Левит Т.: Литературная среда Лермонтова в Московском благородном пансионе

ЛИТЕРАТУРНАЯ СРЕДА ЛЕРМОНТОВА
В МОСКОВСКОМ БЛАГОРОДНОМ
ПАНСИОНЕ

Статья Т. Левита

Все, писавшие о Московском университетском благородном пансионе, уделяли много внимания литературным интересам, господствовавшим в нем, и указывали, какое большое количество писателей получило воспитание в его стенах. Пансионское руководство культивировало литературные занятия учащихся. Со времен Жуковского в пансионе существовало литературное общество, возрожденное в 1827 г. Раичем. Для сочинений и переводов воспитанников пансиона был широко открыт московский журнал, сменивший за период 1791—1807 гг. пять названий: «Чтение для вкуса, разума и чувствований», «Приятное и полезное препровождение времени», «Иппокрена, или утехи любословия», «Новости русской литературы», «Минерва».

Кроме того, литературная деятельность пансионеров фиксировалась в целой серии повременных изданий, выпускаемых руководством пансиона: 1787 г. — «Распускающийся цветок»; 1789 г. — «Полезное упражнение юношества»; 1800, 1803, 1805—1808 гг. — «Утренняя заря»; 1804 г. — «И отдых в пользу»; 1814 г. — «Чертеж науки и искусства»; 1815—1817 и 1820 гг. — «Каллиопа».

Все перечисленные издания — не журналы, но альманахи. Так, по крайней мере, толкуются они в двух основных списках русских альманахов¹. Это, разумеется, деталь, но в дальнейшем она оказывается немаловажной.

Приведенный перечень обрывается, как видим, на 1820 г. Литературной продукции воспитанников пансиона в лермонтовские годы мы не знаем.

Неясен даже вопрос о рукописных альманахах и журналах пансионеров этого периода. Относительно них имеется только два свидетельства. Первое принадлежит Д. А. Милютину: «Некоторыми из учеников старших классов составлялись, с ведома начальства, рукописные сборники статей в виде альманахов (бывших в большом ходу в ту эпоху) или даже ежемесячных журналов, ходивших по рукам между товарищами, родителями и знакомыми. Так и я был одно время „редактором“ рукописного журнала „Улей“, в котором помещались некоторые из первых стихотворений Лермонтова (вышедшего из пансиона годом раньше меня); один из моих товарищей издавал другой журнал — „Маяк“ и т. д.»².

Межевич, вспоминая студенческие годы, писал о том, что в подражание инспектору пансиона Павлову, редактировавшему «Атеней», и Раичу, редактировавшему «Галатею», пансионеры «также издавали журналы, разумеется для своего круга и рукописные; я помню, что в 1830 году в университетском пансионе существовало четыре издания: „Арион“, „Улей“, „Пчелка“ и „Маяк“. Из этих-то детских журналов, благородных забав в часы отдохновения, узнал я в первый раз имя Лермонтова, которое случалось мне встретить под стихотворениями, запечатленными живым поэтическим чувством и нередко зрелостью мысли не по летам»³. Оба свидетельства говорят (Милютина — обиняком, Межевича — категорически) о 1830 г.

Пятое название рукописного журнала, «Утренняя заря», извлекается из мемуаров А. П. Шан-Гирея, относящего его к допансионскому времени: «Тогда же (1827. — Т. Л.) Мишель прочел мне своего сочинения стансы К***... Вскоре была написана первая поэма Индиянка и начал издаваться рукописный журнал Утренняя Заря, на манер Наблюдателя или Телеграфа... Через год Мишель поступил полупансионером в Университетский благородный пансион». Затем Шан-Гирей рассказывает о том, что журнал был сожжен при переезде Арсеньевой с внуком из Москвы в Петербург⁴.

Дальше произошла история очень типичная. Основываясь явно на словах Шан-Гирея и не выдвинув в опровержение их ни одного конкретного документа, П. А. Висковатов утверждает: «Лермонтов принимал живое участие в литературных трудах товарищей и являлся в качестве сотрудника школьного рукописного журнала „Утренняя заря“. Здесь поместил Лермонтов поэму свою „Индианка“, которая была им сожжена»⁵. Этой декларации оказалось достаточно для того, чтобы В. В. Каллаш «поправил» свидетельство Шан-Гирея, сделав к словам «Утренняя заря» примечание: «В Благородном пансионе»⁶.

Что представляли собой журналы и альманахи, упоминаемые названными мемуаристами, а также в чем конкретно выразилось сотрудничество в них Лермонтова — остается неизвестным. Содержание пансионской словесности, в отличие от лицейской словесности пушкинских лет, в научный обиход до сих пор не вовлечено.

Пробел этот восполняется альманахом «Цефей» (Цефей. Альманах на 1829 год. Москва. В типографии Августа Семена при Императорской Медико-Хирург. Академии. 1829. — Цензурное разрешение — 8 января 1829 г.), о котором совершенно точно свидетельствует «Дамский Журнал»: «С давнего времени Университетский благородный пансион был рассадником дарований... Общество, гордящееся именем своего основателя, В. А. Жуковского, постоянно занималось трудами по части словесности... „Распускающийся цветок“ 1817 года был первым из них, а „Избранные сочинения“ 1824—25 г. последним⁷„Избранных сочинений“ она явилась в текущем году с новой силою и красотою. Первые опыты молодых писателей, поместивших свои статьи в Цефее, должны быть приятны для любителя отечественной литературы. Сей альманах в огромности уступает всем, вышедшим до сих пор, но по достоинству займет не последнее место между ними»⁸.

Это утверждение «Дамского Журнала» разъясняет глухой намек рецензии в «Отечественных Записках», которая, раскрытая, подтверждает первую рецензию:

«Альманахов вышло доселе в обеих столицах только восемь, но к светлому празднику готовится у нас издателями Северных Цветов „Подснежник“, а в Москве явятся, может быть, еще и другие... 

ВИД МОСКОВСКОГО КРЕМЛЯ
Картина маслом Ф. Алексеева, 1815 г.
Исторический музей, Москва

Нынешний год московские альманахи... ниже посредственности, ниже критики и суть порождения или книгопродавческих спекуляций, или небрежности и крайности авторской и, наконец, студентского самонадеяния, которое еще не изучилось опытом, что сочинение молодости, расхваленное в кругу юношей-товарищей, может встретить противный прием хладнокровной взыскательной публики»⁹.

«Цефея», запутаться невозможно. Издательской халтурой являются №№ 5 и 7, плодом «небрежности и крайности авторской» является пресловутый «Венок граций», с легкой руки составителя его окрещенный «Веником граций». Последняя фраза ворчливого отзыва Свиньина относится к последнему в его перечне альманаху: «студентское самонадеяние» повело к выходу в свет «Цефея».

Видимо, знал о происхождении альманаха и Полевой (?), писавший о «Цефее» в «Московском Телеграфе»: «Полагаем, что это собрание сочинений и переводов юных литераторов; но в нем есть пиесы достойные внимания. Таковы, например, три стихотворения г-на К. Жаль только, что они весьма растянуты. Перевод одной сцены из Шиллеровой трагедии: Мария Стуарт того же автора, очень хорош. В Мыслях, выписках и замечаниях г-на N. N., точно, есть мысли и остроумные замечания; статья: О классицизме и романтизме г-на*** показывает, что автор ее знаком с настоящими понятиями об изящных искусствах. Желаем успеха гг. издателям Цефея. Жаль только, что магическое слово: Альманах придало и Цефею предорогую цену других альманахов — десять рублей»¹⁰.

Таким образом, пансионское происхождение «Цефея» устанавливается с полной очевидностью.

Дату выхода альманаха в свет можно выяснить довольно точно. Билет на выпуск издания из типографии подписан цензором Двигубским 5 марта 1829 г.¹¹, а 8 марта цензор Красовский разрешил комиссионеру Московского университета Ширяеву публикацию о продаже альманаха¹² (объявление появилось в «Московских Ведомостях» 1829 г., № 20, 9 марта, стр. 965; № 23 от 20 марта 1829 г., стр. 1130, объявление о продаже «Цефея» — в конторе «Московского Телеграфа»). Таким образом, датой изготовления тиража является 5 марта; тираж был получен, видимо, 6 марта (расписался в получении билета на выпуск издания какой-то Степанов, нужно полагать, фактор Семена), а 7—8 марта альманах поступил в продажу. За неделю до выхода «Цефея» Раич, ведший, в пансионе с 1 января 1827 г. «практические упражнения в российской словесности», оповещал в «Галатее» читателей: «... спешим уведомить охотников до карманных книжек о скором появлении еще одного альманаха — „Цефей“»¹³.

Пресса альманаха невелика. Пространнее других цитированная уже рецензия «Дамского Журнала». Наиболее благожелательную оценку получили в ней произведения Виктора Стройского и поэта К., характеризуемые следующим образом: «Повесть „Мечтатель“ написана прекрасно, но слишком обременена эпиграфами английскими, немецкими и проч.; притом сцена, где Владислав застреливает своего друга и брата своей возлюбленной, обрисована слабо; Виктор Стройский, по благоразумной скромности, не полагался на свои силы, не надеялся верно изобразить ужас Владислава, когда он узнает свое преступление, и отчаяние Амалии. „Мысли, выписки и замечания“ — удачное подражание князю Вяземскому — остры, иные слишком едки, начинаются же парадоксом:

„Воображение — канва, таланты — шерсть. Иной хорошею шерстию вышивает очень дурно и не красиво; а у другого и с дурною шерстию выходит очень хорошо: все зависит от вкуса“ (стр. 144).

