Лакей («Герой нашего времени»). — Балованный слуга» «лениваго барина» (Печорина) — нечто въ роде русскаго Фигаро. «Человекъ съ большими усами, въ венгерке, довольно хорошо одетый для лакея: въ его званiи нельзя было ошибиться, видя ухарскую замашку, съ которою онъ вытряхивалъ золу въ трубке и покрикивалъ на ямщика». На вопросъ: «что это оказiя пришла, что ли?»онъ посмотрелъ довольно дерзко, поправилъ галстухъ и отвернулся». Максиму Максимовичу также ничего не ответилъ и, когда тотъ тронулъ его по плечу, сказалъ: — «Чья коляска?.. Моего барина». Когда же, наконецъ, М. Максим. удалось выведать отъ него фамилiю барина, и штабсъ-капитанъ заявилъ, что онъ съ Печоринымъ прiятели и ударилъ «дружески по плечу Л.», ответилъ, нахмурившись: — Позвольте, сударь; вы мне мешаете». На обещанiе Максима Максимовича дать восьмигривенный на водку, Л. «сделалъ презрительную мину», однако, уверилъ, что исполнитъ его порученiе, (дать знать Печорину, что его дожидается Максимъ Максимовичъ).
Лакей («Княгиня Лиговская»). — Слуга Р—выхъ. Пришелъ къ матери Печорина за какими-то каплями и спиртомъ, потому что дескать барышня очень нездорова и три дня была безъ памяти».
Лафа («Уланша»). Юнкерское прозвище Поливанова. «Буянъ лихой». Съ его «молодецкой головой ни доппель-кюммель, ни мадера, ни даже шумное аи, ни разу сладить не могли». «Коричневая кожа была въ сiяющихъ угряхъ»; «походка, рожа на сердце наводили страхъ». «Шумливъ «какъ бесъ», и все на немъ гремело, «какъ дюжина пустыхъ бутылокъ, толкаясь въ ящике пустомъ». Исполнялъ обязанности «квартирьера» и «чинно, важно» развозилъ начальниковъ по квартирамъ; на товарищеской попойке предлагаетъ юнкерамъ «повести ихъ къ «двери рая». На утро, увидя выходящей изъ этой «двери» опозоренную Танюшу, «дерзко тишину наруша» посылаетъ ей въ догонку: «Миръ праху твоему Танюша!» (См. «Перечень» — Уланша).
Лезнинецъ («Хаджи-Абрекъ»). — Уп. л.
Леила («Хаджи-Абрекъ»). — Лезгинка; въ ея щекахъ, какъ метеоръ играетъ пламя крови южной, ея глаза, какъ звезды блещутъ и груди полныя трепещутъ». Игрива и прекрасна, какъ «пери молодая». По ея словамъ, она счастлива и отечества ея сердце не знаетъ, ибо «счастье только тамъ, где любятъ насъ, где верятъ намъ». Любитъ Бей-Булата.
Леилы-Отецъ («»). — «Дряхлый, седой» лезгинецъ. «Живетъ», «какъ голый пень среди долинъ» и «безъ силъ хочетъ отмстить за свой позоръ», князю Бей-Булату, похитителю его единственной дочери Леилы.
