Лермонтов М.Ю.: Глухов В. - "Герой нашего времени" и "Евгений Онегин": (К вопросу о творческом методе)

Глухов В. "Герой нашего времени" и "Евгений Онегин": (К вопросу о творческом методе) // Творчество М. Ю. Лермонтова: 150 лет со дня рождения, 1814—1964. — М.: Наука, 1964. — С. 285—310.

В историю русской литературы Лермонтов вошел как гениальный ученик и продолжатель Пушкина. Но, быть может, нигде это пушкинское влияние не было столь ощутимо плодотворным, как в «Герое нашего времени». Изображая судьбу Печорина как типичную для современного ему поколения, Лермонтов продолжал традицию, начало которой положил знаменитый пушкинский роман в стихах. Еще Белинский указывал, что лермонтовский роман был бы невозможен без пушкинского (VII, 442).

«Героя нашего времени» не столько с «Евгением Онегиным», сколько с пушкинской прозой. «Лермонтовский реализм составляет здесь новую ступень в русской литературе, — читаем мы в книге Е. Н. Михайловой, — вместо пушкинской прозы, сосредоточенной на изображении действия и характеров, но лишенной „подробностей чувств“, Лермонтов дает образцы реализма, где воплощена именно в ,,подробностях чувств“ противоречивая, сложная... психика человека нового времени»¹. Н. И. Пруцков, характеризуя некоторые закономерности русской прозы 30—40-х годов, заключает: «Проблематика и персонажи пушкинского романа, художественная методология пушкинской прозы, особенности прозаических жанров и художественного стиля, — все это явилось школой реализма для автора „Героя нашего времени“, для Гоголя, для романистов гоголевской школы»². Таким образом, оказывается, что роман Лермонтова, как и некоторые другие, был якобы связан с «Евгением Онегиным» только проблематикой и образами героев. Подобные утверждения можно встретить в работах и других авторов. Литературоведы как бы исходят из того, что в области художественного метода между стихотворным романом и романом в прозе существует какая-то непроходимая грань. На самом же деле именно пушкинский роман в стихах не только подсказал Лермонтову темы и образы его замечательного творения, но помог выработать самые принципы художественного познания и воспроизведения действительности — реалистический творческий метод.

Не следует забывать, конечно, что на пути к реалистическому постижению жизни Лермонтов (наряду с гоголевской традицией) во многом использовал опыт Пушкина-прозаика. Об этом свидетельствует его первый роман о «герое времени» — «Княгиня Лиговская» (1836).

Как и в пушкинских повестях, в «Княгине Лиговской» действительность художественно исследовалась в ее социальных противоречиях. Роман открывается картиной, которую можно назвать символической: молодой чиновник, утомленный «однообразной работой» в департаменте, был едва не раздавлен рысаком гвардейского офицера. С этим происшествием, по словам Лермонтова, должны были быть связаны «различные приключения», постигшие всех его героев и героинь, — события, о которых он и собирался рассказать в романе (VI, 122). Антагонизм, возникший между аристократом Печориным и бедняком Красинским напоминает во многом социальные конфликты в пушкинских повестях: между Сильвио и графом, Выриным и Минским, Германном и офицерами-аристократами. В своем столкновении с Печориным Красинский особенно напоминает Сильвио и Германна³

Нетрудно заметить также, что весь ход жизни героев, их отношение к миру и поступки были поставлены в романе в строгую зависимость от социального положения.

В уста Красинского Лермонтов вложил такие слова (обращенные к княгине Лиговской): «...ваш удел забавы, роскошь — а наш труд и заботы» (VI, 179). А рассказав об «охоте к перемене мест», пережитой Печориным в юности, писатель восклицал: «Но скажите ради бога, какая есть возможность в России сделаться бродягой повелителю 3 тысяч душ и племяннику 20 тысяч московских тетушек» (VI, 154). В соответствии с этими характеристиками Печорин и изображен ведущим праздный образ жизни в столице и презирающим тех, кто вынужден был трудиться. Так, он отказался просить извинения у Красинского, которого, проезжая, сбил с ног, и вместо этого оскорбил вторично, снова продемонстрировав пренебрежение к простым людям (обещанием высечь кучера). Неудивительно, что Красинский возненавидел Печорина как своего социального антагониста. Он говорил матери об обидчике: «Вероятно он мне не желает зла, но зато я имею сильную причину его ненавидеть. Разве когда он сидел здесь против вас, блистая золотыми эполетами, поглаживая белый султан, разве вы не чувствовали, не догадывались с первого взгляда, что я должен непременно его ненавидеть?» (VI, 174). «Тайная неприязнь» зародилась в Красинском и к Вере Лиговской, которая, как ему показалось, тоже пренебрегла им, подчиняясь аристократическим предрассудкам (VI, 183).

Социальная проблематика сказывается и в массовых сценах. Вот как показана, например, столичная публика после театрального представления: «Дамы высокого тона составляли особую группу на нижних ступенях парадной лестницы, смеялись, говорили громко и наводили золотые лорнетки на дам без тона, обыкновенных русских дворянок, — и одни другим тайно завидовали: необыкновенные красоте обыкновенных, обыкновенные, увы! гордости и блеску необыкновенных... в середине же теснился кружок людей не светских, не знакомых ни с теми ни с другими, — кружок зрителей. Купцы и простой народ проходили другими дверями. — Это была миньятюрная картина всего петербургского общества» (VI, 137).

Таким образом, уклад жизни, который вырабатывается у людей в зависимости от их социального и материального положения, разъединяет и уродует их, подавляя истинные человеческие чувства. И Печорин, и Красинский, и Вера Лиговская, и Негурова показаны как жертвы общественных предрассудков. Если положение богатого аристократа делает Печорина жестоким даже в отношении к людям своего сословия (к Лизе Негуровой, отчасти к Лиговской), то постоянная нужда и унижения порождают у Красинского чувство зависти к аристократам, излишнюю обидчивость, жажду обогащения. Вера была вынуждена выйти замуж за старого богатого князя, и Печорин пытался уязвить ее следующей тирадой: «И кто не раскаивался! Теперь по чести я готов пожертвовать самою чистейшею, самою воздушной любовью для 3 тысяч душ с винокуренным заводом и для какого-нибудь графского герба на дверцах кареты! Надобно пользоваться случаем, такие вещи не падают с неба!» (VI, 163). Такая же участь ожидала Негурову. Родители укоряли ее: «Вот, матушка, целый год пропустишь даром, отказала жениху с 20 тысячами доходу, правда, что он стар и в параличе, — да что нынешние молодые люди!» (VI, 145—146). Жертвой светского уклада жизни представлен даже муж Веры⁴.