„Женщины наполняют пустоты жизни так, как пшено промежутки в виноградном боченке: пшено ничего не сто̀ит, никуда не годится, а между тем необходимо, чтобы виноград не испортился“ (стр. 145).

Кажется, не нужно доказывать, что человек без таланта хорошею шерстию вышивать дурно случается многим и в том числе г-ну Анониму. Прав ли он, обвиняя наших грамматиков в том, что они отнесли сумасшествие к женскому роду? (стр. 150). Не чаще ли мужчины сходят с ума, например от любви, тогда как между женщинами это редкость...

„Кузнецкий мост“ — остроумный и довольно верный абрис некоторых обычаев между нашими модниками.

В „Видении Рафаэля“ открываются блистательные дарования молодого поэта. Сперва многое может показаться темным, непонятным; но прочитав внимательнее, найдут в сем сочинении необыкновенную красоту стихов, богатое воображение, возвышенность мыслей и чувствований.

ВИД КРЕМЛЕВСКОГО САДА В МОСКВЕ
Рисунок Н. Чичагова, 1827 г.
Государственная библиотека СССР им. Ленина, Москва

Тускла, бледна, чуть теплится лампада
Пред образом владычицы святой.
С ее очей небесная отрада
Страдальцу в грудь эфирною струей
Течет — и мир, заглохший в злодеяньи,
Окованный ничтожеством земным,
Как темный миг в бессмертном ликованьи,
В величии вскрывает перед ним!
Гул мчится. Бьет протяжно час полночной.
Чуть освещен лампадой мрачный храм.
Кто, распростерт пред ликом непорочной,
Далек земли, весь предан небесам,

Кто чистою мольбой с себя сложил
Земную цепь и, духом обновленный,
На небеса, как ангел, воспарил?
Раскаянье печатью роковою
Не сморщило покойного чела,
И страсть на нем пылающей рукою
Глубоких язв души не провела.

Кто при сих стихах не вспомнит характеристики Байрона, обрисованной сильною кистию Пушкина:

Как ты (море), могущ, глубок и мрачен,
Как ты, ничем не умолим.

С некоторого времени поэзия наша приняла шуточное направление. Евгений Онегин породил бесчисленных подражателей. Нам лестно думать, что г-ну К. назначено восстановить ее силу и важность.

„Преступник“ и „Евгении“ доказывают разнообразие дарований его. Как сильно изображены думы преступника, как очаровательна дева:

Как эти локоны златые
Небрежно падают в волнах!
Как робко чувства неземные
Их развевают на плечах!

(стр. 129).

Отрывок из трагедии Шиллера: „Мария Стуарт“ переведен стихами, исполненными огня и силы. Все четыре пиесы — одного писателя; приятно видеть, что г-н К. ».

Об остальных авторах, кроме Ламвера, рецензент довольно низкого мнения:

«Гладкость стихов, чистота отделки составляют теперь принадлежность почти каждого опыта на поприще словесности; и поэтому за это нечего хвалить г-д В. Григорьева, И. Степ—ова, Е. Ш—ого и Ю. Впрочем и у них встречаются щастливые места. С удовольствием можно прочесть, например, „Колыбельную песнь лорда Рональда, вождя Шотландского“ из В. Скотта — Ю. и „Песнь Фингала на развалинах Балкуты“ И. Степ—ова. Вообще, рассматривая Цефея, невольно повторишь пословицу: „Мал золотник, да дорог“».

Общее суждение рецензента:

«Давно слышны жалобы на скудость хороших прозаиков; и доныне, к сожалению, они оказываются справедливыми, особенно в отношении к числу хороших стихотворцев.

»¹⁴.

Рецензия Б<естуже>ва-Р<юми>на в «Северной Пчеле» начинается общими рассуждениями о легкости издания альманахов в наши дни. Затем целый абзац посвящен издевательствам над претенциозностью заглавия: Бестужев-Рюмин напоминает, что Цефей — царь Аркадский, к чьим волосам Минерва прикрепила волос Медузы, тем сделав Цефея непобедимым.

«Вероятно, издатель Цефея вовсе не заботился о названии своего альманаха, ибо ему казалось все равно: назвать ли его Цефеем, или Киром или Сезострисом. Можно полагать, что издатель Цефея имел одну только мысль: если Цефей, Аркадский царь, был непобедим для своих врагов, то наш издатель имел в виду, что его альманах будет ... для критики.

При первом взгляде на Цефея, рецензент единственно из одного названия и в самом деле убедился в этой мысли издателя (хотя, впрочем, неизвестного), и воображал найти в сем альманахе прозу и стихи если не славных, то по крайней мере известных наших писателей. Но оглавление альманаха совершенно разрушило очарование рецензента: он встретил одно только знакомое по прежним альманахам имечко — и то не более, как только знакомое, ибо оно вовсе не принадлежит к числу известных писателей. Прочие же вкладчики в Цефея суть: —, Ламвер, Степ—ов, Ж—в, Ш—кий, К., Ю. и еще двое неизвестных.

Казалось бы и опасно входить в критические суждения о непобедимом Цефее — но что делать? Бывают случаи и опаснее!

Из пяти прозаических статей, помещенных в сем альманахе, первое место занимает рассуждение „о классицизме и романтизме“, сочинение неизвестного. Эта статья написана убедительно. — Из „Мыслей, выписок и замечаний“, также неизвестного, весьма многие остроумны и справедливы. — „Мечтатель“, повесть г. Стройского Стр—) „Кузнецкий мост“, мы полагаем первыми упражнениями автора в словесности, и скажем, что для первых опытов он сделал довольно много. В его статьях видим ум и достоинство слога. Жаль только, что инде попадаются московские выражения, как например: „барышня“, что отзывается или девичьею или переднею. Не знаю, как понравится его „Кузнецкий мост“ московским дамам и барышням, подобным М-lle Oreilleff, но для нас он кажется лучше „Мечтателя“, который слишком уже часто навязывается со стихами Байрона. Удивительно, как он, убивая Адольфа, не вздумал прочесть ему какого-нибудь куплета вместо прощального приветствия. Прибавим, что развязка в „Мечтателе“ несколько неудовлетворительна. Куда девалась Амалия — бог весть! Ужели живую зарыли ее в могилу Адольфа?.. — Статья г. Ю.„Листок из журнала господина Ю.“ заимствован из статьи под названием: „Листок из дневника гвардейского офицера“. Любопытные могут сравнить, справившись в книге: „Библиотека для чтения, составленная из повестей, анекдотов“ и проч. С. П. б. 1823 г., книжка VIII, стр. 60. Такого рода заимствования в нашем литературном мире к сожалению частенько случаются.

Стихотворений в Цефее немного: всего двадцать одно — и почти все они находятся на равной степени пиитического достоинства. Трудно определить, могут ли какие-нибудь из них иметь преимущество одни пред другими. В них не найдете ни совершенной скудости дарований, ни отличительных качеств поэзии.

Заключим наше суждение тем, что Цефей, Аркадский царь, имел хоть один волос, доставивший ему важное преимущество пред своими соперниками, а наш московский Цефей не имеет ни одной такой статьи, которою бы мог он особенно похвалиться пред своими собратьями альманахами.

Издание альманаха довольно скромно: нет даже и заглавного гравированного листочка, как обыкновенно это водится; то есть, сказать другими словами, и наружное достоинство сего альманаха так же посредственно, как и внутреннее»¹⁵.

«Цефей» еще в «Северных Цветах на 1830 год», в «Обозрении российской словесности за первую половину 1829 года» О. М. Сомова: «6) „Венок граций“... 7) „Цефей“ и 8) „Зимцерли“ — три альманаха, изданные в Москве и почти не уступающие друг другу в ребяческом наборе стихов и прозы. Заглавия сих книжек весьма замысловаты; кудрявые обертки, формат в 16 долю, виньетки, мелкий шрифт — все есть: одного только недостает в них: нечего читать»¹⁶.

Альманах был только зарегистрирован Путятиным и Венгеровым, но не изучен и не описан никем. Понятно отсутствие «Цефея» в книге В. И. Межова «Вклад правительства, ученых и других обществ на пользу русского просвещения» (Спб., 1886): это перечень ведомственных изданий, «Цефей» же был предприятием частным. Но именно поэтому он должен был бы попасть в поле зрения авторов, специально занимавшихся школьной словесностью. Их было трое¹⁷, но ни один не знал об альманахе; не упомянут «Цефей» и в последней работе о русских альманахах¹⁸. Единственное как будто упоминание «Цефея» вне современных ему отзывов — в гербелевской библиографии русских переводов Шиллера¹⁹, если не считать случайного отзыва Аполлона Григорьева²⁰.

В. Григорьев. Черкес. — Сон любви. — Элегия. — Осада Чираха. — Набег горцев.

Ж—в (в тексте просто «Ж»). Пирр. — Взятие Азова. — Поход к Азову. — Подражание Иову.

К. — Преступник. — Евгении. — Отрывок из трагедии Шиллера: Мария Стуарт.

