Мцыри („Мцыри“). — Юноша-послушникъ; ребенкомъ былъ взятъ „изъ горъ“ русскимъ генераломъ. „Душой дитя, судьбой монахъ“, онъ мало жилъ и жилъ въ плену“. Такихъ две жизни за одну, но только полную тревогъ“, онъ „променялъ-бы если-бъ могъ“. Онъ съ детства зналъ одной лишь думы власть“, „одну лишь пламенную страсть“; она, по признанью Мцыри:
... Какъ червь во мне жила,
Изгрызла душу и сожгла.
Она мечты мои звала
Отъ келiй душныхъ и молитвъ
Въ тотъ чудный мiръ тревогъ и битвъ,
Где въ тучахъ прячутся скалы,
Где люди вольны, какъ орлы.
Я эту страсть во тьме ночной
Вскормилъ слезами и тоской...
Ее „предъ небомъ и землей» громко признаетъ умирающiй Мцыри, и „не молитъ о прощенье“. Эта страсть: „тоска по родине “; желанiе „узнать прекрасна ли земля; узнать для воли иль тюрьмы на этотъ светъ, родимся мы“; „хотя на мигъ, когда-нибудь свою пылающую грудь прижать съ тоской къ груди другой, хоть незнакомой, но родной“. — — „Слезы не зналъ“ онъ „никогда“. Онъ „никому не могъ сказать священныхъ словъ: отецъ и мать. Но „этихъ сладостныхъ именъ“, Мцыри не въ силахъ былъ забыть. „Звукъ ихъ былъ рожденъ со мной“, говоритъ онъ. „Я виделъ у другихъ отчизну, домъ, друзей, родныхъ, а у себя не находилъ не только милыхъ думъ — могилъ“ „За несколько минутъ между крутыхъ и темныхъ скалъ, где“ онъ «въ ребячестве игралъ“, онъ бъ „рай и вечность променялъ“. „Печать свою тюрьма“-монастырь на немъ оставила. Монастырскiй колоколъ „не разъ сгонялъ виденья сновъ живыхъ про милыхъ, близкихъ и родныхъ, про волю дикую степей, про легкихъ бешенныхъ коней, про битвы чудныя межъ скалъ, где всехъ одинъ“ онъ „побеждалъ“. — — „Ты жилъ, старикъ!“ говоритъ Мцыри монаху своему воспитателю. — Тебе есть въ мiре, что забыть; ты жилъ, — я также могъ бы жить!“ Онъ долго „тайный замыселъ ласкалъ, терпелъ, томился и страдалъ“. И „въ часъ ночной ужасный часъ“, „пустыхъ не тратя слезъ“, бежалъ. Межъ бурнымъ сердцемъ и грозою“ Мцыри чувствовалъ „живую дружбу“. Онъ „какъ братъ обняться съ бурей былъ бы радъ, глазами тучи“ онъ „следилъ, рукою молнiи ловилъ“. „Онъ былъ одинъ“. Ни одна звезда не освещала путь“. Но „страхъ не сжалъ души“. Онъ самъ какъ зверь, былъ чуждъ людей и ползъ и прятался какъ зме“. „И смерть казалась не страшна“. Въ пустыне встретя барса, „онъ ждалъ минуту битвы. Сердце вдругъ зажглося жаждою борьбы и крови“...
И мы, сплетясь какъ пара змей,
Обнявшись крепче двухъ друзей,
Упали разомъ, и во мгле
Бой продолжался на земле.
И я былъ страшенъ въ этотъ мигъ;
Какъ барсъ пустынный, золъ и дикъ,
Я пламенелъ, визжалъ, какъ онъ:
Какъ будто самъ я былъ рожденъ
Въ семействе барсовъ и волковъ
Подъ свежимъ пологомъ лесовъ.
Казалось, что слова людей
Забылъ я, — и въ груди моей
Родился тотъ ужасный крикъ,
Какъ будто съ де
Къ иному звуку не привыкъ...