с его общественным положением. Г. А. Гуковский подчеркивал, что начиная с 1830 г. в произведениях Пушкина появляется «внутреннее определение характера человека, общественной среды уже не только национально-историческими, но и социальными чертами их объективного бытия»⁵. На какие муки обрекает Самсона Вырина его низкая служебная должность, рассказывается на протяжении всей повести «Станционный смотритель». Дуня не вернется к старому отцу, потому что, по словам Минского, «она отвыкла от прежнего своего состояния». Алексей Берестов как ни любил мнимую Акулину, «все помнил расстояние, существующее между ним и бедною крестьянкою» («Барышня-крестьянка»). Германн рвется к богатству именно потому, что чувствует себя изгоем в обществе блестящих аристократов.

«Княгиня Лиговская» продолжал «Повести Белкина» еще в одном отношении: подобно Пушкину, Лермонтов в нем отказывался от углубленного психологического анализа, предпочитая внутреннее состояние героев прояснять их поступками и жизненными обстоятельствами. Изображая Лизу Муромскую перед встречей с Алексеем в лесу, Пушкин писал: «Мало-помалу предалась она сладкой мечтательности. Она думала... но можно ли с точностью определить, о чем думает семнадцатилетняя барышня, одна, в роще, в шестом часу весеннего утра?» Этот вопрос был нужен в полемических целях. Разумеется, автор мог бы рассказать о мечтах своей героини достаточно подробно и точно, но он не видел в том необходимости. Читатель без труда догадывался о предмете грез юной девушки, вспомнив о том повышенном интересе, какой она проявляла к молодому Берестову. Так и в других случаях душевное состояние действующих лиц становилось понятным в пушкинских повестях благодаря верному воспроизведению жизненных ситуаций, в какие попадали эти лица⁶.

Нечто подобное наблюдается в «Княгине Лиговской». Характерно, что Лермонтов тоже включил в свой роман замечание о невозможности точно передать девичьи думы, рисуя Лизу Негурову, которая по возвращении из театра «предалась размышлениям»: «Конечно, ни одна отцветшая красавица не поверяла мне дум и чувств, волновавших ее грудь после длинного бала или вечеринки, когда в одинокой своей комнате она припоминала все свое прошедшее... Но я догадываюсь, что эти размышления должны быть тяжелы, несносны для самолюбия и сердца» (VI, 140—141). Свое рассуждение Лермонтов завершал словами: «Чтоб легче угадать, об чем Лизавета Николаевна изволила думать, я принужден, к великому сожалению, рассказать вам некоторые частности ее жизни». Это утверждение имеет принципиальное значение. Сообщая о жизненных обстоятельствах, в которых складывались взаимоотношения между Негуровой и Печориным, Печориным и Лиговской, Лермонтов тем самым способствовал правильному пониманию переживаний своих героев в тот или другой момент развития событий в романе. Так, узнав, что в ранней юности Печорин и Вера любили друг друга, мы понимаем, почему они в первые минуты новой встречи «сидели друг против друга в молчании, затруднительном для обоих», какое содержание вкладывали они в свой разговор о Петербурге и его отрицательном влиянии на людей, находясь на званом обеде, у матери Печорина. Мы глубже начинаем понимать и психологию Красинского, когда узнаем, что он сын разорившегося польского дворянина.

В «Княгине Лиговской» Лермонтов перенимал у Пушкина и некоторые частные приемы изображения человеческой психологии. Например, точное описание поведения героя в определенный момент действия нередко становилось в пушкинской прозе средством для передачи его душевного состояния. Переживания Вырина в те минуты, когда Минский выгнал его из своей петербургской квартиры, нетрудно понять из следующей картины: «Долго стоял он неподвижно, наконец, увидел за обшлагом своего рукава сверток бумаг, он вынул их и развернул несколько пятидесятирублевых ассигнаций. Слезы опять навернулись на глаза его, слезы негодования! Он сжал бумажки в комок, бросил их наземь, притоптал каблуком, и пошел... Отошед несколько шагов, он остановился, подумал... и воротился... но ассигнаций уже не было». О душевном состоянии героев «Барышни-крестьянки» на обеде у Муромского свидетельствовала их манера держать себя: «Сели за стол. Алексей продолжал играть роль рассеянного и задумчивого. Лиза жеманилась, говорила сквозь зубы, нараспев, и только по-французски. Отец поминутно засматривался на нее, не понимая ее цели, но находя все это весьма забавным. Англичанка бесилась и молчала. Один Иван Петрович был как дома: ел за двоих, пил в свою меру, смеялся своему смеху и час от часу дружелюбнее разговаривал и хохотал». Такой же художественный прием применялся в «Княгине Лиговской». Что почувствовал Печорин, увидев в своих руках визитную карточку Лиговских, мы узнаем лишь из такого описания: «Он побледнел, вздрогнул, глаза его сверкнули, и карточка полетела в камин. Минуты три он ходил взад и вперед по комнате, делая разные странные движения рукою, разные восклицания, — то улыбаясь, то хмуря брови; наконец он остановился, схватил щипцы и бросился вытаскивать карточку из огня... Печорин положил эти бренные остатки на стол, сел опять в свои креслы и закрыл лицо руками...» (VI, 125—126). Внутреннее состояние, в котором находилась Вера Лиговская после неприятного разговора с Печориным, передано так: «Она притворила за собою двери, бросилась в широкие кресла; неизъяснимое чувство стеснило ее грудь, слезы набежали на ресницы, стали капать чаще и чаще на ее разгоревшиеся ланиты, и она плакала, горько плакала, покуда ей не пришло в мысль, что с красными глазами неловко будет показаться в гостиную... По временам она еще всхлипывала, и грудь ее поднималась высоко, но это были последние волны, забытые на гладком море пролетевшим ураганом» (VI, 166). Приведенные примеры легко умножить.

