"Я только что приехал в Ставрополь... "
Композиция романа "Герой нашего времени", если рассматривать ее пространственно, представляет собой две скрещенные линии: одна "от Кизляра до Тамани" и другая от Тифлиса до Ставрополя. Последний, в отличие, например, от Пятигорска, остался Лермонтовым не описан, но несомненно, что в судьбе поэта этот город сыграл весьма значительную роль.
"Я встретил Вернера в С..."
Название Ставрополя Лермонтов упомянул на первых же страницах романа. Вспомним, как на Военно-Грузинской дороге, при подъеме на Койшаурскую гору состоялось знакомство рассказчика с Максимом Максимычем:
"Я подошел к нему и поклонился; он молча отвечал мне на поклон и пустил огромный клуб дыма.
— Мы с вами попутчики, кажется? Он молча опять поклонился.
— Вы, верно, едете в Ставрополь?
— Так-с точно... с казенными вещами".
Какое именно казенное имущество сопровождал добрый штабс-капитан, не уточняется. Сказано только, что его тележка "была доверху накладена". Между Тифлисом, где размещалось командование Отдельного Кавказского корпуса во главе с генерал-адъютантом бароном Г. В. Розеном, и Ставрополем, административным центром Кавказской области с находящейся в нем штаб-квартирой войск Кавказской линии и Черномории, велось оживленное сообщение, и мотивировка поездки, вложенная автором в уста Максиму Максимычу, вполне соответствует реальной действительности.
Ставрополь возник как один из пунктов Азово-Моздокской укрепленной линии, указ об учреждении которой был подписан Екатериной II 24 апреля 1777 года. Летом 1826 года проездом в Грузию, где началась война с персами, в Ставрополе побывал знаменитый поэт-партизан Денис Васильевич Давыдов, тогда — генерал-майор кавалерии. "24 августа, в три часа пополудни, — вспоминает Давыдов, — я приехал в Ставрополь и остановился у генерал-майора князя Петра Горчакова. Он был областным начальником всей линии, и назначен в то время генерал-квартирмейстером 2-й армии. На место его определен генерал-лейтенант Эммануель, который еще в то время не прибыл. Горчаков ожидал его, чтобы сдать команду линии и отправиться к своему месту... День был прекрасный, я потому ходил вечером по городу, дабы увидеть Эльбрус, но не видал его. Я на Ставрополь смотрел любопытными глазами, ибо прежде думал жить в нем со всем моим семейством: два раза А. П. Ермолов представлял по койному императору о назначении меня областным начальником линии и два раза получил отказ..."1
Об областном городе вспоминает в первой главе "Путешествия в Арзрум во время похода 1829 года" и А. С. Пушкин: "В Ставрополе увидел я на краю неба облака, поразившие мне взоры ровно за девять лет. Они были все те же, все на том же месте. Это — снежные вершины Кавказской цепи".
Описания города в те времена, то есть в 1820—1830-е годы, можно найти на страницах кавказской мемуаристики. Так, генерал Г. И. Филипсон замечает, что "вообще Ставрополь имел своеобразный вид. В пестром населении его было много армян. грузин, ногайцев и даже горцев... Костюм ногайцев, армян и грузин походил несколько к костюму черкесов, который был в большой моде у всех русских. Большая часть офицеров, особенно приезжих, носили этот костюм если не публично, то по крайней мере в своей квартире. Довольно забавно было встречать иногда какого-нибудь мирного секретаря или столоначальника в черкеске с 16 ружейными патронами на груди. Но черкесское оружие носили всегда и все офицеры. Общая мода имела своих фанатиков и знатоков. Оружие имело условную цену, иногда до нелепости высокую... Я приехал в Ставрополь именно в то время, когда прошлогодние прикомандированные офицеры собирались уезжать и за стаканом кахетинского рассказывали приезжающим, новым прикомандированным, свои похождения и передавали свои впечатления на Кавказе, обетованной земле для всякого, кому надоела сонная, пустая, однообразная жизнь в России и особенно в Петербурге... В апреле месяце в Ставрополе было видно особенное оживление. Все заняты были приготовлениями к экспедициям, которые обыкновенно начинались в мае. Главные военные действия в этом году должны были производиться на правом фланге против закубанскю горцев. Отрядом должен был командовать сам Вельяминов..."2
Для полноты картины заглянем и на страницы нашумевшего в свое время, но забытого потом романа "Проделки на Кавказе", вышедшего отдельным изданием в 1844 году под именем Е. Хамар-Дабанова.3
"Завиделся Ставрополь. В продолжение семи верст езды вы рассматриваете его расположение по скату горы; оно вам понравится, особливо после утомительной картины степей. Несколько больших зданий, потом глубокий овраг, усеянный домиками, несколько церквей и садов — прекрасный вид! Но прекрасный лишь издали. Вы въехали — какая пустота! Ни одного порядочного здания! все мелочно и низко, а все корчит величие — жалко и смешно смотреть! Тут не заметите ни торговли, ни промышленности. Штаб, присутственные места и комиссии: провиантская, комиссариатская и военно-судная, с тюрьмою подсудимых, — вот все, что есть в этом городе. Жителей — кроме служащих, подрядчиков и мелочных торговцев, почти нет; для них вообще не нужно изящества и художеств: мясной ряд, винный погреб, суконная лавка, мелочная лавка с чаем и сахаром, часовщик — или даже три часовщика, из которых ни один никуда не годится, совершенно достаточны для всех потребностей жизни. В Ставрополе найдете одну только роскошь, которой всю цену узнаете в особенности зимою. Это — гостиница. Стол в ней довольно дурен; но все чрезвычайно дорого, и в этой-то дороговизне большая выгода: сволочь не лезет туда.
