Максимъ Максимовичъ («Герой нашего времени)». — Штабсъ-капитанъ третьяго линейнаго батальона. «Онъ казался летъ пятидесяти; смуглый цветъ лица его показывалъ, что оно давно знакомо съ закавказскимъ солнцемъ, и преждевременно поседевшiе усы не соответствовали его твердой походке и доброму виду». Старый холостякъ и человекъ совсемъ одинокiй: «объ отце и матери летъ двенадцать ужъ не имелъ известiй, а запастись женой не догадался раньше», а потомъ стало «и не къ лицу». «Съ женщинами» вообще «никогда не обращался» и въ ихъ обществе испытывалъ «пренепрiятное положенiе», не зная какъ и о чемъ говорить. Даже Бэлу, думалъ-думалъ чемъ утешить, и ничего не придумалъ». Только глядя на любовь ея къ Печорину, М. М. стало досадно, что не одна женщина» его «такъ не любила». На линiю прiехалъ подпоручикомъ еще при Ермолове и «при немъ получилъ следующiе два чина за деетъ десять стоялъ въ Чечне въ крепости съ ротою. Подпоручикомъ чуть было не угодилъ подъ судъ: «подгуляли между собой, а ночью сделалась тревога, вотъ мы и вышли передъ фрунтъ навеселе». Съ техъ поръ М. М. «далъ себе заклятье». «Другой разъ целый годъ живешь, никого не видишь, да какъ тутъ еще водка — пропадшiй человекъ». — — Къ свисту пуль можно привыкнуть, то есть привыкнуть скрывать невольное бiенiе сердца». «Для старыхъ воиновъ это все же потому и прiятно, поясняетъ М. М., что сердце бьется сильнее. Объ «азiатахъ» онъ невысокаго мненiя. Ужъ эта мне Азiя! Что люди, то речки — никакъ нельзя положиться!» «ужасныя бестiи эти азiаты», «ужасные плуты» и «мошенники», и любятъ деньги драть съ проезжающихъ. Осетины, по его мненiю, «жалкiе люди», преглупый народъ «ничего не умеютъ и не способны ни къ какому образованiю», и къ оружiю никакой охоты нетъ, порядочнаго кинжала ни на одномъ не увидишь». Кабардинцевъ или чеченцовъ М. М. хотя и называетъ «разбойниками», «голышами», за то они «молодцы», отчаянныя башки Натянутся бузы, и пошла резня». Однако, среди этихъ азiатовъ у М. М. было много «кунаковъ»-прiятелей, которыхъ онъ считалъ обязанностью у себя дома «потчивать чаемъ», п. ч., хотя «и разбойникъ онъ», а все-таки «кунакъ». Впрочемъ, и объ англичанахъ М. М. былъ не лучшаго мненiя: «они всегда были отъявленные пьяницы». Татары те — лучше: «те «маленькой кабардинской трубочки, обделанной въ серебро». Къ «азiатке» Бэле привязался какъ къ дочери и «бегалъ за нею какъ нянька». Вспоминая объ ея пляске, даже сравненiй съ губернскими барышнями не допускалъ. «Куда имъ! Совсемъ не то!» Однако, когда Бэла увидела Казбича подле крепости на отцовской лошади «и задрожала какъ листъ и глаза ея сверкали», М. М. подумалъ: «Ага, и въ тебе, душенька, не молчитъ разбойничья кровь». На вопросъ слушателя: «прiучилъ-ли Печоринъ Бэлу къ себе, или она зачахла въ неволе, съ тоски по родине?» М. М. изумленно ответилъ: — «помилуйте, отчего же съ тоски по родине? Изъ крепости видны были те же горы, что изъ аула, а этимъ дикарямъ больше ничего не надобно». Однако, за долгое отсутствiе Печорина разсердился и имелъ съ нимъ длинное объясненiе; ему было досадно, что Печоринъ переменился къ этой бедной девочке. — — М. М. проявлялъ «способность русскаго человееняться къ обычаямъ техъ народовъ, среди которыхъ ему случалось жить». Такъ онъ находитъ, что Казбичъ убившiй отца Азамата и Бэлы «былъ совершенно правъ», «конечно, по ихнему». Впрочемъ и похищенiе Бэлы Казбичемъ М. М. объясняетъ по своему: «эти черкесы известной воровской породы! что плохо лежитъ, не могутъ не стянуть, другое и не нужно, а все украдетъ... ужъ въ этомъ прошу ихъ извинить! Да при томъ она ему нравилась. — — Съ подчиненными офицерами М. М. держался просто, по-товарищески. Печорина, переведеннаго въ крепость, где съ ротою стоялъ М. М. встретилъ радостно. По новенькому мундиру М. М. тотчасъ догадался», что Печоринъ на Кавказе недавно. — «Вы верно переведены сюда изъ Россiи?» спросилъ М. М. — «Точно такъ, господинъ штабсъ-капитанъ», отвечалъ Печоринъ. М. М. «взялъ его за руку и сказалъ: » — Очень радъ, очень радъ. Вамъ будетъ немножко скучно. Ну да мы съ вами будемъ жить по-прiятельски. Да, пожалуйста, зовите меня Максимъ Максимычъ и, пожалуйста, къ чему эта полная форма? Приходите ко мне всегда въ фуражке». Максимъ Максимовичъ привязывался къ людямъ прочно, — такъ съ Печоринымъ «славнымъ малымъ,» но человекомъ „съ большими странностями“, онъ скоро сделался „закадычнымъ прiятелемъ“, хотя, по мненiю М. М. они не были „парой“. Но, когда съ Печоринымъ случилось одна изъ «необыкновенныхъ вещей», въ которой и самъ М. М. принималъ косвенное участiе (разсказавъ Печорину подслушанный имъ разговоръ Азамата съ Казбичемъ), М. М. вспомнилъ о форме: наделъ эполеты, шпагу и пошелъ къ Печорину. Онъ былъ убежденъ, что Печоринъ «сладилъ нехорошее дело», въ которомъ и на немъ, М. М., какъ на начальнике, лежитъ ответственность. Въ дверяхъ М. М. «началъ кашлять и постукивать каблуками о порогъ». — «Господинъ прапорщикъ», сказалъ М. М. «какъ можно строже, разве вы не видите, что я къ вамъ пришелъ?» Когда же Печоринъ назвалъ его какъ всегда Максимомъ М., онъ отве— Извините, я не Максимъ Максимычъ: я штабсъ-капитанъ. — Господинъ прапорщикъ, вы сделали проступокъ, за который и я могу отвечать. « — И, полноте, что-жъ за беда? Ведь, у насъ давно все пополамъ». — Что за шутки! пожалуйте вашу шпагу! Исполнивъ долгъ свой, селъ я, — разсказываетъ М. М., къ нему на кровать и сказалъ: Послушай, Григорiй Александровичъ; признайся, что не хорошо? — Что не хорошо? — Да то, что ты увезъ Бэлу... Ужъ эта мне бестiя Азаматъ!.. Ну, признайся, сказалъ я ему. — «Да когда она мне нравится»? — Ну что прикажете отвечать на это? Я сталъ втупикъ. Однако-жъ, после некотораго молчанiя, я ему сказалъ, что если отецъ станетъ требовать, надо будетъ ее отдать. — Вовсе не надо. — Да онъ узнаетъ, что она здесь. — А какъ онъ узнаетъ? Я опять сталъ втупикъ. — Послушайте, Максимъ Максимычъ, — сказалъ Печоринъ, приподнявшись, — ведь, вы добрый человекъ, а если отдадимъ дочь этому дикарю, онъ ее зарежетъ или продастъ. Дело сделано, не надо только охотою портить; оставьте ее у меня, а у себя мою шпагу... — Да покажите мне ее, (Бэлу) сказалъ М. М. и почувствовалъ, что есть люди, съ которыми непременно должно соглашаться». Передъ кончиной Бэлы, когда «она начала печалиться, что она не христiанка», М. М. пришло на мысль окрестить ее». Его, «видевшаго много какъ люди умираютъ въ госпиталяхъ и на поле сраженiя», глубоко поразила смерть Бэлы. Онъ присутствовалъ при ея кончине, «закрылъ лицо руками и сталъ читать молитву», какую не помнитъ М. М., одно только въ воспоминанiяхъ о ней печалило его: то, что Бэла передъ смертью ни разу не вспомнила «о немъ». Но тутъ же прибавляетъ: «Что же я такое, чтобы обо мне вспоминали передъ смертью». Поведенiе Печорина его изумляло: М. М. бы «на его месте умеръ съ горя». И когда М. М., «больше для приличiя», желая уте», — Печоринъ вдругъ засмеялся. У М. М. морозъ пробежалъ по коже отъ этого смеха, какъ тогда, когда при новой встрече, Печоринъ только пожалъ ему руку. Съ этихъ поръ М. М. никогда не говорилъ съ Печоринымъ о Бэле: „онъ виделъ, что это будетъ непрiятно“ другу, но, при свиданiи во Владикавказе, не утерпелъ и напомнилъ: — „А помните наше житье-бытье въ крепости? Славная страна для охоты! Ведь вы страстный охотникъ стрелять... А Бэла?!!.