ЛЕРМОНТОВ В ПОЭЗИИ
ЕГО СОВРЕМЕННИКОВ
Сообщение Ивана Розанова
Наиболее ранние стихи о Лермонтове относятся к 1837 г. Первое же стихотворение Лермонтова, принесшее ему широкую известность, — «Смерть поэта» — вызвало и первый стихотворный отклик. Этим откликом на лермонтовское стихотворение было произведение юнкера Школы гвардейских подпрапорщиков, где раньше учился Лермонтов, Павла Александровича Гвоздева: «Ответ Лермонтову на его стихи „На смерть Пушкина“». Написано оно было 22 февраля 1837 г., т. е. когда началось расследование о стихах Лермонтова и можно было ожидать больших неприятностей для поэта.
Стихотворение Гвоздева не предназначалось для печати и было опубликовано почти через 60 лет после написания1.
Автор его, П. А. Гвоздев (1815—1851), славился среди товарищей своей находчивостью, смелостью и остроумием. Имели успех среди них и его стихи. Не прошло и месяца после того, как он написал свой ответ Лермонтову, как он был уволен из школы и отдан в солдаты за дерзкое поведение. Гвоздев был отправлен на Кавказ. О судьбе его писала Лермонтову бабушка. Лермонтов отвечал: «То, что вы мне пишете о Гвоздеве, меня не очень удивило; я, уезжая, ему предсказывал, что он будет юнкером у меня во взводе; а впрочем жаль его». Через год, т. е. в 1838 г., Гвоздев был произведен в офицеры, вышел в отставку, поступил в одну из петербургских канцелярий. По отзывам лица, сообщавшего Семевскому биографические сведения о нем, «был плохим чиновником, но увлекался поэзией. Писал стихи, но не печатал их». Умер он в 1851 г. «от разлития желчи».
Стихотворение Гвоздева довольно слабо в художественном отношении, но небезынтересно по содержанию. Как бы возражая Лермонтову, что не стоило перед теми, чьи думы «мертвы», изливать свой благородный порыв, он, в сущности, только повторяет лермонтовские нападки на врагов Пушкина:
Зачем порыв свой благородный
Ты им излил, младой поэт?
..................
Сердца покрыты зимней вьюгой,
Их чувства холодны как лед,
Их души мертвые в кольчуге,
Им недоступен твой полет!
..................
Им песнь твоя как суд кровавый,
Для них она как грозный меч,
Не мог ты в их душе презренной
Огонь высокий и священный...
Удачнее вторая половина, где Гвоздев говорит о каре, которая ожидает Лермонтова от «стаи вран у ног царя», и напоминание о грозном суде, ожидающем врагов поэта, но не о суде небесного судии, а о суде потомства. Этим вносится как бы поправка к Лермонтову.
Твой стих свободного пера
Обидел гордое тщеславье,
И стая вран у ног царя,
Как милость, ждут твое бесславье...
Но ты гордись, младой певец,
Пред кознями их адской злобы,
Не расплести им твой венец,
Пускай отверзятся хоть гробы.
....................
Не ты ль сказал: «есть грозный суд!»
И этот суд есть суд потомства,
Сей суд прочтет их приговор
И на листе, как вероломство,
Он впишет имя их в позор.
В первопечатном тексте этого стихотворения несколько строк заменено точками. Надо предполагать, что в оригинале тут были выражения еще менее допустимые, с точки зрения цензуры, чем «стая вран у ног царя».
При всех своих недочетах, стихотворение Гвоздева заслуживает внимания как первые стихи, обращенные к Лермонтову, и как выражение горячего сочувствия ему2.