В этом трактире, который есть род клуба, вы проводите целые дни и находитесь в обществе всех приезжих, которых весною бывает очень много. В эту пору из всей российской армии съезжаются офицеры, командируемые на текущий год участвовать в экспедициях, равно как и те, которые кончили свой год и ожидают отправления к своим полкам. Гостиница — единственное место, где с некоторым удовольствием можно проводить время в Ставрополе: помещения опрятны, пространны и изрядно меблированы; первая комната бильярдная, вторая столовая, третья -довольно большая зала, далее две гостиные, в которых найдете "Русского инвалида", "Северную пчелу" и несколько ломберных столов..."4
Теперь нам легко представить, в какую атмосферу попал Лермонтов, приехав в Ставрополь весной 1837 года. Он мог побывать здесь еще в детские годы, когда с бабушкой в 1820 и 1825 годах ездил на Кавказские воды. События 1837 года привели его сюда, по- видимому, в конце апреля или первых числах мая. Во всяком случае, рапорт Лермонтова "об освидетельствовании болезни его", поданный в Штаб войск на Кавказской линии, то есть первый известный документ, устанавливающий пребывание поэта в городе, датируется 13 мая. А 31 мая он пишет письмо Марии Лопухиной уже из Пятигорска. Как говорит свидетельство, выданное прапорщику Нижегородского драгунского полка Лермонтову, "по переводе его в этот полк, он по пути следования заболел и в г. Ставрополе поступил в военный госпиталь, откуда переведен в Пятигорский для пользования минеральными водами..."5
Командующим войсками Кавказской линии был старый ер- моловец генерал-лейтенант Алексей Александрович Вельяминов, предпринявший в это время военную экспедицию за Кубань. Начальником штаба — генерал-майор Павел Иванович Петров, "любезный дядюшка", то есть муж двоюродной тетки Лермонтова — Анны Акимовны Хастатовой, незадолго до того скончавшейся. Сын Петрова Аркадий впоследствии вспоминал о поэте: "В 1837 году, во время служения своего в Нижегородском драгунском полку, он находился в Ставрополе, перед приездом туда государя Николая Павловича; ежедневно навещая в это время отца моего, бывшего тогда начальником штаба, он совершенно родственно старался развлекать грусть его по кончине жены, приходившейся Лермонтову двоюродной теткой."6 Самому Аркадию было тогда двенадцать лет, Лермонтов вписал в его детский альбом стихотворный экспромт:
Ну что скажу тебе я спросту ?
Мне не с руки хвала и лесть:
Дай бог тебе побольше росту —
Другие качества все есть.
"Смерть поэта". Дочерей Петрова Екатерину и Марию, девушек семнадцати и пятнадцати лет, Лермонтов называл милыми кузинами. О генерале Петрове он упомянул в письме к бабушке, уже из Пятигорска, от 18 июля 1837 года, разъясняя ей свои обстоятельства: "Эскадрон нашего полка, к которому барон Розен велел меня причислисть, будет находиться в Анапе, на берегу Черного моря, при встрече государя, тут же, где отряд Вельяминова, и, следовательно, я с вод не поеду в Грузию; итак, прошу вас, милая бабушка, продолжайте адресовать письма на имя Павла Ивановича Петрова и напишите к нему: он обещался мне доставлять их туда; иначе нельзя, ибо оттуда сообщение сюда очень трудно и почта не ходит, а депеши с нарочными отправляют".
