Лермонтов М.Ю.: Кийко Е.И. - "Герой нашего времени" Лермонтова и психологическая традиция во французской литературе

Кийко Е. И. "Герой нашего времени" Лермонтова и психологическая традиция во французской литературе // Лермонтовский сборник. — Л.: Наука, 1985. — С. 181—193.

«ГЕРОЙ НАШЕГО ВРЕМЕНИ» ЛЕРМОНТОВА
И ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ТРАДИЦИЯ
ВО ФРАНЦУЗСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

Связь Печорина с предшествующими «скучающими» героями французской и английской литератур отмечена автором романа (6, 232 — 233).¹ Впоследствии детальное сопоставление «Героя нашего времени» Лермонтова с романами «Рене» Шатобриана (1802), «Оберманом» (1804) Сенанкура, «Адольфом» (1807) Бенжамена Констана и «Исповедью сына века» (1836) Мюссе сделано в работе С. И. Родзевича.² Вместе с тем еще в 1858 г. в статьях о Лермонтове А. Д. Галахов подчеркивал в Печорине «национальные черты». Он справедливо утверждал, что «тип Героя нашего времени не был бы совершенно полным и живым, если б он, входя в круг общеевропейского настроения русского образованного общества, не представлял никаких особенностей последнего». Сходство Печорина с его европейскими литературными предшественниками объясняется, по мнению Галахова, «обстоятельствами, общими для нас вместе с другими европейцами», отличие же обусловлено проблемами русской действительности того времени.³

О гармоническом сочетании в творчестве Лермонтова западноевропейской и русской литературных традиций писали и позднейшие исследователи.⁴

Советские лермонтоведы также, анализируя «Героя нашего времени», исходят из той точки зрения, что русская проза

1830-х гг. формировалась не изолированно, а в теснейшей связи с западноевропейской литературой, используя ее исторический опыт.

Итак, можно считать общепризнанным, что роман Лермонтова «Герой нашего времени» соотносится не только с русской литературной традицией, но и продолжает определенную линию развития европейского, в частности французского, романа. Каждый из предшественников Печорина во французской литературе (Рене, Оберман, Адольф, Октав) отражает по-своему сдвиги общественного и эстетического сознания Франции, вызванные в свою очередь историческими потрясениями. Однако эта литературная традиция определяется творчеством не только создателей перечисленных выще героев, но и произведениями де Сталь и Жорж Санд. Хотя ни у той, ни у другой французской писательницы нет героев, которых можно было бы соотнести с Печориным, обе они тем не менее оказали существенное влияние на формирование литературного направления, представленного именами Шатобриана, Сенанкура, Констана, Мюссе.

Как писательница с общественно активным восприятием жизни Жермена де Сталь сформировалась в годы подготовки Французской революции XVIII в. Ее симпатии были на стороне французских просветителей, а когда началась революция, де Сталь оставалась до сентября 1792 г. в Париже и принимала непосредственное участие в политической борьбе, ратуя за республику. «Я искренно хочу, — писала она в торжественной декларации 3 июня 1795 г., — утверждения французской республики на священном основании справедливости и гуманности, так как считаю доказанным, что в современных условиях только республиканское правительство может обеспечить Франции покой и свободу».⁵Характеризуя общественную позицию де Сталь этого периода, Ш. Сент-Бёв писал в 1830 г.: «Г-жа де Сталь еще в 1796 году была полна глубокой, утешительной веры в освобождение человечества и обновление общества».⁶

личности на внутреннюю свободу, независимость и общественную активность. В книге «О влиянии страстей на счастье отдельных людей и народов» (1796) де Сталь противопоставляла характеры страстные, исполненные внутренней энергии, по природе своей романтические, характерам вялым и пассивным. С ее точки зрения, страстные натуры не могут примириться с деспотическим, общественным порядком и их протест неизбежно приводит к революционному взрыву. Люди с пламенными характерами являются движущими силами истории, с их деятельностью связан исторический прогресс, — таков вывод де Сталь. В большом трактате «О литературе, рассматриваемой в связи с общественными установлениями», написанном в 1800 г., де Сталь проследила историю мировой литературы начиная с античности вплоть до конца XVIII в. В литературе прошлого де Сталь выделила тех писателей, которые сосредоточили свое внимание на изображении внутреннего мира человека, раскрывая тайные движения его души, непредвиденное и подсознательное в его психике. Оссиан, Шекспир, Юнг, Расин — вот имена, которые привлекали особое внимание де Сталь.⁷ Среди писателей, непосредственно предшествовавших новому направлению французской литературы, особое место де Сталь отводила Гете — автору романа «Страдания молодого Вертера».

