Оленька („Арбенинъ“). — Компаньонка жены Арбенина. «Всегда молчитъ: бледна грустна, за то послушнее ребенка». «У матери жены моей», говоритъ Арбенинъ «она росла, сиротка съ раннихъ дней». Тяготится своимъ одиночествомъ. «Жизнь шла роскошно убрана, а я одна, одна». «Всемъ быть обязанной, всемъ жертвовать собою и никого не сметь любить». „О! разве это значитъ жизнь? Счастливая царицы моды! Имъ не изменитъ светъ, и не изменятъ годы. За что же?.. Красота моя на красоты поддельной не уступитъ: жемчугъ, алмазы, кисея морщинъ и глупости собою не искупитъ. Не счастье — ихъ!.. восторга своего несутъ имъ дань мужчины ежечасно“. „Я лучше, я умне«никто не видитъ ничего»... Любитъ страстно князя Звездича, но не пользуется взаимностью. По собственному признанiю, «не охотница до лжи»; ей ничего не стоитъ собой пожертвоватъ для Арбенина, („честь жены всего дороже мужу“) и принимаетъ на себя вину Нины.
Олешка («Вадимъ»). — См. Шушеринъ.
Ольга („Вадимъ“). — Воспитанница Палицына и сестра Вадима. «Степная, простая де». «Ея лицо было одно изъ техъ, какiя мы видимъ во сне, редко, а на-яву почти никогда». У нея былъ «открытый лобъ и на щеке, если пристально вглядеться, можно было бы различить мелкiй золотой пушокъ. «Когда она поднимала большiе глаза свои, то иногда две ета отделялись въ темноте». Ея темная коса упадала между плечами до половины спины; круглота, белизна ея шеи были удивительны, а маленькая ножка обе». Рука О, «съ продолговатыми пальцами», была такъ бела, что светила въ темноте». «Одна такая рука могла быть целою картиной!» «Это былъ ангелъ, изгнанный изъ рая за то, что слишкомъ сожалеечестве». — Къ Палицыну она чувствовала благодарность за то, что онъ воспиталъ ее, и ненавидела его за ухаживанiе. Когда «Борисъ Петровичъ, намеревался ее обнять, О. покраснела и оттолкнула его руку; это движенiе было слишкомъ благородно для женщины обыкновенной». Въ О. «заме». На брань Настасьи Сергеевны отвечала покорностью, несмотря на то, что «мрачный пламень пробужденный въ глазахъ» терялся «въ опущенныхъ ре»; она «неподвижно внимала обиднымъ изреченiямъ, которыя разсердили и испугали бы другую...» Когда О. должна была плясать въ «шелковомъ» «малиновомъ сарафане, съ богатой повязкой«, передъ Палицынымъ и его гостемъ, то встре«пьяные глаза разбирающiе ея прелести», «она не смутилась», «тусклая бледность ея лица изобличала совершенное отсутствiе безпокойства, совершенную преданность судьбе». «Она походила на испорченный органъ, который не играетъ ни начало, ни конецъ прекрасной песни...» «Мысль», «что она будетъ плясать передъ убiйцею отца своего», «какъ молнiя, ворвалась въ ея душу» и озарила тамъ следы минувшаго и все е несправедливости, униженiя рабства». «Ея ресницы были сухи, и сжатыя дрожащiя губы не пропустили ни одного вздоха», но въ пляске душевная буря вылилась наружу». «Это было не искусство, но страсть». «Слабая» и беззащитная», «отвернувъ лицо, она предавалась буйнымъ ласкамъ Палицына». — О. «все обдумала и решилась сде— Все равно... они все ведутъ къ смерти; но я не позволю низкому, бездушному человеку почитать меня за свою игрушку...» говоритъ О. Вадиму. Она хочетъ, «должна отомстить...» «Онъ убiйца, обнималъ...» — «Братъ! не отвергай моей клятвы... если ты ее отвергнешь, то берегись, я сказала, что не перенесу этого...» «Ты будешь добръ для меня, — ты примешь мою ненависть, какъ дитя мое, станешь лелеять его, пока оно выростетъ и созреетъ и смоетъ мой позоръ страданьями и кровью...»
— «ты не слабый челнокъ, неспособный переплыть это море; волны и буря его тебя не испугаютъ: ты рождена посреди этой стихiи, ты не утонешь въ ея безконечности». Любовь къ Юрiю преображаетъ Ольгу.
Орленко («Вадимъ»). — Урядникъ. «Мужчина въ полномъ значенiи сего слова, высокiй, кре».
Орша-бояринъ «Бояринъ Орша»). — «Бояринъ Михаилъ, прозванiемъ Орша; онъ, зналъ людей и све»; и потому «онъ зломъ не могъ быть удивленъ. Добру-жь давно не верилъ онъ, не верилъ только потому, что верилъ некогда всему!» Заставъ въ комнате «на дочь онъ кинулъ злобный взглядъ», «къ двери подошелъ, въ последнiй разъ въ нее взглянулъ, не вздрогнулъ, даже не вздохнулъ, и трижды ключъ перевернулъ въ ея заржавленномъ замке» «и въ волны ключъ отъ двери той онъ бросилъ сильною рукой». Онъ полонъ жажды мести къ обидчику — «у груди моей, хоть ныне поздно вижу я, согрелась, выросла зме» «За сердце-жъ дочери моей я заплачу тебе, злодей». Умирая, жалеетъ только о томъ, «что на рукахъ», «съ плеча омытыхъ кровью до локтей злодеевъ родины», «ни капли крови не» его обидчика, и говоритъ Арсенiю: «скачи скорей въ мой старый домъ, тамъ дочь моя; ни ночiю, ни днемъ не естъ, не спитъ: все ждетъ да ждетъ, покуда милый не придетъ!»
Орши-дочь («»). Уп. л.