European distinction or wealth. He said: „Not so, not so; it is the case with every stranger who enters Russia, let his titles, rank, and riches be what they may. Come to Wurtemberg, come into any part of Central Europe, and I will engage that you make intimate friendships by scores“»¹⁷ (P. 154).

Январь месяц при дворе и в обществе особенно изобиловал разнообразными празднествами. Почти в каждой депеше Гогенлоэ дает описания двух или трех балов, на которых он присутствовал с Екатериной Ивановной. Так, депеша № 6 от 18 (30) января 1839 г. почти вся посвящена балам: 15-го Гогенлоэ были на балу у княгини Кочубей, 16-го — на танцевальном вечере у сенатора Бутурлина, 17-го — на балу у княгини Белосельской-Белозерской. Это самые блестящие балы: на них присутствуют все члены царской семьи, и Гогенлоэ отмечает, что царь и царица с ним разговаривали, а Екатерина Ивановна была приглашена на полонез его императорским величеством. (Среди всех празднеств Гогенлоэ, страстный театрал, успевает сходить посмотреть популярный в это время водевиль П. А. Каратыгина «Ложа первого яруса на последний дебют Тальони», которую он характеризует в депеше № 9 (1 (13) февраля 1839 г.) как очень смешную).

характере разговоров, которые велись у вюртембергского посланника: «1839. February 4. Went to a soirée dansante et musicale at Princess Hohenlohe’s. It was principally composed of members of the Diplomatic Corps. We remained till two in the morning. The French Ambassador answered my inquiries about Berryer, whose „paroles foudroyantes“ in the Chamber of Deputies produced so much effect in the recent discussion, by saying that he was as a mere orator unrivalled, — he is a lawyer, fine figure, fine action, powerful voice, — but that as a statesman his opinions or speeches went very little way. Miss Youchkoff’s execution on the piano was good. We had several admirable songs, particularly a duet. Countess Rossi scrupulously avoided coming until all the music was over, as it is understood she will not sing publicly. The mazourka degenerated into a romp under the auspices of Lord Glanricarde, who was quite overcome with laughter at the accidents encountered by his attache, young Wombwell»¹⁸ (p. 162 — 163).

Жена сардинского посланника графа Росси — знаменитая певица Генриетта Зонтаг. Гогенлоэ познакомился с ней и ее мужем в их приезд в Россию в 1830 г. Супруги Росси были частыми посетителями салона Елены Павловны на ее дачах в Павловске и Ораниенбауме, где был принят и Гогенлоэ (№ 40, 9 (21) августа 1830 г. и след.). Генриетта Зонтаг пела у Елены Павловны на ее музыкальных вечерах.

«1839. March 12. At half past ten we went to Princess Hohenlohe’s and remained till half past two. I played chess with the representative of Don Carlos, the Duke of Medina-Sidonia and Marquis of Villafranca; giving him a castle and a knight, and then beating him. The company was numerous and gay. Thalberg made his appearance as a guest, and seemed very much courted by some of the younger married ladies. He declines playing at such parties, unless engaged for the purpose, and then his fixed price is one thousand roubles, or two hundred dollars, for the evening, during which he executes two or three pieces. Hohenlohe is not up to such extravagance; but the pianist finds himself in pretty constant demand. What orator, stateman, laywer, poet, or even novelist has ever been paid at this rate?»¹⁹ (p. 167).

На балу, который и на этот раз посетил великий князь, было 200 человек; «...une réunion aussi nombreuse sans que des invitations expresses aient eu lieu peut être citée comme une chose très rare à St-Pétersbourg, et nous ne pouvons pas être assez reconnaissants envers la société d’avoir bien voulu nous marquer tant d’attentions», — писал Гогенлоэ королю²⁰

На этом балу мог быть и граф Мат. Ю. Виельгорский, как уже отмечалось, постоянный посетитель салона Елены Павловны и ее музыкальных вечеров. За несколько дней до этого бала Гогенлоэ был на музыкальном вечере Виельгорского, где присутствовала

Елена Павловна и «на котором выступали все самые знаменитые артисты, находившиеся в это время в Петербурге» (№ 15, 6 (18) марта 1839 г.). Виельгорский — близкий знакомый Гогенлоэ. В одной из черновых депеш (№ 1, 22 декабря 1836 г. (3 января 1837 г.)) Гогенлоэ, описывая свой визит к Елене Павловне, отмечает, что весь вечер он проговорил с Виельгорским, которого очень любит.²¹

Через неделю у Гогенлоэ опять был блестящий раут, который Даллас описывает в дневнике: «1839. March 19. At half past ten I went alone to Princess Hohenlohe’s rout. The company was unusually crowded and brilliant. The Grand Duke Michel took the extraordinary trouble to come up and converse with me. As I have never shown the slightest disposition to court his Imperial Highness, in the manner so customary among the best here, and as that sort of courtship is deemed necessary to the slightest favour or notice, I was as much surprised at his volunteer as he professed to be at my capital French. He was tired of his effort before I well got over my astonishment. I am no admirer of the Grand Duke. Played chess with the French Ambassador; beat the first and lost the second game»²² (p. 172).

обратилась к дипломату и его супруге с вопросом о собраниях в их доме: «Sa Majesté l'Impératrice a eu la bonté de parler à la Princesse de Hohenlohe et à moi de nos réunions des mardis et de nous dire avec une grande affabilité qu'Elle avait entendu qu’on s'était beaucoup amusé chez nous et que la Princesse de Hohenlohe avait eu le talent de rendre ses routs si gais que tout le monde en avait été satisfait»²³ (№ 26, 24 апреля (6 мая) 1839 г.). Неизвестно, как Гогенлоэ в столь неловкой ситуации ответили на похвалу: этикет не позволял посланнику приглашать императрицу на эти веселые вечера.

Таков был дипломатический салон вюртембергского посланника к осени 1839 г., когда, как известно, в нем стал бывать Лермонтов.

2

6 сентября 1839 г. А. И. Тургенев записал в дневнике: «Вечер у Плюсковой с кн<я>жн<ой> Гогенлоге и с Шаховск<ой>: читали Жук<овск>ого, болтали о многом. Княжна мила по-прежнему».²⁴ Тургенев встретился у Н. Я. Плюсковой с Екатериной Ивановной и, по-видимому, с С. Г. Шаховской, которая часто посещала дом посланника. Гогенлоэ в это время был в Москве, на бородинских маневрах (№ 60, 15 (27) сентября 1839 г.). Он вернулся в Петербург 15 сентября, и на следующий день Тургенев был приглашен к нему на обед. «Обедал у Гогенлоге; с прин<цем> Виртемб<ергским>, его адъютантом, секр<етарем> вел<икой> кн<ягини>», — записал Тургенев в дневнике (л. 7 об.). Это был праздничный обед; отмечался день рождения короля: «Le jeune Prince Eugène de Wurtemberg est maintenant à St-Pétersbourg <...> Son Altesse Royale veut bien me faire l’honneur de venir dîner chez moi. Dîner auquel assistera aussi le Baron de Nauendorff, Commandeur de la Brigade d'Infanterie de Son Altesse Sérénissime le Duc de Nassau, qui vient d'être envoyé ici par son jeune Souverain pour annoncer à Sa Majesté l'Empereur la mort du Duc Guillaume et Son avènement au Gouvernement, et avec lequel j’ai été hier à Pawlowsky chez Madame la Grande Duchesse Hélène»²⁵ (№ 61, 16 (28) сентября 1839 г.). Так ловко посланник объединял у себя старых и новых знакомых, которые привозили свежие новости.

С этого времени Гогенлоэ и Тургенев часто навещают друг друга, встречаются в обществе, особенно у французского посла, у которого Гогенлоэ бывает почти ежедневно. 22 сентября Тургенев опять отмечает в дневнике посещение вюртембергского дипломата: «...вечер у франц<узского> посла, с гр<афиней> Потемкиной, с гр<афиней> Завадов<ской>. Видел портрет хозяйки: т. е. Барант. Он звал обедать с Лев<е>-Веймар<ом> и с Долгор<уким>. Оттуда к пр<инцессе> Гогенлоге: тут с шведским министром о короле его, о книге Арндта, коей не знает, и пр. Пашков, Шаховск<ая>, Булгаков: любезничали за полуночь» (л. 8 об.).

В это же время Тургенев часто видится с Лермонтовым; принято считать, что именно он представил Лермонтова посланнику, хотя у Гогенлоэ были и другие возможности познакомиться с поэтом — задолго до возвращения Тургенева в Петербург.

и лейб-гвардии Гусарскому полку. Адъютант Михаила Павловича А. И. Философов был женат на кузине Лермонтова, Анне Григорьевне Столыпиной.²⁶ Врач великой княгини Елены Павловны, Мартин Мандт, характеризовал Философова как человека общительного и любезного, который был в курсе всех дел; как «живой разговорный лексикон».²⁷ Философов не только заступался за Лермонтова перед великим князем, но и рассказывал о талантливом поэте в салоне великой княгини Елены Павловны. Философову, разумеется, было известно стихотворение Лермонтова «Смерть Поэта». Вполне вероятно, что Философов сообщил о нем великому князю Михаилу Павловичу, находившемуся в начале 1837 г. за границей; 14 февраля Философов отправился к нему (П. А. Вяземский воспользовался этой оказией, чтобы передать свое известное письмо о смерти Пушкина Михаилу Павловичу). О стихотворении Лермонтова, направленном против надменного чужеземца, ставшего убийцей русского поэта, видимо, знал и Гогенлоэ: в его депеше от 9 (21) февраля 1837 г. сообщалось о защите Пушкина «русской партией». Не исключено, что Гогенлоэ имел в виду и стихотворение «Смерть Поэта», которое в это время широко обсуждалось в русском обществе.

Кроме Философова Гогенлоэ мог знать о Лермонтове от хорошо знакомых ему Н. Н. Анненкова и А. М. Верещагиной. Н. Н. Анненков — адъютант великого князя, жена которого В. И. Анненкова, урожденная Бухарина, являлась адресаткой одного из стихотворений Лермонтова; она оставила интересные мемуары, в которых, в частности, рассказала о встречах с поэтом.²⁸ В своих воспоминаниях Анненкова упоминает и о том, что бабушка Лермонтова обращалась к Н, Н. Анненкову с просьбой принять участие в ее внуке.

г. Об этом знакомстве и успехе русской жены дипломата у вюртембергцев писала дочери Елизавета Аркадьевна Анненкова-Верещагина,²⁹ дом которой в свою бытность в Москве Лермонтов часто посещал: «Княгиня Гогенлое приезжала к Анюте,³⁰ но не застала дома, а видели ее Голицыны и много говорили о тебе. Она тебя очень хвалит и говорит, что ужасно велико ваше семейство и тебя все любят, а князь от тебя в восхищении: говорил Философ<ову>, что как ты достойна уважения, и он сказал Голицыной, что ты всем очень пондравилась, но иначе и не могло быть, как ты достойна, хотя он очень любит все семейство. И он говорит, что ничего не знает, куда вас определят».³¹ Гогенлоэ, вероятно, был знаком с отцом Карла Хюгеля, военным министром Вюртемберга, Эрнестом Хюгелем, и другими членами этой многочисленной семьи.³² От Философовой Елизавета Аркадьевна знала о некоторых событиях при дворе великой княгини Елены Павловны, о которых упоминается и в депешах Гогенлоэ.³³

политических и общественных событий России, был известен поступок юного гвардейца, вступившегося за честь русского поэта; не исключено, что Лермонтов был принят у Гогенлоэ; дом вюртембергского дипломата принадлежал «большому свету», куда Лермонтов, по его собственным словам, «кинулся» в конце 1838 г.: «...я ежедневно посещаю балы. Я кинулся в большой свет. Целый месяц я был в моде, меня буквально разрывали на части <...> Я возбуждаю любопытство, меня домогаются, меня всюду приглашают <...> дамы, которые обязательно хотят иметь из ряду выдающийся салон, желают, чтобы я бывал у них...» (6, 740). В известной повести В. А. Соллогуба (начата в январе — апреле 1839 г.), в которой по просьбе великой княгини Марии Николаевны иронически изображены светские успехи Лермонтова, есть такая сценка. В начале повести светский новичок Леонин — Лермонтов спрашивает опытного «льва» Щетинина — Соллогуба, имеет ли тот доступ в самые блестящие дома большого света. «Ты бываешь у графини Б. на ее раутах, — интересуется он. — А у английского посланника ты бываешь?».³⁴ Судя по этому замечанию, иметь доступ в дипломатические гостиные было очень важно. Из всех дипломатических салонов войти в дом вюртембергского посланника поэту было проще всего.

15 ноября 1839 г. Тургенев отметил в дневнике: «Заходил к Гогенлоге; приглашал Лермонтова завтра на бал» (л, 20). В день бала, 16 ноября, Тургенев записал: «Домой, у меня Лермонтов, с ним к Гогенлоге...» (там же). В депеше от 17 ноября дипломат дает краткое описание этого бала: «Son Altesse Impériale a été si gracieuse de l’honorer de Sa présence, ainsi que Son Altesse Royale Monseigneur le Duc Eugène de Wurtemberg <...> Notre réunion se composait seulement de 158 personnes, mais elle était fort animée et s’est prolongée jusqu'à 2 heures du matin»³⁵ (№ 74, 17 (29) ноября 1839 г.).

Наибольший интерес у присутствовавших на балу вызвал приезжий англичанин капитан Генингсен, чья яркая личность и полная приключений жизнь обсуждались в обществе.³⁶ Чуть раньше Гогенлоэ докладывал о нем королю: «A présent nous avons ici <...> le Capitaine Henningsen, un Anglais, connu par les Mémoires qu’il a publiées sur Zumalacarreguy, dont il a été l'Aide-de-Camp, et par une assez longue captivité chez les Christinos comme prisonnier de guerre. Il vient des Pays-Bas et a apporté de là des lettres qui le recommandent aux grâces et bontés de l'Empereur. Il compte rester ici plusieurs mois...»³⁷ (№ 73, 14 (26) ноября 1839 г.). О нем же он говорил в депеше, описывающей бал 16 ноября (№ 74, 17 (29) ноября 1839 г.).

Через Гогенлоэ Лермонтов стал известен в дипломатических кругах; как автор стихотворения «Смерть Поэта» он в первую очередь привлек внимание тех дипломатов, которые были знакомы с Пушкиным и находились в Петербурге в трагические дни

1837 г. Особенно интересовал Лермонтов французского посла барона де Баранта, хорошо знакомого с Пушкиным; известно, что Барант посетил умиравшего поэта, присутствовал при выносе тела и отпевании. В конце декабря в доме Гогенлоэ произошел известный инцидент, касающийся Лермонтова. «Дело вот как было, — писал позже Тургенев Вяземскому, — барон д'Андре, помнится, на вечеринке у Гогенлоге, спрашивает меня, правда ли, что Лермонтов в известной строфе своей бранит французов вообще или только одного убийцу Пушкина, что Барант желал бы знать от меня правду. Я отвечал, что не помню, а справлюсь».³⁸ На следующий день Тургенев попросил у Лермонтова рукопись стихотворения (6, 450), но Барант уже получил текст, и дело было улажено: «Барант позвал на бал Лермонтова, убедившись, что он не думал поносить французскую нацию».³⁹

Бал не был «весел и блестящ», как это утверждает исследователь Г. Моргулис.⁴⁰ Скорее всего представители высшего света или не посетили бал вообще, или уехали раньше на новогодний маскарад. Именно так поступил Гогенлоэ: в его депешах есть упоминание и бала у Баранта, и маскарада, на котором был царь.

3

Царь не любил французского посла. Это объясняли тем, что Барант был правительственным чиновником, а не военным, как почти все члены дипломатического корпуса. Этот факт затруднял положение посла с самого появления его в Петербурге и не способствовал улучшению русско-французских отношений, обострившихся со времени восстания египетского паши против турецкого султана, поддержанного Францией.⁴¹ В обществе, напротив, Баранта любили и уважали, как человека образованного, корректного и светского.⁴² Сам же Барант был, как свидетельствуют записи Далласа, невысокого мнения о русском обществе.⁴³

⁴⁴

С Барантом Гогенлоэ подружился сразу после приезда посла в Россию, в 1835 г., и к тому времени, когда Лермонтов стал бывать у него в салоне, виделся с французским послом ежедневно (№ 65, 29 сентября (11 октября) 1839 г.). Француз доверял вюртембергцу, который воевал на стороне Франции в 1812 г. и получил Орден почетного легиона за доблесть и тяжелые ранения. Вюртембергец делился с французом последними новостями и слухами и, как друг, давал ему советы. Об этих отношениях он регулярно писал в Вюртемберг. С переменой партий в Министерстве иностранных дел в Париже весной 1839 г. Гогенлоэ с особенным вниманием стал наблюдать за французским послом, отводя ему специальную рубрику в депешах: «Le Baron de Barante» (№ 16, 11 (23) марта 1839 г.).

Ко времени дуэли положение Баранта значительно усложнилось по ряду причин политического и личного характера.

В августе 1839 г. был отозван из Парижа русский посол во Франции граф Пален (№ 53, 11 (23) августа 1839 г.). Барант ожидал, что Министерство иностранных дел потребует его возвращения в Париж, а это для него лично, учитывая создавшееся во Франции политическое положение, было нежелательно (№ 53 и след.). Возвращение Палена в Париж откладывалось с недели на неделю. Еще в сентябре Пален на ужине у Баранта говорил Гогенлоэ, что вернется во Францию через две недели (№ 65, 29 сентября (11 октября) 1839 г.), но вернулся он туда только в марте (№ 11, 6 (18) марта 1840 г.).