Трактаты и литературные эссе де Сталь, в которых закладывались эстетические основы романтизма, несколько опередили реальное развитие французской литературы того времени. Так, романы, которые обычно относят к раннему французскому романтизму, — «Рене» Шатобриана и «Оберман» Сенанкура, были написаны в 1802 и 1804 гг., т. е. уже после теоретических сочинений де Сталь, так же, впрочем, как и ее собственные романы — «Дельфина» (1802) и «Коринна, или Италия» (1807). Эту особенность развития французской литературы периода революции XVIII в. отметил Сент-Бёв. Он писал об этом в статье «Стремления и надежды литературно-поэтического движения после революции 1830 года»: «В пору буйственного развития Французской революции искусство безмолвствовало <...> Однако эхо социальных потрясений рано или поздно должно было найти отклик и в поэзии: она неизбежно должна была пережить свою революцию <...> Начали эту революцию г-н Шатобриан и г-жа де Сталь — два великих писателя <...> они начали эту революцию с различных сторон, они шли к ней разными путями, но в конце концов пути их слились воедино».⁸

Де Сталь оказала большое влияние на всю европейскую литературу начала XIX в. Во Франции под ее прямым воздействием начал свою литературную и критическую деятельность Бенжамен Констан.⁹ Общение с де Сталь и в особенности совместное путешествие по Германии вдохновили его на создание романа «Адольф» (1807; опубл. 1815).¹⁰ Роман этот писался одновременно с книгой де Сталь «О Германии», в атмосфере постоянного творческого общения обоих авторов.¹¹ Именно этими обстоятельствами и следует объяснить тот факт, что характеристика, данная де Сталь Вертеру, определила концепцию образа Адольфа и художественный метод изображения этого персонажа. Вот что сказано в книге «О Германии» о Вертере: Гете «...сумел нарисовать картину не только страданий от любви, но и болезней воображения в нашем веке; эти мысли, которые приходят на ум без возможности претворить их в акт воли; странный контраст жизни, значительно более монотонной, чем жизнь древних, и внутреннего бытия, гораздо более бурного, производит нечто вроде головокружения, сходного с тем, которое испытывают на краю бездны, и сама усталость, которую чувствуют после того, как долго в нее смотрели, может побудить броситься в нее. Гете сумел присоединить к этой картине тревог души, столь философичной в своих последствиях, простой, но чрезвычайно интересный художественный вымысел. Если считать необходимым во всех науках поражать взор внешними знаками, не естественно ли заинтересовать сердце, чтобы запечатлеть в нем великие мысли?

Романы в письмах предполагают всегда больше чувств, чем фактов; древние никогда не подумали бы придать такую форму своим вымыслам; и даже не потому, что за два века философия нами достаточно усвоена, чтобы анализ того, что чувствуют, стал занимать такое большое место в книгах. Этот способ строить романы, несомненно, не столь поэтичен, как тот, который целиком состоит в рассказах; но человеческий разум сейчас менее жаден к событиям, даже самым наилучшим образом скомбинированным, чем к наблюдениям над тем, что делается в сердце. Эта склонность вызвана большими интеллектуальными переменами, происшедшими в человеке: он вообще все больше и больше стремится сосредоточиться в себе и ищет религии, любви и мысли в самой интимной глубине своего существа».¹²

Итак, в Вертере де Сталь выделила следующие черты его облика: «болезнь воображения», которая была порождена историческими условиями эпохи; внутреннюю активность душевной жизни героя при внешней его пассивности; отсутствие попыток превратить свои мечты в реальность.

Говоря о конструктивных особенностях романа в целом, де Сталь отметила значительность и философичность повествования при отсутствии внешней занимательности, а также то, что главное внимание Гете сосредоточил на изображении жизни сердца, психологии героя.