В общем же стихов, обращенных к Лермонтову при его жизни, было немного. Если сравнить стихи о Пушкине и стихи о Лермонтове, написанные при их жизни, то бросится в глаза разница не только в количестве тех и других. Количественная разница неудивительна. Первое стихотворение о Пушкине (Дельвига) было написано в 1815 г. — до 1837 г. это выходит двадцать два года; первое стихотворение о Лермонтове (Гвоздева) — в 1837 г.; до 1841 г. — четыре с половиной года. Но поражает разница в характере тех и других стихотворных высказываний. Стихи о Пушкине в большинстве своем носят благожелательный характер. Совершенно иную картину представляют собой стихи о Лермонтове. Каких-либо выражений восторга перед поэтическим гением Лермонтова здесь не найдем. И Огарев, который в своей поэме «Юмор» (1841) признал Лермонтова единственным достойным преемником Пушкина, высказывается на эту тему довольно сдержанно. Огарев так определяет положение русской поэзии:
Хромает тяжко вялый стих,
Нет, виноват! есть, есть поэт,
Хоть он и офицер армейский.
Это ли выражение восторга?
Из стихов, обращенных к Лермонтову, только одно — бытового, биографического характера: стихотворение Ростопчиной «На дорогу». Все остальное — это стихотворные ответы Лермонтову, по сути дела стихотворная полемика с ним. Два таких стихотворения принадлежат Розенгейму; одно имеет характер возражения на не дошедшее до нас письмо Лермонтова к Розенгейму, другое — на лермонтовское стихотворение «Не верь, не верь себе, мечтатель молодой». В стихотворении Сатина выражается несогласие автора с мыслями, выраженными в лермонтовском «Последнем новоселье». И у Розенгейма и у Сатина налицо принципиальные идейные разногласия с Лермонтовым.
Стихотворения Розенгейма и Сатина заслуживают особого внимания. Розенгейм интересен и сам по себе как поклонник и ученик Лермонтова.
В 1834 г., когда Лермонтов был в Школе гвардейских подпрапорщиков, с ним познакомился 14-летний кадет из I кадетского корпуса Михаил Розенгейм. В этом корпусе, наследнике сухопутного шляхетского, где когда-то учились Сумароков, Княжнин, Озеров, сильны были литературные традиции. Из его стен вышло немало поэтов, между прочим Рылеев. И Розенгейм писал стихи преимущественно гражданского направления. Когда он был еще кадетом, на него обратили внимание Полевой и Воейков и стали охотно печатать его стихотворения. Но многие из этих стихотворений встретили цензурные затруднения, и через три года после своего литературного дебюта Розенгейм надолго перестает печататься. Перерыв этот продолжался 17 лет — с 1841 по 1857 г. Причины его не совсем ясны, но возможно, что тут известную роль сыграло скептическое отношение Лермонтова к молодому поэту. В 1858 г. приятели уговорили Розенгейма издать свои стихотворения. Он предоставил все дело им, ни во что не вмешиваясь. Опять начались цензурные затруднения. Цензор Лажечников, автор «Ледяного дома», не хотел пропускать книгу, другой цензор, Иван Александрович Гончаров, оказался снисходительнее, но и он долго не соглашался пропустить некоторые стихотворения. Наконец книга вышла и вызвала убийственную рецензию Добролюбова, который находил, что стихи были бы приемлемы и многим нравились бы, если бы вышли пятью годами раньше, т. е. до севастопольской кампании, а теперь никому не нужны. Добролюбов не знал, что стихи были написаны не пять лет, а двадцать лет назад и только оставались неопубликованными. Такова была первая незадача Розенгейма. Другой упрек Добролюбова был гораздо серьезнее. Он находил у Розенгейма благие намерения, хорошие чувства, но не находил самого главного, что нужно для стихов, — поэзии. Возможно, что того же мнения держался и Лермонтов.