Немало проблем возникло у Баранта в связи с приездом в Петербург в октябре 1839 г. графа Феликса Баччиокки, племянника Наполеона I. Открытые бонапартистские заявления Баччиокки и предсказание падения в скором будущем Орлеанской династии заставляли французского посла «постоянно следовать за ним по пятам» (№ 76, 1(13) декабря 1839 г.). Появление Баччиокки встревожило и Гогенлоэ, так как граф выдавал себя за камергера вюртембергского короля и напоминал посланнику о старом знакомстве, которого последний не помнил: «Depuis une huitaine de jours nous avons ici le Comte Bacchiochi, propre neveu de Napoléon, qui est venu de Hambourg à St-Pétersbourg avec quelques amis pour faire un séjour d'à peu près un mois en cette capitale. Ayant passé il n’y a pas longtemps par la Hollande où il a été si heureux de voir à la Haye Madame la Princesse héréditaire d'Orange. Il est venu me voir immédiatement après son arrivée pour me donner des nouvelles de Son Altesse Royale. Le Comte me dit à cette occasion qu’il avait fait ma connaissance à Stuttgart il y a quelques années, mais je dois avouer à ma honte que ma mémoire m’a été infidèle à l'égard de sa personne et que je ne puis dater notre connaissance que depuis quelques jours»⁴⁵

Неприятные для Баранта разговоры в обществе и неудовольствие царя вызвали собрания, которые устраивала его супруга.

1 января 1840 г. Тургенев записал в дневнике: «...к Баранту на бал <...> Барантша звала на обед с кн<язем> Гагар<иным>, Потемк<иной> и с архимандритом <...> Гогенлоге пригласила к обеду, отказался» (л. 26 об.). Через неделю он был опять приглашен к послу: «... нашел дома записку Баранта, приглашающего на обед с Потемкиной и архимандритом, а я собирался к Гогенлоге! Поехал с Вяз<емским>. Барант был уже за столом, но ожидал меня. Я догнал за столом! Потемкина, архимандрит Брянчан<инов> и монах Чихачев, Шерюель и только <?> да хозяева. После обеда разговор о религии, читали из рукопис<ной> книги — то <?> отшельники. Брянч<анинов> переводил, неплохо; и говорил des lieux communes <общие места>, но глаза его сверкали. Заспорили о книге Казалеса» «Les nouveaux empêchements survenus par rapport au départ du Comte de Pahlen contribueront à rendre plus difficile la position de Monsieur le Baron de Barante, et cette circonstance est vue avec regret ici où l'Ambassadeur et son aimable famille sont généralement aimés et estimés. Monsieur de Barante jouit de la vénération la plus parfaite à la Cour ainsi que dans toutes les classes de la capitale et Madame de Barante, naturellement portée à la piété, gagne de son côté également tous les cœurs par ses nombreux bienfaits aux pauvres qui la comptent parmi leur protectrices les plus actives. Du reste une religiosité, qui se manifeste parfois avec trop de zèle, porte Madame l'Ambassadrice à rechercher les pieux dans toutes les confessions. C’est cette tendance qui l’a rapprochée depuis quelque temps de Madame de Potemkine, née Princesse Galitzyne, et qui l’engagea d’attirer même dans sa société le révérend Archimandrite du Couvent de St Serge près de Streina, Monsieur Brentschninoff, jeune prêtre qui troqua, il n’y a pas longtemps, l’uniforme militaire (il était officier de dragons) contre habit de moine. Cet évêque, un homme fort éclairé, a dîné avec Madame de Potemkine et plusieurs personnes, qui le protègent particulièrement à l’hôtel de l'Ambassade de France. Un pareil fait n’a pas eu d’exemple en Russie et il était naturel qu’il provoqua des remarques qui pour la plupart désapprouvaient la démarche de l'Archimandrite. Ce dîner devint trop le sujet de conversation pour que tout ce qui fut dit pour et contre ne fût porté à la connaissance de Sa Majesté l'Empereur, et je sais de bonne source que le Monarque en sa qualité de Chef de l'Eglise a donné au révérend Archimandrite une réprimande qui l’engagera à ne plus braver l’opinion de ses coreligionnaires en allant dîner dans la maison de l'Ambassadeur du Roi des Français. Cependant le fait de cette réprimande est peu connu, et je crois même que Monsieur de Barante ignore les suites que la démarche de son épouse a eues pour le révérend ecclésiastique grec. J’ai dit plus haut que la position du Baron de Barante devenait de plus en plus difficile. C’est que son Gouvernement exige de lui de se montrer moins conciliant que par le passé et veut qu’il impose même au Cabinet de St-Pétersbourg. Ce rôle prescrit à un homme qui doit les services qu’il a purendre à son pays jusqu'à ce jour à la possibilité de son caractère, est presque inexcusable»⁴⁶ (№ 5, 29 января (10 февраля) 1840 г.).

Первый ощутимый удар, который царь нанес послу, унижая его дипломатическое достоинство, был связан с новогодним балом во французском посольстве, на который был приглашен Лермонтов: «Dans la soirée d’hier j’ai appris aussi que le départ du Comte de Pahlen pour son poste à Paris ne trouve plus d’obstacle et qu’il aurait lieu instamment. Il se pourrait que quelques remarques que Monsieur de Barante aurait été chargé de faire ici sur l’absence prolongée de l'Ambassadeur Russe, aient trouvé dans le moment actuel, où la France paraît disposée à marcher de pair avec les autres Puissances pour les affaires d'Orient, un oreille favorable. La position personnelle de Monsieur de Barante vis-à-vis de son Gouvernement souffrait de cette absence de l'Ambassadeur le l'Empereur de Paris et depuis quelques temps il parlait des projets de voyage pour l'été prochain et de la possibilité qu’il ne retournât plus à St-Pétersbourg. Mais il se peut aussi que le Baron de Barante, sachant qu’il convient pour sa personne à la Cour de Russie, espère par ce langage gagner des égards pour l'Ambassadeur du Roi des Français et améliorer les relations entre les deux Cours. Cependant un fait survenu seulement tout récemment a dû le détromper dans ce espoir: c'était que l'Empereur a défendu au Grand Duc de paraître à un bal que Monsieur de Barante a donné le jour du nouvel an Russe. Cette défense était accompagnée de la remarque suivante: „Comment le Grand Duc Héritier commencerait l’année

dans la maison de l'Ambassadeur du Roi Louis-Philippe, non, cela serait un peu trop fort“. Et quoique Son Altesse Impériale, qui honore de Sa présence presque tous les bals, eut grande envie de suivre l’exemple de son illustre Oncle Monseigneur le Grand Duc Michel, <il> a dû se rendre aux ordres précis de Sa Majesté Impériale: Monseigneur passa une partie de la soirée en famille et parut ensuite avec Son Auguste Père à un bal masqué du Grand Théâtre. En général à mesure que les bonnes nouvelles données par le Baron de Brunnow arrivent de Londres les actions de l'Ambassadeur de France baissent et celles de l'Ambassadeur d'Angleterre montent à la Cour»⁴⁷ (№ 3, 13 (25) января 1840 г.).

⁴⁸

4

Дуэль произошла 18 февраля 1840 г. Точные причины ее до сих пор неизвестны. Современники, среди них и Гогенлоэ, указывали на то, что дуэлянты дрались из-за дамы высшего общества. Называли имена М. А. Щербатовой и Терезы Бахерахт.⁴⁹

Только Е. П. Ростопчина писала, что в споре было замешано имя Пушкина.⁵⁰ Косвенное отношение Эрнеста Баранта к дуэли Пушкина впервые отметил Г. Моргулис, указавший, что Дантес одолжил пистолеты для дуэли у Баранта.⁵¹ Был ли этот факт сообщен Лермонтову? Кем? И с какой целью?

г. отношения между Эрнестом де Барантом и Лермонтовым были натянуты.⁵² В таком случае вызвать столкновение было крайне легко. Подобная провокация могла иметь двойную цель. Прежде всего, дуэль являлась крупнейшей неприятностью для французского посла и могла повлечь за собой его удаление из Петербурга. Кроме того, дуэль также давала повод удалить из столицы Лермонтова. Этого могли желать в официальных кругах, поскольку накануне дуэли в III Отделении рассматривалось дело о заговоре тайного общества против царской семьи, якобы обнаруженном в это время в Петербурге. Не исключено, что в связи с этим начальник III Отделения граф А. Х. Бенкендорф вспомнил и об оппозиционно настроенном кружке молодых петербургских аристократов, к которому принадлежал и Лермонтов. Одна из депеш Гогенлоэ помогает пролить свет на этот малоизвестный факт.