Ламвер. Весна. — Жизнь.

Н. Степ—ов. Сон. — Прощание молодого поэта с жизнию. — Песнь Фингала на развалинах Балкуты.

. Мечтатель (повесть).

Стр—. Кузнецкий мост.

Е. Ш—ий— Надпись к изображению осла.

Ю. Колыбельная песнь лорда Рональда, вождя Шотландского (Из В. Скотта). — Листок из моего журнала.

N. N. Мысли, выписки и замечания.

*** О классицизме и романтизме.

Ни о реальном составе участников сборника, ни даже об их количестве приведенное оглавление не дает, впрочем, точного представления.

«Дамского Журнала» говорит о том, что один автор выступает в альманахе под несколькими подписями: «Г. Ж., с Ламвером составляющий, если не ошибаемся, одно и то же лицо... Виктор Стройский, как прозаик (повесть Мечтатель, Кузнецкий мост и Мысли, выписки и замечания принадлежат ему), К. и , как поэты, подают самые счастливые для нас надежды». Аналогичные намеки можно усмотреть в рецензии Полевого: «Только три автора из поместивших свои произведения в этом альманахе сказывают свои имена: г-да Григорьев, Ламвер и Стройский; восьмеро — скрыли свои имена под сокращениями и знаками: Ж—в, К., Степ—ов, Стр—, Ш—ий, Ю., NN, ***».

— сопоставить их со списком соучеников Лермонтова.

Этот список можно составить по печатным данным²¹. Наименее полон список Х выпуска, полнее всего — XII, несостоявшегося, выпуска Лермонтова.

X выпуск  

XI выпуск  

ТИТУЛЬНЫЙ ЛИСТ И ФОРЗАЦ КНИГИ „КУРС МАТЕМАТИКИ“ С ПОДПИСЬЮ ЛЕРМОНТОВА

XII выпуск, несостоявшийся, так как пансион был расформирован после посещения его 11 марта 1830 г. Николаем I:  

(Тридцать шесть человек из этого списка, в том числе Лермонтов, 29 марта 1830 г. выдержали переходные экзамены в шестой класс; десять человек — Артемьев, Вердеревский, М. Иваненко, Писчиков, три Протасьева, Степанов, Тургенев и Штейн — отстали от Х выпуска. Тогда же остались в пятом классе на второй год Петр Зверев и Александр Иваненко. Иван Курнаков, также оставшийся в пятом классе на второй год, выбыл в течение года, как и перешедшие в пятый класс однокашники Лермонтова Григорий Елагин и Иосиф Грузинов.)

«Цефея», о большинстве которых неизвестно ничего, кроме фамилии и имени. Но все же список дает возможность идентифицировать четыре подписи: Ж—в, Степ—ов, Виктор Стройский и Стр— ²².

Ж—в почти несомненно Степан Жиров, читавший на акте в 1828 г. стихотворение «Слава», а на акте в 1829 г. стихотворение «Минин». Декламационный историзм второго стихотворения восходит к соответствующим вещам И. И. Дмитриева. Правда, в альманахе Жиров представлен вещами не совсем той же манеры, но и «Пирр» и «Подражание Иову» — вещи, по жанру легко сближаемые с «Мининым» (а «Пирр» и со «Славой»); характерно для первого стихотворения его заглавие: оно названо одним словом, одним именем исторического персонажа. Никаких сведений о Степане Жирове, кроме того, что в 1828 г. его «рассуждение» «О литературных заслугах Батюшкова» было в пансионе признано лучшим, найти не удалось. Существовал Дмитрий Жиров (1807—1886), окончивший пансион XII классом 26 марта 1827 г., где был пансионером Александра I, служивший с 1827 г. на военной службе и в 1863 г. произведенный в генералы-от-кавалерии²³²⁴. Не братья ли это Степана Жирова? В пансионе учились целыми семьями, чему примеры есть и в среде однокурсников Лермонтова (три брата Иваненки, два брата Короткевичи, два брата Протасьевы).

Степ—ов — вероятнее всего Петр Иванович Степанов, читавший на пансионском акте 6 ноября 1831 г. стихотворение «Дунай» («Покинув Альпы-исполины») — медитацию, близкую по жанру «Песне Фингала». Разногласие инициалов скорее подтверждает, чем опровергает идентификацию: первое стихотворение в альманахе подписано Степ—ов Н. Степ—ов стоит под остальными двумя стихотворениями (стр. 184 и 246); рецензия «Дамского Журнала» называет автора И. Степ—овым; графическая схожесть очевидна. П. И. Степанов (1812—1876), награжденный в 1830 г. серебряной медалью, поступил в канцелярию московского военного генерал-губернатора, где в 1842 г. состоял помощником управляющего секретным отделением, за что-то был сдан в солдаты, в Севастополе (1855) был ординарцем у Хрулева, в 1860 г. поступил на службу в Главное общество российских железных дорог, где наладил станционное хозяйство, в 1868 г. перешел на службу в министерство путей сообщения, правительственным комиссаром по железным дорогам. Помимо ряда напечатанных беллетристических и драматургических произведений, «оставил много весьма интересных записок о г. -губернаторе Голицыне, о „Севастопольской обороне“ и пр.; его воспоминания о Пушкине, Лермонтове и других деятелях будут небезынтересны, когда появятся в печати». Похоронен в Новодевичьем монастыре (Петербург) с надписью «от любящего сына»²⁵.

Подписи Виктор Стройский и Стр—«Северной Пчелы» и как категорически указывает рецензент «Дамского Журнала», принадлежат одному лицу. Это Владимир Михайлович Строев (1812—1862), занесенный на почетную доску пансиона (№ 65), непременный оратор многих пансионских актов, небезызвестный литератор: переводчик, компилятор, очеркист и беллетрист 30-х годов²⁶. Близость псевдонима к фамилии Строева — не окончательное доказательство: выпуском позже Строева вышел из пансиона Семен Иванович Стромилов²⁷. Но на авторство Строева указывает не только большая близость фамилии Стройского к фамилии Строева, но и близкое совпадение его имени и отчества с именем и отчеством героя «Мечтателя» (Владимир Михайлович — Владислав Михайлович) и совет, даваемый герою-рассказчику в «Кузнецком мосту» переменить его заурядное имя на «поэтическое»: «Назовись Виктором, Ерастом или как помоднее; ну куда ты покажешься с твоим именем: Владимир». В пользу Строева, а не Стромилова говорит и то, что Строев в дальнейшем — беллетрист, Стромилов же от начала до конца — поэт. Важным косвенным доказательством авторства Строева служит постоянно повторяющаяся у него цитата из 14-й строфы «Алины и Альсима» Жуковского:

Мила для взоров живость цвета,
Знак юных дней;

Еще милей.

Это четверостишие дается в «Кузнецком мосту»; два последних стиха его цитируются Строевым и в «Марье Васильевне» («Сын Отечества» 1837, ч. CLXXXIV), затем в вышедших под псевдонимом В. В. В. «Сценках из петербургской жизни» (Спб., 1837, ч. 2-я) и, не очень кстати, в книге «Париж в 1838 и 1839 годах. Путевые записки и заметки» (Спб., 1842). Эпиграф к 4-й главе «Мечтателя» из итальянской поэтессы XVI века Г. Стампы вряд ли может служить доказательством того, что автор повести — «итальянец»-Строев, — в «Галатее» (1829, IX, №№ 45, 46) напечатана повесть графини Диодаты Салуццо Роеро «Гаспара Стампа» с тем же эпиграфом: «Deh! perchè soffri, Amor, che tanta fede Resti senza mercede?». Авторство «Мечтателя» нельзя приписывать Строеву, даже если бы мы с уверенностью знали, что он перевел повесть Роеро: эти стихи Стампы мог цитировать в классе, мог рассказывать о них заранее редактор «Галатеи» Раич.

«Мечтателя» как будто сложнее.

Вполне правдоподобно приписать Строеву и статью «О классицизме и романтизме»: из всех участников альманаха эта тема была естественнее всего для Строева, чье «рассуждение» на итальянском языке «О трагедии Италианской» было признано в пансионе лучшим в 1828 г., кто выступал на акте в апреле 1829 г. с двумя речами; русской «Об истине» (около печатного листа) и итальянской об Альфьери (около четверти печатного листа)²⁸.

Если поверить утверждению рецензента «Дамского Журнала» и идентифицировать Ж—ва с Ламвером В. Григорьев, К., Е. Ш—ий, Ю., NN. Последнюю подпись рецензент «Дамского Журнала» идентифицирует со Строевым, что категорически неверно и о чем речь будет итти в дальнейшем. В. Григорьев — реально существовавший в те годы писатель (на что и намекает Бестужев-Рюмин), с вещами, тематически близкими тому, что напечатано в «Цефее»²⁹Е. Ш—им, ни с Ю. Зато лиц с фамилией, начинающейся буквой К, настолько много, что их идентифицировать невозможно.

—23) констатирует в классической поэзии наивную ограниченность и прямолинейный плоскостный материализм мировоззрения и усматривает причины романтизма в христианской религии, которая «будучи главною причиною, изменившею направление духа и понятий народов, была вместе основанием других причин, кои, уже будучи следствием главного основания, имели также в свою очередь важное влияние». Иными словами, это распространенные тогда теории, ставшие уже общим местом.