«В конце 1840 г., — читаем мы в биографии Розенгейма, — увлекшись „Героем нашего времени“ Лермонтова, с которым, как сказано выше, он был знаком и произведениями которого постоянно восхищался, Михаил Павлович, бывши тогда в Варшаве, написал ему восторженное письмо. В коротком ответе на это письмо Лермонтов, посмеиваясь над увлечением Розенгейма, с горькой иронией выражал свое разочарование и жизнью и поэзиею. Вот, в отповедь на этот ответ, М. П. Розенгейм и написал свое первое послание Лермонтову. Это стихотворение передано было Лермонтову товарищем его по лейб-гусарскому полку, родственником Розенгейма, З. К. Зотовым, в то время, когда Лермонтову, в начале 1841 г., дозволено было приехать на некоторое время с Кавказа в Петербург. Прочитав послание, Лермонтов сказал Зотову: Передай от меня юноше спасибо, поклон и совет, пусть читает чаще мое „Не верь себе“. Совет был излишним для Розенгейма по отношению лично к нему; в себя, в собственный поэтический талант он никогда не верил, но он глубоко верил в гений Лермонтова; это он и выразил во втором послании к нему, ответном на совет его. Это второе послание было отправлено М. П. Розенгеймом из Варшавы страховым письмом в Пятигорск, в июне или июле того же 1841 г., — и возвратилось к автору за смертью поэта»3.
Таковы историко-литературные данные о происхождении двух стихотворных посланий Розенгейма к Лермонтову. Письмо Лермонтова к Розенгейму до нас не дошло. Приводим стихотворный ответ Розенгейма на это письмо:
Мне грустно, не смешно... В пылу негодованья,
Ты оскорбил небес прекрасный дар!
Нет, не напрасно, друг, высокого призванья
В твоей душе горит небесный жар!
Тебе ли колеей, протоптанною в прахе,
Которою толпа к ничтожеству бредет,
Влачиться вслед за ней, подобно черепахе,
Когда судьбою дан тебе орла полет?...
Понятно мне твое душевное томленье,
Твоя глубокая, сердечная тоска;
Чья братий поддержать протянется рука?
Кто речью теплою согреет огорченных?
Кто деве разъяснит загадку юных грез?
Чье слово, чей призыв пробудит усыпленных?
Кто души освежит потоком сладких слез?
Кто песнью смелою поддержит гражданина,
Как бранная труба средь схватки боевой,
Когда он выступит войной на исполина,
На битву смертную с неправдой вековой?..
Не клевещи на жизнь: тебе в ней много дела!
Пусть личные твои мечты не удались, —
Но если надобно, страданьем жизни целой
За чудный дар певца без торга расплатись.
Не первый купишь ты его такой ценою;
Но человечеству ты служишь, не себе, —
И славные пути лежат перед тобою,
И цели дивные указаны тебе.
О, будь послания достойный исполнитель:
Апостол истины, апостол до конца;
К надежде воззови усталые сердца.
Предстань, как Банко тень, на пышный пир Макбета,
Пред злом ликующим, на празднике страстей,
И полная любви и веры речь поэта
Глубоко потрясет сознание людей:
Растает эгоизм, смягчится жесткий старец,
Отвага заблестит у юноши в очах,
И грозные слова, и манес, текель, парес,
Порок испуганный прочтет в твоих стихах!
Пускай ничтожество, пылая жалким мщеньем,
Всю жизнь твою убьет, отравит, очернит, —
Нет, не плати ему за злобу озлобленьем;
Прости, — зане оно не ведет, что творит!...4
Это послание не изменило того скептического отношения Лермонтова к восторженному юноше-поэту, которым отмечено было, повидимому, его ответное письмо на восторженное письмо Розенгейма, вызванное чтением «Героя нашего времени».
стихотворение «Не верь, не верь себе, мечтатель молодой», которое было написано Лермонтовым по поводу стихов другого поэта, его товарища по Школе гвардейских подпрапорщиков Потапова. Потапов действительно вскоре перестал писать стихи. Розенгейм на долгое время (до 1857 г.) перестал только выступать в печати.
На совет Лермонтова почаще перечитывать «Не верь себе» он отвечал, как было уже сказано, вторым посланием к Лермонтову, гораздо более энергичным:
Пусть так: мои слова неопытности грезы.
«Не верь им», говоришь. Будь проклят опыт твой!
Я не хочу его, когда его угрозы
Так разрушительны, так властны над душой.