“ Ему „столько хотелось сказать“ Печорину, столько распросить. Онъ ждалъ этой встречи, и въ глазахъ его сверкала радость, когда онъ готовился къ свиданiю „со своимъ другомъ закадычнымъ“, — ради него М. М. „въ первый разъ отроду бросилъ дела службы для собственной надобности“. — Онъ не находилъ словъ. — «А... ты?.. а вы? пробормоталъ со слезами на глазахъ старикъ... сколько летъ сколько дней»... «Онъ хотелъ кинуться на шею Печорину», и „остолбенелъ“, когда тотъ „довольно холодно“ протянулъ руку, „но М. М. потомъ жадно схватилъ его руку обеими руками“. После отъезда Печорина М. М. „старался“ принять равнодушный видъ, хотя слеза досады по временамъ сверкала на его ре— „конечно, мы были прiятели“, говорилъ онъ, — „ну да что прiятели въ нынешнемъ веке. Что ему во мне? Я не богатъ, не чиновенъ, да и по летамъ совсемъ ему не пара“. „Я всегда зналъ, говорилъ М. М., что онъ (т. е. Печоринъ) ветренный человекъ, на котораго нельзя положиться“, и „глаза его поминутно наполнялись слезами“. „Где намъ необразованнымъ старикамъ, за вами гоняться! Вы молодежь светская, гордая: еще покаместъ подъ черкесскими пулями, такъ вы туда-сюда, а после встретитесь, такъ стыдитесь и руку протянуть нашему брату!“ И добрый М. М. сделался опять «упрямымъ, сварливымъ штабсъ-капитаномъ.
Критика: М. М. — одно изъ интереснейшихъ лицъ романа. «Это типъ чисто-русскiй, который художественнымъ достоинствомъ созданiя напоминаетъ оригинальнейшiе изъ характеровъ въ романахъ Вальтеръ-Скотта и Купера, но который, по своей новости, самобытности и чисто-русскому духу, не походитъ ни на одинъ изъ нихъ. Искусство поэта должно состоять въ томъ, чтобы развить на деле задачу, какъ данный природою характеръ долженъ образоваться при обстоятельствахъ, въ которыя поставитъ его судьба. Максимъ Максимычъ получилъ отъ природы человеческую душу, челове недоступныхъ горныхъ крепостяхъ, где нееческихъ лицъ, кроме подчиненныхъ солдатъ да заходящихъ для мее «чортъ возьми», и не въ военныхъ восклицанiяхъ, вроде «тысяча бомбъ», безпрестанно повторяемыхъ, не въ попойкахъ и не въ куренiи табака, — а во взгляде на вещи, прiобретенномъ навыкомъ и родомъ жизни, и въ этой манере е, а въ его развитiи. Для него «жить» — значитъ «служить», и служить на Кавказе; «азiаты» — его природные враги: онъ знаетъ по опыту, что все они большiе плуты, и что самая ихъ храбрость есть отчаянная удаль разбойничья, подстрекаемая надеждою грабежа; онъ не дается имъ въ обманъ, и ему смертельно досадно, если они обманутъ новичка и еще выманятъ у него на водку. И это совсемъ не потому, чтобы онъ былъ скупъ, — о нееденъ, а не скупъ, и сверхъ того, кажется, и не подозреваетъ цены деньгамъ, но онъ не можетъ видеть равнодушно, какъ плуты «азiаты» обманываютъ честныхъ людей. Вотъ чуть ли не все, что онъ видить въ жизни, или, по крайней мереешите вашимъ заключенiемъ о его характере: познакомьтесь съ нимъ получше, — и вы увидите, какое теплое благородное, даже неезной груди этого, повидимому, очерствеека; вы увидите, какъ онъ, какимъ-то инстинктомъ, понимаетъ все человеческое и принимаетъ въ немъ горячее участiе; какъ, вопреки собственному сознанiю, душа его жаждетъ любви и сочувствiя, — и вы отъ души полюбите простого, добраго, грубаго въ своихъ манерахъ, лаконическаго въ словахъ М. М». — — «Не правда ли, вы такъ свыклись съ нимъ, такъ полюбили его, что никогда уже не забудете его, и если встретите подъ грубой наружностью, подъ корою зачерствелости отъ трудной и скудной жизни — горячее сердце, подъ простою, меечью — теплоту души, то верно скажете: «это Максимъ Максимычъ»... И дай Богъ вамъ поболее встретить на пути нашей жизни М. М!..» ....«Поэтъ хотеелъ въ этомъ: его Максимъ Максимычъ можетъ употребляться не какъ собственное, но какъ нарицательное имя, наравне съ Онегиными, Ленскими, Загорецкими, Иванами Ивановичами, Иванами Никифоровичами, АфБелинскiй. Соч. т. V].