Все это имело свои резоны. Участие в закубанской экспедиции Вельяминова, под пулями горцев, открывало путь к выслуге. Присутствие же на встрече государя при вступлении его на кавказскую землю вполне могло способствовать прощению. Что касается распоряжения Розена, то тут пришлось похлопотать и П. И. Петрову, и А. И. Философову, мужу другой двоюродной тетки Лермонтова — Анны Григорьевны Столыпиной. Адъютант шефа гвардии великого князя Михаила, он обратился с письмом к своему приятелю генерал-майору В. Д. Вольховскому, в то время начальнику штаба Кавказского корпуса. Все эти обстоятельства, а также достигнутый результат общих усилий, становятся ясны из ответного письма Вольховского, отправленного из Пятигорска 8 августа: "Письмо твое, любезнейший и почтеннейший Алексей Илларионович, от 7/19 мая получил я только в начале июля в Пятигорске и вместе с ним нашел там молодого родственника твоего Лермонтова. Не нужно тебе говорить, что я готов и рад содействовать добрым твоим намерениям на щет его: кто не был молод и неопытен? На первый случай скажу, что он по желанию ген. Петрова, тоже родственника своего, командирован за Кубань, в отряд ген. Вельяминова: два, три месяца экспедиции против горцев могут быть ему небесполезны — это предействительно прохладительное средство (calmant) , а сверх того лучший способ загладить проступок. Государь так милостив, что ни одно отличие не остается без внимания его. По возвращении Лермантова из экспедиции постараюсь действовать на щет его в твоем смысле..."7
Последовало, разумеется, и официальное распоряжение: в Ставрополе Штабом войск Кавказской линии был получен рапорт Вольховского от 10 июля "об отправлении в действующий за Кубань отряд Нижегородского драгунского полка прапорщика Лермонтова".8
Окончив курс лечения на водах и отправившись в сентябре к упомянутому им эскадрону нижегородских драгун, поэт вновь не миновал Ставрополя, также и на обратном пути с черноморского побережья, когда получил уже предписание следовать в свой полк и подорожную "до города Тифлиса". На этот раз Лермонтов задержался в Ставрополе, вероятно, почти до конца октября. По свидетельству Е. И. Майделя, "Лермонтов, во время первой ссылки, приехал в Ставрополь совсем без вещей, которые у него дорогой были украдены, и поэтому явился к начальству не тотчас по приезду в город, а когда мундир и другие вещи были приготовлены, за что он получил выговор, так как в штабе нашли, что он должен был явиться в чем приехал".9
П. И. Петров (1790—1871). Фотографическая пересъемка гравюры, сделанной в 1815 г. в Париже. Из собрания Ю. А. Топоркова.
Эпизод, когда Лермонтова обокрали в дороге, отразился потом в повести "Тамань". Возможно, именно из-за этого случая поэт вынужден был одолжить у Петрова значительную сумму денег, В сюжете повести "Княжна Мери" сказались некоторые другие обстоятельства ставропольской жизни поэта. В доме Петровых он встречался с Н. М. Сатиным (соученик поэта по университетскому пансиону) и знакомится с доктором Н. В. Майером, для характеристики которого приведем отрывок из записок декабриста Н. И. Лорера, попавшего из сибирской ссылки в том же 1837 году рядовым в войска Отдельного Кавказского корпуса: "В Ставрополе познакомился я с очень ученым, умным и либеральным доктором Николаем Васильевичем Мейером, находившимся при штабе Вельяминова... Он был очень дружен с Лермонтовым, и тот целиком описал его в своем "Герое нашего времени", под именем Вернера, и так верно, что кто только знал Мейера, тот сейчас и узнавал. Мейер был в полном смысле слова умнейший и начитанный человек и, что более еще, хотя медик, истинный христианин. Он знал многих из нашего кружка и помогал некоторым и деньгами и полезными советами. Он был друг декабристам".10
Теперь откроем пятигорский дневник Печорина: "... Я встретил Вернера в С... среди многочисленного и шумного круга молодежи; разговор принял под конец вечера философско-метафизическое направление; толковали об убеждениях: каждый был убежден в разных разностях".
то, как полагают, "через Сатина и Майера Лермонтов познакомился с сосланными на Кавказ декабристами С. Кривцовым и В. Голицыным, быть может, и с прибывшими из Сибири в первых числах октября В. Н. Лихаревым, М. А. Назимовым, М. М. Нарышкиным, А. И. Одоевским и А. И. Черкасовым".11
Сатин, поселившийся в это время в Ставрополе вместе с Майером, впоследствии вспоминал; "По окончании курса вод я переехал в Ставрополь зимовать, чтобы воспользоваться ранним курсом 1838 года. Я поместился с доктором Майером. Это был замечательный человек как в физическом, так и в умственном отношении... По вечерам собиралось у нас по нескольку человек, большею частию из офицеров генерального штаба... Постоянно посещали нас еще два солдата, два декабриста: Сергей Кривцов и Валериан Голицын... Позднее, зимой, к нашему обществу присоединился Лермонтов, но — признаюсь — только помешал ему. Этот человек постоянно шутил и подтрунивал, что наконец надоело всем. Белинский, как рассказывает Панаев, имел хотя раз случай слышать в ордонансгаузе серьезный разговор Лермонтова о Вальтер Скотте и Купере. Мне — признаюсь, несмотря на мое продолжительное знакомство с ним, — не случалось этого. Этот человек постоянно шутил и подтрунивал. Ложно понятый байронизм сбил его с обычной дороги. Пренебрежение к пошлости есть дело достойное всякого мыслящего человека, но Лермонтов доводил это до absurdum, ж признавая в окружающем его обществе ничего достойного его внимания".12
Завершая свой кавказский анабазис, уже на возвратном пути из Грузии в Россию, Лермонтов во второй половине декабря вновь оказался в Ставрополе. После всех дальних странствий этого года город остался в памяти поэта как русский форпост на Кавказе, откуда, собственно, и начинается настоящее знакомство с этим краем. Позднее, в очерке "Кавказец" он замечает несколько иронически по поводу какого-нибудь присланного сюда молоденького офицера: "Он еще в Петербурге сшил себе ахалук, достал мохнатую шапку и черкесскую плеть на ямщика. Приехав в Ставрополь, он дорого заплатил за дрянной кинжал и первые дни, пока не надоело, не снимал его ни днем, ни ночью".