Без веры, Лермонтов, бесплодно и призванье;
Ни песен от души, ни искренней мольбы!
Да, страшно; и тебя коснулось отрицанье,
И духом ты упал, не выдержав борьбы.
Я, бедный труженик, бессильный быть полезным. —
Когда бы мне был дан могучий твой глагол,
Когда бы я владел стихом твоим железным,
С какой бы радостью на битву я пошел!
С каким бы торжеством им, выродкам позора,
Закона торгашам, ватаге пришлецов,
Перчатку тяжкую правдивого укора
Я бросил бы при всех в бесстыдное лицо...5.
Оба послания Лермонтову напечатаны были только в 1858 г., в собрании стихотворений Розенгейма, и то только после цензурных мытарств.
Не лишена интереса попытка Розенгейма новой постановки темы лермонтовского «Пророка», относящаяся к концу 50-х или к 60-му году.
И скверну мира показал,
Когда, испуганный, одежды
Я, полный скорби, разорвал;
Когда, в порыве сокрушенья,
Бежать в пустыню я хотел,
Чтобы не видеть униженья,
И черноты, и грязи дел, —
Тогда, сверкая мне из тучи,
И гласом гнева и суда,
Он малодушному, могучий,
Изрек мне грозное: «Куда?!»
«Куда?» — воззвал он громогласно,
«Куда, лукавый человек,
«Бежишь в пустыню безопасно
«Влачить бесплодно жалкий век?
«Не сокрушенья, не молитвы, —
«Мне нужен истины пророк,
«Мне нужен муж для смелой битвы,
«Мне нужен молот на порок!
«Не это рабское бессилье
«Потребно смелому бойцу, —
«Иди пред злобу и насилье
«И с ними стань лицом к лицу!..».
И я пошел. Вражду, гоненье
Я видел, знал и перенес;
Я слышал пошлое глумленье,
И вопли гнева и угроз,
И фарисея шопот желчный,
И вой бессмысленный глупца;
Но я иду — набат немолчный
Глаголов правды — до конца.
Не кроюсь, пусть в меня каменья
Бросают ближние мои; —
Иду без злобы и смущенья,
Во имя правды и любви6.
Что Розенгейм имел в виду именно это лермонтовское стихотворение, видно из заключительного четверостишия. Ср. у Лермонтова:
Провозглашать я стал любви
И правды
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.
Таким образом, перед нами снова полемика с Лермонтовым. Тенденция исправлять Лермонтова с моральной и общественной точек зрения, как видно, не покидает Розенгейма на протяжении десятков лет. И в то же время Розенгейм охотно повторяет, иногда только слегка переиначивая, отдельные лермонтовские образы и выражения. Необходимо, однако, добавить, что два стихотворения Розенгейма «Пусть мир наш прекрасен, пусть жизнь хороша» и отрывок «А годы несутся, а годы летят» приписывались одно время Лермонтову, и даже сам Добролюбов, когда нашел «А годы несутся, а годы летят» в книжке стихотворений Розенгейма, допускал предположение, что Розенгейм только закончил и отделал незаконченный лермонтовский набросок. Сам Розенгейм, впрочем, не преувеличивал достоинств своих стихов и находил, что плохую услугу оказывают Лермонтову те, кто приписывает ему такие стихи.
«Последнее новоселье» Лермонтова, напечатанное в № 5 «Отечественных Записок» за 1841 г., являющееся откликом на перенесение праха Наполеона в Париж, ошибочно было понято западниками как славянофильское, в духе Хомякова, и потому вызвало у них отрицательное отношение. Особенно возмущало их обращение к французскому народу:
Мне хочется сказать великому народу:
Ты жалкий и пустой народ!
Белинский писал В. П. Боткину по поводу этого стихотворения: «Какую дрянь написал Лермонтов о Наполеоне и французах и жаль думать, что это Лермонтов, а не Хомяков»7.
