Демонъ („Демонъ“). — «Печальный» и «мрачный», «гордый» и «лукавый», «безпокойный» и «порочный», «адскiй духъ“ — „духъ изгнанья» «и сомненья». «Венецъ изъ радужныхъ лучей не украшалъ его кудрей». «Онъ былъ похожъ на вечеръ ясный: ни день, ни ночь, ни мракъ, ни светъ». «Онъ былъ могучъ какъ вихорь шумный, блисталъ какъ молнiи струя». — — По собственной характеристике, онъ «тотъ, чей взоръ надежду губитъ, едва надежда расцвететъ,» «кого никто не любитъ, и все живущее клянетъ». Онъ «бичъ рабовъ земныхъ», онъ «царь познанья и свободы», онъ «врагъ небесъ» и «зло природы». — — Проклятый Богомъ, «давно отверженный» «прежними друзьями», «изгнанникъ рая», «вольный сынъ эфира», онъ «блуждалъ въ пустыни мiра безъ прiюта». «Какъ эдемъ» мiръ для Демона сталъ глухъ и немъ, «природы жаркiя объятья навекъ остыли» для него. Кроме зависти холодной, «природы блескъ» не возбуждалъ» въ груди изгнанника безплотной ни новыхъ чувствъ, ни новыхъ силъ, — и все, что предъ собой онъ виделъ онъ презиралъ, иль ненавиделъ». Онъ позналъ:
... „горькое томленье
Всю жизнь, века, безъ разделенья
И наслаждаться, и страдать, —
За зло похвалъ не ожидать,
Жить для себя, скучать собой,
И этой вечною борьбой
Безъ торжества, безъ примиренья,
Всегда желать, и не желать,
Все знать, все чувствовать, все видеть,
Стараться все возненавидеть,
И все на свете презирать!..“
«Ничтожной властвуя землей,» „где нетъ ни истиннаго счастья, ни долговечной красоты, где преступленья лишь да казни, где страсти мелкой только жить, где не умеютъ безъ боязни ни ненавидеть, ни любить», онъ сеялъ зло безъ наслажденья, нигде искусству своему онъ не встре— «и зло наскучило ему». И онъ «людьми не долго правилъ, греху не долго ихъ училъ, все благородное безславилъ и все прекрасное хулилъ»; «пламень чистой веры легко навекъ» онъ залилъ въ нихъ...» Демонъ скрылся «въ ущельяхъ горъ и сталъ бродить, какъ метеоръ, во мраке полночи глубокой...», предаваясь злобе. «Но злобы мрачныя забавы не долго нравились» ему. Онъ одного желалъ: «въ толпе стихiй мятежной сердечный ропотъ заглушить, спастись отъ думы неизбежной, и незабвенное забыть!» «Забвенья не далъ Богъ, да онъ и не взялъ-бы забвенья». — — При виде Тамары Демонъ вспомнилъ, о «прежнемъ счастье» «прежнихъ братiй». «Неизъяснимое волненье» въ себе почувствовалъ онъ вдругъ. Онъ «тайно вдругъ возненавиделъ безсмертiе и власть» свою. Онъ «позавидовалъ невольно неполной радости земной», «въ безкровномъ сердце лучъ нежданный опять затеплился живей, и грусть на дне старинной раны зашевелилася какъ змей»... Немой души его пустыню наполнилъ благодатный звукъ, и вновь постигнулъ онъ святыню любви, добра и красоты». «Прикованный незримой силей», „онъ съ новой грустью сталъ знакомъ, въ немъ чувство вдругъ заговорило роднымъ когда-то языкомъ». «Мечтой коварной» Демонъ возмутилъ князя Синодала; „мечтой пророческой и странной“ онъ смутилъ «мысли» Тамары. «Тоску любви, ея волненья постигнулъ Демонъ въ первый разъ». Тамаре принесъ онъ «въ умиленьи молитву тихую любви», «земное первое мученье» и «слезы первыя». «Онъ все былое бросилъ въ прахъ». По уверенiю Демона, Тамара «добру и небесамъ» возвратить его «могла бы словомъ: любви святымъ покровомъ одетый», онъ предсталъ бы тамъ, «какъ новый ангелъ въ блеске ». Онъ полюбилъ Тамару «не здешней страстью», «всемъ упоеньемъ, всею властью безсмертной мысли и мечты».
