Иванъ («Маскарадъ»). — Слуга князя Звездича. «Мешковатый парень», не умеющiй даже сбыть «съ рукъ долой скорее» явившагося некстати гостя.
Иванъ („Люди и страсти“). — Слуга Юрiя; женатъ, имеетъ детей, готовъ и теломъ и душой“ исполнить приказанiя барина. На предложенiе Юрiя взять деньги и оставить его одного отвечаетъ: „За тридцать сребряниковъ продалъ Іуда Іисуса Христа... А это еще золото... Нетъ, баринъ, я не такой человекъ... хотя, рабъ, а не решусь взять отъ васъ денегъ за такую услугу“. По мненiю И. „отецъ всегда воленъ взять сына, ведь сынъ „собственность“ отца. „Всегда я заступаюсь за правую сторону“, говоритъ И. Дарье.
Иванъ Васильевичъ Грозный («Пе»). — Очи у него «зоркiя», «брови черныя», «слово грозное»; посмотрелъ «словно ястребъ взглянулъ съ высоты». Стукнулъ палкой «и дубовый полъ на полчетверти онъ железнымъ пробилъ оконечникомъ». Пируетъ царь въ «золотомъ венце», «во славу Божiю, въ удовольствiе свое и веселiе». «Когда всходитъ месяцъ — звезды радуются, что светлей имъ гулять по поднебесью, а которая въ тучку прячется — та на землю падаетъ», говоритъ онъ Кирибеевичу и, услышавъ ответъ своего «вернаго слуги», его беде пособить обещается:
Вотъ возьми перстенекъ ты мой яхонтовый,
Да возьми ожерелье жемчужное.
Прежде свахе смышленной покланяйся,
И пошли дары драгоценные
Ты своей Алене Дмитревне:
Какъ полюбишься — празднуй свадебку,
— не прогневайся».
На потеху царя именемъ его «кличъ кликали»: «кто побьетъ кого, того царь наградитъ, а кто будетъ побитъ, тому Богъ проститъ». Не сдержалъ своего слова царскаго Иванъ Васильевичъ. И, «увидевъ то», какъ «опричникъ молодой» «упалъ замертво», «царь Иванъ Васильевичъ прогневался гневомъ»: «повелелъ онъ схватить удалаго купца и привесть его предъ лицо свое». — «Отвечай мне по правде, по совести, вольной волей, или нехотя, ты убилъ на смерть мово вернаго слугу, мово лучшаго бойца, Кирибеевича»? — «возговорилъ православный царь. И въ ответъ на слова Кирибеевича («я убилъ его вольной волею, а за что, про что — не скажу тебе; скажу только Богу единому»), и на просьбу купца не оставить „милостью“ „лишь малыхъ детушекъ“, молодую вдову да двухъ братьевъ», Иванъ Васильевичъ обещаетъ: „молодую жену и сиротъ“ Калашникова „изъ казны пожаловать, братьямъ по всему царству русскому, широкому торговать безданно, безпошлинно“,
А ты самъ ступай, детинушка,
есто лобное,
Сложи свою буйную головушку.
Я топоръ велю наточить повострее.
Палача велю одеть наряднее.
Въ большой колоколъ прикажу звонить,
Чтобы знали все люди московскiе,
Что и ты не оставленъ моей милостью“.
„Милостью“ за то, что „ответъ держалъ“ „по совести“.
«Критика: «Это была сильная натура, которая требовала себе великаго развитiя для великаго подвига; но какъ условiя тогдашняго полуазiатскаго быта и внее и грубой мощи, и лишили ее всякой возможности пересоздать действительность, — то эта сильная натура, этотъ великiй духъ поневоле исказились, и нашли свой выходъ, свою отраду только въ безумномъ мщенiи этой ненавистной и враждебной имъ действительности... Тиранiя Іоанна Грознаго имеетъ глубокое значенiе, и потому она возбуждаетъ къ нему скорееемъ ненависть и отвращенiе, какъ къ мучителю... Можетъ быть, это былъ своего рода великiй человекъ, но только не во время, слишкомъ рано явившiйся Россiи, — пришедшiй въ мiръ съ призванiемъ на великое дело, и увидевшiй, что ему нетъ дее: можетъ быть, въ немъ безсознательно кипели все силы для измененiя ужасной действительности, среди которой онъ такъ безвременно явился, которая не победила, но разбила его, и которой онъ такъ страшно мстилъ всю жизнь свою, разрушая и ее и себя самого въ болезненной и безсознательной ярости... Вотъ почему изъ всехъ жертвъ его свиреезнованiя; вотъ почему его колоссальная фигура, съ бледнымъ лицомъ и впалыми, сверкающими очами, съ головы до ногъ облита такимъ страшнымъ величiемъ, нестерпимымъ блескомъ такой ужасающей поэзiи... И такимъ точно является онъ въ поэме Лермонтова: взглядъ очей его — молнiя, звукъ речей его — громъ небесный, порывъ гне— смерть и пытка; но сквозь все это, какъ молнiя сквозь тучи, проблескиваетъ величiе падшаго, униженнаго, искаженнаго, но сильнаго и благороднаго по своей природе духа. Едва ли во всей исторiи человечества можно найти другой характеръ, который могъ бы съ большимъ правомъ представлять лицо судьбы, какъ Іоаннъ Грозный!..» [Белинскiй. Соч. т. V].