Стихотворным протестом против лермонтовского «Последнего новоселья» является стихотворение «Поэту-судии» Н. М. Сатина (1814—1873), бывшего товарища Лермонтова по Университетскому пансиону, а потом Герцена и Огарева — по Московскому университету, ставшего одним из ближайших друзей Огарева:
Когда поэт, сознав свое призванье,
Свой приговор народу возвестит, —
Как мощно он стихом негодованья
Народ бичует и клеймит!
Кто б ни был тот народ, — что нужды для поэта!
Поэт в сей миг не франк, не славянин,
Одною истиной душа его согрета,
Он человек, он мира гражданин!
Народною иль личною враждой!
На грозный суд его кой-кто лишь улыбнется
И грозный стих над целью пронесется
Хоть звучною, но слабою струной8.
Мы не знаем, было ли его стихотворение известно Лермонтову, но в печати оно появилось только в 1890 г. под заглавием «Поэту-судии» (сборник «После Пушкина»), а через пять лет перепечатано по другой рукописи с полным уточнением в заглавии адресата — «Лермонтову».
Единственным хвалебным стихотворением из числа обращенных к Лермонтову при его жизни является шуточный мадригал Мятлева Лермонтову, в ответ на мадригал Лермонтова. Относясь скептически к поэтам — «мечтателям молодым», как Потапов, Розенгейм, Гвоздев, готовый вышучивать всякую нарочитую, как ему казалось, серьезность, Лермонтов попросту и дружески отнесся к автору «Похождений Курдюковой», Ивану Петровичу Мятлеву (1796—1844), который шутовской стиль и макаронический стих сделал своей специальностью. К нему, кроме стихотворной записи в его альбоме, относятся известные строки Лермонтова в стихотворном обращении к С. Н. Карамзиной:
Люблю я парадоксы ваши,
И ха-ха-ха и хи-хи-хи,
С<мирновой> штучку, фарсы Саши
И Ишки М<ятлева> стихи.
В этом обозначении «Ишка Мятлев» гораздо больше дружеской ласки, чем презрительности.
Мятлев отвечал Лермонтову макароническими стихами:
«Мосье» Лермонтов, вы пеночка,
Птичка певчая, времан!
Ту во вер сон си шарман,
Что они ко мне как пеночка,
Нон дё крэм, мэ дё Крэман,
Так полны они Эрфиксом,
Дё дусёр и дё бон гу,
Вспоминать о них могу9.
Переходя к стихам на смерть Лермонтова, рассмотрим сначала отклики и воспоминания близких. Две поэтессы, Ростопчина и Варвара Анненкова, посвятили смерти Лермонтова по нескольку стихотворений. В отличие от всех других авторов стихов на ту же тему, они лично хорошо знали Лермонтова, хотя не столько с творческой, сколько с бытовой стороны.
С Ростопчиной Лермонтов познакомился еще юношей, когда ухаживал за ее двоюродной сестрой Е. Сушковой, но дружески сблизились они во время последнего приезда Лермонтова в Петербург — с начала февраля по конец апреля 1841 г. Перед последним отъездом на Кавказ Лермонтов подарил ей альбом для стихов, в который вписал посвященное ей известное стихотворение («Я верю: под одной звездою»).
Лермонтову посвящены три стихотворения Ростопчиной. Первое — «На дорогу» — написано еще при жизни поэта и связано с его отъездом из Петербурга на Кавказ весной 1841 г. Второе — «Нашим будущим поэтам» — является непосредственным откликом на его гибель. Третье и последнее — «Пустой альбом»10 — интересно некоторыми подробностями, заслуживающими внимания в биографическом плане, например, указание, что Лермонтов уезжал в последний раз из Петербурга одолеваемый мрачными предчувствиями:
О! Живо помню я тот грустный вечер,
Когда его мы вместе провожали,
Когда ему желали дружно мы
Счастливый путь, счастливейший возврат,
Как он тогда предчувствием невольным
Нас испугал! Как нехотя, как скорбно
Прощался он! Как верно сердце в нем
Недоброе, тоскуя, предвещало.