«Повестей Белкина» далеко не во всем. Увлеченный замыслом многопланового произведения, в котором социальный конфликт переплетается с любовной интригой, он еще не успел оценить пушкинской четкости и простоты в построении сюжета. Не был удовлетворен он и сжатостью пушкинского изложения: манера повествования в «Княгине Лиговской» отличалась многословием, громоздкими сложными предложениями. Нельзя не отметить многочисленных подробностей в описании поведения, разговоров и внешности действующих лиц, окружающей их обстановки, больших отступлений и пояснений. Ничего подобного в прозе Пушкина не встречалось.

Таким образом, исследуя действительность в ее социальных противоречиях, автор «Княгини Лиговской», в отличие от Пушкина, пытался в то же время обстоятельно изобразить и внутреннюю жизнь героев. Однако раскрыть человеческую психологию во всей ее сложности и противоречивости, избегая непосредственного анализа душевного состояния персонажей, было, разумеется, невозможно. С другой стороны, подробное изображение поведения действующих лиц в какой-то мере помешало художественному анализу социальных противоречий и их последствий. Во всяком случае, Лермонтов не смог добиться здесь той выразительности и ясности, какую мы видим в повестях Пушкина. Все это объясняет, почему он стал тяготиться романом и наконец оставил его. Он задумал о «герое времени» новый роман, в котором придерживался во многом иных принципов художественного исследования и воспроизведения действительности. И выработке их способствовал снова Пушкин, но уже не столько своей прозой, хотя и ее значения нельзя отрицать, сколько романом «Евгений Онегин».

В «Герое нашего времени» характер Печорина уже не исследуется в связи с противоречиями между различными общественными классами; поведение и судьбы действующих лиц не показываются в подчеркнуто-строгой зависимости от социального положения, как в «Княгине Лиговской». В новом романе Печорин изображается преимущественно в личных отношениях с другими персонажами — Максимом Максимычем, Бэлой и юной контрабандисткой, Грушницким, Мери и Верой, группой знакомых офицеров; поведение же героев мотивируется психологически.

Это различие между двумя романами выступит особенно рельефно, если мы сравним, как в них завязан конфликт Печорина с его антагонистами. Печорин и Красинский стали врагами не столько из-за личной неприязни, сколько потому, что они принадлежали к разным классам общества. Как уже подчеркивалось, Красинский возненавидел Печорина за то, что он, подобно другим аристократам, высокомерно относился к простым людям. Иначе завязывается конфликт Печорина с Грушницким, хотя последний по своему положению напоминает Красинского. Грушницкий, выходец из мелкопоместного провинциального дворянства, перед лицом «гордой знати» тоже, по-видимому, не раз испытывал унижение. Он говорил княжне Мери: «Что для меня Россия!.. — страна, где тысячи людей, потому что они богаче меня, будут смотреть на меня с презрением, тогда как здесь, — здесь эта толстая шинель не помешала моему знакомству с вами» (VI, 282). Однако не социальное и материальное положение противопоставило Печорина и Грушницкого, а их нравственные качества. Печорин не любил Грушницкого, так как этот человек был пустым фразером и интриганом. Грушницкий не любил Печорина потому, что тот хорошо его понял. Врагами их сделала зависть и подлость Грушницкого. В «Тамани» столкновение Печорина с контрабандистами также объясняется не социальными, а психологическими причинами.

Все это говорит о том, что действительность в «Герое нашего времени» изображалась под иным углом зрения, чем в «Княгине Лиговской». Больше того, в новом романе Лермонтов в какой-то мере даже противопоставлял Печорина одноименному герою предыдущего рассказа. Уже приводились слова из «Княгини Лиговской» о том, что Печорин, несмотря на «охоту к перемене мест», не мог при своем социальном положении «сделаться бродягой». Напротив, в «Герое нашего времени» Печорин все время странствует сначала с «подорожной по казенной надобности» («Тамань»), позднее по собственному желанию («Максим Максимыч»). Не случайно и основным местом действия здесь является не столица, а Кавказ.

«Княгини Лиговской», типичные характеры в «Герое нашего времени» стали изображаться преимущественно с психологической стороны. И такая тенденция в развитии художественного метода Лермонтова-реалиста вполне понятна.

Автор «Демона» жил в эпоху, когда общественная жизнь страны представляла собой безотрадную картину. Ленин писал о том времени (1827—1846): «Крепостная Россия забита и неподвижна. Протестует ничтожное меньшинство дворян, бессильных без поддержки народа»⁷. Пушкин, выработавший в период подъема декабристского движения широкий исторический взгляд на мир, к 30-м годам утратил веру в революционные возможности дворянства. Однако, сохраняя верхность «прежним гимнам», он стремился прежде всего обосновать свои передовые взгляды, найти реальные пути общественного освобождения. Поэтому великий писатель все больше и больше сосредоточивал внимание на судьбе простого человека и противоречиях между различными общественными группами и классами («Повести Белкина», «Пиковая дама», «Капитанская дочка» и др.). Лермонтов же, решительно отрицавший современный общественный правопорядок, жаждал немедленного действия и борьбы. Интерес к протестующему меньшинству дворян должен был у него возобладать.

Все это объясняет, почему Печорин в «Герое нашего времени» изображался уже совсем иным — охваченным духом отрицания и борьбы. Лермонтов воплотил в нем черты оппозиционно мыслящей дворянской молодежи в период после разгрома декабристов, когда протест против мерзости окружающего принимал чаще всего форму неопределенного идейно-эмоционального отрицания.

«Поймут ли, оценят ли грядущие люди весь ужас, всю трагическую сторону нашего существования... — писал

труд? Отчего в минуту восторга не забываем тоски?» (II, 226—227).

Противоречия общественно-политические выступали в 30-е годы как противоречия психологические, нравственные. И Лермонтов в полной мере выражал дух своего времени, когда заявлял в предисловии к журналу Печорина: «История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа...» (VI, 249). Лермонтов, стремившийся к активному, деятельному отношению к жизни, едва ли мог бы сказать это в эпоху бурного народного движения. В годы же мрачной реакции, когда дух протеста жил лишь в сердцах и умах небольшой части дворянских интеллигентов, установка на углубленный психологический анализ в изображении таких людей соответствовала самым передовым идейным устремлениям эпохи.

Лермонтов теперь вновь обратился к творчеству Пушкина, но на сей раз — к его знаменитому роману в стихах.