Въ душе моей съ начала мiра
Твой образъ былъ напечатлёнъ,
Передо мной носился онъ
Въ пустыняхъ вечнаго эфира.
Давно тревожа мысль мою,
Мне имя сладкое звучало;
Во дни блаженства мне въ раю
Одной тебя не доставало.
«Мой рай, мой адъ, въ твоихъ очахъ». «Я рабъ твой, я тебя люблю». «Не жить, какъ ты, мне стало больно, и страшно — розно жить съ тобой». «Въ любви, какъ въ злобе» онъ «неизмененъ и великъ». Тамаре онъ клянется:
Отрекся я отъ старой мести,
Отныне ядъ коварной лести
Ничей ужъ не встревожитъ умъ.
Хочу я съ небомъ примириться,
Хочу любить, хочу молиться,
Хочу я веровать добру;
Слезой раскаянья сотру
Я на челе, тебя достойномъ,
Следы небеснаго огня,
И мiръ въ неведеньи спокойномъ
Пусть доцветаетъ безъ меня!
Соблазна полными речами онъ отвечалъ ея мольбамъ“. „Смертельный ядъ его лобзанья мгновенно въ грудь ея проникъ“. „И проклялъ Демонъ побежденный мечты безумныя свои и вновь остался онъ, надменный, одинъ, какъ прежде во вселенной, безъ упованья и любви!“ И, когда онъ встре„пространстве синяго эфира съ душой Тамары, — кто бъ его узналъ?“
Какимъ смотрелъ онъ злобнымъ взглядомъ,
Какъ полонъ былъ смертельнымъ ядомъ
Вражды, незнающей конца,
И веяло могильнымъ хладомъ
Отъ неподвижнаго лица...
Критика: 1) «Демонъ — не сатана, а одинъ изъ его подначальныхъ. Сатанинскаго отрицанiя въ немъ нетъ; онъ служитъ духу тьмы скорее изъ разсчета, такъ какъ пользуется на его службе большей свободой, чемъ та, которой бы онъ могъ располагать на небе. — — Небо ему дорого только какъ воспоминанiе детства. Въ немъ нетъ достаточнаго смиренiя, чтобы стать ангеломъ, ни достаточно злобы и отрицанiя, чтобы стать бесомъ. Въ бесовской iерархiи онъ стоитъ на довольно скромной ступени — что и позволяетъ ему ощущать чисто-земныя чувства, какъ, напр., любовь и раскаянiе. У него нетъ даже иронiи и смееленъ каждый бесъ, сознающiй свою силу. Правда, сила есть у лермонтовскаго Демона, но она — сила физическая. Способность превращенiя, произвольнаго перемещенiя и разрушенiя находится въ его власти, но у него нетъ способности перерожденiя. Онъ — человекъ, поступившiй въ услуженiе духу тьмы, но не забывшiй старыхъ привычекъ. Земля его привлекаетъ, женщина трогаетъ его сердце и потеря этой женщины сердитъ, несмотря на «язвительную улыбку», какой онъ укоряетъ победоноснаго ангела. Мы застаемъ героя поэмы въ минуту, для него очень печальную, — въ минуту наплыва воспоминанiй о томъ, какъ онъ жилъ безъ злобы, безъ сомненiя, неопытный, но любящiй и любимый. Такъ мы живемъ въ нашемъ детстве. Теперь онъ возмужалъ и сталъ силенъ. Какъ жилъ онъ въ недавнемъ прошломъ, что делалъ до той минуты, когда мы съ нимъ встречаемся, — мы не знаемъ. Мы знаемъ только, что онъ жилъ скучно, одиноко, сеялъ зло безъ наслажденья, и что, наконецъ, это зло ему наскучило. Оно могло, вероятно, наскучить ему потому, что не было принципомъ его жизни.» — —
«Некогда этотъ Демонъ обольстилъ и погубилъ одну смертную, любимую ангеломъ. Любилъ онъ эту смертную, очевидно, больше изъ ревности къ своему противнику, и потому скоро бросилъ. Теперь, скучающiй отъ безделья, разочарованный въ любви и пресыщенный сознанiемъ своей силы, онъ предался безплодному странствованiю, сначала среди людей, а затемъ среди пустынной природы. Люди ему скоро надоели своей пустотой и своимъ развратомъ; онъ сталъ ихъ презирать за мелочность и ненавидеть за развратъ, забывая, что ненависть къ людямъ для демона — слишкомъ человеческое чувство. Природа ему нравилась больше. Онъ «вникъ въ нее глубокимъ взглядомъ и объялъ душою ея жизнь», но не надолго. Она перестала вызывать въ немъ новыя чувства и новыя силы, и скоро его презрееднiй интересъ къ чему бы то ни было. Онъ былъ спокоенъ, такъ какъ не имелъ желанiй, ничего не боялся и ничемъ не восхищался. Но, какъ нередко бываетъ въ такихъ случаяхъ, это спокойствiе, после целаго ряда бурь, было затишьемъ передъ новой бурей. Какое чувство могло вызвать новую бурю въ сердце настоящаго Демона, сказать трудно; но въ сердце человека, при одинаковыхъ условiяхъ, душевныя волненiя всего легче вызываются любовью или, вернее, любовной горячкой. Такъ случилось и съ лермонтовскимъ Демономъ. Появленiе любимой женщины, той ли, въ которую былъ влюбленъ ангелъ, или испанской монахини или, наконецъ, Тамары — сразу перерождаетъ нашего героя. Чемъ легендарнее становится съ этого момента повесть, темъ правдоподобнее и человечнее становятся чувства Демона. При виде Тамары онъ сразу «постигаетъ святыню любви, добра и красоты». Какая-то новая грусть зарождается въ его сердце, — грусть, вызванная частью воспоминанiями, частью сомненiемъ въ возможности возрожденiя. Но это сомненiе ничтожно передъ силой пробудившейся любви; оно исчезаетъ вместе енiемъ, пресыщенной скукой и озлобленной ненавистью. Другими словами, Демонъ находитъ, наконецъ, цель бытiя, которой онъ можетъ посвятить богатый запасъ своихъ силъ. Онъ прежде всего пользуется физической силой для устраненiя соперника, затемъ своей нравственной силой для утешенiя овдовевшей невесты. Знаменитый монологъ «не плачь, дитя» показываетъ намъ, какъ можетъ быть любезенъ и завлекателенъ этотъ мнимый демонъ. Мы ошибемся, если сочтемъ его речь за предательское обольщенiе. Онъ мыслитъ, что для него пришла «желанная пора новой жизни», и онъ, какъ влюбленный ребенокъ, живетъ самъ въ этомъ фантастическомъ мiре чудесъ, которымъ старается заманить невинную душу. Произнося этотъ монологъ, онъ, «ада духъ ужасный», становится похожимъ на ясный вечеръ; не забудемъ къ тому же, что онъ поэтъ, т. е. обладаетъ силой прикрыть поэтическими сравненiями самыя обыкновенныя речи. «Не плачь, дитя» есть, действительно, самый обыкновенный любовный лепетъ, который мы можемъ подслушать въ любое время у любого влюбленнаго, только, конечно, не въ такой форме. Но ведь сила поэта и заключается въ томъ, что она, какъ сказалъ Мюссе, простую слезу преображаетъ въ жемчужину. Мы могли бы подумать, что этотъ поэтическiй бредъ Демона былъ разсчитанъ на чувствительную и детскую натуру Тамары, и что Демонъ легко могъ бы говорить съ несчастной невестой, у которой онъ отнялъ жениха, приблизительно темъ же языкомъ, какимъ Ричардъ III говоритъ съ Анной у гроба ея мужа. Намъ кажется, однако, что на такую коварную и извилистую речь онъ былъ неспособенъ. Его любовь, хотя и недолговечна, но настолько сильна и искренна въ данную минуту, что онъ неспособенъ ни на какую хитрость, ни на одинъ софизмъ, ни на какiя убежденiя; онъ ограничивается общими местами о покое е блаженства, которое ожидаетъ его возлюбленную «на воздушномъ океане». — — Демонъ настолько человеченъ и чистъ въ своихъ чувствахъ, что въ самую решительную минуту, передъ темъ какъ войти въ келью Тамары, онъ начинаетъ колебаться, какъ всякiй честный человекъ въ подобныхъ обстоятельствахъ. Онъ знаетъ, что она будетъ жертвой, и вопросъ, что онъ можетъ ей дать взаменъ ея преданности, начинаетъ безпокоить его:
... Долго онъ не смелъ
Святыню мирнаго прiюта
Нарушить и — была минута,
Когда, казалось, онъ готовъ
Оставить умыселъ коварный.