Поэтесса 40—60-х годов Варвара Николаевна Анненкова (1795—1866) никогда не пользовалась таким сочувственным вниманием критики, как ее более счастливая современница Ростопчина, но все же критика находила, что она «не без таланта» и что у нее хороший вкус. Творчество ее было скоро забыто. Об Анненковой упоминали только по одному поводу: она докончила незаконченную шуточную балладу Лермонтова «Югельский барон». Но в ее сборнике «Для избранных» 1844 г., кроме этой баллады, есть любопытные подражания Лермонтову и три стихотворения о Лермонтове.
Подражания ее доходят нередко до перефразировки отдельных лермонтовских строк. У нее есть подражание «Последнему новоселью» Лермонтова под заглавием «К французам», где она упрекает их в измене Наполеону — «врагам вы предали его» (у Лермонтова: «и как враги вы предали его»). «Русалка» Варвары Анненковой — перепев лермонтовской баллады.
Ее стихотворения, вызванные смертью Лермонтова, следующие: «К памяти Лермонтова», «К Елизавете Ал. Арс... ой» и «К М. Ю. Лермонтову»11.
Наиболее интересно последнее; особенно замечательна первая половина стихотворения, содержащая такие конкретные мелочи, касающиеся детства Лермонтова, которые не могли быть придуманы и являются ценным биографическим материалом:
Утешь ее! Утешь! явись во мраке ночи,
Когда смыкаются задумчивые очи,
Явись страдалице, утешь ее во сне.
Когда наводит взор полуночи светило,
Своим явлением напомни то, что было
И первый лепет твой, младенческий язык,
И будто тихо ты на грудь ее приник
И милой бабушке высказываешь снова
Урок младенческий и вот! забыл ты слово,
И вот она тебя с улыбкою бранит;
Но вечер; сад тебя развесистый манит,
И няня вслед едва поспеет за тобою,
А дерен смуглою ты оборвал рукою
И снова к бабушке и там перед огнем
За греческим ее находишь словарем.
С тобою учится и каждый вечер снова
Выписывать тебе слова она готова,
Чтоб труд твой облегчить, а ты ласкаясь к ней
Рассказываешь сам о резвости своей.
До сих пор мы говорили лишь о стихах близких к Лермонтову людей. Переходим к откликам со стороны.
Из немногочисленных стихов, вызванных смертью Лермонтова, не все заслуживают внимания. Можно, например, совсем не останавливаться на стихотворениях А. Петрова «Памяти Лермонтова» в его книге «Замок Фурхштейн» 1844 г., или на стихотворении Н. Вуича «На смерть Лермонтова», помещенном в «Литературной Газете» 1842, № 17. Никакого интереса эти вещи, очень посредственные, не представляют12.
Стихи столь же безызвестного автора Анастасия Савинского любопытны как курьез.
Вполне заслуженно не замеченный современниками Анастасий Савинский, автор вышедшей в 1846 г. в Москве книги стихотворений «Подарок прекрасному полу», — специалист по смертям. В 1825 г. он пишет стихи на смерть Александра I, в 1829 г. — на смерть малозаметного поэта Александра Крылова, которого Савинский, вероятно, знал лично. Затем идут стихотворения «На смерть 70-летнего старца», «На смерть 17-летней девицы», в 1837 г. — на смерть Пушкина, в 1838 г. — Марлинского, в 1840 г. — Ивана Козлова, в 1841 г. — Лермонтова.
По поводу преждевременной смерти Лермонтова Савинский говорит:
О сколько дум погасло в нем
На жертвеннике вдохновенья,
Воспоминанья под крылом
И в области воображенья!
Мы думали: в тебе воскрес
Бессмертного великий гений!
И он как метеор исчез
Со звуком дивных песнопений!
Казалось, Марлинский для нас
В тебе оставил клад завета!..
Но роковой примчался час —
И нет волшебника-поэта!
Ах, скоро ли возникнет вновь
Столь лучезарное светило?