В знак памяти Лермонтов подарил Павлу Ивановичу одну из привезенных из путешествия своих картин — "Вид Тифлиса", и она долго хранилась в семье Петровых. Покидая город, Лермонтов получил поручение дядюшки — передать его письмо Афанасию Алексеевичу Столыпину (родному брату бабушки поэта). Вскоре, уже из Петербурга, он известил Павла Ивановича о выполненной просьбе: "Ваше письмо я отдал в руки дядюшке Афанасью Алексеевичу, которого нашел в Москве. Я в восторге, что могу похвастаться своею аккуратностью перед вами, которые видели столько раз во мне противное качество или порок, как угодно.
Боюсь, что письмо мое не застанет вас в Ставрополе, но, не зная, как вам адресовать в Москву, пускаюсь наудалую, и великий пророк да направит стопы почтальона.
Пожалуйста, любезный дядюшка, скажите милым кузинам, что я целую у них ручки и прошу меня не забывать..."
Елизавета Алексеевна сделала к письму внука особую приписку: "Не нахожу слов, любезнейший Павел Иванович, благодарить вас за любовь вашу к Мишеньке, и чувства благодарности навсегда останутся в душе моей. Приезд его подкрепил слабые мои силы..."
”Я здесь, в Ставрополе, уже с неделю...”
Приехав в Ставрополь летом 1840 года, Лермонтов уже не застал здесь П. И. Петрова, на должности начальника штаба войск Линии находился полковник А. С. Траскин. Умершего А. А. Вельяминова сменил П. Х. Граббе.
был причислен к экспедиционному отряду А. В. Галафеева. Командиру Тенгинского пехотного полка из штаба Линии сообщалось, что "переведенный высочайшим приказом в 13-й день апреля месяца сего года из лейб-гвардии гуcaрcкoгo полка в командуемый вами полк поручик Лермантов прибыл в г. Ставрополь 10 июня, а отсель 18-го числа того же месяца командирован на левый фланг Кавказской линии, для участвования в экспедиции в отряде под начальством генерал-лейтенанта Галафеева; по окончании же экспедиции он будет отправлен к командуемому вами полку".13
Мориц Христианович Щульц рассказывал, что застал Лермонтова в приемной генерала Граббе, при котором поэт временно исполнял должность ординарца. Разговор зашел о предстоящей экспедиции, Лермонтова интересовали подробности походной жизни: он расспрашивал о том, какие заказать вьюки и что брать с собой и чего не брать. Накануне отправления он написал письмо Алексею Лопухину: "Я здесь, в Ставрополе, уже с неделю и живу вместе с графом Ламбертом, который также едет в экспедицию... Я здесь от жару так слаб, что едва держу перо... "
Переписка с Лопухиным продолжалась: почти два месяца спустя, 12 сентября, уже из Пятигорска поэт сообщал другу о том, что "не был нигде на месте, а шатался все время по горам с отрядом", и делился предположением о дальнейшем течении службы: "Я теперь вылечился почти совсем и еду с вод опять в отряд в Чечню. Если ты будешь мне писать, то вот адрес: "на Кавказскую линию, в действующий отряд генерал-лейтенанта Голофеева, на левый фланг". Я здесь проведу до конца ноября, а потом не знаю, куда отправлюсь — в Ставрополь, на Черное море или в Тифлис". В Ставрополе он побывал только в ноябре. В альбоме князя Петра Урусова сохранился рисунок Лермонтова с изображением лошадей, скачущего всадника и мужской головы. Неизвестной рукой сделана пометка: "9-го ноября 1840. Лермонтов в Ставрополе".