Эта единственная минута сознанiя промелькнула какъ молнiя, и песнь Тамары погружаетъ его снова въ томительно-сладкое настроенiе, и—
Онъ хочетъ въ страхе удалиться,
Его крыло не шевелится.
Онъ входитъ въ келью и встречается съ ангеломъ. Мы снова въ мiре е сознаетъ, съ какимъ врагомъ онъ встретился. Женское сердце иногда инстинктивно разгадываетъ тайну мужского, что, конечно, можетъ раздражить каждаго сильнаго человека. Разгневался и Демонъ, почувствовавъ сопротивленiе тамъ, где ожидалъ встретить одну покорность. Разгневался онъ, какъ подобаетъ демону; но въ его положенiи и у простого человека могло шевельнуться нечто демоническое въ сердце:
Злой духъ коварно усмехнулся,
Зарделся ревностiю взглядъ
И вновь въ душе его проснулся
Старинной ненависти ядъ.
Однако, сопротивленiе, оказанное ему, было очень слабо; и можетъ показаться странной та поспешность, съ какой ангелъ поторопился, взмахнувъ крылами, утонуть въ эфире неба. Тамара сдалась слишкомъ скоро и весь послеелью въ нихъ разубедиться, — дiалогъ схожiй съ пытливыми разспросами Маргариты о религiозныхъ взглядахъ Фауста. Вообще же, весь разговоръ Тамары и Демона — перлъ блестящей художественной риторики въ стиле Виктора Гюго. Психологическая задача, сама по себе очень несложная и обыденная, получаетъ совершенно оригинальную окраску отъ этого нагроможденiя поэтическихъ сравненiй, этого приподнятаго тона, где переливы величавой, подчасъ возвышенной, мысли чередуются съ мелодичными напевами нежной любви и вновь заглушаются дикими словами перекипевшей страсти». «Демонъ одержалъ победу и, вместе съ этой победой, утратилъ вновь и спокойствiе, и цель жизни. Житейская драма кончилась, и эпилогъ былъ разыгранъ уже на небе. Фантастичность этого эпилога и его содержанiе были Лермонтову продиктованы традицiонной легендой. [Н. Котляревскiй. Лермонтовъ]. 2) По мненiю Вл. С. Соловьева, герой поэмы есть «главный демонъ самого Лермонтова — «демонъ гордости». «Но въ поэме онъ ужасно идеализованъ (особенно въ последней ея обработкеействiй, если судить безпристрастно, скорее приличествуетъ юному гусарскому корнету, нежели особе такого высокаго чина и такихъ древнихъ летъ». «Идеализованный демонъ вовсе ужъ не тотъ духъ зла, который такими правдивыми чертами былъ описанъ въ прежнихъ стихотворенiяхъ генiальнаго отрока— — Демонъ поэмы не только прекрасенъ, но до чрезвычайности благороденъ и, въ сущности, вовсе не золъ. Когда то у него произошло загадочное недоразуменiе съ Всевышнимъ, но онъ тяготится размолвкой и желаетъ примириться. Случай къ этому представляется, когда демонъ видитъ прекрасную грузинскую княжну Тамару, пляшущую и поющую на кровле родительскаго дома. По библiи и по здравой логике, — что одно и тоже — увлеченiе сыновъ Божiихъ красотою дочерей человеческихъ есть паденiе, но для демонизма это есть начало возрожденiя. Однако, возрожденiя не происходитъ. После смерти жениха и удаленiя Тамары въ монастырь, Демонъ входитъ къ ней, готовый къ добру, но, видя ангеля, охраняющаго ея невинность воспламеняется ревностью, соблазняетъ ее, убиваетъ и, не успевши завладеть ея душою, объявляетъ, что онъ хотелъ стать на другой путь, но что ему не дали, и съ сознанiемъ своего полнаго права становится уже настоящимъ Демономъ. Такое решенiе вопроса находится въ слишкомъ уже явномъ противоречiи съ логикою, чтобы стоило его опровергать». [Вл. С. Соловьевъ. Сочиненiя, т. 8].