«Евгений Онегин» — первое в русской литературе крупное произведение критического реализма. В нем же впервые у нас был последовательно проведен принцип художественного исследования действительности. Начиная роман, поэт даже не знал точно, чем он его завершит: идейное содержание и сюжет произведения должны были окончательно определиться в результате исследования характеров героев, которое осуществлялось в процессе их изображения. Стремясь глубже осмыслить судьбу ищущей дворянской молодежи в условиях самодержавно-крепостнического строя, Пушкин показывал лучших ее представителей в объективной логике развития их характеров. Увлечение светским образом жизни, разочарование в нем и утверждение личной свободы в деревенском уединении, трагическое одиночество по возвращении в Петербург — вот основные этапы развития характера Онегина. На каждом из них у героя формируется во многом иное, чем прежде, отношение к окружающему миру. Эволюционирует и характер Татьяны: робкая, мечтательная барышня стала величавой «законодательницей зал». Логику развития характеров Онегина и Татьяны Пушкин раскрывал, анализируя их психологию, которая стала ввиду этого в романе объектом пристального внимания и изучения.

Характерно, что внутренний мир героев изображался в «Евгении Онегине» нередко с помощью таких композиционных приемов, которые уже сами по себе свидетельствовали об исследовательском подходе поэта к воспроизведению нравственно-психологического облика дворянской молодежи. Как известно, в качестве главного героя романа выступает типичный представитель того слоя просвещенной столичной молодежи, который был хорошо знаком Пушкину по Петербургу. Евгений Онегин и представлен был читателю как друг и приятель автора; они много пережили сходного, и это сблизило их. «Страстей игру мы знали оба: томила жизнь обоих нас; в обоих сердца жар угас», — писал Пушкин в первой главе произведения (XLV). Поэтому в целях выяснения внутренних причин поведения своего героя в той или другой жизненной ситуации поэт считал возможным проанализировать собственные впечатления и переживания в аналогичной обстановке и рассказать о них в лирических отступлениях романа.

«Евгении Онегине» часто функционируют в качестве особого художественного средства в раскрытии душевного состояния действующих лиц, в первую очередь Онегина. Сцену свидания Онегина с Татьяной в саду у Лариных поэт предварил лирическим отступлением:

Чем меньше женщину мы любим,
Тем легче нравимся мы ей,
И тем ее вернее губим

Наукой славился любовной...

Это отступление здесь необходимо было для того, чтобы передать отношение Онегина к «науке страсти нежной», какое у него сложилось после разрыва со светским обществом. В одной из следующих строф указывалось: «Так точно думал мой Евгений» (гл. 4, IX). В итоге нам понятно поведение Онегина, в недавнем прошлом светского льва: он «очень мило» поступил с доверившейся ему Татьяной. И о том, какое душевное потрясение испытал герой, глядя на мертвого Ленского, мы прежде всего узнаем из лирического отступления. Отметив, что «едва ль приятно» будет отослать «к отцам» даже своего личного врага, поэт взволнованно спрашивал:

Что ж, если вашим пистолетом

Нескромным взглядом, иль ответом,
Или безделицей иной
Вас оскорбивший за бутылкой,
Иль даже сам в досаде пылкой

Скажите: вашею душой
Какое чувство овладеет,
Когда недвижим, на земле
Пред вами с смертью на челе,

Когда он глух и молчалив
На ваш отчаянный призыв?

Исследовательский подход к изображению внутреннего мира героев подчеркивается в «Евгении Онегине» и включением в роман различного рода «документальных» свидетельств: писем Татьяны и Евгения, стихов Ленского. Сначала предполагалось ввести в произведение альбом героя, «дневник мечтаний и проказ». Примечательно, что прежде чем познакомить с каким-либо из названных свидетельств, Пушкин стремился убедить читателя в их подлинности. Поэт уверял, что письмо Татьяны находится у него, что оно написано по-французски и ему предстоит перевести его на русский язык (гл. 3, XXVI, XXIX—XXXI). О стихах Ленского говорилось: «Стихи на случай сохранились; я их имею; вот они» (гл. 6, XXI); о письме Онегина к Татьяне: «Вот вам письмо его точь-в-точь» (гл. 8, XXXII). Впечатление подлинности приводимых письменных свидетельств автор усиливал другими попутными замечаниями. Например, он выражал недоумение по поводу содержания письма Татьяны:

Кто ей внушал умильный вздор,
Бездумный сердца разговор
И увлекательный, и вредный?

Конечно, все эти свидетельства — литературная условность. В условиях, когда художественные понятия читателя были воспитаны на отличавшейся субъективизмом романтической литературе, такие композиционные приемы имели назначение показать, что человеческая психология может и должна стать предметом объективного наблюдения и изучения со стороны художника.

Лермонтов развил и углубил пушкинские принципы психологического анализа. Внутренний мир героев (и прежде всего — Печорина) становится для него еще в большей мере предметом исследования, чем это было у Пушкина. Как и Пушкин в «Евгении Онегине», Лермонтов выступает в своем романе в качестве рассказчика и действующего лица⁸. Роман открывается историей знакомства автора с человеком, который знал Печорина по совместной службе на Кавказе. Писатель мог судить о Печорине и его поведении сначала ровно настолько, насколько это позволял рассказ простодушного, но недалекого Максима Максимыча. Лермонтов прямо указывал, что его роль как автора вступительной части романа («Бэла») ограничивалась лишь записью услышанного от штабс-капитана: «Но, может быть, вы хотите знать окончание истории Бэлы? — Во-первых, я пишу не повесть, а путевые записки; следовательно, не могу заставить штабс-капитана рассказывать прежде, нежели он начал рассказывать в самом деле» (VI, 225). В следующем разделе романа («Максим Максимыч») характер Печорина и его внутренний мир анализируется на основе впечатлений от внешности героя и манеры его поведения. Остальная же, большая часть «Героя нашего времени» представляет собой печоринский журнал-дневник, который будто бы был передан писателю хранившим его у себя Максимом Максимычем.

«Перечитывая эти записки, я убедился в искренности того, кто так беспощадно выставлял наружу собственные слабости и пороки» (VI, 249). Тут же писатель высказывал предположение о том, что люди, знавшие Печорина и изображенные им в записках, найдут в них оправдание его поступкам. В самом деле, «следствие наблюдений ума зрелого над самим собою», печоринский журнал открывал возможность до конца понять душу сильного человека, который в обстановке последекабрьской реакции не мог найти себе достойного дела и «увлекся приманками страстей пустых и неблагодарных».