Вопреки ожиданиям поэта ("вероятно, мы будем еще воевать целую зиму") боевые действия прервались с окончанием осенней экспедиции в Чечне. Командир "чеченского отряда" Галафе- ев своим офицером остался доволен и в виде награды просил перевести его "в гвардию тем же чином с отданием старшинства". Лермонтов отправился в штаб-квартиру Тенгинского полка в Анапу, путь куда лежал через Ставрополь. Этот период в жизни поэта рисуют воспоминания кавказского офицера А. Д. Еса- кова: "... Мне вспомнился 1840 год, когда я, еще совсем молодым человеком, участвовал в осенней экспедиции в Чечне и провел потом зиму в Ставрополе, и тут и там в обществе, где вращался наш незабвенный поэт. Редкий день в зиму 1840—1841 годов мы не встречались в обществе. Чаще всего сходились у барона Ипп. Ал. Вревского... Там, то есть в Ставрополе, действительно в ту зиму собралась, что называется, la fine fleur молодежи. Кроме Лермонтова, там зимовали: гр. Карл Ламберт, Столыпин (Mongo), Сергей Трубецкой, Генерального штаба: Н. И. Вольф, Л. В. Россильон, Д. С. Бибиков, затем Л. С. Пушкин, Р. И. Дорохов... Вот это общество раза два в неделю собиралось у барона Вревского. Когда же случалось приезжать из Прочного Окопа (крепость на Кубани) рядовому Михаилу Александровичу Назимову (декабрист, ныне живущий в городе Пскове), то кружок особенно оживлялся. Несмотря на скромность свою, Михаил Александрович как-то само собой выдвигался на почетное место, и все, что им говорилось, бывало выслушиваемо без прерывов и шалостей, в которые чаще других вдавался Михаил Юрьевич. Никогда я не замечал, чтобы в разговоре с М. А. Назимовым, а также с И. А. Вревским Лермонтов позволял себе обычный свой тон persiflagea. Не то бывало со мной. Как младший, юней- ший в этой избранной среде, он школьничал со мной до пределов возможного, а когда замечал, что теряю терпение (что, впрочем, недолго заставляло себя ждать), он, бывало, ласковым словом, добрым взглядом или поцелуем тотчас уймет мой пыл".14
Приказом от 31 декабря Лермонтов зачислен налицо в Тенгин- ском пехотном полку, но пребывание здесь не было продолжительным, так как уже 14 января 1841 года в Ставрополе поэт получил отпускной билет на два месяца и, вероятно, в тот же день выехал в Петербург. Интересный эпизод ставропольской хроники открывают нам воспоминания Я. И. Костенецкого, знакомого с поэтом еще в студенческие годы. "На Кавказе, в 1841 году, — сообщает мемуарист, — находился я в Ставрополе, в штабе командующего войсками в то время генерала Граббе, где я, в должности старшего адьютанта, заведовал первым, то есть строевым, отделением штаба. Однажды входит ко мне в канцелярию штаба офицер в полной форме и рекомендуется поручиком Тенгинского пехотного полка Лермонтовым. В то время мне уже были известны его поэтические произведения, возбуждавшие такой восторг, и поэтому я с особенным волнением стал смотреть на него и, попросив его садиться, спросил, не учился ли он в Московском университете. Получив утвердительный ответ, я сказал ему мою фамилию, и он припомнил наше университетское с ним знакомство. После этого он объяснил мне свою надобность, приведшую его в канцелярию штаба: ему хотелось знать, что сделано по запросу об нем военного министра. Я как-то и не помнил этой бумаги, велел писарю отыскать ее, и когда писарь принес мне бумагу, то я прочитал ее Лермонтову. В бумаге этой к командующему войсками военный министр писал, что государь император, вследствие ходатайства бабки поручика Тенгинского полка Лермонтова (такой-то, не помню фамилии) об отпуске его в С. -Петербург для свидания с нею, приказал узнать о службе, поведении и образе жизни означенного офицера. "Что же вы будете отвечать на это?" — спросил меня Лермонтов. По обыкновению в штабе по некоторым бумагам, не требующим какой-либо особенной отписки, писаря сами составляли черновые отпуски, и вот в эту-то категорию попал как-то случайно и запрос министра о Лермонтове, и писарь начернил и ответ на него. "А вот вам и ответ", — сказал я, засмеявшись, и начал читать Лермонтову черновой отпуск, составленный писарем, в котором было сказано, что такой-то поручик Лермонтов служит исправно, ведет жизнь трезвую и допропорядочную и ни в каких злокачественных поступках не замечен... Лермонтов расхохотался над такой аттестацией и просил меня нисколько не изменять ее выражений и этими же самыми словами отвечать министру, чего, разумеется, нельзя было так оставить.