«Адольф» Бенжамена Констана (роман в целом и характер героя в частности) отличается в той или иной степени теми же особенностями. Поэтому, сопоставляя «Героя нашего времени» с романом Бенжамена Констана, следует иметь в виду не только литературную традицию «вертерианства»,¹³ но и анализ образа героя Гете в книге «О Германии», осуществленный де Сталь применительно к задачам, которые предстояло решить французскому «персональному» роману начала XIX в. Между тем творчество де Сталь до сих пор не привлекало внимания исследователей наследия Лермонтова: имя ее в «Лермонтовской энциклопедии» даже не упоминается. Эстетические и литературно-общественные идеи де Сталь должны учитываться лермонтоведами еще и потому, что ее произведения пользовались популярностью в России на протяжении первых трех десятилетий XIX в.¹⁴ Пушкин высоко ценил де Сталь и как политического единомышленника и как друга России, отдавшего «полную справедливость русскому народу, вечному предмету невежественной клеветы писателей иностранных» (П, 7, 17). Сделав французскую писательницу одной из героинь «Рославлева», Пушкин сказал там о де Сталь: «...Наполеон боролся с нею, как с неприятельскою силой...» (П, 6, 137).¹⁵

Сознательная жизнь Лермонтова началась как раз в пору повышенного интереса русского общества к де Сталь, и поэтому трудно предположить, что он не читал ее произведений в оригинале или не был знаком с ними по русским интерпретациям. Правда, в дошедших до нас источниках Лермонтов нигде не упоминает о де Сталь.¹⁶

«Адольф» он был знаком и непосредственно,¹⁷ и через творчество Пушкина. Исследователи неоднократно писали о том, что в «Евгении Онегине» Пушкин воспользовался художественными достижениями французского психологического романа начала XIX в.¹⁸ Его герой сродни персонажам этих романов, в то же время это русский тип, сформированный другими обстоятельствами и другой эпохой. Евгений Онегин, с одной стороны, объединял Печорина с его предшественниками в европейской литературе, а с другой — являлся гранью, отделяющей его от них. В связи с этим Б. В. Томашевский писал: «После романа Пушкина уже исключалась возможность прямого „влияния“ предшествующих героев. Конечно, Лермонтов знал их всех и мог непосредственно переносить некоторые черты их на героев своего романа. Но это перенесение сопровождалось сознанием, что в русской литературе уже был дан наследник этих персонажей, как бы комментировалось образом Онегина. Онегин принял на себя болезнь своих предшественников».¹⁹

Таким образом, «Герой нашего времени» несомненно связан с общеевропейской традицией психологического романа, которая складывалась в условиях общественно-исторических потрясений (Французская революция, наполеоновские войны, восстание декабристов) и определялась разнообразными факторами развития эстетической мысли и собственно литературного творчества. Среди деятелей, создававших эту традицию, должна быть названа, как отмечено выше, и де Сталь, а это в свою очередь позволяет поставить вопрос о значении ее творчества для Лермонтова.

С середины 1820-х гг. во Франции широко распространяется учение социалиста-утописта Сен-Симона. Сен-симонисты, стремясь к преобразованию всех сфер общественной жизни, уделяли большое внимание и литературе. Выступая против буржуазного общественного устройства, отстаивая право личности на гармоническое развитие, сен-симонисты относились с сочувствием к идеям ранних романтиков и в особенности к теории страстей де Сталь. Критики этого лагеря усматривали в ее творчестве и в эстетических эссе попытку реабилитировать в век эгоизма живые сердечные симпатии человека, его способность к самоотверженности, к бескорыстной любви. Де Сталь, по словам одного из деятелей сен-симонизма, Анфантена, «защищала прогрессивное развитие человечества».²⁰

