IX. БАТАЛЬНАЯ ТЕМА В «СПОРЕ»
В знакомых Лермонтову «Orientales» уже предвещалось будущее значение «восточного вопроса» для всей европейской политики.
«Не только в литературной, но и в государственной жизни Запада вскоре, быть может, Восток призван сыграть свою роль, — писал Гюго в предисловии к своему сборнику. — Уже памятная война за освобождение Греции обратила на Восток взгляды всех народов; и вот теперь европейское равновесие готово сорваться: status quo западного мира, подгнившего и расползающегося, трещит со стороны Константинополя. Весь континент склоняется к Востоку. Мы будем свидетелями великих событий. Быть может, старое азиатское варварство не настолько лишено выдающихся личностей, как это полагает наша цивилизация».
Так определял в 1829 г. Гюго угрожающую шаткость европейского равновесия. Общие впечатления поэта от международной обстановки 20-х годов вызывались сложным и долголетним историческим процессом, принявшим к этому моменту весьма явственные очертания.
В ГОСТЯХ У ЧАВЧАВАДЗЕ
Акварель неизвестного художника, 1830-е гг.
Литературный музей Грузии, Тбилиси
— время заметного оживления «колониальных» интересов в политике крупнейших европейских держав. Это время борьбы Франции за Алжир, блокада которого началась в 1827 г. и которым уже владела через двадцать лет от Марокко до Туниса (не лишено характерности, что свои «Ориеталии» Гюго первоначально предполагал назвать «Алжирские поэмы» — «Les Algériennes»); Англия, начиная с 1829 г., аннектирует юго-западное побережье Австралии, расширяет свои владения в Африке, сливает в единую колонию Британскую Гвиану (исследованную в 1835—1840 гг. Шомбруком). Царская Россия продолжает начатое еще в XVIII в. планомерное завоевание Кавказа, ведет борьбу за северные провинции Персии, приступает к первым наступлениям на Среднюю Азию. С конца XVIII в. идет колонизация Аляски, которая в 1821 г. объявляется владением России. Характерным документом эпохи остается составленный в 1828 г. Грибоедовым проект «нового хозяйственного и коммерческого общества по сю сторону Кавказа». Это подписанная им в Тифлисе 7 сентября 1828 г. «Записка об учреждении Российской Закавказской компании» «для заведения и усовершенствования в изобильных провинциях, по сю сторону Кавказа лежащих: виноделия, шелководства, хлопчатой бумаги, колониальных, красильных, аптекарских и других произведений»70.
Знакомый Лермонтову Гамба начинает свое исследование прямым заявлением: «Западная Европа живо ощущает потребность в колониях; исходит эта нужда из самой организации обществ». Берега Средиземного и Черного морей были некогда покрыты колониями — египетскими, греческими, тирскими и карфагенскими... Галлы распространяли свои завоевания на Италию и Малую Азию, крестовые походы преследовали завоевательные цели, открытие Америки, Индии, мыса Доброй Надежды открыло морским державам пути к мировым рынкам. Только в начале XIX в. в Европе, и в частности во Франции, вместе с ростом народонаселения стала ощущаться настоятельная нужда в новом расширении прежних владений. На это, по свидетельству Гамбы, с неопровержимой убедительностью указывал Талейран. Франции необходимо достигнуть успехов ее соперницы Великобритании в деле овладения нужными ей территориями. Уравновесить мощь Англии можно лишь одним путем: сосредоточить торговлю Европы с Азией на Черном море, т. е. в случае морской войны иметь возможность сохранить торговые сношения между двумя древними частями света, как это было до открытия Америки и мыса Доброй Надежды. Отсюда исключительный интерес Гамбы к Черноморскому бассейну и ближней Азии. Стремясь наладить отношения Франции с русским правительством, Гамба воздерживается от недружелюбных отзывов о политике Петербурга, но все же отмечает, что «мощь России безраздельно тяготеет над Азией и европейской Турцией»71.
туземцев воле и планам завоевателей ощущается в предостережении Эльбруса своему южному соседу:
Берегись! сказал Казбеку
Седовласый Шат:
Покорился человеку
Ты недаром, брат!
По уступам гор:
В глубине твоих ущелий
Загремит топор.