Зима 1839 — 1840 гг. была суровой. Еще в сентябре Гогенлоэ писал, что урожай собрали плохой и хлеб дорожает (№ 65, 29 сентября (11 октября) 1839 г.). В середине октября он сообщал о голоде и бунтах в России (№ 67, 11 (23) октября 1839 г.). Серьезное положение внутри страны начало беспокоить правительство (№ 7, 9 (21) февраля 1840 г.). В это время заграничные газеты сообщили о том, что в Петербурге был обнаружен заговор. Гогенлоэ со свойственным ему стремлением к точности попытался установить источник этих слухов: «...la conspiration que les journaux étrangers disent avoir été découverte à St-Pétersbourg et dans le récit de laquelle figure en première ligne le nom de Mademoiselle Relejeff, parente de Monsieur Relejeff qui <se> marqua dans la révolte de l’année 1826 (sic!), est tant que je sache le produit d’une imagination malveillante et rien de plus, vû que nous autres, habitants de la capitale, nous n’avons jamais entendu parler

d’un événement de ce genre. L’histoire qui peut avoir fourni matière à ces bruits est la suivante. Un Monsieur Jerebzoff, jeune Russe qui voyage en Italie avec ses parents, a dit à Florence en présence d’un Comte Orloff, frère de l'Aide-de-Gamp Général, qu’on entendrait bientôt parler d’importants changements en Russie qui s’opéreraient à la suite d’une réunion de jeunes gens des premières familles du pays, mécontents de l’ordre des choses actuel, du nombre desquels étaient le Prince Alexandre Troubetzkoy, fils de l'Aide-de-Camp Général et Capitaine au Régiment des Chevaliers Gardes de Sa Majesté l'Impératrice, jeune homme fort bien vu à la Cour, le Comte de Fersen, frère du Maître des Cérémonies, qui alors se trouvait également en Italie, et autres. Le Comte Orloff, frappé de ces propos, interpela Monsieur Jerebzoff et lui dit qu’il le prévenait qu’il ferait son rapport à St-Pétersbourg sur ce qu’il venait d’entendre, Monsieur Jerebzoff le lui permit, et maintenant que la dénonciation a eu lieu, on est comme de raison attentif au Prince Troubezkoy et l’on dit qu’on a envoyé au Comte Fersen ainsi qu'à Monsieur Jerebzoff l’ordre de revenir sans délai en Russie pour y subir un interrogatoire...»⁵³ (№ 7, 9 (21) февраля 1840 г.).

Дело Александра Жеребцова было изучено III Отделением.⁵⁴ Жеребцов признался, что существование тайного общества и заговора он придумал, чтобы склонить своих младших братьев к политической деятельности. В докладе царю говорилось: «Хотя заговор этот не существовал действительно, но Жеребцов несколько лет столь сильно и постоянно был занят преступными мыслями об оном, что, по собственному его сознанию, если бы представился случай, тотчас бы сделался действующим лицом какого бы то ни было тайного общества».⁵⁵

Так называемое тайное «Общество соединенных славян» было якобы основано в 1831 г. и первоначально насчитывало двенадцать человек, которые «присягнули быть поборниками свободы и счастия своего отечества».⁵⁶ «Общество соединенных славян» М. Ф. Орлов, а военным его руководителем был Ермолов. В общество будто бы входили офицеры Преображенского и Кавалергардского полков и представители аристократических семейств, из которых были названы Трубецкой, Голицын, Мещерский, Ферзен и др. Жеребцов утверждал, что общество, целью которого было цареубийство и истребление царской семьи, делилось на сложную сеть отдельных лож, которые должны были покрывать всю Россию и Польшу; устанавливалась связь и с революционерами в Европе.

Заговор, о котором говорил Жеребцов, оказался выдумкой; тем не менее были приняты меры. Александр Жеребцов был выслан в Пермь;⁵⁷ М. Ф. Орлову было отказано в просьбе разрешить ему въезд в Петербург.⁵⁸

Александр Жеребцов учился в Московском университете и окончил его в 1834 г. По всей вероятности осведомленный о деятельности студенческих кружков, Жеребцов представил историю несуществующего общества, используя реальные факты, что делало его фантастический рассказ «правдоподобным» и крайне опасным для названных им лиц и для их непосредственного окружения. Известно, что в марте 1831 г. студенты Московского университета прогнали с кафедры профессора М. Я. Малова. Роль Лермонтова в этой истории неизвестна. С этого времени стала собираться группа студентов, к которой, возможно, принадлежал Герцен. Некоторые из этих студентов были членами кружка Н. П. Сунгурова и были вскоре арестованы.⁵⁹ Осенью этого же года возник кружок, в который входили Герцен, Огарев, В. В. Пассек и другие.

«кружке шестнадцати», сведения о котором относятся к зиме 1839 — 1840 гг.:⁶⁰ «В 1839 — 1840 годах Лермонтов и Столыпин, служившие тогда в лейб-гусарах, жили вместе в Царском Селе, на углу Большой и Манежной улиц. Тут более всего собирались гусарские офицеры, на корпус которых они имели большое влияние. Товарищество (esprit de corps) было сильно развито в этом полку, — писал М. Н. Лонгинов, — и, между прочим, давало одно время сильный отпор не помню каким-то притязаниям командовавшего временно полком полковника С*. Покойный великий князь Михаил Павлович, не любивший вообще этого „esprit de corps“, приписывал происходившее в гусарском полку подговорам товарищей со стороны Лермонтова со Столыпиным и говорил, что „разорит это гнездо“, то есть уничтожит сходки в доме, где они жили».⁶¹ Великий князь помнил, что «товарищеский дух» среди военных привел к 14 декабря. «Я осуждал покойного императора в том, — писал позже М. Б. Лобанов-Ростовский, один из членов «кружка шестнадцати», — что он не мог в течение 26 лет забыть пролитую кровь, что он держал с тех пор под подозрением всех людей хороших фамилий, образованных и честных, удалял их...».⁶² Напомним, что Б. М. Эйхенбаум считал «кружок шестнадцати» неодекабристским; как указывал исследователь, его участники поехали вместе с Лермонтовым на Кавказ; видимо, им «посоветовали» уехать.⁶³ «Вскоре после вашего отъезда я видел, как через Москву проследовала вся группа шестнадцати, направляющаяся на юг», — писал Ю. Ф. Самарин И. А. Гагарину.⁶⁴

Можно предполагать, что вмешательство III Отделения в данном случае связано с мистификацией Жеребцова, которая вызывала ассоциации с «кружком шестнадцати», не имевшим к фантастическому рассказу о некоем тайном обществе прямого отношения. Не с целью ли найти предлог для удаления из Петербурга Лермонтова и была спровоцирована дуэль, явившаяся таким образом далеким отголоском истории о несуществующем заговоре? О дуэли стало известно только в начале марта. Лермонтов был арестован. Баранта посол отправил за границу. Уезжая, Эрнест Барант увозил с собой депешу Гогенлоэ, в которой сообщалось о дуэли: «C’est par un courrier anglais que j’ai expédié en date du 24/12 mars ma dernière très humble dépêche. Aujourd’hui je profite du départ du Baron Ernest de Barante, fils de Ambassadeur de France, pour transmettre à Votre Majesté un très humble rapport qui lui parviendra de Berlin par les soins de la Légation Royale en Prusse. Ce jeune homme quitte St-Pétersbourg par suite d’un duel qu’il a eu avec un officier des hussards de la Garde, nommé Lermontoff, qui par des propos concernant une dame de la société avait provoqué des explications qui ont fini par une rencontre, du reste nullement sanglante. Monsieur l'Ambassadeur de France a pris spontanément la résolution d’envoyer son fils à Paris dès qu’il a appris que le dit événement s'était ébruité et que Monsieur Lermontoff était mis sous jugement. En informant Monsieur le Comte de Nesselrode de cette résolution, il a exposé les circonstances de l’affaire dans une lettre que le Vice-Chancelier a mise sous les yeux de l'Empereur. En même temps le Comte de Benckendorff, éclairé par un récit verbal du Baron Ernest sur le véritable caractère de l'événement, a également fait son rapport à ce sujet. Ces démarches ont obtenu l’effet que Monsieur l'Ambassadeur désirait. L'Auguste Souverain lui a fait savoir que Sa Majesté Impériale avait toujours eu bonne opinion du Baron Ernest, qu'Elle regrettait que Monsieur l'Ambassadeur se voyait dans la nécessité de le renvoyer en France, mais qu'Elle le reverrait avec plaisir à St-Pétersbourg. On suppose que Monsieur Lermontoff, qui inspire quelque intêrét par un talent poétique assez marquant, sera envoyé au Caucase où il trouvera bientôt occasion de se distinguer et à regagner les épaulettes qu’il pourrait perdre par suite du jugement qui l’attend»⁶⁵ (№ 13, 22 марта (3 апреля) 1840 г.).

***

С 1841 г. официальные приемы и рауты в доме вюртембергского посланника прекратились. В марте 1840 г. скоропостижно скончалась Екатерина Ивановна Голубцова. Гогенлоэ писал об этой личной потере королю: «Avant de signer ce rapport, je ne puis me refuser, Sire, d’ajouter quelques lignes sur un événement qui, quoique touchant ma vie privée, n’en est pas moins sûr de trouver en Votre Majesté un interêt vivement senti. Le Comte de Beroldingen aura fait part à Votre Majesté de la mort de ma bien aimée épouse, décédée le 30/18 mars après une douloureuse maladie de quelques jours»⁶⁶

Несколько ранее, в январе, умер любимый брат Екатерины Ивановны, Платон Иванович (№ 12, 12 (24) марта 1840 г.), через год скончалась Мария Богдановна Сосновская, а затем Варвара Ивановна Юшкова. В течение года, таким образом, Гогенлоэ потерял всех своих русских родственников.