И дружбу — все, что сердцу мило!13
Таким образом, Лермонтов характеризуется как «волшебник-поэт», как кандидат на освободившиеся вакансии Пушкина и Марлинского, не успевший проявить себя достаточно в этом отношении.
Серьезно можно говорить только о стихах Шевырева, Баратынского и особенно Огарева.
Два первых автора не были особенно расположены к Лермонтову при его жизни; их отношение к поэту было скорее критическое. Этим отчасти объясняется то, почему оба стихотворения носят несколько отвлеченный характер и конкретный образ Лермонтова обобщен в них до размеров некоего синтетического образа поэта вообще. Характерно, что ни в заглавии, ни в тексте нет прямого указания, что речь идет именно о Лермонтове, а не о ком другом. Что данные пьесы имеют отношение к Лермонтову, устанавливается косвенными доказательствами: датами их появления и т. д.
Стихотворение Шевырева «На смерть поэта» — это поэтическое размышление на тему о судьбах искусства «в наш хладный век»:
Не призывай небесных вдохновений
На высь чела, венчанного звездой;
На заводи высоких песнопений,
О юноша, пред суетной толпой.
Коль грудь твою огонь небес объемлет
И гением чело твое светло, —
Ты берегись: безумный рок не дремлет
И шлет свинец на светлое чело.
О горький век! Мы, видно, заслужили,
И по грехам нам, видно, суждено,
Чтоб мы теперь так рано хоронили
Всё, что для дум прекрасных рождено.
Наш хладный век прекрасного не любит,
Ненужного корыстному уму,
Его сосуд — и всё равно ему:
Что чудный день померкнул на рассвете,
Что смят грозой роскошный мотылек,
Увяла роза в пламенном расцвете,
Застыл в горах зачавшийся поток;
Иль что орла стрелой пронзили люди,
Когда младой к светилу дня летел;
Иль что поэт, зажавши рану груди,
Бледнея пал — и песни не допел14.
сообщающая ему особую остроту:
Когда твой голос, о поэт,
Смерть в высших звуках остановит,
Когда тебя во цвете лет
Нетерпеливый рок уловит;
Во глубине сердечной тронет?
Кто в отзыв гибели твоей
Стесненной грудию восстанет?
И тихий гроб твой посетит,
Рыдая, пепел твой почтит
Нелицемерной панихидой?
Никто! — Но сложится певцу
Канон намеднишним Зоилом,
Чтобы живых задеть кадилом15.
Возможно, что это заключительное четверостишие, имея общий смысл, в частности направлено именно против Шевырева, который упорно недооценивал Лермонтова при жизни, а теперь стал его восхвалять. К Шевыреву, как и ко всему кружку «Москвитянина», Баратынский в это время относился отрицательно.
Влияние Лермонтова отразилось на стихотворении Огарева «На смерть Л<ермонтова>, напечатанном впервые только в наши дни:
Еще дуэль! Еще поэт
Уста сомкнулись, песен нет,
Все смолкло... Страшное молчанье!
Тут тщетен дружеский привет...
Все смолкло — грусть, вражда, страданье,
— все, чем душа жила...
И где душа? куда ушла?
Но я тревожить в этот миг
Вопроса вечного не стану;
Давно я головой поник,
Сомненье тяжкое, — и крик
В груди таится... Но обману
Жить не дает холодный ум,
И веры нет, и взор угрюм.
Когда в стране я вижу дальной
Как очи, полные огня,
Закрылись тихо в миг прощальный,
Как пал он, голову склоня,
С улыбкой скорбной на устах,
И он лежал, бездушный прах.
Бездушней праха перед ним
Глупец ничтожный с пистолетом
Не содрогаясь пред поэтом,
Укором тайным не томим;
И, может, рад был, что пред светом
Хвалиться станет он подчас,
А между тем над мертвецом
Сияло небо, и лежала
Степь безглагольная кругом,
И в отдалении дремала
— и все в таком
Успокоеньи пребывало,
Как будто б миру жизнь его
Не составляла ничего.