И железная лопата
Добывая медь и злато,
Врежет страшный путь!
Уж проходят караваны
Через те скалы,
Да цари-орлы.
Люди хитры! Хоть и труден
Первый был скачок,
Берегися! многолюден
Девственная природа экзотических стран подчинена неумолимому топору и железной лопате колонизаторов. Неприступные снеговые хребты стали верблюжьими тропами.
В качестве русского военного и писателя Лермонтов был превосходно осведомлен об этих новых устремлениях мировой политики, которые привели в 30-х годах к резкому обострению взаимоотношений России с западными державами — Францией и особенно Англией. Это была еще отдаленная, но уже грозная прелюдия будущей Крымской кампании. В русских военно-правительственных кругах было известно, что в глазах англичан «Персия представляла наибольшую важность для нас, как единственный будто бы путь в Индию...; вот причина той раздражительности, соперничества, наконец, всей политики Англии, которая тщетно усиливается (в 20-х годах) приобрести то же влияние в Тегеране, как и в Константинополе, тех щедрых субсидий, которые расточала она Персии во время ее частых войн с нами»72. Взаимоотношения европейских государств осложняются в 30-х годах «восточным кризисом»: борьбой мятежного египетского паши Мехмеда-Али со своим сувереном, султаном Махмудом. Лермонтов следил за этим восточным конфликтом, столь взволновавшим европейские кабинеты. В вариантах «Сказки для детей» (1839) имеются строки о Мехмеде-Али и позиции поощрявшего его французского правительства:
Что Тьер сказал — и что сказали Тьеру?
«Вопрос о Востоке, в последнее время занимавший и теперь еще более занимающий образованную Европу, обратил взоры всех на Египет — не как на мистическую страну чудес неразгаданных, но как на современного политического двигателя. Приближающееся, повидимому, решение этого вопроса заставляет европейские журналы говорить только о Египте и о его правителе, которого одни сравнивают с Махмудом, другие с Наполеоном, а иные называют просто неукротимым властолюбцем...»73.
Публикуя переводную статью из английского журнала «Bibliotheca Britannica», посвященную характеристике «человека хитрого, но гениального» — египетского паши Мехмеда-Али, журнал Сенковского дает к статье «Египет в 1833 году» редакционную заметку о роли России в турецких событиях начала 30-х годов. «Один из пашалыков Турецкой империи, Египет — кто бы это подумал лет десять тому назад! — составляет теперь важнейший предмет политических соображений Европы. Только великодушие России спасло Оттоманскую державу от честолюбия властелина, утвердившего в нем <в Египте> свое владычество, и Европу от неминуемого и опасного потрясения. Кто из русских не пожелает узнать покороче характер и средства человека, дерзнувшего так недавно спорить о престоле Востока со своим законным государем и доставившего нам случай присовокупить к отечественной истории одну из прекраснейших черт прямоты и бескорыстия, одно из лестнейших доказательств славы российского оружия, когда присутствия 15.000 наших воинов было достаточно, чтоб остановить стремление завоевателя, страшнейшего, нежели как обыкновенно полагают?»74.
для военных судов всех держав, если бы Россия вела войну), Англия и Франция отказались признать этот договор. Вскоре Сенковский довольно открыто формулировал в своем журнале причины англо-русского соперничества.
«Распространение российских владений с одной стороны и английских с другой естественным образом открыло новые виды для деятельности обеих держав, а превосходные Гереновы исследования о больших путях древней торговли пробудили и в ученом и политическом свете мысль о возможности открыть их снова и оживить мертвую бездейственность тех стран, где процветали Вавилон, Тир, Бактрия и многочисленные города греческие. Два предмета подвергнуты были изысканиям и разбору: в России с жаром надежды на государственную пользу заговорили о способах учредить по сухому пути прямую торговлю между Астраханью и Индиею; в Англии, с горечью зависти к нашим успехам, стали рассматривать средства защиты Ост-Индских владений от вторжения тем же путем русского штыка. Тогда как барон Мейендорф, французский консул Гамба и здешняя коммерческая газета много писали в пользу и против первого вопроса, неотступное приближение победоносной армии, скачущей на верблюдах из глубины севера к берегам Гангеса, терзало беспрестанно воображение лондонских журналистов и политиков»75. Сенковский предлагает перейти от химерических «страхов» английских публицистов к реальным задачам русской политики: восстановлению прямого торгового пути между Европой и Индией через Среднюю Азию.