В русле этих же идей была написана в 1833 г. и статья Санд об «Обермане» Сенанкура. Доказывая общественную значимость и актуальность психологических романов, к типу которых принадлежал и «Оберман», утверждая преимущество этого жанра перед другими, Ж. Санд писала: «Если рассказы о войнах, человеческих деяниях и страстях всегда привлекали внимание огромного большинства людей <...>, то так же достоверно известно, что для глубоких и мечтательных натур или умов наблюдательных и тонких самым важным и ценным в поэме является умение раскрыть сокровенные страдания человеческой души вне их зависимости от блеска и изменчивости внешних событий. Для изучения психологии человека на протяжении веков эти редко появляющиеся и мрачные произведения имеют, возможно, большее значение, чем сами исторические факты: давая представление о моральном и умственном состоянии народов на разных стадиях цивилизации, они могут подчас послужить ключом к пониманию важных событий, до сих пор остающихся загадкой для современных ученых».²¹С точки зрения Ж. Санд, современная ей послереволюционная буржуазная цивилизация повинна в том, что «круг страданий <...> с каждым днем все ширится, и завтра их будет больше, чем сегодня».²² Эта цивилизация породила болезни, которых не знали герои прошлого: Вертер, Рене, Оберман. «Если изучение психологии в ее поэтическом воплощении до сих пор было недостаточным, и поверхностным, — писала в связи с этим Жорж Санд, — то это потому, что ей не хватало наблюдений, и оттого, что болезни, сейчас уже установленные и известные, вчера еще не существовали».²³ которое приведет к освобождению личности, должно начаться с нравственного совершенствования всех членов общества. В этой связи понятно пожелание Ж. Санд, чтобы появился «строгий и глубокий психолог», которому удастся рассказать о «борьбе воли против бессилия, описать волнение, ужас, смятение, слабость души, которая сама себя не знает и отрицает», и который заставит «заинтересоваться непрерывными муками человека, не желающего признать свою немощь, предпочитающего в ужасе и изумлении от своих поражений приписать себе извращенность, лишь бы не признаться в своем врожденном убожестве».²⁴

Во французской литературе активным участником нового направления была сама Ж. Санд; справедливость эстетических прогнозов автора статьи об «Обермане» подтвердил также вскоре Мюссе, написав роман «Исповедь сына века» (1836). В русской литературе первым «личным» романом, в котором душевная и нравственная жизнь героя прослеживается изнутри как сложный и противоречивый процесс, стал «Герой нашего времени» (1840) Лермонтова.

Обычно пишут о том, что в «Исповеди сына века» рассказана история любви Мюссе и Ж. Санд.²⁵ Однако не менее важно отметить и то, что замысел этого романа возник в атмосфере творческого общения его автора с Ж. Санд, писавшей как раз в это время статью об «Обермане» (1833). Социально-исторический анализ «болезни века», поразившей и героя Мюссе Октава, содержался именно в этой статье. О том, что Мюссе объяснял «недуги», присущие его поколению, теми же причинами, что и Ж. Санд, свидетельствует вторая, так называемая «историческая» глава «Исповеди сына века», где сказано: «Болезнь нашего века происходит от двух причин: народ, прошедший через 1793 и 1814 годы, носит в сердце две раны. Все то, что было, уже прошло. Все то, что будет, еще не наступило. Не ищите же ни в чем другом разгадки наших страданий».²⁶ Правда, здесь же содержалась и полемика с социалистами-утопистами, к которым принадлежала и Ж. Санд, и было высказано неверие в то, что их теории соответствуют насущным потребностям народа. Мюссе писал: «Вне всякого сомнения, вы — филантропы, и, вне всякого сомнения, вы правы относительно будущего. Наступит день, когда вас благословят, но сейчас — нет, мы, право же, еще не можем благословлять вас. Когда в прежние времена угнетатель говорил: „Земля принадлежит мне!“, угнетаемый отвечал: „Зато мне принадлежит небо“. А что он ответит сейчас?».²⁷