С начала 1840-х гг. салон Гогенлоэ постепенно утрачивает свою роль в «большом свете», столь значительную в 1820 — 1830-е гг. Поздние депеши вюртембергского посланника уже не содержат в себе фактов, интересных для историка литературы, как это было в 1825 — 1840 гг.; они принадлежат полностью области политики и дипломатической истории.

Сноски

¹ Hauptstaatsarchiv Stuttgart. Ministerium der Auswaertigen Angelegenheiten. E. 71, carton VIII. Verzeichniss 30. St. Petersburg Relationen. В дальнейшем в тексте статьи указываются номера и даты депеш, находящихся в этом архиве.

²

³ Остафьевский архив князей Вяземских. Спб., 1899, т. 4, с. 102. В частной коллекции семьи Гогенлоэ хранится замечательный портрет Екатерины Ивановны конца 1830-х гг.

⁴ См. упоминание об этом в пушкинском дневнике (Дневник Пушкина. 1833 — 1835 / Под ред. и объясн. примеч. Б. Л. Модзалевского. М.; Л., 1923, с. 1).

⁵ Переписка Александра Ивановича Тургенева с кн. Петром Андреевичем Вяземским. 1814 — 1833 годы. Пг., 1921, т. 1, с. 30 — 32, 35 (Архив братьев Тургеневых, вып. 6).

⁶ Цит. по: Дуэль и смерть Пушкина. М.; Л., 1928, с, 276.

⁷ Там же, с. 299.

⁸ Там же, с. 300.

⁹ Письма Александра Тургенева Булгаковым. М., 1939, с. 215.

¹⁰ «...августейший племянник вашего величества <принц Фредерик> соблаговолил оказать своим присутствием честь обществу, которое мы с женой собрали у себя на даче, занимаемой нами в настоящее время на Каменном острове. Его высочество великий князь Михаил, великая княгиня Елена, принц Бернард Саксен-Веймарский и его сын принц Вильгельм, равно как и принц Петр Ольденбургский, — все они были на нашем вечере, который прошел весьма оживленно и благодаря присутствию стольких знаменитых и высокородных особ был совершенно блистателен: продолжался он до трех часов пополуночи. Госпожа принцесса Ольденбургская, здоровье коей все еще не позволяет ей посещать балы, была «толь добра, что высказала моей жене свои сожаления по поводу того, что не смогла приехать к нам. Я постарался сделать все от меня зависящее, чтобы бал наш Оказался достойным той высокой чести, которую оказали нам своим присутствием августейшие племянник и племянница вашего величества, а также другие высокопоставленные особы, пожелавшие нас посетить. На нашем вечере было человек 160 — 170: отдаленность друг от друга, в которой оказываются люди в пору летнего сезона, очень мешает собирать у себя гостей в это время года, вследствие чего многие из тех, кому приглашения были посланы в Царское Село и Петергоф, не приехали. По числу наших пригласительных билетов мы рассчитывали на 200 человек. Среди присутствовавших на нашем небольшом празднике находился также маркиз де Виллафранка, герцог Медина-Сидония и Фернодина, который прибыл в Россию, как меня уверяют, для переговоров о субсидиях для Дон Карлоса Испанского; говорят, он привез его величеству императору от этого принца письмо».

¹¹ «Ужин у князя Гогенлоэ; встретил французского посла, его секретаря, д'Андре, и его атташе, маркиза д'Аршиака, неаполитанского министра, генерала Нарышкина, графа Борха, генерала Опочинина, г-на Рианхардта (sic!) и другое лицо, с которым я не знаком» (Diary of George Mifflin Dallas / Ed. by Susan Dallas. Philadelphia, 1892, p. 43; в дальнейшем при ссылках на этот источник страницы указываются в тексте статьи).

¹² «Виконт д'Аршиак, тот самый, который был секундантом барона де Геккерена при его злополучной дуэли с Пушкиным».

¹³ См.: Письма Александра Тургенева Булгаковым, с. 215.

¹⁴ «1838. 6 декабря. Сегодня по греческому календарю день св. Екатерины и, следовательно, „именины“ всех Екатерин. С днем именин связано много обычаев, а поздравительные визиты в большой моде. Екатерина — излюбленное имя в светском кругу. Мы отдали дань обычаю, приехав к девяти часам вечера к княгине Гогенлоэ. У нее мы встретили госпожу Юшкову, мать княгини, княгиню Софью Модене, ее сестру, госпожу Пашкову, маркиза де Виллафранка, маркиза де Карреджа и некоторых других. Гогенлоэ показал мне весь свой дом, в который он только что переехал; он принадлежит его жене».

¹⁵ Востокова Н. Б. Пушкин по архиву Бобринских. — В кн.: Прометей. М., 1974, вып. 10, с. 268.

¹⁶ «1838. 27 декабря. Дипломатический вечер у княгини Гогенлоэ. Английский и французский послы, Либерман, Шиммельпеннинк, Виллафранка и др. Маркизу Кланрикард обучают соблюдать такт в хитросплетениях мазурки, к движениям и фигурам которой она совершенно не способна».

¹⁷ «1838. 28 декабря. Князь Гогенлоэ, сообщивший, что он участвовал в нескольких тяжелейших сражениях 1812 года и был несколько раз ранен, сказал мне, что ему 51 год. Я думал, что он моложе меня. Коснувшись в разговоре холодных и косных форм социального общения, он заверил меня, что такого состояния дел, как в этой столице, он не встречал в Европе более нигде. „Я был при здешнем дворе, — сказал он, — тринадцать лет; я женился на русской; я постоянно бывал в обществе, круг моих знакомых составляет 500 или 600 человек; но близко я не сошелся ни с одним русским, ни на одного я не могу положиться как на друга“. Я сказал ему, что такое положение дел, как мне кажется, является особой участью американцев, так как у них нет ни титулов, ни дворянства, ни европейских отличий, ни богатства. Он сказал: „Нет, это не так; это происходит со всяким иностранцем, приезжающим в Россию, какими бы ни были его титулы, его положение и богатство. Приезжайте в Вюртемберг, приезжайте в любое другое место Центральной Европы, и я бьюсь об заклад, что у вас появятся самые близкие друзья“».

¹⁸ «1839. 4 февраля. Пришел на танцевальный и музыкальный вечер княгини Гогенлоэ. Присутствовали главным образом члены дипломатического корпуса. Мы оставались до двух часов утра. Французский посол ответил на мои расспросы о Беррье, чьи „громовые речи“ в палате-депутатов произвели столь сильное впечатление во время недавних прений, сказав, что как оратор он непревзойден: он правовед, у него изящный облик, красивые жесты, сильный голос — но его мнения или речи как государственного человека мало чего стоят. Госпожа Юшкова хорошо играла на фортепиано. Было исполнено несколько восхитительных песен, в особенности один дуэт. Графиня Росси позаботилась о том, чтобы приехать по окончании музыкальной части, она, как можно было понять, не хотела петь перед обществом. Мазурка превратилась в шумный галоп при содействии лорда Кланрикарда, который просто умирал со смеху от неудач его атташе, молодого Уомбуэлла».

¹⁹ «1839 г. 12 марта. В половине одиннадцатого мы приехали к княгине Гогенлоэ и оставались до половины третьего. Я играл в шахматы с представителем дона Карлоса, герцогом Медина-Сидония и маркизом де Виллафранка; отдал ему ладью и коня, а затем выиграл у него. Общество было многочисленное и веселое. Тальберг появился в качестве гостя и, как кажется, снискал особое внимание некоторых молодых замужних дам. Он отказывается играть на таких вечерах, если не приглашен специально для этого, и тогда плата, установленная им за один вечер, в течение которого он исполняет две или три пьесы, — тысяча рублей, или двести долларов. Гогенлоэ не может позволить себе такую расточительность; но пианист тем не менее постоянно имеет изрядный спрос. Какому оратору, государственному деятелю, правоведу, поэту или даже романисту когда-либо платили по такой расценке?»

²⁰ «...столь многочисленное собрание без предварительных приглашений может быть отмечено как явление весьма редкое в С.-Петербурге, и мы бесконечно признательны обществу, которое пожелало удостоить нас столь большого внимания».

²¹ Е 72. Gosandtschaft St. Petersburg. Berichte.

²² «1839. 19 марта. В половине одиннадцатого я приехал один на раут к княгине Гогенлоэ. Общество было необыкновенно многочисленным и блестящим. Великий князь Михаил взял на себя чрезвычайный труд и подошел побеседовать со мной. Поскольку я никогда не проявлял ни малейшей склонности к тому, чтобы ухаживать за его императорским высочеством, как это принято здесь у большинства, и поскольку такого рода ухаживание считается необходимым для малейшего расположения или внимания, то я был настолько же удивлен этим проявлением его доброй воли, насколько он — моим совершенным знанием французского языка. Он утомился от своих усилий прежде, чем я оправился от моего изумления. Я не поклонник великого князя. Играл в шахматы с французским послом; выиграл первую и проиграл вторую партию».

²³ «Ее величество императрица соблаговолила беседовать со мной о наших собраниях по вторникам и весьма ласково сказала, что слышала, будто у нас с большой приятностью проводили время и княгине Гогенлоэ удавалось делать свои рауты столь веселыми, что все оставались ими довольны».