Лиговская, княгиня («Герой нашего времени»). — Женщина сорока пяти летъ». «Последнюю половину жизни провела въ Москве и тутъ на покое растолстела». По характеристике Вернера, «у ней прекрасный желудокъ, но кровь испорчена». На воды прiехала лечиться отъ ревматизма и аккуратно пила по два стакана въ день серно-кислой воды и ежедневно «потела въ Ермоловской ванне». Питаетъ уваженiе къ уму и знанiямъ дочери; очень любитъ молодыхъ людей и соблазнительные анекдоты, и сама говоритъ неприличныя вещи, когда дочери нетъ въ комнате». Объявила Вернеру, что «дочь ея невинна, какъ голубь». Одевается «по строгимъ правиламъ лучшаго вкуса: ничего лишняго». После епость, была удивлена, что у Печорина нетъ ничего важнаго для разговора съ ней. «А мне нужно поговорить съ вами очень серьезно», сказала княгиня, и «не знала съ чего начать; лицо ея побагровело, пухлые ея пальцы стучали по столу, наконецъ, она начала говорить «прерывистымъ голосомъ» о дочери, которую убиваетъ «печаль тайная»; причиной этой печали, княгиня уверена, былъ Печоринъ. — Послушайте, вы, можетъ быть, думаете, что я ищу чиновъ, огромнаго богатства — разуверьтесь, я хочу только счастья дочери». «Я богата, она у меня одна»... «Я не должна была бы вамъ всего это говорить, но я полагаюсь на ваше сердце, на вашу честь; вспомните у меня одна дочь... одна»... На просьбу Печорина поговорить съ княжной Мери «наедине», ответила «въ сильномъ волненiи»: — «никогда»! потомъ задумалась и, сделавъ знакъ рукой Печорину, чтобы онъ подождалъ, вышла...
Лиговская, княжна Мери («Герой нашего времени»). — См. Мери, княжна.
Лиговская Вера («Два брата»). — Жена князя Лиговскаго. По словамъ Юрiя, по натуре своей «пылка, тверда, благородна; въ ней что-то первобытное, допотопное, что-то увлекающее. Вокругъ нея какой-то волшебный кругъ очерченъ». Александръ Радинъ, наоборотъ, называетъ ее «ветренной непостоянной женщиной», которая «вздумала по прихоти своей располагать судьбой трехъ человеенiя, муки любви отверженной». По собственной характеристике, «не ангелъ, а слабая безумная женщина», «ужасно ей чувствовать возможность бытъ непорочной, и не сметь объ этомъ думать, не сметь дать себе этого имени». Сознаетъ свою вину, «обязанности къ мужу» и отказывается отъ любви къ Юрiю Радину.
Лиговская, княгиня Вера Дмитрiевна («Княгиня Лиговская»). — «Женщина двадцати двухъ летъ, средняго женскаго роста, блондинка, съ черными глазами». «Она была не красавица, хотя черты ея были довольно правильны. Овалъ лица совершенно аттическiй и прозрачность кожи необыкновенна. Безпрерывная изменчивость ея физiономiи, повидимому несообразная съ чертами несколько резкими, мешала ей нравиться всемъ и нравиться во всякое время. Но за то человекъ, привыкшiй следить эти мгновенныя перемены, могъ бы открыть въ нихъ редкую пылкость души и постоянную раздражительность нервъ, обе твердымъ, решительнымъ, холоднымъ, верующая въ собственное убежденiе, готовая принесть счастiе въ жертву правиламъ, но не молве. Увидавши же ее въ минуту страсти и волненiя, вы сказали бы совсемъ другое, или, скорее, не знали бы вовсе, что сказать». Печоринъ былъ первой любовью Веры. Когда онъ объявилъ ей, что едетъ въ полкъ; она выслушала его молча и устремила на него укоризненный взглядъ, не веря, чтобы какiя-бы то ни было обстоятельства могли его заставить разлучиться съ нею. Клятва и обещанiя ее успокоили. — «Я никогда не буду принадлежать другому», — ответила она. Черезъ два года прiехала въ Петербургъ уже не Верочка, а княгиня Лиговская, но, по ея словамъ, «есть вещи, которыхъ забыть невозможно, особенно горести».