«демоническим прожигателям жизни» — изменилось после совместного путешествия писателя по Италии с Ж. Санд в течение 1833 — 1834 гг., что теперь он осуждал этих героев с точки зрения социального идеала будущего, пусть и неопределенного. О плодотворном воздействии на Мюссе, в частности как на автора второй главы «Исповеди сына века», в которой он один только раз за всю свою деятельность (не считая стихотворения 1835 г. «Sur la presse») изложил свои взгляды на общественно-историческое и политическое положение Франции того времени, сказано и в книге Вл. Каренина о Ж. Санд: «Останавливаем внимание читателя на том факте, — пишет автор, — что две единственные серьезные политические professions de foi Мюссе — упомянутое стихотворение и эта 2-я глава, на которую, к сожалению, с этой точки зрения не обращают внимания, не обращают внимания на тот дух истинной свободы, который веет в ней, и на очень определенное Отношение к событиям конца прошлого и начала нашего века — оба эти произведения написаны после связи Мюссе с Жорж Санд, под непосредственным еще влиянием ее речей и интересов, хотя, конечно, писал их Мюссе без всякой мысли о том, что в них звучат бессознательно отголоски этих речей и интересов».²⁸ К сказанному следует добавить, что Мюссе, работая над «Исповедью сына века», находился под воздействием не только «речей и интересов» Ж. Санд, но и ее статьи об «Обермане», где эти идеи были четко сформулированы.

Итак, Мюссе в «Исповеди сына века» продолжил линию французского психологического романа, которая определялась Шатобрианом, Сенанкуром, Бенжаменом Констаном и литературно-эстетическими эссе де Сталь в период раннего романтизма и Ж. Санд на втором этапе его развития, когда в интеллектуальной жизни Франции заметную роль играли теории утопического социализма Сен-Симона.

О перекличке «Героя нашего времени» Лермонтова с «Исповедью сына века» Мюссе писали многие исследователи.²⁹ этих двух романов или, наоборот, полемического отталкивания могут быть объяснены общими и для Мюссе и для Лермонтова идейно-эстетическими источниками, среди которых, помимо «Рене» Шатобриана и «Адольфа» Бенжамена Констана, должна быть упомянута и статья Ж. Санд об «Обермане». Так, отмечалось сходство названия романа Мюссе «Исповедь сына века» с лермонтовским «Героем нашего времени». В первоначальном варианте сходство это было еще очевиднее: у Лермонтова — «Один из героев начала века» (6, 649),³⁰ у Мюссе — «La confession d’un enfant du siècle» (в точном переводе: «Исповедь одного из детей века»). Однако заглавие это вытекало из того эстетического «задания», которое сформулировала в своей статье Ж. Санд.

Охарактеризовав основную причину «болезни» современного человека, Ж. Санд писала: «Эта болезнь более распространена, чем все другие, но о ней никто еще не решился говорить. Чтобы придать ей изящный, поэтический облик, нужна рука мастера и знание предмета». Тут же Ж. Санд с уверенностью утверждала, что «такие произведения, бесспорно, появятся».³¹

Следует отметить при этом, что Печорин как тип в большей степени, чем Октав у Мюссе, соответствовал той общей характеристике, которую дала Ж. Санд современному человеку. Она писала, что «болезнь» современного человека порождена его неспособностью в силу особых социальных условий «утолить желание». Страдания, порожденные этим конфликтом, Ж. Санд описала следующим образом: «Это упорное, яростное, гневное, нечестивое страдание души, которая хочет осуществить свое предназначение, рассеивающееся как мечта. Это ярость сил, которые стремились все постичь, всем обладать, но от которых все ускользает, даже воля, угасая в бесплодной усталости и тщетных усилиях. Это опустошенность и мука неудовлетворенной страсти; коротко говоря — это болезнь тех, кто жил».³² Сказанное здесь может быть переадресовано и Печорину, если вспомнить к тому же то, что говорил о себе он сам: «Пробегаю в памяти всё мое прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? для какой цели я родился?.. » (6, 321).