«документальные» и другие свидетельства. Писатель придавал им принципиальное значение. Как и творец «Евгения Онегина», он с их помощью утверждал еще новый для того времени исследовательский, аналитический подход к психологии человека. Лермонтов добивался того, чтобы читающая публика увидела в его герое не прихотливую романтическую выдумку, а «портрет, составленный из пороков» современного молодого поколения. Полемизируя с реакционными журналистами, писатель заявлял в предисловии к второму изданию романа: «Вы мне опять скажете, что человек не может быть так дурен, а я вам скажу, что ежели вы верили возможности существования всех трагических и романтических злодеев, отчего же вы не веруете в действительность Печорина? Если вы любовались вымыслами гораздо более ужасными и уродливыми, отчего же этот характер, даже как вымысел, не находит у вас пощады? Уж не оттого ли, что в нем больше правды, нежели бы вы того желали?» (VI, 203).

Развивая творческий метод «Евгения Онегина», Лермонтов в «Герое нашего времени» не игнорировал и принципов пушкинской прозы. В таких разделах своего романа, как «Бэла», «Тамань», «Фаталист», он следовал за Пушкиным-прозаиком в изображении внутреннего состояния действующих лиц. Как и в пушкинских повестях, оно становилось читателю ясным благодаря верному и точному изображению поведения героев в определенных обстоятельствах. Например, переживания Бэлы, попавшей против своей воли в дом Печорина, в романе обнаруживаются только в ее поведении. «Мало-помалу, — свидетельствовал Максим Максимыч, — она приучилась на него смотреть, сначала исподлобья, искоса, и все грустила, напевала свои песни вполголоса, так что, бывало, и мне становилось грустно, когда слушал ее из соседней комнаты...» (VI, 220). Какое чувство руководило юной контрабандисткой, когда она притворилась влюбленной в Печорина и едва не утопила его; что было на душе у Вулича, решившегося проверить, стреляя в себя, есть ли предопределение, мы тоже можем понять, лишь осмысливая поведение этих персонажей. Такой способ изображения психологии Лермонтов применял даже в «Княжне Мери», рисуя образы Грушницкого, Мери и Веры. Сказанное в какой-то мере объясняет, почему при установке на психологизм лермонтовский роман был не менее событийным произведением, чем пушкинские повести.

«Бэла», «Тамань», «Фаталист» имеют нечто общее с «Повестями Белкина» и в другом отношении. В тех и других жизнь действующих лиц изображалась фрагментарно, лишь в одном-двух эпизодах; об остальном же сообщалось кратко, предположительно или совсем не сообщалось. Поэтому об Азамате и Казбиче, Максиме Максимыче и «честных контрабандистах», о Вуличе и даже Печорине мы узнаем далеко не все, что нам хотелось бы о них знать, как и о Сильвио, Владимире и Бурмине, Минском и Дуне, гробовщике. Это во многом являлось следствием творческого принципа: рассказав о немногом, выявить главное. Раскрыв сущность характеров и психологию действующих лиц в одном-двух эпизодах, писатели предоставляли читателю догадываться об остальном самому. В данном случае они думали примерно так же, как В. Г. Белинский: «Если герой романа рыцарь, то поэту не для чего описывать все его поединки и сражения... но поэт может описать важнейшие поединки и сражения своего героя или даже и один поединок... если характер героя в нем обозначился так полно и резко, что мы по одному его поединку знаем уже, как бы он стал сражаться в тысяче других» (IV, 491—492).

Лермонтов, однако, не просто учился у своего великого предшественника, не только развивал намеченные им творческие принципы. Он внес нечто принципиально новое в раскрытие внутреннего мира человека.

этого судьбу мыслящей дворянской молодежи поэт связывал с перспективами общественного развития страны. А это и предопределило угол зрения в изображении типических характеров в «Евгении Онегине». Уже подчеркивалось, что Пушкин показывал главных героев своего романа в объективной логике развития их характеров. Он делал это, изображая на первом композиционном плане преимущественно личные отношения между героями. Чтобы при таком построении произведения психологически мотивировать эволюцию их характеров, нужен был особый способ раскрытия внутреннего мира. И Пушкин нашел его. Поэт раскрывал психологию Онегина и Татьяны большей частью обобщенно, анализируя их переживания за определенный период времени, и нередко сопоставлял их с переживаниями других действующих лиц.

В самом деле, рисуя, например, Онегина, слушающего «с важным видом» рассказ Ленского о своей любви. Пушкин раскрывает его душевное состояние «методом генерализации».

Когда прибегнем мы под знамя
Благоразумной тишины,

Их своевольство иль порывы
И запоздалые отзывы, —

Мы любим слушать иногда

И нам он сердце шевелит.

В другом лирическом отступлении Пушкин объясняет почему такие люди, как Онегин, внутренне протестуя против окружающего их мира, стремятся к уединению и замыкаются в себе. Охарактеризовав неприглядный нравственный облик дворянства, поэт задается вопросами: «Кого ж любить? Кому же верить?» и приходит к выводу, что духовно одаренному человеку в господствующем сословии любить некого, кроме самого себя (гл. 4, XXII). Это позволяет понять внутренние причины поведения Онегина, порвавшего с высшим светом и избегавшего дворянского общества в деревне.

Обобщенную психологическую характеристику заключает в себе и портрет героя. Поэт видит в «чертах» Евгения: «Мечтам невольную преданность, неподражательную странность и резкий, охлажденный ум» (гл. l, XLV). Пережив утрату иллюзий, Онегин изменился: в кругу петербургских аристократов он появляется «безмолвный и туманный», к Татьяне же входит «на мертвеца похожий», и ей понятен «его больной, угасший взор, молящий вид, немой укор» (гл. 8, VII, XL—XLI). Портрет героя, таким образом, обобщенно отразил происшедший в нем внутренний перелом. Аналогичную художественную функцию выполняет и портрет Татьяны.

В вас искру нежности заметя,
Я ей поверить не посмел:
Привычке милой не дал ходу;

Я потерять не захотел.
Еще одно нас разлучило...
Несчастной жертвой Ленский пал...

Чужой для всех, ничем не связан,
Я думал: вольность и покой

Как я ошибся, как наказан...

Самоанализ такого же рода содержится в письме Татьяны к Онегину и в ее словах, обращенных к герою в финале романа.