3) «Легендарный и субъективный элементъ поэмы съ самаго начала были тесно соединены, отчасти противореча одинъ другому, и вместе съ те обработки его не удовлетворяли: изменялось не только место действiя и обстановка, но частiю и настроенiе главнаго лица. Легендарный Демонъ остается невыдержаннымъ. Это, во всякомъ случае, духъ подначальный и онъ не только способенъ къ человеческимъ чувствамъ, какъ самая любовь къ Тамарееднихъ летъ своей жизни, когда наступила более зрелая пора творчества, естественно предположить, что его привлекала къ сюжету именно эта сторона его — отраженiе его личной внутренней борьбы». [Пыпинъ«нетъ сомненiя, что поэтъ въ «Демоне» отразилъ съ огромной силой многiя свойства» того духа сомненiя и отрицанiя, который составлялъ характеристичную черту того времени въ цивилизованномъ мiре». «Но, представляется вопросъ: разъяснилъ ли онъ этотъ духъ, сказалъ ли по меньшей мере, — зло ли онъ, или добро, Демонъ ли это искусителъ, или более доброе начало? Мы думаемъ, что поэтъ и самъ не решилъ для себя этого вопроса, и потому образъ его лишенъ определенности». [. Общ. самосознанiе въ русск. лит.].
5) Всю свою неудовлетворенность жизнью, т. е. здешнею жизнью, а не тогдашнимъ обществомъ, всю исполинскую глубину своихъ чувствъ, превышающихъ обыденныя человеческiя чувства, всю необъятность своей скучающей на земле — Лермонтовъ постарался излить устами Демона. Концепцiя этого фантастическаго образа была счастливымъ, удачнымъ деломъ его творчества. Те свойства, которыя казались напыщенными и даже отчасти каррикатурными въ такихъ действующихъ лицахъ, какъ гвардеецъ Печоринъ, светскiй дэнди Арбенинъ, или черкесъ Измаилъ-Бей, побывавшiй въ Петербурге— все эти свойства (личныя свойства поэта) пришлись по мерке только фантастическому духу, великому падшему ангелу. — — Строго говоря, Демонъ даже не падшiй ангелъ; причина его паденiя осталась въ тумане; это скорее — ангелъ, упавшiй съ неба на землю, которому досталась жалкая участь: «ничтожной властвовать землей». Короче, это самъ поэтъ». — — «Этотъ скорбящiй и могучiй ангелъ представляетъ изъ себя тотъ удивительный образъ фантазiи, въ которомъ мы по неволе еческiя черты. Онъ привлекателенъ своею фантастичностью и въ то же время въ немъ нетъ пустоты сказочной аллегорiи». Его фигура изъ траурной дымки почти осязаема». «То не былъ ада духъ ужасный, — о нетъ! спешитъ добавить авторъ и ищетъ къ нему нашего сочувствiя. Демонъ, ни въ чемъ опредееетъ, однако, некоторую строптивость противъ неба; онъ иронизируетъ надъ другими ангелами, давая имъ эпитеты «безстрастныхъ», онъ еще на небе невыгодно выделился между другими те«познанья жаднымъ», онъ и въ раю испытывалъ, что ему чего то недостаетъ», «онъ, преисполненъ громадною энергiею, глубокимъ знанiемъ человеческихъ слабостей, отъ него пышетъ самыми огненными чувствами. И все это приближаетъ его къ намъ.» [С. Андреевскiй. «Литер. очерки»].