".15
"поручик Лермонтов прибыл в Ставрополь 9 мая и по воле Командующего войсками был прикомандирован к отряду, действующему на Левом фланге Кавказа для участвования в экспедиции в настоящем году".16 На следующий день поэт получил подорожную "от города Ставрополя до крепости Темир-Хан-Щуры" в Дагестане, последнюю подорожную в своей жизни. Он еще успел написать здесь два письма к бабушке и Софии Карамзиной (по-французски). "Я сейчас приехал только в Ставрополь, — сообщает он Елизавете Алексеевне, — и пишу к вам; ехал я с Алексеем Аркадьевичем, и ужасно долго ехал, дорога была прескверная, теперь не знаю сам еще, куда поеду; кажется, прежде отправлюсь в крепость Шуру, где полк, а оттуда постараюсь на воды. Я, слава богу, здоров и спокоен, лишь бы вы были так спокойны, как я... "
Письмо к Карамзиной начинается похожей фразой, но значительно подробней и выдержано, разумеется, в иной тональности: "Я только что приехал в Ставрополь, любезная m-lle Sophie , и тотчас же отправляюсь в экспедицию с Столыпиным Монго. Пожелайте мне счастья и легкого ранения, это самое лучшее, что только можно мне пожелать... Если ответите мне, пишите по адресу: в Ставрополь, в штаб генерала Гpaббe, — я распорядился, чтобы мне пересылали письма, — прощайте; передайте, пожалуйста, всем вашим мое почтение; еще раз прощайте — будьте здоровы, счастливы и не забывайте меня... "
В эти дни в Ставрополе Лермонтова видел ремонтер Борисоглебского полка П. И. Магденко, направлявшийся по служебным делам в Тифлис. Остановившись в гостинице, он бродил по комнатам в ожидании обеда. "Зашел я ив бильярдную, — вспоминает автор. — По стенам ее тянулись кожаные диваны, на которых восседали штаб- и обер-офицеры, тоже большею частью раненые. Два офицера в сюртуках без эполет, одного и того же полка, играли на бильярде. Один из них, по ту сторону бильярда, с левой моей руки, первый обратил на себя мое внимание. Он был среднего роста, с некрасивыми, но невольно поражавшими каждого, симпатичными чертами, с широким лицом, широкоплечий, с широкими скулами, вообще с широкою костью всего остова, немного сутуловат — словом, то, что называется "сбитый человек". Такие люди бывают одарены более или менее почтенною физическою силой. В партнере его, на которого я обратил затем свое внимание, узнал я бывшего своего товарища Нагорничевского, поступившего в Тенгинский полк, стоявший на Кавказе. Мы сейчас узнали друг друга. Он передал кий другому офицеру и вышел со мною в обеденную комнату.
— Знаешь ли, с кем я играл? — спросил он меня.
— Нет! Где же мне знать — я впервые здесь.
— С Лермонтовым; он был из лейб-гусар за разные проказы переведен по высочайшему повелению в наш полк..."17
Впереди снова была дорога — "в сторону южную". Ставрополь навсегда остался позади.
"Сцены из Ставропольской жизни”
совершал прогулки. Один из этих рисунков выполнен тушью и представляет собой ночной пейзаж в лунном свете: бревенчатая хатка под камышовой кровлей стоит на склоне балки. Вокруг хатки плетень и кусты. Слева и справа деревья, на переднем плане течение небольшой, мелкой реки, левый берег более пологий, правый — обрывистый. Небо закрыто темными облаками. Внизу рукою Лермонтова сделана надпись: "21 мая после прогулки на мельницу Волобуева". Первоначально, однако, ни связь этого рисунка со Ставрополем, ни год его создания и даже содержание надписи не были столь очевидны. Так, крупнейший исследователь живописного наследия Лермонтова Николай Павлович Пахомов предположительно относил его к 1830 году, последнее же слово надписи читалось им как "у Волабух... "
Все обстоятельства места и времени, связанные с этим пейзажем, удалось прояснить только в 1971 году, когда Государственным Литературным музеем был приобретен другой лермонтовский рисунок на сходный сюжет. Он выполнен карандашом и представляет вид той же местности: балка, заросшая кустарником и лесом, слева и справа деревья. В глубине, на склоне балки, белеет хатка. На переднем плане бревенчатая мельница с запрудой поперек течения реки. Сходство подчеркивает правый обрывистый берег с нависшим над рекой деревом. Рисунок имеет авторскую датировку и название: "1837 года 13 мая. Волобуева мельница". В правом нижнем углу подпись: "Лермонтов".
По мнению известного ставропольского краеведа В. Г. Гнилов- ского, изображенная местность это балка реки Ташлы, правда, давно уже застроенная. Мельница сохранилась, но теперь она сложена из камня, а водяное колесо заменили электрическим приводом. "У мельницы, вдоль обоих склонов долины, — замечает краевед, — протянулись узкие улочки. До недавнего времени они назывались 1-й и 2-й Волобуевскими... Первый владелец мельницы именитый купец — Игнатий Волобуев значился почетным гражданином Ставрополя... Картина Лермонтова восстанавливает облик этой части Ставрополя за 130 лет назад, когда по долине Ташлы располагались хутора казачьей станицы."18
На обороте одного из рисунков (от 21 мая) портреты трех мужчин и набросок какого-то плана, по словам В. Г. Гниловско- го, чертеж части Ставрополя, где показан "маршрут прогулки к мельнице".