Первым из поэтов печатается К. «Видение Рафаэля» (24—34) — медитационно-описательное стихотворение о явившейся Рафаэлю богоматери, чей образ художник воспроизвел и покорил весь мир. «Преступник» (121—126) — рассуждение о моральных ужасах одиночества, угрожающих нераскаянному преступнику. «Евгении» (127—131) — послание девушке, томящейся ожиданием возлюбленного; автор, любивший адресатку и думающий только о ней, счастлив тем, что не может ее любить. «Отрывок из трагедии Шиллера: Мария Стуарт» (166—181) свидетельствует, при сравнительно большой близости к подлиннику, о довольно посредственном владении стихом. Стоит отметить, впрочем, текстуальное повторение Лермонтовым строки перевода К.: «Одной души высокой не довольно» («Цефей», 176) — «Душе высокой не довольно» («Измаил-бей», стих. 596).

Все три стихотворения —ова — ранний Жуковский, идиллический («Сон. С италианского», 35—36) или декламационно-медитативный («Прощание молодого поэта с жизнию», 182—184, и «Песнь Фингала на развалинах Балкуты», 243—246).

Острота обеих подписанных Е. Ш—ий эпиграмм (37 и 40) заключена не в тексте, но в излагаемой мысли, довольно сильно обедненной технической неумелостью эпиграмматиста³⁰.

«Весна», 38—39) и аллегория («Жизнь», 118—120) Ламвера — вещи, близкие по жанру Жуковскому.

«Мечтатель» (41—117) Виктора Стройского —1825 гг. («Замок Нейгаузен», «Ревельский турнир», «Изменник», «Замок Эйзен»), осложненной изобильными литературными реминисценциями и эпиграфами.

«Пирр» (132—140) Ж—ва — баллада-монолог типа переводов Жуковского из Шиллера («Торжество победителей», «Жалобы Цереры»). Посвященные Н. Н. К—у³¹ «Два отрывка из повести: Взятие Азова» (196—207), с эпиграфом из исторической песни и примечаниями, раскрывающими реалии, представляют собой подражания: первый — началу пушкинского «Кавказского пленника», где усилены идиллические моменты (Жуковский), второй — байроновскому «Гяуру». «Поход к Азову (Отрывок)» (219—222) тридцатью пятью годами позже прозвучал бы подражанием А. К. Толстому. «Подражание Иову» (247—251) — монолог типа баллады Жуковского.

«Черкес» В. Григорьева (141—143) — описание боя с казаком черкеса, мстящего за убитых детей и похищенных коней, «Сон любви» (164—165) — лирический монолог о том, что образ возлюбленной остается в памяти, хотя уносятся дни, «Элегия» (185—186) — о младости, вянущей «как цвет пустынный средь полей», «Осада Чираха» (208—218) рассказывает об одном из пограничных лезгинских набегов. Как и в «Набеге горцев» (252—255), в «Осаде Чираха» весь эпический отрывок состоит из описаний боя и природы и не содержит личной фабулы.

«Мысли, выписки и замечания» состоят из афоризмов французского происхождения, нескольких литературно-полемических заметок и двух нравоописательных замечаний, восходящих к аналогичным русским журнальным образцам XVIII в.

«Колыбельная песнь лорда Рональда, вождя Шотландского» (162—163) переложена Ю. «Листок из моего журнала» — пересказ сна о напавших на рассказчика разбойниках.

ОБЛОЖКА АЛЬМАНАХА „ЦЕФЕЙ“, 1829 г.
Литературный музей, Москва

«Кузнецкий мост» (223—242) Стр— — 8 стихов, 5 и 1; цитата из Жуковского — 4 стиха).

—————

В поэтическом материале сборника есть ряд вещей, которые можно было бы сблизить с лермонтовскими. Оссианизм «Песни Фингала на развалинах Балкуты» очень схож с оссианизмом лермонтовского «Наполеона». Однако довольно близкая параллель в конструкции обоих стихотворений не позволяет как будто говорить о большем, чем общая школа. Наверное к общему источнику возводимо и совпадение лексики Степ—ова с лермонтовской: «Я в мире одинок, как бурей занесенный / В пустыню пожелтелый лист!» («Цефей», 184); «Везде один... / Не знал он друга меж людей: / Так бури ток сухой листок / Мчит жертвой посреди степей!..» (Лермонтов, изд. «Academia», I, 17)³².

В. Григорьева. Сходство «Осады Чираха» и «Набега горцев» с «Черкесами» заключается не только в лексике или тематике, но и в жанре. Все три поэмы представляют собой описания пограничного боя; только в двух налицо рудименты личной фабулы. Отрывки III—V (стихи 45—102) «Черкесов» дают причину набега: желание безыменного черкесского князя освободить брата, сидящего в тюрьме у русских. В «Осаде Чираха» действие как будто должно развертываться вокруг героических подвигов Щербины, обороняющегося от лезгинов. Обе темы — и мести и героизма — только возникают и исчезают в батальных описаниях. Но, вернее всего, это в обоих случаях не жанровые особенности, но просто повествовательная неумелость авторов. Любопытна последовательность кусков обеих поэм. «Осада Чираха»: I — описание ночи; набег лезгинов; II — бой; III — описание утра; IV—VIII — эпизоды двухдневного боя; IX — лагерь победившего русского войска; Х — вид поля битвы; XI — медитация о погибших. «Черкесы»: I — описание ночи; II — описание черкесских «нарушений границы»; III—V — совещания черкесов; VI — описание утра; VII—VIII — русская крепость и сообщение о нападении черкесов; — IX—X — бой; XI — русский лагерь (в «Набеге горцев»: I — описание утра; набег горцев; II — бой; III — победа и отдых русских). Параллели очень соблазнительны, но отсутствие каких бы то ни было дополнительных материалов вынуждает ограничиться их констатацией. Впрочем, против идентификации говорит одно соображение формального порядка. В своих ранних стихах Лермонтов еще слабо владеет рифмой. Однако он как будто бы никогда не смешивает плавных. Григорьев рифмует «шел — взор» («Черкес», 142) и «сталь — алтарь» («Набег горцев», 154). Это обстоятельство существеннее, чем наличие у Григорьева того же неправильного родительного падежа, что и у Лермонтова («Узнают власть того же бремя» — «Осада Чираха», 21; ср. «Из и света» — Лермонтов, II, 65).

Значительно сложнее связь Лермонтова с поэтом К. «Видении Рафаэля» рассказывается, как художнику предстала в видении дева Мария:

Воспрянул он — взял кисть — и начертал —
И целый мир, с немым благоговеньем,
Пред образом пречистой девы пал!

(«Цефей», 34).

«Поэт». Первая его половина рассказывает о том же, о чем говорится в стихотворении К:

Когда Рафаёль вдохновенный
Пречистой девы лик священный
Живою кистью окончал:
Своим искусством восхищенный

Соотнесенность этого стихотворения со стихами К. очевидна. Но соперничество двух поэтов не ограничивается двумя встречами. Длинное декламационное рассуждение о преступнике («Преступник») говорит об отсутствии у героя стихотворения совести, об отсутствии надежды:

Твой жребий мучиться, страдать
И с трепетом ждать муки новой...

Не отдалят потоки слез;
И ангел светлого эфира
К тебе слетит не с вестью мира,
Но с грозным мщением небес!

«Цефей», 126).

«Преступник» Лермонтова (1829) чужд всякому раскаянию:

... Молчит в груди моей
Порыв болезненных страстей. —
Одни холодные остатки:

Любовь к свободе золотой,
Мне сохранил мой жребий чудный. —
Старик преступный, безрассудный,
Я всем далек, я всем чужой.

......................
Поминки юности забвенной
Прославлю я, и шум крамол...

Та же поэтическая «дуэль» в третьем стихотворении — «Евгении». Автор отказывается от любви к адресатке:

Что не могу любить тебя;
...................
Кого так ищут эти очи?..
В кругу людей, наедине,

В твоем пророчественном сне,
Он над тобой, как ангел, вьется,
Душе понятен, невидим...
...................

Томится девственная грудь;
Каким-то сладким упованьем
Сопровождается твой путь,
И кто-то пламенным лобзаньем

Как будто ангельским дыханьем
Тебя лелеет серафим

(«Цефей», 127—130).

В «Письме» («Свеча горит! дрожащею рукою», 1829) Лермонтов развивает эту же тему (тема отказа от возлюбленной для другого в «К гению», I, 19—20; ср. обратную тему «К деве небесной» — I, 190). Адресатка письма не томится непонятным ожиданием; ее преследует не томление, но умерший возлюбленный:

К груди младой прильнет безвестный дух,
И над главой мелькнет призрак забытый,
И звук влетит в твой удивленный слух.
Узнай в тот миг, что это я, из гроба

.......................
И по груди обоих вас промчится
Невольный хлад, и сердце закипит...
.......................

Увидишь бледный цвет его чела:
То тень моя безумная предстала
И мертвый взор на путь ваш навела!..

(Лермонтов, I, 24).

«Сказка для детей» (1839), «Демон» (1841). Во втором случае тематическая близость к К. очень велика. Стоит отметить, что иные строки этого стихотворения («И я спокоен, как грозою / Опустошенная страна», поставленные Виктором Стройским в эпиграф к 8-й главе «Мечтателя») звучат очень по-лермонтовски.