Мцыри уверенъ въ томъ, что „быть бы могъ въ краю отцовъ не изъ последнихъ удальцовъ“. „Безъ словъ“ ему былъ внятенъ разговоръ ручья, „немолчный рокотъ, вечный споръ съ упрямой грудою камней.“ Онъ угадалъ „думы“ темныхъ скалъ, когда потокъ ихъ разделялъ“. — — „Ты хочешь знать, что делалъ я на воле“? спрашиваетъ Мцыри монаха. „Жилъ, и жизнь моя, безъ этихъ трехъ блаженныхъ дней была-бъ печальней и мрачней, безсильной старости твоей... И было сердцу моему легко, не знаю, почему...“ говоритъ Мцыри. Все, что онъ „чувствовалъ тогда, те думы — имъ ужъ нетъ следа“. „Воспоминанья техъ минутъ во мне, — говоритъ Мцыри“, — со мной пускай умрутъ.“ „Рука судьбы“ его „вела инымъ путемъ“: и „тщетно спорилъ“ онъ „съ судьбой“: она смеялась надъ нимъ. Онъ сбился съ прямой дороги отклонился отъ цели и долженъ былъ „унесть въ могилу за собой тоску по родине святой, надеждъ обманутыхъ, укоръ“, познать что безполезно „тайный замыселъ ласкалъ“: и онъ умретъ ему рабомъ и сиротой“.
Да, заслужилъ я жребiй мой!
Могучiй конь, въ степи чужой
едока,
На родину издалека
Найдетъ прямой и краткiй путь...
Что я предъ нимъ? — Напрасно грудь
Полна желаньемъ и тоской:
То жаръ безсильный и пустой,
Игра мечты, болезнь ума.
«Едва взошла заря палящiй лучъ ея обжогъ въ тюрьме воспитанный цветокъ». — — Поднятый монахами Мцыри «на допросъ не отвечалъ» и «гордо» слушалъ увещанiя «чернеца»: «мои дела не много пользы вамъ узнать, а душу можно-ль разсказать? Последнее его желанье-воля:
«Когда я стану умирать, —
И верь, тебе не долго ждать, —
Ты перенесть меня вели
Въ нашъ садъ, въ то мее цвели
Акацiй белыхъ два куста...
Трава межъ ними такъ густа,
И свежiй воздухъ такъ душистъ,
И такъ прозрачно золотистъ
Играющiй на солнце листъ!
Тамъ положить вели меня.
Сiяньемъ голубаго дня
Упьюся я въ последнiй разъ.
Оттуда виденъ и Кавказъ!
Быть можетъ, онъ съ своихъ высотъ
Приветъ прощальный мне пришлетъ
Пришлетъ съ прощальнымъ ветеркомъ...
Родной опять раздастся звукъ!
И стану думать я, что другъ
Иль братъ, склонившись надо мной,
Отеръ внимательной рукой
Съ лица кончины хладный потъ,
И что въ-полголоса поетъ
Онъ мне про милую страну...
И съ этой мыслью я засну,
Критика. 1) По словамъ Н. А. Котляревскаго, Лермонтовъ «доверилъ Мцыри все думы и чувства послеетъ своей жизни». «Кто не узнаетъ въ этомъ Мцыри самого автора? За исключенiемъ монастырской жизни, которая обрисована въ поэме слишкомъ мрачными красками, не соответствовавшими той обстановке, въ которой жилъ поэтъ, — все остальное взято прямо изъ личныхъ воспоминанiй: одинокое дее». — Все, что вынесъ Мцыри изъ своей отчаянной попытки вырваться на волю, было: трехдневная жизнь съ природой, сонъ любви и безплодный геройскiй подвигъ — убiйство — невиннаго зверя. Не то же ли самое вынесъ и Лермонтовъ изъ своей кочевой жизни на Кавказе?» 2) «Черты демонизма въ творчестве Л.: гордая душа, отчужденiе отъ мiра и небесъенiе къ мелкимъ страстямъ и малодушiю. Демону мiръ тесенъ и жалокъ; для «Мцыри» — мiръ ненавистенъ, потому что въ немъ неетъ воплощенiя идеаловъ, воспитанныхъ страстнымъ воображенiемъ сына природы, нетъ исхода могучему пламени, съ юныхъ летъ живущему въ груди. «Мцыри» и «Демонъ» пополняютъ другъ друга. Разница между ними — не психологическая, а внеелые века наблюдалъ человечество — и научался презирать людей сознательно и равнодушно. Мцыри гибнетъ въ цветущей молодости, въ первомъ порыве къ воле ешителенъ и могучъ, что юный узникъ успеваетъ подняться до идеальной высоты демонизма. Несколько летъ томительнаго рабства и одиночества, потомъ нееческой слабости. Демоническое мiросозерцанiе, стройное и логическое въ речахъ Демона, у Мцыри — крикъ преждевременной агонiи. Демонизмъ — общее поэтическое настроенiе, слагающееся изъ гнева и презреемъ зрелее становится талантъ поэта, темъ реальнее выражается это настроенiе, и аккордъ разлагается на более частные, но за-то и болееленные мотивы». [Ив. Ивановъ. «Лермонтовъ»].