Наибольший интерес вызывает другой лермонтовский рисунок, надписанный сверху неизвестной рукой: "Сцены из Ставропольской жизни. Майя 18 — 1837 — Лермонтов". На нем изображено несколько фигур военных, набросок бегущей лошади, запряженной в сани, и две мужские головы. Н. П. Пахомов выделяет здесь "четыре портретные зарисовки"19 никак нельзя считать убедительным: Лермонтов, вероятнее всего, Розена никогда не видел, а если и видел, то, во всяком случае, уже покинув Ставрополь в мае 1837 года. Более того, на эполете крестящегося генерала отчетливо различимы две звездочки, что соответствовало тогда чину генерал-майора. Розен же в то время пребывал в чине генерала от инфантерии, полный же генерал звездочек на эполетах не носил. К тому же Розен имел свитский титул генерал-адъютанта, и на его эполетах должны были красоваться вообще не звездочки, а вензель Николая I. Более убедительно звучит утверждение Л. И. Прокопенко, что в данном случае на рисунке изображен "любезный дядюшка" Павел Иванович Петров. "У П. И. Петрова, — пишет исследователь, — незадолго до того умерла жена. Оставшись вдовцом с "кучей детей", он очень глубоко и тяжело переживал потерю супруги. Часто и долго молился. Истово крестясь, он подолгу простаивал перед иконами. Вот почему поэт и изобразил его в позе молящегося".20 Можно добавить, что Петров носил звание генерал-майора, соответствующее чину генерала на лермонтовском рисунке. В нашем распоряжении имеется профильный портрет Петрова, впервые опубликованный только в 1964 году Он скопирован с подлинной гравюры, выполненной в Париже в 1815 году, и помещен в майском номере "Военно-исторического вестника", издаваемого во Франции Обществом ревнителей русской военной старины. Здесь П. И. Петров изображен в мундире ротмистра Александрийского гусарского полка и выглядит, естественно, намного моложе, чем на лермонтовском рисунке. Сравнение же этих двух портретов не оставляет, кажется, сомнений, что на них изображено одно и то же лицо. Учитывая, что знакомство с "Военно-историческим вестником" для российского читателя несколько затруднительно, приведем из того же номера и справку о П. И. Петрове, хотя и пространную, но весьма интересную: "П. И. Петров, из костромских дворян, родился в 1790 г. Получив довольно основательное домашнее образование (он изучил языки французский, немецкий, итальянский и латинский), он продолжал свое воспитание в Московском университетском благородном пансионе. Записанный еще при рождении в Кавалергардский полк, он в 1806 г. был произведен в эстандарт-юнкера, в 1807 году переведен корнетом в Александрийский гусарский полк, с которым принял участие в войне с французами в 1807 г. ив походе в Молдавию и Валахию в 1809—11 гг. В кампанию 1812 года он участвовал в делах при Кобрине, Пружанах, Городечне, Борисове. В 1813 году, отличившись в деле при Калише, он получает чин штабс-ротмистра. Участвовал затем в делах при Вельсенфейсе, Люцене, Дрездене, Кенигсварте, Бауцене, Лигнице (здесь за выказанную храбрость получил чин ротмистра), Кацбахе и во множестве мелких стычек с неприятелем, когда состоял в партизанском отряде полковника кн. Мадатова; при Гроссен-Гайме П. И. Петров был ранен саблею в правую руку.
В 1814 г. он находился при полку во время похода во Францию и во вторичном туда походе в 1815 году.
В Александрийском гусарском полку он прослужил до 1818 года. В этом году генерал А. П. Ермолов берет Петрова к себе в боевые сотрудники на Кавказ. Зная лично Павла Ивановича, как способного, умного и отличного кавалерийского офицера, Ермолов обратился к А. А. Закревскому, занимавшему тогда должность Дежурного генерала главного штаба, с просьбой командировать на Кавказ ротмистра Петрова. "Я посылаю тебе формальную бумагу о необходимости дать здешним казакам хороших полковых командиров регулярной кавалерии, ибо беспорядки достигли до неимоверной степени. Поторопитесь прислать их, потому что во время моего здесь пребывания казаки все сделают что только я хочу, а без меня не так ловко будет. Великая была бы твоя дружба, если бы в числе сих прислан был майор или подполковник Петров, служащий в Александрийском полку, он мне здесь был бы полезен в полку на границе чеченской. Я знаю его способности и ум..." (Письмо от 13 мая 1818 г. "Сборн. Имп. Русск. Ист. Общ.", т. 73. СПб. . 1890, стр. 279—280).
В августе того же года Ермолов снова пишет Закревскому: "Петров точно ротмистр и что странно, что я его отыскал здесь у вод и он в здешнем краю женится на Столыпина родной племяннице, чего до вчерашнего дня я не знал и послал за ним, чтобы он ко мне приехал. Его точно я желаю, но других, право, никого не знаю в кавалерии и даже списка не имею штаб-офицеров кавалерийских, которые бы привели кого-нибудь из знакомых на память. Пришли, сделай дружбу, списки, а между тем, если возможно, из того же Александрийского гусарского полка дай ротмистра Верзилина. Он храбрый офицер и имеет Георгиевский крест... " В том же письме Ермолов пишет: "Я виделся с ротмистром Александрийского гусарского полка Петровым и прошу его определить. Я готовлю ему самый распутный полк казачий и знаю, что он поправит... Если возможно, дайте мне еще из Александрийского гусарского полка ротмистра Ефимовича..." (Тот же источник, стр. 303).