У нас нет фактов, которые позволили бы бесспорно утверждать, что Лермонтов читал статью Ж. Санд об «Обермане», когда она была напечатана в 1833 г. в журнале «Revue des deux Mondes» (15 июня). Перекличку «Героя нашего времени» со статьей Ж. Санд можно в какой-то степени объяснить тем, что, создавая Печорина, автор исходил из психологической характеристики обобщенного образа современного ему европейского человека (разумеется, и русского), как он сформировался в жизни и отразился в литературе. Вероятнее всего, Лермонтов читал эту статью в 1840 г., когда она была вновь опубликована в качестве предисловия к изданию романа Сенанкура «Оберман».³³ Так, отвечая в 1841 г. весной в своем собственном предисловии ко второму изданию «Героя нашего времени» читателям, которые не поняли замысла романа, и настаивая на том, что Печорин это портрет, «но не одного человека», а «составленный из пороков» всего поколения, Лермонтов писал: «Вы скажете, что нравственность от этого не выигрывает? Извините. Довольно людей кормили сластями; у них от этого испортился желудок: нужны горькие лекарства, едкие истины. Но не думайте, однако, после этого, чтоб автор этой книги имел когда-нибудь гордую мечту сделаться исправителем людских пороков. Боже его избави от такого невежества! Ему просто было весело рисовать современного человека, каким он его понимает и, к его и вашему несчастью, слишком часто встречал. Будет и того, что болезнь указана, а как ее излечить — это уж бог знает!» (6, 203). Аналогичным образом проблема писатель — общество решалась и Ж. Санд. Установить все очаги болезни в современном обществе и человеке — такова, с ее точки зрения, задача писателя. «Его роль заключается в том, чтобы познавать, а не судить, — писала она далее. — Он устанавливает факты, а не спорит о них. Он пополняет свою сокровищницу наблюдений, открывая необычные случаи. Он стремится прежде всего определить болезнь, лечить же ее будет потом».

Результат деятельности писателя-психолога Ж. Санд видела в том, что, «может быть, род человеческий», научившись «изучать и анализировать» свои «нравственные недуги», найдет способ исцелиться от них.³⁴

Таким образом, предисловие Лермонтова ко второму изданию «Героя нашего времени», появившееся вскоре после выхода в свет романа Сенанкура «Оберман» с предисловием Ж. Санд, было написано в соответствии с представлениями о функциях литературы, характерных для французской писательницы и — шире — для эстетических концепций сен-симонистов. Лермонтов не претендовал на роль моралиста — исправителя нравов, но он верил в то, что его произведение в конечном счете будет полезно обществу. Об этом он писал и прежде, в «Предисловии» к «Журналу Печорина». Там сказано: «Перечитывая эти записки, я убедился в искренности того, кто так беспощадно выставлял наружу собственные слабости и пороки. История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа <...> Итак, одно желание пользы заставило меня напечатать отрывки из журнала...» (6, 249).³⁵ Приведенное рассуждение Лермонтова созвучно также и тому, что писала в статье об «Обермане» Ж. Санд, когда доказывала важность произведений, раскрывающих «сокровенные страдания человеческой души», и утверждала, что сочинения эти «имеют, возможно, большее значение, чем сами исторические факты».³⁶

Исследователи уже писали о том, что Лермонтов, вероятно, был знаком с некоторыми сочинениями Сен-Симона.³⁷ Возможно, что это и так, но гораздо важнее отметить, что творчество Лермонтова второй половины 1830-х гг., пронизанное пафосом борьбы за освобождение человеческой личности от деспотизма общественного устройства, было созвучно социально-утопическим исканиям его времени. Характерно, что стихотворения Лермонтова и его роман «Герой нашего времени» сыграли определенную роль в формировании социально-утопических воззрений Белинского.³⁸ «Героя нашего времени» весной 1840 г., когда его вера в «разумность действительности» претерпела крах, Белинский уже в предварительной рецензии на роман, напечатанной в майской книжке «Отечественных записок» за тот же год, выдвинул на первый план в художественном творчестве «важный современный вопрос о внутреннем человеке».³⁹ Осенью 1840 г. критик в письме к Боткину заявлял: «Для меня теперь человеческая личность выше истории, выше общества, выше человечества. Это мысль и дума века»,⁴⁰ т. е. сказал то, о чем писали Ж. Санд в статье об «Обермане» и Лермонтов в предисловии к «Герою нашего времени». 15 января 1841 г. Белинский говорил тому же Боткину, что он понимает теперь, «как Ж. Занд мог посвятить деятельность целой жизни на войну с браком», и добавлял: «Вообще все общественные основания нашего времени требуют строжайшего пересмотра и коренной перестройки, что и будет рано или поздно. Пора освободиться личности человеческой, и без того несчастной, от гнусных оков неразумной действительности».⁴¹ «Отечественных записок» печатались переводы ее романов, а в 1843 г. была опубликована с сочувственными комментариями переводчика ее статья об «Обермане».⁴²