Лиговскiй («Два брата»). — Князь, летъ 42-хъ, женатъ; имеетъ 3.000 душъ. По собственнымъ словамъ, «въ полномъ смысле добрый малый». «Писанныхъ романовъ не терпитъ, а до настоящихъ страстный охотникъ». «Женился, потому-что надобно было жениться и любить жену, потому-что надобно любить ее, чтобы быть «счастливу». Вее и одариваетъ ее бриллiантами», считаетъ себя «человекомъ, решительнымъ, «мужемъ благоразумнымъ»; хочетъ чтобы его послушались, въ случае же нужды имеетъ твердость». Узнавъ о романе между своей женой и Юрiемъ Радинымъ, решаетъ немедленно увезти жену. — «Вы моя», говоритъ Л., «и не должны любить никого кроме меня». «Раньше былъ вашимъ прислужникомъ, постельной собачкой, а теперь буду приказывать и этимъ делаю вамъ все наоборотъ».
Лиговской, князь Степанъ Степановичъ («Княгиня Лиговская»). — Мужъ Веры Дмитрiевны, господинъ «довольно сухощавый, съ волосами обстриженными подъ гребенку, съ отвислыми щеками и довольно неблагороднымъ выраженiемъ лица», «прячется въ галстухъ» и одной рукой вытаскиваетъ накрахмаленный воротничокъ. «Человекъ не далекiй и даже не светскiй». При первомъ посещенiи его дома Печоринымъ, могъ только отрывисто что-то пролепетать, и затемъ долго не могъ выйти изъ «затруднительнаго молчанiя. Съ важнымъ видомъ читаетъ и держитъ въ рукахъ газету, откуда вычитываетъ для жены известiя объ открытiи новаго магазина на Невскомъ, и тутъ же предлагаетъ барону и Печорину, котораго видитъ въ первый разъ, решить споръ, относительно «петербургскаго гостинца», купленнаго имъ женеетъ серьги?
Лора («Джулiо»). Уп. л.
Лугинъ («Отрывокъ I») — Имелъ независимое состоянiе, „вращался въ высшемъ кругу столицы“, где у Л. было „несколько старинныхъ знакомствъ“. Наружность Л. была ничуть непривлекательна“. „Въ странномъ выраженiи глазъ его было много огня и остроумiя“, но „во всемъ существе его“ не было «ни одного изъ техъ условiй, которыя делаютъ человека прiятнымъ въ обществе: онъ былъ неловко и грубо сложенъ; говорилъ резко и отрывисто; большiе и редкiе волосы на вискахъ, неровный цветъ лица — признаки постояннаго и тайнаго недуга, делали его на видъ старее, чееле». «Люди, знавшiе его умъ и талантъ, находили даже выраженiе лица его прiятнымъ», но самъ Л. «твердо убедился, что степень его безобразiя исключаетъ возможность любви, и на женщинъ смотрелъ, какъ на враговъ. «Онъ три года лечился въ Италiи отъ ипохонрiи и, хотя не вылечился» но «пристрастился къ живописи». Онъ былъ «истиннымъ художникомъ, хотя одни только друзья имели право наслаждаться его прекраснымъ талантомъ». Въ его картинахъ дышало всегда какое-то неясное, но тяжелое чувство; на нихъ была печать той горькой поэзiи, которую нашъ бедный векъ выжималъ изъ сердца его первыхъ проповедниковъ». Страдаетъ «сплиномъ» и уверенъ, что ни одна женщина не можетъ любить» его: «я, говоритъ Л., дуренъ и, следственно, женщина меня любить не можетъ», ибо «артистическое чувство развито въ женщинахъ сильнее, че». Если ему и «удавалось возбуждать въ иныхъ женщинахъ все признаки страсти», то онъ зналъ «поддельность чувства, внушеннаго» имъ самимъ и «благодарилъ за него только себя», и самъ не могъ забыться до полной безотчетной любви;» къ его страсти «примешивалось всегда немного злости».
Лекарь («»). Когда раненную Казбичемъ Бэлу привезли въ крепость, то Л. былъ «пьянъ, но пришелъ; осмотрелъ рану и объявилъ», что Бэла больше дня жить не можетъ». Ле«припарками съ микстурой». На возраженiе Максима Максимовича (веенно, такъ зачемъ тутъ ваши препараты?), отвечалъ: — «Все-таки лучше... чтобы совесть была спокойна».