²⁴ ИРЛИ, ф. 309, № 319, 319а, 3196, л. 6. В дальнейшем при ссылках на этот источник листы архивных единиц указываются в тексте статьи.

²⁵ «Сейчас в С.-Петербурге находится юный принц Евгений Вюртембергский <...> Его королевское высочество любезно согласился оказать мне честь отобедать у меня. На обеде этом будет присутствовать также командир пехотной бригады его светлейшего высочества герцога Нассаусского барон фон Науендорф, с которым вчера я был в Павловске у великой княгини Елены; он прислан сюда своим молодым повелителем, дабы сообщить его величеству императору о кончине герцога Вильгельма и о том, что бразды правления взяты им в свои руки».

²⁶

²⁷ Ein deutscher Arzt am Hofe Kaiser Niskolaus' I von Russland. Lebenserinnerungen von Professor Martin Mandt / Herausgegeben von Veronika Luehe. Mit einer Einfuehrung von Prof. Theodor Schiemann. München und Leipzig, 1917, S. 34.

²⁸ М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников, М., 1972, с. 122 — 124.

²⁹ Елизавета Аркадьевна — родная тетка Н. Н. Анненкова; ее сестра, Екатерина Аркадьевна, была замужем за Д. А. Столыпиным.

³⁰ Анюта — жена А. И. Философова, Анна Григорьевна Философова.

³¹ Андроников И. Лермонтов: Исследования и находки. 4-е изд. М., 1977, с. 232.

³² Wilhelm Freiherr von Kœnig-Warthausen, Karl Eugen von Huegel, Wuerttembergischer Minister des Auswaertigen 1805 — 1870. Lebensbilder aus Schwaben und Franken. Stuttgart, 1963, Bd 9, p. 302 — 333. Гогенлоэ и Хюгели поддерживали дружеские отношения буквально до конца жизни дипломата. В 1859 г., будучи министром иностранных дел, Карл Хюгель распоряжался перевезением тела и похоронами Гогенлоэ в Вюртемберге (Е 72. В. 255, № 63 и след.). Русско-вюртембергские связи Александры Михайловны фон Хюгель еще мало изучены. 1848 год Хюгели провели в России. Воспоминания о России и русских родственниках записаны в неопубликованном дневнике дочери Верещагиной, Елизаветы фон Кениг. Об этом пребывании свидетельствуют также акварельные рисунки, запечатлевшие пейзажи Середникова; как и дневник, они хранятся в семейном архиве семьи фон Кениг (Замок Вартхаузен, ФРГ). Дальнейшее изучение этого и других частных архивов, как и архива вюртембергского посольства в Петербурге, возможно, прояснит многое в судьбе автографов Лермонтова, которые находились у Верещагиной, в истории первой публикации «Демона» в Карлсруэ. В ближайшем будущем можно будет более подробно прокомментировать некоторые рисунки в альбоме Верещагиной (см.: Ковалевская Е. А.

³³ «У великой княгини музыкальные вечера, — пишет Верещагина. — Шеховская, что была в Париже у Рюминых, приехала и у великой княгини поет, а Доргомыцкой, племянник Станкрерши, там часто играет». В этом же письме она пишет о Лермонтове (Андроников И. Лермонтов: Исследования и находки, с. 237, 240). Гогенлоэ описывает один из таких концертов, на котором играла знаменитая Плейель: «En outre l'Ecuyer de Son Altesse Impériale Madame la Grande Duchesse Marie Nicolayewna, le Comte Matthieu Wielhorsky, a joué du violoncelle, l'Aide-de-Camp de l'Empereur Colonel Lwoff du violon et la Princesse Schakoffskoy, Demoiselle d’honneur de Madame la Grande Duchesse Hélène, ainsi que le Chambellan de l'Empereur Prince Grégoire Wolchonsky ont chanté. Tous ces amateurs sont des valeurs de premier ordre, de sorte que cette soirée, à laquelle ne participaient que bien peu de personnes, offrit infiniment d’agrément» <«Кроме того, шталмейстер ее императорского высочества великой княгини Марии Николаевны граф Матвей Виельгорский играл на виолончели, адьютант императора полковник Львов — на скрипке, а княжна Шаховская, фрейлина великой княгини Елены, и камергер иператора князь Григорий Волконский пели. Все эти любители обладают первоклассными музыкальными способностями, так что вечер, на котором присутствовали лишь весьма немногие, доставил нам огромное удовольствие»> (№ 63, 17 (29) декабря 1838 г.). В январе дипломат сообщал в Вюртемберг о свадьбе княжны Шаховской и Рюмина (№ 8, 27 января (9 февраля) 1839 г.).

³⁴ Соллогуб В. А.

³⁵ «Их императорское высочество <Михаил Павлович> любезно почтил его своим присутствием, равно как и его королевское высочество герцог Евгений Вюртембергский <...> Наше собрание состояло всего из 158 человек, однако было весьма оживленным и продолжалось до двух часов ночи».

³⁶ Чарлз Фредерик Генингсен (1815 — 1877) — автор записок «The Most Striking Events of a Twelve Month’s Campaign with Zumalacarreguy, in Navarre and the Basque Provinces». London, 1836, vol. 1 — 2. Генингсен провел несколько лет в России и опубликовал две книги о своем пребывании в ней: «Révélations sur la Russie, ou l'Empereur Nicholas et Son Empire en 1844. Par un Résident Anglais» (Paris, 1845), которая рекомендовалась читателям как сенсация «в духе Кюстина» (приводя цитаты из этой книги, Э. Г. Герштейн неверно указывает имя и фамилию автора: Судьба Лермонтова. М., 1964, с. 295, 322 — 323), и «Eastern Europe and The Emperor Nicholas» (London, 1846, vol. 1 — 2). В этой последней Генингсен посвятил одну главу русской литературе, в которой привел довольно длинную, полную фантастических измышлений и удивительных анекдотов о дуэли и смерти поэта биографию Пушкина, якобы записанную им со слов близкого поэту дружеского «литературного кружка», представителем которого он называет П. А. Вяземского. Не указывая имени Лермонтова и, как и везде, не заботясь о точности фактов, Генингсен заканчивает этот отрывок так: «Только что тело Пушкина было положено в могилу, а уже один из его юных поклонников, обольщенный почестями, которыми его императорское величество удостоил теперь Пушкина, посвятил умершему поэту оду. Она не содержала ни политических намеков, ни чего-либо неподобающего, о чем свидетельствует тот факт, что цензура дала позволение печатать ее, но эффект, произведенный ею, отнюдь не соответствовал ожиданиям автора этого невинного произведения, ибо возмущение императора, что некий вновь нарождающийся Пушкин надеется занять место покойного, было столь велико, что он приказал немедленно сослать злополучного молодого человека на Кавказ. Память о поэте уже была отождествлена со славой настоящего царствования; его жало было уже безвредным, и император, как коллекционер-натуралист, благополучно завладевший мертвым скорпионом и беспощадно истребляющий его потомство, проявил суровость, целью которой было уничтожить в корне всех последователей» (Eastern Europe..., vol. 2, p. 136 — 137). См. подробнее: Неизвестные страницы ранней английской пушкинианы. — В кн.: Пушкин: Исследования и материалы. Л., 1979, т. 9, с. 241 — 260.

³⁷ «Сейчас у нас здесь <...> капитан Генингсен, англичанин, известный своими мемуарами о Сумалакарреги, адъютантом которого он был, и своим довольно длительным пребыванием у кристиносов в качестве военнопленного. Он прибыл из Нидерландов. и привез оттуда рекомендательные письма, ходатайствующие перед императором о благосклонном отношении к нему. Он рассчитывает пробыть здесь несколько месяцев».

³⁸ Остафьевский архив...

³⁹ Там же, с. 113.

⁴⁰ Morgulis G. Un chantre russe de l'Empereur: Michel Lermontoff. 1814 — 1841. — Revue des études napoléonienne, 1940, t. 46, janvier — fevrier, p. 31.