В конце 30-х годов положение еще резче обостряется из-за русского покровительства Персии в ее борьбе за «ключ к Индии» — Герат. Вспыхнувшая к этому времени с новой силой борьба султана Махмуда с его мятежным египетским вассалом Мехмедом-Али привела в 1839 г. Оттоманскую империю к катастрофе: турецкая армия была разбита, турецкий флот предался врагу, на престол султанов вступил шестнадцатилетний юноша. «Всю Европу охватило волнение. Еще никогда восточный вопрос не стоял перед ней в такой острой форме»76.
Опасаясь выступления России, английский и французский флоты появились в Дарданеллах. Опасность войны приобретала угрожающую реальность. В течение двух лет Европа стояла перед мировым пожаром. В «Отечественных Записках» 1839 г. (где был напечатан ряд значительнейших вещей Лермонтова) появляется патриотическое стихотворение Хомякова с грозными предсказаниями по адресу Британской империи:
́ же Рим? и где Монголы?
И, скрыв в груди предсмертный стон,
Кует бессильные крамолы,
Дрожа над бездной, Альбион77.
Только 1/13 июля 1841 г. (т. е. накануне смерти Лермонтова) державы пришли, наконец, к соглашению в египетском вопросе и гарантировали нейтралитет проливов.
«Спор». Именно этим и объясняется не вполне обычный для Лермонтова воинствующий тон заключительной части стихотворения. Он перекликается отчасти с такими «патриотическими» строфами Лермонтова, как его стихотворение 1835 г. («Опять, народные витии, / За дело падшее Литвы / На славу гордую России / Опять шумя восстали вы...»). В «Споре» узорному «жанру» и солнечному пейзажу дремотного Востока противопоставлена развернутая картина движения русских войск. Достигнув середины своего построения, стихотворение переламывается на предостерегающей реплике «старого Шата» («Вот на Севере в тумане / Что-то видно, брат!»). Казбек, по его указанию, переводит свои взоры с юго-востока на северо-запад, где движется волна неуклонного наступления на его твердыни.
Здесь во всей силе ощущается Лермонтов-баталист, великий мастер «Бородина» и «Валерика». Трудно не отметить мастерство описания, достигающего исключительной силы в динамическом показе вооруженных
ВИД ТИФЛИСА
Рисунок пером Н. Чернецова, 1831 г.
масс. Здесь не картина борьбы, а только изображение похода; это почти-что музыка, почти-что военный марш, провожающий отряд на приступ. Он возвещается двумя впечатлениями — зрительным: «странное движенье», и слуховым: «звон и шум». Затем развертывается полная картина войскового движения:
От Урала до Дуная,
До большой реки,
Колыхаясь и сверкая
Веют белые султаны
Как степной ковыль,
Мчатся пестрые уланы,
Подымая пыль.
Тесно в ряд идут;
Впереди несут знамены,
В барабаны бьют.
Батареи медным строем
И, дымясь, как перед боем,
Фитили горят.
И испытанный трудами
Бури боевой
Генерал седой.
Идут все полки могучи,
Шумны как поток,
Страшно-медленны как тучи,
Без звукоподражательных эффектов здесь дана не только зрительная, но и слуховая картина движущихся войск: бой барабанов, медный грохот батарей и глухой шум отдаленного людского потока. В самом стихе слышатся какая-то бодрость, стремительность и грозящая непреклонность стройного массового движения, — это темп похода и ритм наступления. Только поэт, принимавший участие в сражениях, может создавать такие по существу своему военные строфы. Положительно кажется, что декламация «Спора» могла бы сообщить тот ритмический порядок ходу войск, который достигается обыкновенно хоровым пением или оркестровой музыкой. Эта баллада Лермонтова могла бы стать народной солдатской песнью, как это произошло уже со многими другими его стихотворениями78.