Почему герой, увлекавшийся «забавами» светского общества, порвал с ним, ясно из лирических отступлений первой и четвертой глав. Из тех же отступлений понятно, почему он стремился к уединению, замыкался в себе. Письмо же Евгения к Татьяне свидетельствует, что он осознал иллюзорность идеала личной свободы, которым руководствовался в деревенском уединении, а другого идеала выработать не сумел. Следя за нравственным развитием Татьяны, мы тоже понимаем, как романтически настроенная «уездная» девушка стала мыслящей и гордой женщиной, которая, несмотря на несчастье, сохранила в себе веру в светлые идеалы своей юности. Здесь же необходимо подчеркнуть, что психологически объясняя развитие характеров Онегина и Татьяны, Пушкин вместе с тем вскрывал и их обусловленность реальными жизненными обстоятельствами. Уходить в себя, уединяться Онегина заставляли именно эти обстоятельства — прежде всего дворянское общество, которое опротивело и стало ненавистно ему. Но уединяясь, нельзя было освободиться от опостылевшего общества: на поединок с Ленским герой пошел, оказавшись не в силах игнорировать обычаи господствующего класса. Таким образом, сама действительность толкала Онегина на преступление и связанные с ним нравственные страдания, достойного дела она предоставить ему не могла. Столкнувшись с реальной жизнью, переживает духовную драму и Татьяна. И ей эта жизнь не дала ничего, кроме душевных мук и разочарований. Изображая страдания, на которые общественные условия обрекали его героев, Пушкин тем самым выявлял их несостоятельность и бесчеловечность.

В «Герое нашего времени» был выработан другой, во многом отличный от пушкинского, метод раскрытия психологии героев, и прежде всего — Печорина. Иначе не могло и быть, так как свою задачу в изображении «героя времени» Лермонтов осмыслял иначе, чем его великий предшественник. Автор «Демона» вырастал в эпоху мрачной реакции, когда жизнь общества, казалось, пошла вспять. В отличие от Пушкина, он с самого начала не видел у своего героя никакой отрадной перспективы. Поэтому и изображать характер Печорина в логике его развития, чтобы тем самым исследовать реальные возможности к его обновлению, с точки зрения Лермонтова, не было никакой необходимости. Печорин обрисовывался в «Герое нашего времени» как человек уже сформировавшийся, его отношение к действительности на протяжении романа почти не изменяется. Писатель ставил перед собой задачу как можно глубже и тоньше разобраться во внутренней жизни своего героя и в яркой картине запечатлеть духовную драму, какую переживала лучшая дворянская интеллигенция в условиях николаевского режима. С этой целью Лермонтов показал в романе некоторые из наиболее драматических эпизодов жизни Печорина.

«Евгении Онегине», способа психологического раскрытия. Для того, чтобы показать внутренние искания и срывы героя, его радости и страдания во всей их непосредственной значимости и сложности, разработанный Пушкиным принцип обобщенного изображения психологии был невполне пригоден. Лермонтов изображал внутренний мир своих персонажей, в первую очередь воспроизводя те душевные движения, ту борьбу чувств и впечатлений, которые владели ими непосредственно в ходе того или другого события, происшествия, волнующего разговора.

Чтобы воспроизводить переживания героев таким образом, писателю необходима была и соответствующая манера изображения действительности в целом. Все основные сцены в лермонтовском романе обрисовывались более развернуто и детально, нежели у Пушкина в «Евгении Онегине» или прозаических произведениях (ср. сцену дуэли в «Герое нашего времени», с одной стороны, и в стихотворном романе, «Выстреле», «Капитанской дочке», с другой). В результате каждое характерное движение, каждый жест героя были подмечены и запечатлены писателем. Поэтому и диалог между действующими лицами воссоздавался Лермонтовым весьма подробно, во всех зигзагах его живого развития, тогда как Пушкин чаще всего ограничивался передачей лишь некоторых реплик или даже кратким сообщением о беседах и общественно-философских спорах героев. «Меж ими все рождало споры» (гл. 2, XVI), — рассказывается в «Евгении Онегине» о встречах Онегина с Ленским, однако ни одного идейного спора в романе не воспроизводится. Лермонтов же, напротив, передает разговоры Печорина с его знакомыми, Вернером и Грушницким, очень подробно. То же следует сказать о пейзажных зарисовках. Если в пушкинских повестях они были очень лаконичными, а в «Евгении Онегине» преимущественно обобщенными (пейзаж зимы, весны, осени), то в «Герое нашего времени» — конкретными и детальными. Пейзаж в романе Лермонтова — это не только описание обстановки действия, но и средство для передачи либо настроения автора, наблюдающего величественную природу Кавказа («Бэла»), либо внутреннего состояния Печорина в минуту его душевного подъема (после свидания с Верой, перед дуэлью)⁹.

Все это позволило Лермонтову изобразить чувства героев в каждый отдельный момент действия во всей их неповторимой конкретности и противоречивости.

Уже говорилось, что в повести «Бэла» душевное состояние действующих лиц в тот или другой момент событий раскрывалось, как и в повестях Пушкина, посредством точного воспроизведения их поступков, движений в определенной жизненной ситуации. Так, Лермонтов показывает, что Печорин готов был отдать жизнь за Бэлу, когда преследовал похитившего ее Казбича; он сделался бледным, как полотно, в час ее кончины; однако как только Максим Максимыч начал утешать его, разразился смехом, от которого у штабс-капитана «мороз пробежал по коже» (VI, 237).

«Бэлы» в тот или другой момент действия. И тем не менее в поведении Печорина остается много неясного. И потому, что здесь нет обобщенного анализа психологии, — анализа, который устанавливал бы какие-то закономерности внутренней жизни героя. Но Лермонтов не отказывался от обобщений: в исследовании внутреннего мира Печорина он шел к общему от конкретного. В следующей главе романа, в которой автор уже сам наблюдает героя, отмечается стремление определить хотя бы некоторые общие черты его психологии. Изучая внешность Печорина и его манеру держаться, автор подметил в нем «скрытность характера» и «нервическую слабость», утомленность; непосредственность в чувствах (в его улыбке было «что-то детское») и следы напряженной душевной жизни. А глаза героя, не смеявшиеся, когда он сам смеялся, обнаруживали в нем злой нрав или постоянную грусть (скорее и то и другое). Недаром их «фосфорический блеск» не был «отражением жара душевного, или играющего воображения: то был блеск, подобный блеску гладкой стали, ослепительный, но холодный» (VI, 244). Все это свидетельствовало о многогранности и противоречивости нравственно-психологического облика Печорина, его душевной сосредоточенности и усталости, способности к самоотверженным и жестоким поступкам и в какой-то мере объясняло поведение героя в истории с Бэлой. Раскрытие некоторых общих нравственно-психологических черт Печорина посредством анализа его внешности было непосредственно связано с теми впечатлениями, какие остались у автора после рассказа Максима Максимыча. Сам Лермонтов указывал на это: «Все эти замечания пришли мне на ум, может быть, только потому, что я знал некоторые подробности его (Печорина. — В. Г.) жизни, и, может быть, на другого вид его произвел бы совершенно различное впечатление...» (VI, 244). Аналитический по своей структуре психологический портрет Печорина является важным дополнением к рассказу о его «странностях» в отношении к Бэле.

