Кирибеевичъ («Песня про царя Ивана Васильевича»). — Верный слуга», «любимый опричникъ» и «лучшiй боецъ» царя Ивана Грознаго. Изъ рода Скуратовыхъ, «семьею вскормленъ Малютиной». Очи у него «темныя», «грудь широкая», «плечи могучiя», «голова кудрявая». Аргамакъ его «степной ходитъ весело, какъ стекло горитъ сабля вострая».
Какъ я сяду-поеду на лихомъ коне
За Москву-реку покататися,
Кушачкомъ подтянусъ шолковымъ,
Заломлю на бочокъ шапку бархатную,
Чернымъ соболемъ отороченную—
У воротъ стоятъ, у тесовыихъ
Красны девушки да молодушки,
И любуются, глядя, перешоптываясь;
Лишь одна не глядитъ, не любуется,
Полосатой фатой закрывается...
Какъ увидитъ ее Кирибеевичъ — «самъ не свой»: «опускаются руки сильныя, помрачаются очи бойкiя, тяготитъ голова плечи богатырскiя и сама къ сырой земле клонится». «Сердца жаркаго не залить виномъ, думу черную не запотчивать». — — «На царскомъ пиру одинъ Кирибеевичъ не мочилъ усовъ» въ золотомъ ковше»; «опустилъ онъ въ землю очи темныя, опустилъ головушку на широку грудь, а въ груди его была дума кре». «Опостылели ему кони легкiе, опостылели наряды парчевые: «скучно, грустно» ему «одному по свету маяться». — — «На святой Руси, нашей матушке, не сыскать такой красавицы», какъ Алена Дмитрiевна, признается царю Кирибеевичъ, но «красавица въ церкви Божiей перевенчана», «перевенчана съ молодымъ купцомъ по закону нашему христiанскому»... Тянетъ его въ «степи приволжскiя» на житье вольное, на казацкое», чтобы тамъ сложить «буйную головушку на копье басурманское». «Съ кемъ казною своей поделюсь теперь. Передъ кемъ удальство покажу свое? Передъ кемъ я нарядомъ похвастаюсь? — — «Удалой боецъ», «буйный молодецъ», говорилъ онъ Алене Дмитревне «на улице одинешенькой» «тихимъ шепотомъ»: — «Я не воръ какой, душегубъ лесной, я слуга царя, царя грознаго». И, целуя ее приговаривалъ:
Моя милая, драгоценная!
Хочешь золота, али жемчуга?
Хочешь яркихъ камней, аль цветной парчи?
Какъ царицу, я наряжу тебя,
е тебе
Лишь не дай мне умереть смертью грешною:
Хоть единый разъ на прощанiе! —
— — «Въ кулачномъ бою нетъ Кирибеевичу равнаго противника. «Трижды громкiй кличъ прокликали — ни одинъ боецъ и не тронулся, лишь стоятъ да другъ-друга поталкиваютъ.» «Не родилась, по словамъ Кирибе«купеческомъ», которая бы сбила его съ ногъ «въ кулачномъ бою». Предъ взоромъ Грознаго царя, когда, царь, «словно ястребъ, взглянулъ съ высоты небесъ на младого голубя сизокрылаго», — «не поднялъ глазъ молодой боецъ», не вздрогнулъ онъ и тогда, когда «объ землю царь стукнулъ палкою, и дубовый полъ на полчетверти онъ железнымъ пробилъ наконечникомъ». — «Не кори ты раба недостойнаго, отвечаетъ Кирибеевичъ Грозному... — А прогневалъ я тебя — воля царская: прикажи казнить, рубить голову»... Но въ отве«Кирибеевичъ побледнелъ въ лице какъ осеннiй снегъ; бойки очи его затуманились, между сильныхъ плечъ пробе», и оба бойца молча разошлись въ разныя стороны. «Размахнулся» Кирибеевичъ «и ударилъ въ первой купца Калашникова, «и ударилъ его посередь груди». «Прямо въ левый високъ, со всего плеча», ударилъ Калашниковъ «своего ненавистника». «И опричникъ молодой застоналъ слегка, закачался, упалъ замертво, «будто сосенка, будто сосенка во сыромъ бору, подъ смолистый подъ корень подрубленная».
Критика«Какая сильная, могучая натура! Ея страсть — лава, ея горесть тяжела и трудна; это удалое, разгульное отчаянiе, которое въ молодечествее крови и смерти ищетъ своего утоленiя! Сколько поэзiи въ словахъ этого опричника, какая глубокая грусть дышитъ въ нихъ, — эта грусть, которая разрываетъ сильную душу, но не убиваетъ ея, эта грусть, которая составляетъ основной элементъ, родную стихiю, главный мотивъ нашей нацiональной поэзiи! Любовь Кирибеевича — не шуточное дело, не простое волокитство, но страсть натуры сильной, души могучей. Вы понимаете, что для этого человека нетъ середины: или получить, или погибнуть! онъ вышелъ изъ-подъ опеки естественной нравственности своего общества, а другой, болеее человеческой, не прiобрелъ: такой развратъ, такая безнравственность въ человеке съ сильной натурой и дикими страстями опасны и страшны». Выписавъ картины боя, когда Кирибеелинскiй задаетъ вопросъ: «Не правда ли: вамъ жаль удалого, хотя и преступнаго бойца? съ невыразимой тоской повторите вы за поэтомъ жалобную мелодiю, которой выразилъ онъ его паденiе?.. А между темъ вы же сами желали победы благородному купцу и гибели его преступному оскорбителю?.. Таково обаянiе великихъ натуръ; какъ бы ни было велико ихъ преступленiе, но, наказанныя, оне привлекаютъ все удивленiе и всю любовь нашу: — мы видимъ въ нихъ жертвы неотразимой судьбы, и братскимъ поцеелыя уста ихъ запечатлеваемъ торжество возстановленной смертью гармонiи общаго, которую нарушили было оне своей виной.» [Белинскiй