Но, помимо изобразительной силы, заключение «Спора» обращает на себя внимание и своим патриотическим подъемом. В последних строфах подчеркиваются непреклонность и неотразимость наступающей армии: она неисчислима, Казбек при виде ее охвачен «черными снами», он отказывается от сопротивления и принимает свою неумолимую участь («Грустным взором он окинул / Племя гор своих, / Шапку на̀ брови надвинул / И навек затих»). Спор горных массивов о «восточной опасности» разрешается бодрым военным наступлением русской армии, за двадцать лет перед тем воспетым Пушкиным в эпилоге «Кавказского пленника». Седой генерал в «Споре», грозящий очами и бестрепетно ведущий в огонь свои боевые батальоны, вызывает в памяти пушкинское обращение:
Но ce — восток подъемлет вой...
Поникни снежною главой,
Образ знаменитого полководца чрезвычайно занимал Лермонтова, хотя и в несколько ином разрезе, чем Пушкина. Через два месяца после написания «Спора», отправляясь на свой последний поединок, Лермонтов рассказывал своему секунданту о двух задуманных им романах: один «из кавказской жизни с Тифлисом при Ермолове, его диктатурой и кровавым усмирением Кавказа, Персидской войной и катастрофой, среди которой погиб Грибоедов в Тегеране»79. Усмирение Кавказа Ермоловым представлялось Лермонтову захватывающей драматической темой. Историческая деятельность кавказского «проконсула» была ему хорошо знакома по военным преданиям. В лагерях, в кавказских походах Лермонтов слышал не мало рассказов о ермоловских временах:
В палатке ближней слышен мне:
Как при Ермолове ходили
В Чечню, в Аварию, к горам...
Завоеватель Кавказа правильно представлялся поэту неумолимым и грозным. «Ермолов не питал большого уважения к человечеству вообще и к персиянам в особенности; он их глубоко презирал, и это чувство не могло не выражаться в его действиях во время управления краем и способствовать хотя частью к той катастрофе, которая впоследствии разразилась» (убийство Грибоедова)80.
«В министерстве иностранных дел упрекали его в крутых и жестких мерах с персиянами, а равно и с владетелями покоренных народов»81. Но в беглом военном портрете, набросанном Лермонтовым, наряду с грозной силой показана и мощь опытного и зоркого полководца, заслужившего ему почетное признание: «Начав военное образование в школе Суворова, из рук которого получил георгиевский крест, он окончил его у Кутузова и Барклай де Толли, при которых уже нередко являлся сам учителем. Кутузов очень любил его, особенно вначале, и оставил в нем следы своего воспитания не только военного, но и нравственного. Однажды, глядя с высоты на отступление французов и несущегося за ними, как гнев небесный, Ермолова, Кутузов с самодовольством указал на него многочисленной свите своей: „еще этому орлу я не даю полету“. Несколько раз потом он повторял: „Il vise au commandement des armées“»82. Некоторая героизация Ермолова, ведущего русскую армию на осуществление исторических заданий государства, ощущается и в последних строфах «Спора».
Она вполне соответствует финальной, патриотической патетике стихотворения, понятной на фоне весьма сложных международных событий того времени. Именно они актуализируют размышления Лермонтова о народах древнего Востока. Но и некоторые внутренние события николаевской России обращают его к аналогичным темам и вызывают глубокие отзвуки уже в его раннем творчестве.
Примечания
70 Ениколопов, А. С. Грибоедов в Грузии и Персии, Тифлис, 1929, 201.
71 «Voyage dans la Russie méridionale», Introduction, XIII.
72 Е. , Восточные дела в двадцатых годах. — «Вестник Европы» 1868, III, 148—150.
73 «Отечественные Записки» 1840, XII, Библ. хроника, 60.
74 «Библиотека для Чтения» 1834, IV, Науки и художества, 63.
75 Там же, X, Науки и художества, 105; Е. К., Средняя Азия. Путешествия Муравьева, Мейендорфа, Конолли и Борнса.
76
77 «Отечественные Записки» 1839, VI, 144.
78 См. выше статью Георгия Виноградова «Произведения Лермонтова в народно-поэтическом обиходе».
79 «Исторический Вестник» 1892, IV, 90.
80 Е. Ковалевский, цит. соч. — «Вестник Европы» 1868, III, 152.
81 Там же.
82 «Вестник Европы» 1868, III, 158.