А жизнь его была пышна,
Огня душевного полна,
Полна покоя и волнений;
Все, все изведала она —
Значенье всех ее мгновений
И в звонкий стих переливал.
Но века своего герой,
Вокруг себя печальным взором
Смотрел он часто — и порой
И желчный стих, дыша враждой,
Звучал нещадным приговором...
Любил ли он, или желал,
Иль ненавидел — он страдал.
Зачем всю жизнь одно мученье
Поэты тягостно несут?
Ко мне на суд — о провиденье!
Века в страданиях идут, —
И провиденье, и судьба —
Пустые звуки и слова?
А как бы он широко мог
Блаженствовать! В душе поэта
И жар сердечного привета,
И поэтический восторг,
И рай видений, полных света,
Любовью полный взгляд на мир,
Мой бедный брат! Дай руку мне,
Оледенелую дай руку,
И спи в могильной тишине.
Ни мой привет, ни сердца муку
И слов моих печальных звуку
Не разбудить тебя во век...
Ты глух стал, мертвый человек!
Развеется среди степей
И высохнет слеза очей
На камне хладном... И порою,
Когда сойду я в мир теней,
Раздастся плач и надо мною,
Спи, мой товарищ, в тишине!16
Надо признать, что по своей идейной направленности это стихотворение, конечно, ближе всех других духу лермонтовской поэзии.
Еще одно стихотворение на смерть Лермонтова, не попавшее своевременно в печать и опубликованное только в 1939 г. Н. Л. Бродским («Литературная Газета» 1939, № 57), принадлежит Аполлону Майкову. Посылая его А. А. Краевскому, А. Майков писал: «Не желание найти предмет для песен моей музы, а истинное чувство заставило написать несколько строк в память таланту, который, к сожалению, так рано сошел с литературного поприща». Уже из этих строк, с упоминанием о «музе», — Лермонтов никогда этого слова не употреблял, — видно, как далек был Майков от Лермонтова.
И он угас, и он в земле сырой!
Давно ль в его заре, в ее восходном блеске
Провидели мы полдень золотой?
Ему внимали мы в тиши, благоговея,
Благословение в нем свыше разумея —
Как недосказанный, великий, дивный стих!
И нет его!.. И если умирать
Так рано, на заре, помазаннику бога, —
Так там, у горнего порога
Свободно реет ввысь, и цепенеют взоры
На этих девственных снегах,
На этих облаках, обнявших сини горы,
Где волен близ небес, над бездною зыбей
—
Для жертвы избранной там жертвенник достойный,
Для гения — достойный мавзолей!
ПРИМЕЧАНИЯ
1 «Русская Старина» 1896, кн. X, 131—132.
2 Бродского, Дуэль и смерть Лермонтова в откликах современников. — «Литературный Критик» 1939, кн. Х—XI, 246 и сл. Здесь же опубликовано стихотворение Гвоздева «Машук и Бештау», с подзаголовком «В день 15 июля 1841 г.», вызванное смертью Лермонтова.
3 М. Розенгейм—XIX.
4 Там же, 21—22.
5 Там же, 27.
6 Там же
7 В. Белинский, Письма под ред. Е. Ляцкого, 1912, II, 121.
8 Сборник «После Пушкина», 1890, 385; в 1895 г. перепечатано с незначительными изменениями в сборнике «Почин», 236.
9 «Русский Архив» 1893, IX, 127.
10 Ростопчина, Стихотворения, 1856, II, 93—98.
11 Варвара Анненкова—87, 224, 225.
12 См. также вышеупомянутую статью Н. Бродского.
13 «Подарок прекрасному полу», М., 1846, 130, 131, Л., 1939.
14 С. Шевырев«Библиотека поэта»), 188.
15 Баратынский, Полное собрание стихотворений, Л., 1936 («Библиотека поэта»), I, 240. Первоначально в «Современнике» 1843, IV, 354.
16 Н. Огарев«Библиотека поэта»), I, 118—121.