Итак, Лермонтов в «Герое нашего времени» продолжил традицию французского психологического романа. В то же время характер его героя и общая концепция произведения, вольно или невольно, соответствовали эстетическим теориям сен-симонистов, тогда как Мюссе в ряде случаев с социалистами-утопистами полемизировал. Создав «Героя нашего времени», Лермонтов не только обобщил историко-литературный опыт своих предшественников, но и стал новатором, расширившим узкие рамки этого жанра. Он вывел своего героя из замкнутого мира любовного конфликта и проанализировал его внутренний мир в соприкосновении с различными сферами русской жизни. Психологизм, признание первостепенной важности исследования «истории души человеческой» Лермонтов, по удачному выражению Б. М. Эйхенбаума, превратил в «боевой лозунг».⁴³ «Лермонтов — поэт беспощадной мысли-истины», — писал Белинский, отмечая при этом, что его творчество «заключается в нравственных вопросах о судьбе и правах человеческой личности».⁴⁴ Напряженность поисков нравственного идеала, присущая Лермонтову, сыграла огромную роль в дальнейшем развитии русского реализма. В то же время «Герой нашего времени» оказался уже «фактом не только русской национальной литературы, но и литературы мировой»,⁴⁵ о чем свидетельствуют и последовавшие сразу же за выходом в свет романа Лермонтова переводы его на немецкий и французский, а спустя несколько лет и на другие европейские языки.⁴⁶

¹ Ср.: Томашевский Б. В. Проза Лермонтова и западноевропейская литературная традиция. — В кн.: Лит. насл. М., 1941, т. 43 — 44, с. 496.

² См.: Предшественники Печорина во французской литературе. Киев, 1913.

³ Рус. вестн., 1858, т. 16, авг., кн. 2, с. 605. О том, что творчество Лермонтова развивалось в русле общеевропейского интеллектуального движения, охватившего и Россию, писал также П. В. Анненков (см.: Анненков П. В. Литературные воспоминания. М., 1960, с. 181).

⁴ Duchesne E. 1) M. Y. Lermontov. Sa vie et ses œuvres. Paris, 1910; 2) Поэзия М. Ю. Лермонтова в ее отношении к русской и западноевропейским литературам. Казань, 1914.

⁶ Сент-Бёв Ш. Литературные портреты; Критические очерки. М., 1970, с. 102.

⁷ Характеристику общественных и эстетических взглядов Жермены де Сталь см. в кн.: Обломиевский Д. Д.

⁸ Сент-Бёв Ш. Литературные портреты; Критические очерки, с. 101 — 102.

¹⁰ На этот факт как на общеизвестный указал и П. А. Вяземский в предисловии к собственному переводу «Адольфа» на русский язык. Де Сталь он назвал «славною женщиною, обратившею на труды свои внимание целого света» (Адольф: Роман Бенжамен Констана. Спб., 1831, с. XI).

¹¹ То, что «Адольф» «находится в прямой связи с книгой м-м де Сталь „О Германии“», отметил Б. М. Эйхенбаум (см.: Эйхенбаум Б. М. Статьи о Лермонтове. М.; Л., 1961, с. 226).

¹² ël. Paris, 1862, p. 314 — 315 (цитата приводится в переводе А. М. Березкина).

¹³ Ср.: Эйхенбаум Б. М. Статьи о Лермонтове, с. 226.

¹⁴ См.: Жермена де Сталь и русская литература первой трети XIX века. — В кн.: Ранние романтические веяния. Л., 1972, с. 168 — 250.

¹⁵ Об отношении Пушкина к де Сталь см. в кн.: Томашевский Б. В. Пушкин и Франция. Л., 1960.

¹⁶ «Предисловии к „Журналу Печорина“» есть перефразировка следующего афоризма из романа де Сталь «Коринна, или Италия»: «Tout comprendre très indulgent» («Кто все понимает, тот становится весьма снисходительным»). Лернер имел в виду слова Лермонтова: «...мы почти всегда извиняем то, что понимаем». Д. И. Абрамович эти же слова возводил к афоризму Жорж Санд: «Tout comprendre c’est tout pardonner» («Все понять — все простить»). См. об этом: Мануйлов В. А. Роман М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»: Комментарий. 2-е изд. Л., 1975, с. 143.