в 1820 г. П. С. Верзилин — командиром Волгского каз. полка. Интересно, между прочим, упомянуть, что вызванный на Кавказ Ермоловым ротмистр П. С. Верзилин — это тот самый впоследствии генерал Верзилин, в доме которого в Пятигорске в 1841 г. произошла роковая ссора Лермонтова с Мартыновым.
Уже в феврале 1819 г. П. И. Петров участвует в деле с чеченцами при ущелье Ханкам; 24 октября того же года он произведен в майоры. 19 декабря участвует в экспедиции к сел. Леваши, где "триста линейных казаков Моздокского полка с храбрым командиром майором Петровым, опрокинув конницу, понеслись далеко вперед, обскакали толпу и рубили бежавших".
12 февраля 1820 г. Петров был произведен в подполковники, а 25 января 1826 г. назначен войсковым атаманом Астраханского казачьего войска. Однако, ввиду вспыхнувшего серьезного восстания в Чечне, Ермолову пришлось на несколько месяцев удержать у себя Петрова. В должности командира Моздокского полка он продолжает участвовать в экспедициях против чеченцев и только в июне, когда стало на Тереке и Сунже относительно спокойно, П. И. Петров, произведенный в это время в полковники, отправился в Астрахань к исполнению должности войскового атамана Астраханского казачьего войска. Атаманом он был в течение восьми лет, и им, между прочим, был основан в Астрахани институт благородных девиц.
Получив в 1833 г. за отличие по службе и за 25 лет службы орден св. Георгия 4-й ст., П. И. Петров в 1834 г. был произведен в генерал-майоры с назначением начальником штаба войск по Кавказской линии и в Черномории, при ген. Вельяминове (г. Ставрополь). Оставался он в этой должности до конца 1837 года. Уволенный в этом году (25 декабря) в годовой отпуск, Петров (25 января 1839 г.) был зачислен по министерству внутренних дел, а 27-го числа назначен губернатором в г. Каменец-Подольск и Подольским генерал-губернатором. Однако расстроенное здоровье не позволило ему продолжать службу и 13 ноября 1840 г. он вышел в отставку, поселившись в Москве".21
— скала с камнем и кустами, две мужские головы, набросок мужского торса и жанровая сценка: двое говорящих, штатский и военный. Первый роняет реплику (сделана французская надпись): "Эльбрус! — о- о — но скала Канкаль!" Офицер отвечает по-английски: "О, замечательно!" Внизу подпись по-французски: "Воспоминания о путешествии". Канкаль — скала во Франции на побережье океана и одновременно — название ресторана в Париже.
— лист набросков из альбома князя П. А. Урусова: скачущие и бегущие кони, в верхней части всадник и набросок мужской головы в профиль.
Как видим, лермонтовские рисунки не всегда возможно прокомментировать в полном объеме, в особенности там, где речь идет о расшифровке изображенных лиц. Но здесь важна не только фактическая основа. В каждом рисунке отразился и сам поэт с характерной для него гаммой настроений и чувств.
Примечания
1Давыдов Д. В. Сочинения. — СПб., 1893, т. 2. — С. 193.
2Филипсон Григорий. Кавказская война. — Ставрополь: Кавказский край, 1991. С. 434—435.
3 что прототипом главного героя Александра Пустогородова послужил писатель-декабрист Александр Бестужев-Марлин- ский. Среди персонажей фигурирует и лермонтовский Грушницкий. Роман переиздан в Ставрополе в 1986 г. в серии "Библиотека ставропольской прозы".
4Хамар-Дабанов Е. Проделки на Кавказе. — Ставропольское книжное издательство, 1986. — С. 166—167.
5Мануйлов В. Летопись жизни и творчества М. Ю. Лермонтова. — M.—Л.: Наука, 1964. С. 86.
6Там же, с. 84—85.
7Там же, с. 82—83.
8
9Там же, с. 84.
10М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. — M.: Художественная литература, 1989. С. 393.
11Мануйлов В. Указ. соч., с. 84.
12М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. С. 251—253.
13
14М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. С. 333—334.
15Там же, с. 339—340.
16Семенов Л. П. Указ. соч., с. 46.
17М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. С. 386—387.
18— Ставрополь, 1974. С. 44—45.
19Пахомов Н. П. Живописное наследство Лермонтова // Литературное наследство, т. 45—46. М. Ю. Лермонтов. II. — М., 1948. С. 134.
20
21Топорков Ю. А. К иконографии современников М. Ю. Лермонтова // Военно-исторический вестник, 1964, май, № 23 (Париж).
Текст предоставлен автором.