⁴¹ «Un des caractères particuliers de cette ambassade à Pétersbourg fut surtout de voir un diplomate appartenant à l’ordre civil pleinement réussir auprès d’un cabinet tout militaire, où toutes les choses se font à cheval et les présentations presque dans les revues. Il y avait sans doute un inconvénient à n'être point constamment auprès de l'Empereur dans les grandes parades» «<Одной из характерных особенностей этого посольства в Петербурге явилось прежде всего то, что дипломату, принадлежащему к штатскому сословию, приходилось добиваться успеха при кабинете, сплошь состоящем из военных, где все дела решаются в седле, а представления делаются едва ли не на смотрах. Несомненным неудобством было то, что он не мог постоянно находиться подле императора во время больших парадов»> (Les Diplomates et Hommes d'Etat Européens. Par M. Capefigue. Paris, 1847, t. 3, p. 265). Ср. депешу Гогенлоэ № 68 от 25 сентября (7 октября) 1835 г. В архиве Министерства иностранных дел, в Париже, среди депеш Баранта хранится письмо неизвестного к неизвестному из Франкфурта от 5 января 1837 г., характеризующее положение посла и отношение к нему Николая I: «Estril vrai que le général Athalia se rende à St-Pétersbourg? Ce sera un grand, un immense bonheur, car l'Empereur doit être vu et il n’aime pas M. de Barante. Une heure d’audience particulière en apprendrait plus au général Athalia qu’un ambassadeur n’en saura dans un an. Nicholas n’a pas l’hypocrisie de son frère. Il est franc, croyez-moi. Quand il se trompe, c’est de bonne foi. De militaire à militaire, il parle. Il abhorre les ambassadeurs. Tout ce qui sent de la diplomatie le désole. J’ai logé dans son palais, et j’en sais long là-dessus. Jusqu'à l’année 1834, il a été positivement contre le Roi Louis-Philippe et la direction de son cabinet était tout à fait opposée à celle de la chancellerie de M. Nesselrode. Plusieurs lettres autographes de l'Empereur au Roi Guillaume de Hollande prouvent qu'à cette époque il ne rêvait que contre révolution. En 1834, il s’est opéré de grands changements é de bienfaits, j’ai dû lui écrire secrètement de St-Pétersbourg pour l’avertir de ne plus compter sur rien, le cabinet russe et la chancellerie commençaient pour le première fois à s’allier, ce qui n'était pas arrivé depuis 1830. M-me Nesselrode eut à cette époque un lavabo un peu sec parce qu’elle avait refusé de dîner avec le maréchal Maison, et les agents de Prague furent renvoyés de Pétersbourg etc.» «Правда ли, что генерал Аталия едет в С.-Петербург? Это было бы превеликим счастьем, ибо с императором необходимо общаться лично, а г-на Баранта он не любит. За один час личной аудиенции генералу Аталия удастся узнать больше, чем послу за целый год. Николай лишен лицемерия, свойственного его брату. Он человек искренний, поверьте мне. Когда он ошибается, это происходит от чистосердечия. Как военный, он может найти общий язык с мне многое об этом известно. До 1834 г. он был решительным противником короля Луи-Филиппа и направление его кабинета было совершенно противоположным направлению канцелярии г-на Нессельроде. Несколько собственноручных писем императора к королю Вильгельму Голландскому свидетельствуют о том, что в ту пору он только и мечтал, что о контрреволюции. В 1834 г. в его взглядах произошли большие перемены. И я, которого король Вильгельм осыпал благодеяниями, вынужден был секретно написать ему из С.-Петербурга, дабы предупредить, русский кабинет и канцелярия впервые начинают находить общий язык, чего не случалось с 1830 г. Г-жа Нессельроде в это время немного просчиталась, отказавшись обедать с маршалом Мезоном, а пражские представители были высланы из Петербурга и т. д.»> (Archives des Affaires Etrangères, Russie, 192, 1837, p. 9).

⁴² «Французский посланник бар. де Барант — писатель, человек умный и весьма тактичный», — отметил в дневнике П. Г. Дивов (Рус. старина, 1902, т. 110, с. 648).

⁴³ «1873. November 14. The French Ambassador, Barante, paid us a long visit. He is obviously preparing for a permanent departure. His conversation, always intellectual, was peculiarly agreeable this morning. In speaking of the comparative characteristics of this country and England, France, and America, he was particularly emphatic in pronouncing society in Russia to be listless, sombre and indifferent or unexcitable. In Paris, people had no time to note the weather or for sickness. Here time hung heavily upon the health and spirits of all but the natives, and they were heavier than time itself» <«1837. 14 ноября. Французский посол, Барант, был у нас с длительным визитом: он явно готовится к окончательному отъезду. Его беседа, всегда занимательная, этим утром была особенно приятна. Сравнивая Англию, Францию, Америку и эту страну, он очень выразительно говорил о том, что общество в России апатичное, унылое, безразличное или бесстрастное. В Париже у людей нет времени говорить о погоде или о болезнях. Здесь время тяжко давит на здоровье и настроение всех, кроме местных жителей, а они еще более тягостны, чем само время»> (р. 28).

⁴⁴ Наибольший интерес в депешах и других бумагах дипломата представляют неодобрительные замечания царя по адресу Франции, которые Гогенлоэ тщательно собирал и пересылал в Вюртемберг в зашифрованном виде. Так, одним из самых ранних документов, характерных в этом отношении, является письмо министру иностранных дел графу Берольдингену (расшифровка на немецком языке приложена к оригиналу), в котором идет речь о поездке Гогенлоэ в Европу в 1834 — 1835 гг.: «Auf dem Balle zu Petershof sagte der Monarch zu meiner Gemahlin auf russisch: „Nun, Fürstin, Sie waren ja in Paris, was haben Sie dort gemacht und was haben Sie gesehen — nicht auf Ludwig Philipp?“ Und als meine Frau dem Kaiser antwortete: „Wir hatten alles gesehen, nur nicht den Kœnig der Franzosen und seinen Hof“, schüttelte der Kaiser ihr festig die Hand und sagte: „Das ist recht, so kann man nach Paris gehen“» <«Ha балу в Петергофе монарх сказал моей супруге по-русски: „Ну что, княгиня, ведь вы были в Париже, что же вы там делали и что вы там видели — ведь не Луи-Филиппа?“ И когда жена ответила царю: „Мы видели все, кроме французского короля и его двора“, — царь крепко пожал ей руку и сказал: „Это правильно, таким образом можно ездить в Париж“»> (№ 54, 3 (15) июля 1835 г.). Среди множества других таких сообщений можно еще указать на слова Николая, о которых Гогенлоэ пишет со ссылкой на австрийского посла графа Фикельмона: «...é de <...> l'état actuel de la France en général, en observant au Comte que c'était un pays dont il fallait s’isoler tout à fait» <«...<...> теперешнем общем положении Франции, заметив графу, что это страна, от которой следует полностью отделиться»> (№ 19, 30 марта (10 апреля) 1837 г.).

⁴⁵ «Уже с неделю у нас здесь находится граф Баччиокки, родной племянник Наполеона, который с несколькими друзьями приехал из Гамбурга в С.-Петербург и собирается провести в столице около месяца. Проезжая недавно через Голландию, он был счастлив повидаться в Гааге о госпожой наследной принцессой Оранской. Он ко мне явился с визитом сразу же по приезде, чтобы сообщить новости об ее королевском высочестве. По этому случаю граф сказал мне, будто познакомился со мной в Штутгарте еще несколько лет тому назад, но, к стыду своему, должен сознаться, что память изменила мне в отношении его особы и я могу исчислять срок нашего знакомства всего несколькими днями».

⁴⁶ «Новые обстоятельства, препятствующие отъезду графа Палена, еще более усложнят положение господина барона де Баранта, и здесь об этом сожалеют, поскольку посла и его милое семейство все любят и уважают. Господин де Барант пользуется глубочайшим уважением как при дворе, так и среди всех сословий столицы, а госпожа де Барант, движимая природным милосердием, со своей стороны также завоевала все сердца многочисленными благодеяниями в пользу бедных, которые считают ее одной из самых деятельных своих покровительниц. К тому же религиозность, выказываемая порой с излишним рвением, заставляет госпожу посланницу искать знакомства с набожными людьми всех вероисповеданий. Именно эта склонность сблизила ее в последнее время с госпожой Потемкиной, урожденной княжной Голицыной, и даже побудила ее привлечь в свое досточтимое общество архимандрита монастыря св. Сергия под Стрельной господина Бренч<а>нинова, молодого священника, недавно сменившего военный мундир (он был драгунским офицером) на монашеское одеяние. Этот епископ, человек весьма просвещенный, обедал в резиденции французского посла с госпожой Потемкиной и другими особами, оказывающими ему особое покровительство. Ничего подобного в России еще никогда не случалось, и вполне естественно, что он вызвал замечания, в большинстве своем осуждающие поступок архимандрита. Обед этот до такой степени стал предметом разговоров, что все высказываемые по этому поводу за и против не могли не дойти до его величества императора, и мне из верного источника известно, что монарх как глава церкви сделал достопочтенному архимандриту внушение, обязав его впредь не пренебрегать мнением своих единоверцев, обедая в доме посла французского короля. Однако об этом внушении мало кому известно, и я даже думаю, что господин де Барант ничего не знает о тех последствиях, которые поступок его супруги имел для преподобного православного священника. Выше я уже говорил, что положение барона де Баранта становится все более и более сложным. Дело в том, что правительство требует от него, чтобы он проявлял бы меньшую сговорчивость, чем до сих пор, и даже снискал себе авторитет у с.-петербургского кабинета. Поистине непростительно предписывать подобную роль человеку, который доселе мог оказывать услуги своей стране лишь благодаря своему мягкому характеру».