¹⁷ Конкретные сопоставления «Героя нашего времени» Лермонтова с «Адольфом» Бенжамена Констана см. в работе: Предшественники Печорина во французской литературе, с. 14 — 31.

¹⁸ Томашевский Б. В. Пушкин и Франция. Л., 1960; Ахматова. А. «Адольф» Бенжамена Констана в творчестве Пушкина. — В кн.: О Пушкине. Л., 1977; Вольперт Л. И. Пушкин и психологическая традиция во французской литературе. Таллин, 1980.

¹⁹ Томашевский Б. В. Проза Лермонтова и западноевропейская литературная традиция, с. 497 — 498.

²⁰ Обломиевский Д. Д. Французский романтизм, с. 227.

²¹ Жорж Санд. Собр. соч.: В 9-ти т. Л., 1974, т. 8, с. 629.

²⁵ Об этом писал и сам Мюссе (см. в кн.: Вл. Каренин.

²⁶ Мюссе Альфред де. Исповедь сына века. М., 1958, с. 20.

²⁹ Наиболее подробно об этом говорится в кн.: Родзевич С. И. Предшественники Печорина во французской литературе, с. 31 — 43; см. также: Гинзбург Л. Эйхенбаум Б. М. Статьи о Лермонтове, с. 251 — 253; Мануйлов В. А. Роман М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»: Комментарий, с. 13 — 14, 62 — 63; Судьба Лермонтова. М., 1964, с. 93 — 94.

³⁰ О первоначальном варианте названия романа Лермонтова ср.: Герштейн Э. «Герой нашего времени» Лермонтова. М., 1976, с. 25 — 31.

³⁵ Б. М. Эйхенбаум считал, что в предисловии ко второму изданию «Героя нашего времени» Лермонтов, отказываясь лечить «болезнь», полемизировал с автором «Исповеди сына века», который «не только изучает самую болезнь и ее происхождение, но и надеется помочь ее излечению» (Эйхенбаум Б. М. Статьи о Лермонтове, с. 252). Для такого вывода нет достаточных оснований. В данном случае Лермонтов присоединился к точке зрения Ж. Санд, а не полемизировал с Мюссе.

³⁶ До сих пор комментаторы сопоставляли фразу Лермонтова: «История души человеческой <...> едва ли не любопытней и не полезней истории целого народа» с афоризмом Гейне («Путевые картины», ч. III. Путешествие от Мюнхена до Генуи, гл. XXX): «Каждый человек есть вселенная, которая с ним родилась и с ним умирает; под каждым надгробным камнем погребена целая всемирная история» (см. об этом: Мануйлов В. А. Роман М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»: Комментарий, с. 142). Однако смысл сказанного Лермонтовым не совпадает с тем, что имел в виду Гейне. Лермонтов, как и Ж. Санд, противопоставляя «историю души человека» истории человечества, считал, что в ней (душе) кроется разгадка трагических коллизий общества (ср. у Ж. Санд: изучение психологии может послужить «ключом к пониманию важных событий, до сих пор остающихся загадкой для современных ученых» — Собр. соч., т. 8, с. 629). Гейне же говорит о человеке как об имманентном феномене.

³⁷ См.: Бродский Н. Л. Найдич Э. Поэма «Сашка». — В кн.: Творчество М Ю Лермонтова. М., 1964, с. 142 — 143.

³⁸ Одним из первых это отметил П. В. Анненков (см.: Анненков П. В.

³⁹ Белинский В. Г. Полн. собр. соч. М., 1954, т. 4, с. 146.

⁴³ Эйхенбаум Б. М. Статьи о Лермонтове, с. 265.

⁴⁴ Белинский В. Г. Полн. собр. соч. М., 1955, т. 7, с. 36.

⁴⁵ Проза Лермонтова и западноевропейская литературная традиция, с. 507.

⁴⁶ Библиографию переводов романа «Герой нашего времени» на иностранные языки см. в кн.: Лермонтов М. Ю. Герой нашего времени. М., 1962, с, 203 — 218.