От конкретного, непосредственного к общему — такая последовательность раскрытия психологии героя сохраняется и в основной части лермонтовского романа, в журнале Печорина. В «Тамани», которой открывается журнал, как и в «Бэле», изображаются главным образом чувства, какие волновали героя в ходе его приключения. Но теперь переживания героя изображались в их «подробностях», чего в «Бэле» еще не наблюдалось. Мы знаем, что Бэла понравилась Печорину с первого взгляда, подобно юной контрабандистке, но «подробности» чувства героя нам стали известны только во втором случае. «Прелесть», — отозвался Печорин о Бэле, увидев ее впервые, и «в задумчивости не сводил с нее глаз» (VI, 211). Не то в «Тамани». «Моей певунье, — писал Печорин, — казалось не более 18 лет. Необыкновенная гибкость ее стана, особенное, ей только свойственное наклонение головы, длинные русые волосы, какой-то золотистый отлив ее слегка загорелой кожи на шее и плечах, и особенно правильный нос, — все это было для меня обворожительно. Хотя в ее косвенных взглядах я читал что-то дикое и подозрительное, хотя в ее улыбке было что-то неопределенное, но такова сила предубеждений: правильный нос свел меня с ума; я вообразил, что нашел Гетеву Миньону...» (VI, 256). Не менее выразительно и детально Печорин передает чувства, какие он переживал, рассматривая ночью лицо слепого мальчика; восхищаясь удалью контрабандиста Янко, перебравшегося с товарами через пролив в бурную погоду; единоборствуя с отважной девушкой в лодке¹⁰ .

Все же обобщенный анализ печоринской психики здесь еще отсутствует, но он появляется в «Княжне Мери». Лермонтов в исследовании внутреннего мира Печорина делает здесь как бы второй заход, проходя в этом исследовании те же этапы — от конкретного к общему. Однако в методе исследования писатель не повторяется. Если непосредственное и общее в психологии Печорина выявлялось до этого извне, персонажами, которые сталкивались с ним, то теперь это делается «изнутри». Такой метод психологического раскрытия давал возможность воспроизвести переживания Печорина намного тоньше, детальней и глубже. С какой исключительной тонкостью и проницательностью Лермонтов изобразил, например, переживания Печорина в день дуэли с Грушницким. Внутренний подъем, вызванный предстоящей схваткой, позволяет герою острее воспринимать явления окружающего мира, сильнее чувствовать красоту природы и наслаждаться ею. Эта очень редкая для героя душевная настроенность передается с помощью лирически окрашенного пейзажа. «Я не помню утра более голубого и свежего! Солнце едва выказалось из-за зеленых вершин...» (VI, 323—324). Такая же внутренняя собранность, острота восприятия характеризует душевное состояние Печорина и на поединке. Это дает ему возможность быть в самые напряженные минуты твердым, находчивым, видеть своего противника насквозь и добиться победы. Казалось бы, Печорин должен был испытать большое удовлетворение от того, что он разгадал замысел своих личных врагов, не дал ему осуществиться и одержал верх. Но увидев окровавленный труп Грушницкого, Печорин пережил сильное нравственное потрясение, он почувствовал, что произошло нечто ужасное, бесчеловечное. «У меня на сердце был камень, — признавался он. — Солнце казалось мне тускло, лучи его меня не грели... Вид человека был бы мне тягостен: я хотел быть один» (VI, 331). Переживая страшную душевную опустошенность, герой как-то особенно болезненно ощутил в те минуты отсутствие в своей жизни высокого начала. Недаром любимая женщина вдруг оказалась для него выражением всего прекрасного и святого, «дороже жизни, чести, счастья» (VI, 334). Бешеная скачка на измученном коне вслед за Верой в сущности означала отчаянную попытку незамедлительно обрести это высокое, смерть же загнанного коня — конец последней надежде.

«Княжне Мери» поражает также и глубина обобщенного анализа психологии героя. Такой анализ позволяет писателю выявить важнейшие особенности и закономерности психики Печорина и тем самым объяснить странности его поведения, без этого не совсем понятные.

«Герое нашего времени» был почти всецело подчинен объяснению загадочного поведения героя в тот или другой момент событий. Этот анализ имел форму развернутого рассуждения самого Печорина, в котором он от разбора чувства, захватившего его в данный момент действия, переходил к характеристике той или иной особенности своей психики вообще. Вот как объясняет герой свое желание поиграть на самолюбии Грушницкого: «Я лгал. Но мне хотелось его побесить. У меня врожденная страсть противуречить; целая моя жизнь была только цепь грустных и неудачных противуречий сердцу или рассудку. Присутствие энтузиаста обдает меня крещенским холодом, и, я думаю, частые сношения с вялым флегматиком сделали бы из меня страстного мечтателя» (VI, 267). Рассказав о восстановлении прежних отношений с Верой и своем обещании ей в целях маскировки волочиться за княжной, герой так комментирует чувство, захватившее его в этот момент: «Весело!.. Да, я уже прошел тот период жизни душевной, когда ищут только счастия, когда сердце чувствует необходимость любить сильно и страстно кого-нибудь: теперь я только хочу быть любимым, и то очень немногими... Одно мне всегда было странно: я никогда не делался рабом любимой женщины, напротив: я всегда приобретал над их волей и сердцем непобедимую власть, вовсе об этом не стараясь. Отчего это? — оттого ли, что я никогда ничем очень не дорожу, и что они ежеминутно боялись выпустить меня из рук?..» (VI, 279). А вот размышление Печорина по поводу своего отношения к княжне Мери: «Я часто себя спрашиваю, зачем я так упорно добиваюсь любви молоденькой девочки, которую обольстить я не хочу и на которой никогда не женюсь?.. Из чего же я хлопочу?.. А ведь есть необъятное наслаждение в обладании молодой, едва распустившейся души! Она, как цветок, которого лучший аромат испаряется навстречу первому лучу солнца; его надо сорвать в эту минуту и, подышав им досыта, бросить на дороге... Я чувствую в себе эту ненасытную жадность, поглощающую все, что встречается на пути; я смотрю на страдания и радости других только в отношении к себе, как на пищу, поддерживающую мои душевные силы. Сам я больше не способен безумствовать под влиянием страсти; честолюбие у меня подавлено обстоятельствами, но оно проявилось в другом виде...» (VI, 293—294).