Выше уже приводились основания, по которым повесть «Мечтатель» можно почти с уверенностью приписать В. М. Строеву. Все же в повести есть ряд моментов, заставляющих учитывать ее и при изучении молодого Лермонтова.

«Сюжет трагедии» (IV, 402, № 5) — ср. тирады Фердинанда в «Испанцах»; глава 12-я повести («Цефей», 104—105) сходна с аналогичной неразрешенной ситуацией в «Menschen und Leidenschaften» (IV, явл. 3—4); «эпилог» повести («Цефей», 115—117) напоминает ситуацию рассказа Джюлио, особенно стихи 508—509 поэмы; глава 9-я повести («Цефей», 94—98) сходна с «Menschen und Leidenschaften» (V, явл. 8; то же «Странный человек», сц. XII); конец 1-й главы «Мечтателя» («Цефей», 43—44) аналогичен ситуации в «Вадиме» (гл. XII). Встреча Владислава с Амалией во 2-й главе повести («Цефей», 49—51) сходна с той же гл. XII «Вадима».

Нужно отметить еще и нередкие в повести безместоименные конструкции: «Часто отвергает ласки неутешных подруг; часто разговаривает с Адольфом, думая, что он еще жив» («Цефей», 112); «Скрывает свое имя, но все в околотке зовут его Владиславом» («Цефей», 116) — ср. примечание к «Коварной жизною недовольный» (Лермонтов, I, 426); ср. подобные же конструкции в «Вадиме»: «Так уничтожаю последний остаток признательности» (V, 13); «Одним словом делал всё, чем мог приобрести доверенность — и если ему удавалось...» (V, 14) и др. Впрочем, это, видимо, общее влияние школы Раича.

Очень важен, наконец, портрет героя: «Длинные, белокурые волосы, как у англичан, сыпались с круглой головы и рассыпа̀лись почти по плечам» («Цефей», 48—49). У Юрия Палицына «длинные русые волосы вились вокруг шеи» («Вадим»); у Печорина «белокурые волосы, вьющиеся от природы, так живописно обрисовывали его бледный, благородный лоб» («Максим Максимыч»)³³.

«Кузнецкого моста» тоже можно сблизить с некоторыми персонажами «Княгини Лиговской»: ментор рассказчика, трактованный сатирически, выродится в Горшенкова; M-lle Орельева описана близко к Негуровой. В то же время в дальнейшем творчестве Строева, кроме указанной цитаты из Жуковского, прямых продолжений вещей «Цефея» нет.

Все это позволяет предполагать какую-то долю участия Лермонтова в произведениях Строева, — бо̀льшую в «Мечтателе» и меньшую в «Кузнецком мосте» (это косвенно согласуется с указанием рецензента «Дамского Журнала», что Стройский, Стр— и NN — одно лицо). Может быть и подпись заменена под обеими вещами псевдонимом потому именно, что Строев не мог себя считать единоличным автором этих произведений.

Свидетельство «Дамского Журнала» (как и отсутствие каких-либо напоминаний о «Цефее» в официальной литературе пансиона) дает возможность предполагать, что альманах составлен внутри, быть может, не пансиона, но литературного общества его воспитанников — общества, которым руководил Раич. Эта гипотеза не опровергает ни одного утверждения рецензентов «Цефея» и разрешает сразу три недоумения: об отсутствии рецензии на «Цефей» в журнале Раича; о близком тематическом сходстве стихов К.

Если Раич не имел к «Цефею» отношения, трудно предположить, чтобы пансионский профессор не отозвался на альманах воспитанников пансиона. Это молчание совершенно объяснимо, если альманах составлялся в кружке, руководимом Раичем, если Раич принимал участие, хотя бы частичное, в редактировании сборника. Связь Раича с альманахом, кстати, может объяснить и то, что Свиньин знал о школьном его происхождении.

Автобиография Раича дает ключ к раскрытию второго недоумения: «Здесь читались и обсуживались сочинения и переводы молодых словесников... В собрании читались предварительно одобренные переводы и сочинения воспитанников, разборы образцовых произведений отечественной словесности и решались изустно вопросы ифики, эстетики и пр., предлагавшиеся попечителем, директором и инспектором»³⁴. Иными словами, описываемые ежемесячные «торжественные собрания» в какой-то части превращались в школьные литературные турниры, в которых правомочно предполагать состязания не только «изустные», но и творческие.

Сборник составлялся, видимо, из архивов литературного общества. В таком случае можно без натяжки объяснить наличие в «Цефее» детски-неумелых стихотворений Василиска Григорьева и раскрыть подписи: К. — Николай Николаевич Колачевский, Ю. — Петр Юркевич³⁵; Е. Ш—й остается нераскрытым. Одновременно с Дмитрием и Иваном Жировыми был выпущен XII классом Николай Шульговский³⁶. Эта гипотеза дает право считать и участника «Цефея» Степанова не Петром Ивановичем, но Николаем (см. примеч. 25-е), что как будто подтверждается и подписью под вторым и третьим стихотворениями —ова.

Против этой гипотезы говорит то, что Раич в автобиографии не упоминает о «Цефее». Но автобиография Раича не упоминает о многих фактах его жизни, например, о том, что из недр его кружка возник (в результате ухода Н. А. Полевого) «Московский Телеграф», о встречах Раича с Пушкиным, о том, что Раич был членом Общества любителей российской словесности, Казанского общества любителей отечественной словесности, Санктпетербургского вольного общества любителей российской словесности. Автобиография Раича — короткая мемуарная справка, написанная в старости, а не развернутые воспоминания.

——————

До сих пор рассуждения сводились к вопросу о жанровом подобии, «фольклорности» тем и методов участников «Цефея» и молодого Лермонтова. Понятно, выяснить атмосферу пансионской словесности, показать тесную связь ее с поэтической системой молодого Лермонтова чрезвычайно важно. Существует, однако, ряд фактов, заставляющих предположить более близкую связь между Лермонтовым и «Цефеем».

В конце декабря 1828 г., т. е. после четырехмесячного пребывания в пансионе, Лермонтов писал своей двоюродной бабке, М. А. Шан-Гирей: «Я продолжал подавать сочинения мои Дубенскому, а Геркулеса и Прометея взял Инспектор, который хочет издавать журнал, Каллиопу (подражая мне!(?)), где будут помещаться сочинения воспитанников. Каково вам покажется, Павлов мне подражает, перенимает у.... меня! — стало быть..... Стало быть..... — но выводите заключения, какие вам угодно».

как предполагается, редактировал Лермонтов. В начале статьи говорилось, что мы не располагаем никакими доказательствами того, что в пансионе существовала какая-либо «письменность» до 1830 г.; Лермонтов же в роли «издателя» журнала существует лишь для мотивировки приведенного комментария. Значительно проще объясняется письмо, если предположить, что Лермонтову принадлежит инициатива печатного издания.

В МОСКОВСКОМ КРЕМЛЕ
Акварель Е. Гертнера, 1939 г.
Собрание И. С. Зильберштейна, Москва.

В таком случае, понятно, незачем искать «Каллиопа», но нужно констатировать смешение Лермонтовым значений слов «журнал» и «альманах». То, что Лермонтов был в кружке Раича в числе младших не только по возрасту, но и по стажу, не могло препятствовать ему предложить издать сборник.

Хронологически гипотеза не опровергается.

Б. М. Эйхенбаум датирует цитированное письмо Лермонтова концом декабря 1828 г. Эта дата близка к предполагаемой дате сдачи «Цефея» в цензуру, срок прохождения которой был, видимо, чрезвычайно короток³⁷.

Письмо Лермонтова к М. А. Шан-Гирей позволяет предполагать более близкое участие поэта в альманахе, чем одна инициатива издания. Из напечатанного в «Цефее» материала ближе всего к творчеству Лермонтова «Мысли, выписки и замечания», которые, видимо, по содержанию не оригинальнее, чем по жанру. Вопрос об авторстве «Мыслей, выписок и замечаний» в точном значении этого слова — вопрос о том, кем они составлены, — представляется очень существенным.

«Вадима» до «Отрывка» (ср. несколько абзацев афоризмов, осознанных и мотивированных в качестве таковых в записи Печорина 11 июля — V, 270—271). Афоризм ощущается не только как брошенная вскользь эпиграмма, — не редка развернутая метафора, выросшая из острого сравнения. Таковы слова Казарина: «Мир для меня — колода карт»; это, понятно, развернутая в философское сравнение эпиграмма. Таковы слова Юрия («Menschen und Leidenschaften»): «Природа подобна печи, откуда вылетают искры».

С. С. Дудышкин, впервые опубликовавший первоначальный текст этого сравнения, характеризовал запись: «Есть мысли, записанные, видимо, для предполагавшихся стихотворений»³⁸. Конкретная ошибка исследователя не опровергает общей справедливости его наблюдения. Запись Лермонтова: «Эпитафия плодовитого писаки. Здесь покоится человек, который никогда не видел перед собою белой бумаги» — понятно, является чистой воды прозаической заготовкой для стихотворения; запись — прозаическое содержание ненаписанной стиховой эпиграммы. Еще отчетливее «заготовочность» в дактилях «Синие горы Кавказа, приветствую вас!».