⁴⁷ «На вчерашнем вечере я узнал, что отъезд Графа Палена к месту его назначения в Париж не встречает больше препятствий и он отбудет незамедлительно. Теперь, когда Франция, по-видимому, намерена выступить в восточных делах рука об руку с другими державами, некоторые замечания, которые господин де Барант был уполномочен сделать по поводу затянувшегося отсутствия русского посла, были восприняты благоприятно. Отсутствие в Париже императорского посла дурно сказывалось на положении господина де Баранта по отношению к его правительству, и в последнее время он стал поговаривать о своих планах путешествия на лето и о том, что он, возможно, больше в С.-Петербург не вернется. Но может случиться и так, что барон де Барант, сознавая себя фигурой, подходящей для русского двора, надеется подобными разговорами добиться уважения к послу короля французов и улучшить отношения между дворами. Однако происшедшее на днях событие должно было дать ему понять всю тщетность этой надежды: дело в том, что император запретил великому князю появляться на балу, который давал господин де Барант в день русского Нового года. Этот запрет сопровождался следующими словами: „Как, великий князь, наследник престола, начнет год в доме посланника короля Луи-Филиппа, нет, это уж слишком“. И хотя его императорскому высочеству, удостаивающему своим присутствием почти все балы, весьма хотелось последовать примеру своего сиятельного дяди, великого князя Михаила, он вынужден был подчиниться недвусмысленному приказу его императорского величества: часть вечера он провел в семейном кругу, а затем вместе со своим августейшим родителем появился на маскараде в Большом театре. Вообще по мере того как из Лондона приходят хорошие известия от барона де Брунов, акции французского посла падают при дворе, а английского — растут».

⁴⁸ «Всех более мне тут жалок отец Барант, которому эта история должна быть очень неприятна. Лермонтов, может быть, по службе временно пострадает, да и только», — писал П. А. Вяземский (цит. по: Герштейн Э. Судьба Лермонтова, с. 39).

⁴⁹

⁵⁰ М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников, с. 284.

⁵¹ Morgulis G. Un chantre russe de l'Empereur...«les pistolets du Baron E. de Barante, prêtés pour le duel de Pouchkine au Vicompte d'Archiac, témoin du Baron d'Anthès» «Пистолеты барона Э. де Баранта, одолженные для дуэли с Пушкиным виконту д'Аршиаку, секунданту барона д'Антеса»> (см.: Exposition Pouchkine. Reproductions Exclusives des Originaux Inédits, 1937, N 1. Library of Congress. Manuscript Division. Pouchkin Society in America Archive).

⁵² Судьба Лермонтова, с. 19.

⁵³ «Раскрытый в С.-Петербурге заговор, о котором говорят иностранные газеты и в рассказах о котором в первую очередь фигурирует имя госпожи Рылеевой, родственницы господина Рылеева, сыгравшего заметную роль в восстании 1826 г. (sic!), насколько я знаю, является не более чем плодом недоброжелательного воображения, поскольку мы, живущие в столице, ни разу не слышали ни о каком событии подобного рода. История, которая могла послужить основанием для этих слухов, такова. Некто господин Жеребцов, молодой русский, путешествующий по Италии со своими родственниками, будучи во Флоренции, сказал в присутствии некоего графа Орлова, брата генерал-адъютанта, что-де в скором времени мы услышим о больших переменах в России, которые произойдут благодаря обществу молодых людей из самых лучших семейств страны, недовольных нынешним положением дел; к их числу якобы принадлежат князь Александр Трубецкой, сын генерал-адъютанта и капитан Кавалергардского полка ее величества императрицы, молодой человек, хорошо принятый при дворе; граф де Ферзен, брат церемонийместера, в то время также находившийся в Италии, и другие. Граф Орлов, пораженный этими словами, потребовал у господина Жеребцова объяснений и предупредил его, что обо всем услышанном доложит в С.-Петербурге; господин Жеребцов дал на это свое согласие, и теперь, после того как донос сделан, за князем Трубецким, как того и следовало ожидать, следят; говорят, графу Ферзену, равно как и господину Жеребцову, отправлены предписания немедленно вернуться в Россию, чтобы подвергнуться допросу...».

⁵⁴ Федосов И. А.

⁵⁵ Там же, с. 89.

⁵⁶

⁵⁷ Там же, с. 90.

⁵⁸ Павлова Л. Я.

⁵⁹ «...le Gouvernement Impérial prétend n’avoir trouvé jusqu'à présent aucune trace d’une conspiration réelle entre l'état; cependant il parait être assez évident que de semblables menées existent. Plusieurs jeunes gens, accusés d’avoir eu des réunions secrètes à Moscou, furent arrêtés; on prétend même que quelques dames de la société, entr’autres la veuve du Comte Paul Bobrinsky, polonaise de naissance, et la comtesse Potemkine, née Princesse Troubezkoy, sœur du Prince Troubezkoy, qui lors de la révolte du 14 décembre 1826 (sic!) fut transporté en Sibérie, avaient tramé une conspiration. On dit dans le public que le Général Comte Stroganoff de la suite de l'Empereur, chargé dernièrement d’une mission extraordinaire pour Moscou, avait arrêté ces dames dans cette ville et les avait transportées à la forteresse de St-Pétersbourg.

Le silence que le Gouvernement Impérial garde sur ceci et sur les troubles éclatés dans les colonies militaires et dans d’autres contrées de l'Empire, prouve assez qu’il a le plus grand sujet de montrer de la méfiance et qu’il ne tâche que de gagner du temps afin de découvrir le fil des menées» <«Правительство утверждает, будто до сих пор не обнаружило ни малейшего следа реального заговора внутри государства; между тем представляется совершенно очевидным, что подобные замыслы существуют. Арестовано несколько молодых людей, обвиняемых в том, что они проводили в Москве тайные собрания; говорят даже, будто несколько светских дам, в их числе вдова графа Павла Бобринского, полька по рождению, и графиня Потемкина, урожденная княжна Трубецкая, сестра князя Трубецкого, который после восстания 14 декабря 1826 г. (sic!) был сослан в Сибирь, затеяли заговор. В обществе ходят слухи, будто граф Строганов, свитский генерал, которому недавно была поручена чрезвычайная миссия в Москве, арестовал там этих дам и препроводил их в петербургскую крепость.

Молчание, которое правительство хранит относительно этого события и относительно волнений, разразившихся в военных поселениях и других областях империи, доказывает, что у него имеются слишком серьезные причины проявлять недоверие и что оно стремится только выиграть время, чтобы раскрыть цепь заговоров»> (№ 67, 12 (24) августа 1831 г.).

⁶⁰ 1) Судьба Лермонтова, с. 285 — 379; 2) Лермонтов и петербургский «свет». — В кн.: М. Ю. Лермонтов: Исследования и материалы, с. 182 — 187; Андроников И. Л. Направление поиска. — Там же, с. 153 — 170.

⁶¹

⁶² Судьба Лермонтова, с. 322.

⁶³ Лит. учеба, 1935, № 6, с. 37 — 39.

⁶⁴ Герштейн Э. Г. «кружок шестнадцати». — В кн.: Жизнь и творчество М. Ю. Лермонтова. М., 1941, кн. 1, с. 112.

⁶⁵ «Мой последний скромный отчет был отправлен мною 24/14 марта с английским курьером. Ныне я пользуюсь отъездом барона Эрнеста де Баранта, сына французского посла, чтобы переслать Вашему величеству нижайшее донесение, которое будет доставлено из Берлина стараниями королевской дипломатической миссии в Пруссии. Сей молодой человек покидает С.-Петербург из-за дуэли, произошедшей у него с одним гусарским гвардейским офицером по имени Лермонтов, который своими высказываниями по поводу некоей великосветской дамы довел дело до объяснений, закончившихся поединком, который обошелся, впрочем, без крови. Господин французский посол самолично принял решение отослать своего сына в Париж, как только узнал, что вышеуказанное событие получило огласку, а господин Лермонтов отдан под суд. Извещая графа Нессельроде о своем решении, он изложил обстоятельства дела в письме, которое вице-канцлер показал императору. В то же время граф Бенкендорф, знакомый с подлинным характером происшествия по устному рассказу барона Эрнеста, со своей стороны тоже подал донесение по этому поводу. Эти действия возымели результат, которого и желал господин посланник. Августейший государь велел ему передать, что ее императорское величество всегда была хорошего мнения о бароне Эрнесте, сожалеет, что господин посол оказался вынужденным отослать его во Францию и в будущем будет рада видеть его в С.-Петербурге. Предполагают, что господин Лермонтов, вызывающий к себе некоторый интерес довольно значительным поэтическим талантом, будет отправлен на Кавказ, где ему вскоре может представиться случай отличиться и возвратить себе эполеты, которых он может лишиться вследствие ожидающего его суда».

депеши по сравнению с оригиналом (вместо: «concernant une dame de la société» — было: «corcernant les relations du B<a>ron Ernest avec une dame de la société» («по поводу отношений барона Эрнеста с некоей великосветской дамой»), а после: «le reverrait» — зачеркнуто: «toujours» («всегда»)) (Е 72. Wurttembergische Gesandtschaft. St. Petersburg, № 108).

⁶⁶ «Прежде чем подписать это донесение, всемилостивейший государь, не могу не добавить к нему несколько строк по поводу события, которое, хотя касается частной моей жизни, несомненно вызовет у вашего величества живой отклик сочувствия. Граф фон Берольдинген, очевидно, уже сообщил вашему величеству о смерти моей горячо любимой супруги, скончавшейся 30/18 марта после недолговременной тяжкой болезни».