Иванъ Игнатьевичъ «Герой нашего времени»). — Второй секундантъ Грушницкаго. Передъ выстреломъ Печорина, «со слезами обнялъ» Грушницкаго.
Иванъ Ильичъ «Маскарадъ»). — Банкометъ.
Иванъ Ильичъ N—овъ («Сашка— Симбирскiй дворянинъ. «Богатаго отца богатый сынъ»; «имелъ онъ умъ природный» и, что ума полезней, важный чинъ; съ четырнадцати летъ служилъ и съ миромъ уволенъ былъ въ отставку бригадиромъ». «Онъ былъ врагомъ писателей и книгъ, въ делахъ судебныхъ почерпнулъ познанья».
Игуменъ «Бояринъ Орша»). — Уп. л.
Измаилъ-Бей («»). — Черкесъ. «На немъ чекмень, простой бешметъ, чело подъ шапкою косматой; ножны кинжала, пистолетъ блестятъ насечкой небогатой». «Густыя брови, взглядъ орлиный, ресницы длинны и черны, движенья быстры и вольны» и «блещетъ белый рядъ зубовъ, какъ брызги пены у бреговъ». Но хладенъ блескъ его очей». Любовью женщинъ, ихъ тоской онъ веселился какъ игрой, но избежать его искусства не удалося ни одной». «Развратомъ, ядомъ просвещенья въ Европе », «онъ, сколько могъ, привычекъ, правилъ своей отчизны не отвергъ», но «снегъ и вьюга и холодъ северныхъ небесъ» «смыли краску юга», и «смуглый цветъ лица его исчезъ». «Онъ выросъ межъ землей и небесами, не зная принужденья и заботъ», «не зная материнской ласки». «Привыкъ онъ тучи видеть подъ ногами, надъ собой одинъ лазурный сводъ, и лишь орлы, да скалы величавы съ нимъ разде». «Онъ для великихъ созданъ былъ страстей». «Онъ обладалъ пылающей душой и бури отразились въ ней со всей ужасной красотой». — — Четырнадцати летъ онъ покинулъ родной край: «узнать законы и права чужiя», онъ посланъ былъ отцомъ на северъ, но тамъ «родными бредилъ онъ полями и все черкесъ въ немъ виденъ былъ». «Въ пирахъ и битвахъ отличался между всеми; томный взглядъ восточной негой отзывался». Онъ воротился въ край родной, «одну лишь ненависть принеся» къ русскимъ. «Нетъ, неелыхъ ихъ костей векамъ грядущимъ въ поученье, онъ не воздвигнетъ мавзолей. И такъ отмститъ за униженье любезной родины своей». «Я знаю васъ», — онъ шепчетъ, — «знаю, и вы узнаете меня; давно ужъ васъ я презираю, но вашу кровь пролить желаю я только съ нынешняго дня». Давно не зналъ онъ «печалей сладостныхъ любви; я самъ давно не предавалъ слезамъ страданiя свои». «Но въ другихъ онъ чувства судить отвыкъ ужъ по своимъ. Не разъ личиною искусства, слезой и сердцемъ ледянымъ, когда обмановъ самъ чуждался, обманутъ былъ; боялся верить только потому, что веекогда всему. И пре» Встретивъ Зару, И. не внимаетъ ея любви. Мысль о спасенiи своего народа влечетъ его. Одно чувство самоотверженiя покрыло все остальныя. — «Свободный рабъ иль властелинъ, пускай погибну я одинъ» — «все, что меня хоть малость любитъ, за мной вслее власти не дано... Я въ жертву счастье долженъ принести!» Онъ не нападетъ на вражескiй станъ «въ тиши ночной». — «Я не разбойникъ потаенный, я видеть, видеть кровь люблю, хочу, чтобъ мною пораженный зналъ руку грозную мою. Какъ ты (обр. къ брату Росламбеку) я русскихъ ненавижу и даже более чемъ ты. Но подъ покровомъ темноты я чести князя не унижу». «Какъ юный левъ, «где ее, где гуще пыль и смерти крикъ сильнее, где кровью облитъ мертвый и живой, где въ бегстве нетъ надежды никакой — онъ тамъ.» «Летитъ, какъ съ неба пламя, его шишакъ и конь, вотъ наше знамя, онъ тамъ! Какъ духъ разитъ и невредимъ, и все бе». «Но въ буряхъ битвъ не думалъ Измаилъ сыскать самозабвенья и покоя;» въ немъ «чувства, страсть въ очахъ, на веки догоревъ, таятся, какъ въ пещере левъ, глубоко въ сердце».
Ипатъ «Вадимъ»). — Старый слуга Палицына.
(«»). — Другъ казначея Бобковскаго, «спокойствiя рачитель», «делецъ» и «за столомъ такой забавникъ, что казначейша иногда сгоритъ, бывало, со стыда».