Из тридцати трех «Мыслей, выписок и замечаний» четыре могут быть рассматриваемы как такие же заготовки, переработанные Лермонтовым в стихи:  

Из этих эпиграмм одна («Тот самый человек пустой») представляет собой едва ли не общее место тогдашней афористики. Но вряд ли кто будет искать у четырнадцатилетнего мальчика (даже если это Лермонтов) оригинальных мыслей. Возможно и опасно иное. Что тексты «Цефея» являются источником лермонтовских мыслей, — очевидно. Но можно задать вопрос, не переложил ли Лермонтов в стихи чужие мысли: не является ли Лермонтов автором стихового текста, которому предшествует (в «Цефее») прозаический чужой текст?

Акварель неизвестного художника
Музей А. С. Пушкина, Москва

Подобное предположение психологически трудно совместимо со всем, что мы знаем о характере Лермонтова. Но если даже признать авторство афоризмов не за Лермонтовым, придется допустить, что их «составитель» обладал в глазах Лермонтова настолько большим авторитетом, что он поставил его в ряд с Пушкиным и Козловым. Имя В. М. Строева, которому «Дамский Журнал» приписывает авторство «Мыслей», явно не становится в один ряд даже с последней фамилией. Проще всего: неужели Лермонтову необходимо было, чтобы другой за него скомпилировал ряд афоризмов из французских авторов, которые полупансионеру Лермонтову были доступнее, чем многим из его соучеников.

Понятно, можно выдвинуть такую гипотезу: подобно поэтической «дуэли» между Лермонтовым и К.«дуэли» и иного рода; можно допустить, что Строев сочинял афоризмы, а Лермонтов, в порядке стихотворческих упражнений, перекладывал их в стихи. Натянутость самой гипотезы очевидна. Не говорим уже о том, что все четыре указанные эпиграммы выписаны Лермонтовым с тем же тщанием, что и оригинальные стихи, — так относятся к самостоятельной творческой работе, а не к версификаторским упражнениям.

Но помимо отрицательных аргументов, здесь можно привести и положительные: ряд афоризмов находит себе подтверждение и развитие в творчестве Лермонтова. Здесь нет буквальных переложений, как с четырьмя цитированными эпиграммами, но приводимые «мысли» находятся в кругу поэтических идей Лермонтова.

«Как прежде люди были просты: они знали только то, чему учились. Ныне ничему не учась, все знают. (Черта характеристики XIX столетия.)» («Цефей», 148).

Этот афоризм вводит в круг постоянной лермонтовской темы — темы «нашего поколения» («Дума», 1838 — «Мы иссушили ум» и т. д.). Ближе всего к афоризму как будто подходит авторская ремарка в гл. XI «Вадима»: «... в блаженном 18 <веке>... каждая жизнь была роман; теперь жизнь молодых людей более мысль, чем действие; героев нет, а наблюдателей чересчур много».

«Дружба теперь уже не чувство, а поношенная маска, которую надевает хитрость, чтобы обмануть простоту или скрыться от проницательности» («Цефей», 152).

— тема, так или иначе звучащая не меньше как в четырех стихотворениях Лермонтова одного только 1829 г.: «К П<етерсо>ну» («Забудь, любезный П...... н»), «К Д<урно>ву» («Я пробегал страны России»), «Посвящение. N. N. — » («Вот, друг, плоды моей небрежной музы»), «К N. N.» («Ты не хотел! Но скоро волю рока»). Эта тема проходит через все творчество Лермонтова; еще в предисловии к «Журналу Печорина» говорится о том, что «коварная нескромность истинного друга — понятна каждому» и о «той неизъяснимой ненависти, которая, таясь под личиною дружбы, ожидает только смерти или несчастия любимого предмета, чтоб разразиться над его головою градом упреков, советов, насмешек и сожалений» (V, 228—229); ср. еще: «Благодарность! Слово, изобретенное для того, чтоб обманывать честных людей!.. слово, превращенное в чувство! — о премудрость небесная... как легко тебе из ничего сделать святейшее чувство!» («Вадим», V, 12).

Стоит отметить несколько мелких сопоставлений.

Ироническая оценка «непреложных законов Баттё» («Цефей», 155) совершенно идентична по позиции с отзывом Лермонтова о Дюсисе, «который, чтобы удовлетворить приторному вкусу французов, не умеющих обнять высокое, и глупым их правилам», изуродовал «Гамлета» (письмо к М. А. Шан-Гирей, 1831).

«У всякого свой конек; иные прельщаются эполетами и золотыми висюльками; другие — плюмажем на шляпе; третьи — серебряными пуговицами на зеленом виц-мундире. Некоторые восхищаются благосклонною улыбкою барышни; иные снисходительным взором замужней: последние глупее первых» («Цефей», 161). Этот перечень, на всем предшествующем фоне, звучит идиллическим предсказанием трагического перечня Арбенина:

..... у других на свете

У одного богатство есть в предмете,
Другой в науке погружон,
Тот добивается чинов, крестов — иль славы,
Тот любит общество, забавы,

Я странствовал, играл, был ветрен и трудился,
Постиг друзей, коварную любовь...
.....................
Все, что осталось мне от жизни, это ты...

СТУДЕНТОВ МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА

Институт литературы, Ленинград

Справедливость требует указать, что в одной компиляции В. М. Строева есть следующее место:

«Госпожа Неккер:

— их считают за ничто, а без них все бы разбилось»³⁹.

Это, понятно, источник афоризма, который в «Цефее» (145—146) имеет такой вид: «Женщины наполняют пустоты жизни так, как пшено промежутки в виноградном боченке: пшено ничего не сто́ит, никуда не годится, а между тем необходимо, чтобы виноград не испортился».

Это сопоставление служит прекрасным доказательством того, что не Строев автор «Мыслей, выписок и замечаний». В афоризме «Цефея» сравнение существеннее мысли: перекладка фарфора ватой — материальная подробность светского быта; перекладка винограда пшеном — материальная подробность, которую легче всего узнать там, где укладывают виноград, т. е. на Кавказе, который Лермонтов знал с детства и наблюдал внимательно. Афоризм в «Цефее» предполагает не просто писательскую наблюдательность, но и конкретные познания. Аргумент другого рода: первая публикация не забывается, и чаще пересказывающий, чем цитирующий⁴⁰, компилятор Строев скорее привел бы афоризм г-жи Неккер в своей переделке, чем в редакции оригинала, если альманашный текст был бы текстом Строева.

Еще менее основательно было бы приписывать «Мысли, выписки и замечания» Строеву на основании того, что в них цитируется Шамфор: «Любовь нравится более брака, потому что романы занимательнее истории»⁴¹«L’amour plaît plus que le mariage, par la raison que les romans sont plus amusants que l’histoire»⁴². Строев дает совершенно точный перевод. Переделка в «Цефее» (156) выворачивает афоризм наизнанку: «Сколько любовь приятнее женитьбы, столько роман занимательнее истории».

——————

Изучение альманаха «Цефей» для анализа раннего творчества Лермонтова важно в такой же степени, в какой изучение лицейской словесности важно для анализа раннего творчества Пушкина.

Письмо Лермонтова к М. А. Шан-Гирей позволяет предположить непосредственное участие Лермонтова в альманахе. Это участие могло выразиться, во-первых, организационно — идеей издания книги и, во-вторых, сотрудничеством. В таком случае, помимо возможного участия Лермонтова в работе над «Мечтателем» и «Кузнецким мостом», нужно привлечь «Мысли, выписки и замечания», представляющие во всяком случае источники четырех пансионских же эпиграмм Лермонтова.

¹ Г. Путятин, Перекличка альманахам. Материалы для библиографии русских литературных альманахов и сборников конца XVIII и первой половины XIX столетия (1794 по 1850 гг.), Новая Ушица, 1893: № 14 — «Каллиопа» и № 224 дополнение к «Перекличке альманахам») — «Утренняя заря» (ср. в последней книге определение альманаха, стр. 4); С. Венгеров 88 — «И отдых в пользу», № 94 — «Каллиопа», № 236 — «Утренняя заря».

² «Воспоминания генерал-фельдмаршала графа Дмитрия Алексеевича Милютина», Томск, 1919, I, 56. Ср. тот же текст, напечатанный по беловой рукописи, в публикации Н. Бродского, Московский университетский благородный пансион эпохи Лермонтова (из неизданных воспоминаний графа Д. А. Милютина). — «Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина. Отдел рукописей. М. Ю. Лермонтов. Статьи и материалы», М., 1939, 11.

³ С. , Лермонтов, М., 1938, 39—40.

⁴ «Русское Обозрение» 1890, IV, август, 727.

⁵ П. Висковатов

⁶ «Иллюстрированное полное собрание сочинений М. Ю. Лермонтова. Редакция В. Каллаша», изд-во «Печатник», М., 1915, VI, 8.

⁷ Год издания альманаха «Распускающийся цветок» указан ошибочно. «Избранные сочинения и переводы в прозе и стихах благородных воспитанников Университетского пансиона», М., 1824—1825, 3 части (Роспись российским книгам для чтения из библиотеки Александра Смирдина, № 6098) представляли собой не сочинения данных лет, но перепечатку избранных произведений из прежних изданий Московского университетского благородного пансиона. Ср. подобную же книгу «Избранные сочинения из Утренней Зари; труды благородных воспитанников Университетского пансиона», М., 1809, 2 части (Роспись Смирдина, № 6083). Об этом правильно догадывался С. Смирнов («Ученические журналы и сборники», М., 1901, 32).