Нельзя не видеть, что обобщенный психологический анализ тесно связан у Лермонтова с анализом переживаний героя в определенный момент действия и является его продолжением. Писатель доводит свой анализ до точного определения особенностей печоринской психологии и их подробной характеристики. Печорин, напротив, заявляет Вернеру перед дуэлью: «...Думая о близкой и возможной смерти, я думаю об одном себе... Из жизненной бури я вынес только несколько идей — и ни одного чувства. Я давно уж живу не сердцем, а головою. Я взвешиваю и разбираю собственные страсти и поступки с строгим любопытством, но без участия. Во мне два человека: один живет в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его...» (VI, 324).

Кстати, эту же внутреннюю раздвоенность Печорина обнаруживает и структура его журнала. В последнем отразились и чувства человека, который живет «в полном смысле этого слова» (чувства, переживаемые героем в ходе приключавшихся с ним происшествий), и чувства человека, который «мыслит и судит» первого. Ум Печорина сказывается и в беспощадном самоанализе, и в редкой способности понимать мотивы поступков, совершаемых другими людьми, и в поражающих остроумием и меткостью характеристиках, которые он давал своим знакомым (Грушницкому, Вернеру, Вуличу).

«странности» поведения героя в отношении не только к Грушницкому, Мери и Вере, но и к Бэле, Максиму Максимычу, Вуличу. Вместе с тем становится понятным весь трагизм положения героя, вся глубина его душевных мук. Он ненавидит бездушное дворянское общество, враждует с ним и жаждет большой, содержательной жизни, чувствуя, что она в борьбе «с людьми, или судьбою» (VI, 343). Но в то же время он с болью в сердце сознает, что его «силы необъятные» не имеют достойного употребления и растрачиваются на рискованные приключения и жестокие затеи, что он даже тем, кого любит, приносит одни мучения. А так как образ Печорина не был «портретом» одного лица, то за всем этим вставала трагедия целого поколения дворянской молодежи, которая в черные годы реакции в большинстве своем обрекалась на бесплодные искания и заблуждения, бездействие или «пустое» действие.

Лермонтов-реалист, Лермонтов-психолог добился в «Герое нашего времени» замечательных успехов. И в изображении непосредственных переживаний героя, и в анализе его психики писатель открыл новые способы изображения. По заключению Н. Г. Чернышевского, в отдельных случаях он приближался к воспроизведению «диалектики души» героя, к тому способу психологического анализа, который в наиболее последовательной форме будет разработан Л. Толстым. И нет ничего удивительного, что внутренний мир Печорина был показан в психологическом отношении намного обстоятельнее и тоньше онегинского.

«Онегину» в другом: типичные характеры изображались в нем в основном вне процесса их формирования. Даже о том, как Печорин стал «лишним человеком», у Лермонтова говорится бегло и в общем плане. Пушкин же, вскрывая логику развития характеров, особенно онегинского, тем самым показывает и объективные закономерности их формирования. Вследствие этого характер и поведение «пасмурного чудака» были очень последовательно объяснены реальными обстоятельствами его жизни. Конечно, герои Лермонтова тоже действуют в типичных обстоятельствах, в которых сложились их характеры. Однако, как именно действительность обусловливает поступки Печорина, писатель, в сущности, не раскрывает. Объективная необходимость этих поступков в романе ощущается, но она не показана. В самом деле, если Онегин выходит на поединок с Ленским под давлением обстоятельств, то Печорин ищет опасных инцидентов главным образом по собственной инициативе. Психологический анализ у Лермонтова (в форме самоанализа героя) в отличие от пушкинского, почти не устанавливает связей между поступками героя и условиями его объективного бытия. Чувствуя, что в его поведении проявляется какая-то независящая от его воли закономерность, Печорин не может объяснить ее. Он писал по поводу своего образа действий в отношении к Грушницкому и Мери: «С тех пор, как я живу и действую, судьба как-то всегда приводила меня к развязке чужих драм, как будто без меня никто не мог бы ни умереть, ни прийти в отчаяние! Я был необходимое лицо пятого акта; невольно я разыгрывал жалкую роль палача или предателя. Какую цель имела на это судьба?.. Почему знать!..» (VI, 301). В другом месте печоринского дневника читаем: «Зло порождает зло; первое страдание дает понятие о удовольствии мучить другого; идея зла не может войти в голову человека без того, чтоб он не захотел приложить ее к действительности» (VI, 294). Отмеченная особенность изображения Печорина идет, несомненно, от романтизма. В реалистических произведениях героев обыкновенно «заставляют» определенным образом действовать не только их характеры, но и окружающие типичные обстоятельства. Не случайно пушкинский герой в гораздо большей мере воспринимается как жертва действительности. Именно его, а не Печорина, назвал Белинский «эгоистом поневоле».

Итак, становясь вслед за Пушкиным на путь реализма, Лермонтов не сразу определил направление своего реалистического творчества. «Княгиню Лиговскую» он писал, во многом опираясь на художественный метод Пушкина-прозаика. «Герой нашего времени» создавался им уже в традиции «Евгения Онегина», хотя и опыт пушкинской прозы не прошел для него бесследно. На этом пути Лермонтов и добился наибольших художественных достижений.

² Пруцков. Мастерство Гончарова-романиста. M.—Л., Изд-во АН СССР, 1962, стр. 19.

³ Сходство образов Красинского и Германна отмечено Е. Н. Михайловой (см. ее книгу «Проза Лермонтова», стр. 148).

⁷ «В. И. Ленин о литературе и искусстве». М., 1957, стр. 121—122.

¹⁰ «Тамани»: «О своих переживаниях и мыслях он почти ничего не говорит. Внутренний мир его здесь еще для читателя закрыт» (см. ее книгу «Проза Лермонтова», стр. 249).