О ДОПУЩЕНИИ ЛЕРМОНТОВА К СЛУШАНИЮ ЛЕКЦИЙ

Институт литературы, Ленинград

⁸ «Дамский Журнал» 1829, ч. XXVI, № 15, 29—30; № 16, 45—48 (о выходе номера в свет см. «Московские Ведомости» 1829, № 28, 5 апреля, 1364).

⁹ «Отечественные Записки» 1829, XXXVII, № 107, 500—502.

¹⁰ «Московский Телеграф» 1829, ч. XXVI, № 5, март, 96—97.

¹¹ Московский исторический архив, № 3, фонд 31, связка 6, книга 27, № 93.

¹² Моск. ист. арх., № 3, ф. 3, св. 8, кн. 38, № 60. Самое цензурное дело, к сожалению, утрачено.

¹³ «Галатея». Журнал литературы, новостей и мод, издаваемый Раичем, 1829, ч. II, № 9, 165. Цензурное разрешение номера — от 27 февраля. Это первое упоминание о «Цефее» в печати.

¹⁴ Рецензия подписана: —в. Раскрыть псевдоним не удалось. Под этой подписью может быть скрыт Михаил Игнатьевич Беляков (1790—1860), преподаватель математики, естествознания, статистики, коммерческих наук, истории и русского языка (1812—1831) Московской 1-й мужской гимназии, инспектор ее (1831—1836), затем инспектор казенных училищ в Москве. Беляков сотрудничал в «Друге Юношества» (1810—1820) и до 1829 г. выпустил: «Приношение Аполлону, или мои стихотворения» (М., 1811; Роспись Смирдина, № 6593), перевод «Исследования об ископаемых, в Московской губернии находящихся; издал Готтгель Фишер» (М., 1812; Роспись Смирдина, № 4481), «Краткое начертание Ориктогнозии, в пользу юношества» (М., 1822; Роспись Смирдина, № 4480), принятое в Московской 1-й гимназии в качестве учебного пособия; см. Г. Гобза, Столетие Московской 1-й гимназии. 1804—1904 гг., М., 1903, 53. С 1832 г. Беляков был действительным членом Общества любителей российской словесности («Словарь членов Общества любителей российской словесности», М., 1911, 49. Впрочем, М. Лонгинов в статье «Общество любителей российской словесности при Императорском московском университете» дает год приема М. И. Белякова — 1834, а в «Отчете по Обществу любителей российской словесности за 1862 год» говорит о поступившем в Общество прозаическом переводе «всех творений Горация д. ч. М. И. Белякова». — «Сочинения М. Н. Лонгинова», М., 1915, I, 445 и 565). В «Московском Некрополе» Белякова нет. В числе «наставников и воспитателей» Московского благородного пансиона называет «Беликова» Н. Сушков («Московский университетский благородный пансион и воспитанники Московского университета, гимназий его. Университетского благородного пансиона и Дружеского общества», М., 1858, 43). Это может быть только М. И. Беляков, так как фитолог В. В. Беликов (ум. 9 января 1841 г.), воспитанник пансиона и магистр Московского университета по физико-математическому отделению, педагогикой как будто не занимался; см. «Русский биографический словарь», том «Бетанкур — Бякстер», 590—591.

¹⁵ «Северная Пчела» 1829, № 35, 21 марта. — Альманах в Петербурге продавался в книжном магазине А. Ф. Смирдина.

¹⁶ «Северные Цветы на 1830 год», Спб., 1829, 44.

¹⁷  Каллаш. Школьные литературные общества 20-х гг. XIX в. — Сб. «Помощь евреям, пострадавшим от неурожая», Спб., 1901; 2) С. Смирнов, цит. соч.; 3) Н. Янчук— «Известия Отделения Русского Языка и Словесности Академии Наук» 1907, XII, кн. 4 (Янчук существенно дополняет работу С. Смирнова рядом библиографических указаний).

¹⁸ Н. Кашин, Альманах двадцатых-сороковых годов. — Сб. «Книга в России, ч. II. Русская книга девятнадцатого века» под ред. В. Адарюкова и А. Сидорова, М., 1925.

¹⁹ «Полное собрание сочинений Шиллера в переводе русских писателей», изданное под ред. Н. Гербеля, Спб., 1875, I, 669: «Отрывок из трагедии: Мария Стюарт. Перевод К.» («Цефей», 1829, 166). А. Горнфельд в примечаниях к второму тому «Собрания сочинений Шиллера в переводе русских писателей» под ред. С. Венгерова, Спб., 1901, 557, списывает Гербеля, не оговаривая этого.

²⁰ «Разумеется, что уж не только на „Северные цветы“ накидывалась она, тогдашняя молодежь, не только-что старую „Полярную звезду“ переписывала в свои заветные тетрадки, но всякую литературную падаль, вроде „Цефея“, „Венка“, или, как сшутил сам издатель в предисловии, „Веника граций“ пожирала. И понятное совершенно дело. В каком-нибудь несчастном „Венике“ она встречала один из прелестных рассказов Томаса Мура в „Лалла Рук“, „Покровенный пророк Хорассана“, какой-нибудь перевод, разумеется посильный, из Гёте и Шиллера или из Ламартина и Гюго... Не „Россиадами“ и альманашники потчевали». — Аполлон Григорьев, Воспоминания, изд. «Academia», 1930, 105.

²¹ 1) «Речи и стихи, произнесенные в торжественном собрании Университетского благородного пансиона по случаю выпуска воспитанников, окончивших курс учения 1829 года апреля 6 дня. При сем акте отчет пансиона за 1828 год», М., 1829 (ценз. разр. предшествует акту: 27 марта 1829 г., Павел Щепкин) — Х выпуск; 2) «Речи, разговор и стихи, произнесенные в торжественном собрании Первой московской гимназии по случаю выпуска благородных воспитанников, окончивших курс учения 1831 года ноября 6 дня. При сем отчет Первой гимназии за 1831 г.», М., 1831 (ценз. разр. 30 сентября 1831 г., Иван Снегирев) — XII выпуск; 3) «Моск. Вед.» 24 апреля 1829 г., № 33, 1558—1560 — X выпуск; 4) «Моск. Вед.» 3 мая 1830 г., № 36, 1644—1646 — XI выпуск (29 марта); 5) «Дамск. Журн.» 1830, XXIX, № 2 — «Известия», 30—31 — экзамен 21 декабря 1829 г.; 6) «Дамск. Журн.» 1830, XXX, № 17 — «Смесь», 59—61 — XI выпуск.

ТИТУЛЬНЫЙ ЛИСТ КНИГИ УЧИТЕЛЯ

„О НАЧАЛЕ, ХОДЕ И УСПЕХАХ КРИТИЧЕСКОЙ РОССИЙСКОЙ ИСТОРИИ“

Государственная библиотека СССР
им. Ленина, Москва

²² Грузинова нельзя даже привлекать к рассмотрению в качестве возможного кандидата. Его «Цитра или мелкие стихотворения И. Гру—нова» (М., 1830) обличает совершенную техническую (и орфографическую) беспомощность. Стоит отметить во второй книге его стихов «Мечты и звуки поэзии» (М., 1842), в «Портретной галлерее» портрет 4 (53—54):

Сам похвалой себе кадит,
Он самомненьем только дышит
И о себе лишь говорит.
Он очень моложав лицом,
— в том сердце холод,
И не глядя на то, что молод,
Прослыл давнишним хитрецом.

Не загробный ли памфлет это на Лермонтова?

²³ «Русский биографический словарь», том «Жабокритский — Зябловский», 46. О «рассуждении» Степана Жирова см. «Речи... 1829 года», 59.

²⁴ «Речи...», 1828, 52.

²⁵ Список произведений: А. Мезиер, Русская словесность с XI по XIX столетие включительно, Спб., 1899, 387, №№ 17462—17468; Некролог с биографическими сведениями — «Петербургская Газета» 1876, № 45, 5 марта; «Русский биографический словарь», том «Смеловский — Суворина», 296—297, перевирает сведения о мемуарах Степанова. Надгробие («Петербургский Некрополь», IV, 166) дает дату рождения 1814. О службе в канц. моск. воен. ген. -губ.: К. Нистрем«Авраам, приносящий в жертву Исаака» Петр Степанов («Речь...», 1823, 17—20). В предшествующих выпуску XII курсах был Николай Степанов: его картины отмечены среди лучших («Речь...», 1825, 30), его фортификационный чертеж среди лучших («Речь...», 1827, 43), и в 1827 г. он награжден в 7-м классе именной серебряной медалью (Там же, 41). Не ему ли принадлежит подписанное: Николай Степанов, стихотворение «Не для меня» («Галатея» 1829, ч. IV, № 20, 233—235)?

²⁶ «Русский биографический словарь», том «Смеловский — Суворина», 531—532. Обстоятельная сводка печатных работ Строева—в «Полном собрании сочинений В. Белинского» под ред. С. Венгерова, VII, 571—574.

²⁷ Сведения, сообщаемые о нем Б. Модзалевским, ограничиваются указанием на его сотрудничество в «Современнике», «Сыне Отечества» и других журналах и справкой о его книге «XII сонетов», изданной в Москве в 1837 г. — «Русский Библиофил» 1913, № 8, 33, примеч. 3-е. В «Русском биографическом словаре» С. И. Стромилов не упомянут.

²⁸ С итальянской речью «Смерть Данте» он выступил еще на акте 10 апреля 1826 г. («Речь...», 1827, 32—34).

²⁹ Были напечатаны следующие его стихотворения: «Гречанка» — филэллинистическое («Невский альманах», 1826, 107—109), за подписью В. Григорьев«Трубка казака» («Невский альманах», 1827, 176—178), с пометой: «Константиногорск. 1825» — лирическое развитие ситуации из пушкинского «Кавказского пленника» (казак на-страже); «Переезд через Кавказские горы (отрывок из письма к В. И. С—у)», за подписью Гри—в, с пометой: «Тифлис<!>» («Невский альманах», 1830; здесь же, за полной подписью: В. Григорьев, стихотворение «Князь Андрей Курбский»). Также за полной подписью напечатаны: в «Северных Цветах на 1827 год» — стихотворение «Бештау»; в «Северных Цветах на 1828 год» — «Послание к Н. Ф—у»; за подписью , в «Северных Цветах на 1828 год» — стихотворение «Сетование (Израильская песнь)». Соблазнительно идентифицировать этого В. Григорьева с Василиском Григорьевым, выпущенным XIV классом в 1826 г. («Речь...», 1827, 41) и читавшим на выпуске стихотворение «Куликово поле». Григорьевых, впрочем, в пансионе было много. Одновременно с Василиском, XIV же классом, выпущен Алексей Григорьев; в 1827 г. в 6-м классе именную серебряную медаль с листом получил Павел Григорьев («Речь...», 1828, 52), выпущенный в IX выпуске с чином Х класса («Речь...», 1829, 57).

³⁰ Вторая эпиграмма — «Надпись на изображение осла»:

Что сей вид изображает,
Каждый тотчас даст ответ:

А Глупонов свой портрет

едва ли не восходит к переведенной de Kérivalant эпиграмме Джона Оуэна:

D’un homme sans mérite dont on avait fait un éloge

’un âne l’on a fait l’éloge en ce temps-ci:
Pourquoi t’en étonner?.. On fait le tien aussi*.

(«Epigrammes choisies d’Owen, traduits en vers français par feu M. de Kérivalant», Lyon, 1819, livre 8, Epigramme VI, 293).

³¹ Может быть Николаю Николаевичу (?) Колачевскому. Н. Колачевский (ум. 1865?) был избран сотрудником Общества любителей российской словесности 18 октября 1827 г. и напечатал в «Сочинениях в прозе и стихах» два стихотворения, — «Словарь членов Общества любителей российской словесности» 1911, 191. С. Раич называет Колачевского в числе «под его руководством вступивших на литературное поприще некоторых из юношей». — «Русский Библиофил» 1913, VIII. Комментируя автобиографию Раича, Б. Л. Модзалевский почему-то называет Колачевского Николаем Ивановичем. Колачевский в 1827 г. получил золотую медаль; в учебном 1826—1827 г. отмечено его рассуждение «О власти родительской по римскому и русскому праву»; на акте в 1828 г. он читал стихотворение «Гений» («Речь...», 1828, 44—48, 52, 53). В «Русском Зрителе» 1829, IV, №№ 15 и 16, 185—196, напечатан его перевод второй сцены I акта «Дона Карлоса, Инфанта Гишпании, драматической поэмы, сочиненной Шиллером», с пометой: «1827 года Июль». Целый ряд стихотворений Колачевского напечатан в «Галатее»: «Четыре века (из Шиллера)», 1829, № 33; «Демон-разрушитель», 1829, № 36; «Волна. Подражание Тидге», 1829, № 45; «Месяц. Баллада», 1830, № 12; «Три возраста», 1830, № 17; «Надпись к картинке покойника, изображающей корабль в открытом море», 1830, № 27; «Экспромт А. А. 3—й», 1830, № 29; «Дитя и старец», 1830, № 33. Это сотрудничество, впрочем, естественно для протеже Раича.

³² Ср. «Дубовый листок». — , изд. «Academia», II, 139.

³³ Ср. внешность Лермонтова — автобиографичность портрета Печорина, в частности цвет его волос; сводку дает С. Дурылин, «Герой нашего времени» М. Ю. Лермонтова, М., 1940, 104—105.

³⁴ «Русский Библиофил» 1913, VIII, 33.

³⁵ Его фортификационный чертеж 1825 г. — в числе лучших («Речи...», 1827, 43); в марте 1827 г. в 6-м классе награжден именной серебряной медалью; в том же году отмечены его фортификационный чертеж и рассуждение «О гении и вкусе, соединенных в произведениях изящных»; в том же году напечатан его перевод с французского книги <Д. А.> Столыпина «О фортификационном профиле» («Речь...», 1828, 52 и 54). Выпущен XII классом в 1828 г. («Речь...», 1829, 57) в IX выпуске. Тот ли это Петр Ильич Юркевич, который умер в 1884 г. тайным советником и председателем Театрально-литературного комитета? См. Языков, Обзор жизни и трудов покойных русских писателей, 1888, IV, 114; «Русский биографический словарь», том «Щапов—Юшневский», 335—336. Это, вероятно, драматург Юркевич — человек, близкий кругу Греча, куда, из пансионеров, входил В. М. Строев. Участие Юркевича в «Цефее» вероятнее, чем Николая Юрьева, выпущенного в VII выпуске с чином Х класса («Речь...», 1827, 41).

³⁶ Николай Шульговский в 6-м классе в 1826 г. получил серебряную медаль («Речь...», 1827, 41) и в 1827 г. выпущен в VIII выпуске с чином XII класса («Речь...», 1827, 52). Может быть он — Николай Федорович, ум. в 1849 г., похороненный вместе с Николаем Николаевичем (1845—1899)? См. «Петербургский Некрополь» IV, 608. В «Русском биографическом словаре» есть доктор медицины Дмитрий Николаевич; не сын ли он Николая Федоровича (1841—1882)? См. том «Шебанов—Шютц», 251.

³⁷ «Представляемые в цензуру рукописи и книги должны рассматриваться без всякого отлагательства; а срочные издания всех поспешнее. Вообще не дозволяется цензору задерживать рукописи или книги самой обширной долее трех месяцев; а статьи, назначенные для периодических изданий, долее того срока, в который положено программою выходить каждой части или листу оных. В продолжении сего времени всякая рукопись должна быть рассмотрена, одобрена или запрещена, или же возвращена предъявителю для исправления замеченных мест» (§ 49). «Равным образом предписывается комитетам и цензорам не замедлять выдачею позволительных билетов на книги и сочинения, напечатанные по одобрению цензуры. Сии билеты должны быть выдаваемы на выпуск срочных изданий в 24 часа; на все прочие книги не позже трех дней» (§ 50). Обращаемся к примерам. 26 ноября 1828 г. Пушкин посылает Дельвигу «Ответ Готовцевой» для «Северных Цветов на 1829 год»; цензурное разрешение альманаха — 27 декабря. 3 августа 1830 г. М. П. Погодин пишет С. П. Шевыреву: «Принимаюсь переписывать „Марфу“ и напечатаю под чужим именем»; на вышедшей анонимно трагедии цензурное разрешение от 26 августа. Пушкин 2 января 1831 г. получает от П. А. Вяземского стихи для передачи их М. А. Максимовичу в альманах «Денница»; 9 января они уже у Максимовича; цензурное разрешение «Денницы» — 20 января. Рукопись «Повестей Белкина» получена П. А. Плетневым между 18 и 21 августа 1831 г.; цензурное разрешение книги — 1 сентября. Во всех случаях прохождение рукописью цензуры занимает меньше месяца, доходит иногда до десяти дней. Для безвестных авторов (не в пример адъюнкту Московского университета Максимовичу или профессору Екатерининского института Плетневу) срок должен был удлиняться, понятно; принимая его в двадцать дней, получаем дату около 19 декабря, примерно совпадающую с вероятной датой письма — 21 декабря.

³⁸ «Отечественные Записки» 1859, CXXVII, 249.

³⁹ «Тысяча анекдотов, острот, каламбуров, шуток, глупостей, забавных и интересных случаев и т. п. с прибавлением всего замечательного, что известнейшие новые и старые писатели всех стран говорили добра и зла о женщинах; переведены, собраны и составлены В. Строевым», 1856, книжка IV, Спб., «Добро и зло о женщинах», стр. 32—33 отдельной пагинации, № 26.

⁴⁰ Ср. в неизданных «Записках молодого человека» («Добро и зло», кн. V, 57, № 29); «Один русский писатель заметил» («Добро и зло», кн. VI, 47, № 35); «Один русский романист заметил» («Добро и зло», кн. IX, 19, № 14).

⁴¹ «Тысяча анекдотов...», кн. V, «Добро и зло», 22.

⁴² «Œuvres de Chamfort, recueillies et publiées par un de ses amis <Guinguené>, Paris, chez le directeur de l’Imprimerie des Sciences et des Arts», an III. <1795>. Цитирую по изданию Chamfort, Produits de la civilisation perfectionnée. — «Mercure de France», Paris, 1905 (Collection des plus belles pages). «Maximes et pensées», chap. VI: «Des femmes, de l’amour, du mariage et de la galanterie», 74.