«РУССКИЙ МИФ»
В ПОЭЗИИ М. Ю. ЛЕРМОНТОВА
Автор статьи обращается к поэзии М. Ю. Лермонтова в связи с соотнесенностью творчества поэта с русским «национальным мифом». В статье рассматривается известное стихотворение М. Ю. Лермонтова «Родина» как одно из самых ярких свидетельств особенной чуткости поэта к России и самому глубокому в русском.
Ключевые слова
Наше устойчивое восприятие М. Ю. Лермонтова таково, что мы если и не готовы поставить его в один ряд с А. С. Пушкиным, то все же отдаем Лермонтову «второе место». Но оно таково, что почти равно пушкинскому. Обыкновенно за счет сетования — вот если бы Лермонтов прожил еще десять лет, то неизвестно, кто бы тогда был первым. Понятно, какова цена этому сетованию. И все же Лермонтов может быть сближен с Пушкиным как «почти равный» за счет в том числе и того, что в Лермонтове не склонны замечать ни читатели, ни литературоведы. Я имею в виду универсализм лермонтовской поэзии. Ее, например, не вместить в романтизм или какое-либо другое течение. Она на что только не откликалась и чему только не была созвучна. Пример, который я приведу на этот счет, будет только один. Он касается русского «национального мифа». Необыкновенной чувствительности поэта к устойчивому и самому глубокому в русском. Свидетельств этому множество. Среди них «Бородино», «Песня про купца Калашникова». Но в особенности стихотворение «Родина». Я позволю себе сопоставить его с текстом, который может показаться неожиданным в настоящем контексте. Со «Словом о погибели русской земли». Он отстоит от «Родины» на семь столетий. Но образ Руси-России в нем таков, что по-своему он оказывается близок Лермонтову, у него он все тот же, хотя и воспроизводится совсем на иной лад. Итак, в «Слове» мы читаем:
«О светло светлая и прекрасно украшенная земля Русская! Многими красотами прославлена ты, озерами многими славишся, реками и источниками местночтимыми, горами, крутыми холмами, высокими дубровами, чистыми полями, дивными зверями, разнообразными птицами, бесчисленными городами великими, селениями славными, садами монастырскими храмами Божьими, князьями грозными, боярами честными, вельможами многими. Всем ты преисполнена земля Русская, о правоверная вера христианская»1.
В этих во многих отношениях примечательных строках первое, на что обязательно нужно обратить внимание, — это не всеобъемлющесть и всевместимость русской земли. Русская земля — это Русь со всем, могущим быть отнесенным к ней. Не только территория, пространство, на котором располагаются озера, реки, источники, горы, холмы, дубравы, поля, но и те, кто ее населяет. А населяют, в частности, русскую землю, «дивные звери и разнообразные птицы». Они теснее всего примыкают к озерам, рекам, источникам, горам, холмам, полям, дубравам, поэтому первыми и приходят на ум автору зачина «Повести о погибели русской земли». Они тоже есть русская земля. Только за зверями и птицами идут дела рук человеческих — города, селения, сады монастырские, храмы Божии. Они предваряют собой в тексте непосредственное появление человеков — князей, бояр, вельмож. Иерархия вроде бы выстроена вполне последовательно, от природного ландшафта до людей. Без всего, что в нее входит, русская земля будет неполной. И хотя увенчивают ее русские люди в лице ее «аристосов», сами они неотрывны от их многообразного предварения. И потом, действительно ли увенчивают? Похоже, я поторопился со своим заключением. Ведь последние слова зачина — это восклицание о «правоверная вера христианская». Оно размыкает русскую землю ввысь, навстречу Богу и миру невидимому. Без такой разомкнутости русская земля тоже будет неполной.
И где во всем этом, зададимся вопросом, русский народ, этнос в привычном и узком смысле слова? Нет его самого по себе в отделенности от того, среди чего он живет. Если же русский этнос все-таки выделить специальным препарированием целого, то немногое от него останется. Князья, бояре и вельможи сразу же окажутся голыми людьми на голой земле, точнее говоря, на каком-то скудном и пустом пространстве, жмущимися друг к другу и ничем себя не заявляющими таким, о чем можно было бы сказать: да, это русское, оно своеобычное, внутренне наполненное, разнообразное при всем своем сквозном единстве.
— это ее вечное теперь. То, что делает русский народ некоторым единством, осуществляющимся несмотря на все исторические повороты, трансформации, срывы, катастрофы. Чтобы в этом убедиться, нет необходимости ссылаться на многочисленные свидетельства, подкрепляя их все новыми аргументами. Достаточно будет обратиться к одному из самых известных стихотворений М. Ю. Лермонтова. У него и название-то «Родина», то есть страна — Россия. При всей памятности этого стихотворения для человека не вполне одичавшего, приведу его полностью в перспективе удобства для читателя следить за последующим разбором «Родины».
Люблю Отчизну я, но странною любовью!
Не победит ее рассудок мой.
Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Не шевелят во мне отрадного мечтанья,
Но я люблю — за что не знаю сам —
Ее степей холодное молчанье,
Ее лесов безбрежных колыханье,
Проселочным путем люблю скакать в телеге
Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,
Дрожащие огни печальных деревень.
В степи кочующий обоз
И на холме средь желтой нивы
Чету белеющих берез.
С отрадой, многим незнакомой,
Избу, покрытую соломой,
С резными ставнями окно;
И в праздник, вечером росистым,
Смотреть до полночи готов
Под говор пьяных мужичков2.
Конечно, лермонтовское стихотворение менее всего способно вызвать у нас какие-либо ассоциации с древнерусским «Словом о погибели русской земли». И не для этого я его привел и собираюсь разобрать. Родство двух текстов обнаруживается не сразу и вовсе не на уровне простейших ассоциаций, от чего оно не становится менее существенным и глубоким, в чем на самом деле не трудно убедиться, хотя, может быть, и не сразу. Тем более, что начинается «Родина» прямо противоположным образом по сравнению со «Словом». Если первые слова «Слова» преисполнены восхищения русской землей, оно рвется из груди древнерусского автора, то лермонтовское объяснение в любви к Родине сразу же задается как странное самому поэту. Это любовь-недоумение. Лермонтов любит озадаченно и пожимая плечами. Причем то, что и любить, казалось бы, непонятно за какие достоинства. И, напротив, достойное любви и восхищения ничуть не трогает поэта. Да, в «Родине» по сравнению со «Словом» все перевернуто и перепутано. Но все ли на самом деле? Наверное, я все-таки преувеличил и был неточен в одном немаловажном моменте. Сквозь перевернутость и переиначенность у Лермонтова пробивается нечто, несмотря ни на что, близкое и родственное «Слову о погибели русской земли».
Ведь и в «Родине» после первых строк возникает панорама русской земли, выстроенная сходным со «Словом» образом. Перед нами тоже пространство русской земли, наполненное природными реалиями — степями, лесами, реками. Теперь, правда, у степей «холодное молчанье», леса «безбрежно колышатся», а реки сближены с морями. В этом нет благолепия, «прекрасно украшенной» земли, таким не залюбуешься. Но зато этому не откажешь в своеобразном величии и грандиозности. Присущи они между тем России не как таковые. За ними стоит и то, что противоположно им. Конечно, я имею в виду «печальные деревни» с их «дрожащими огнями». Они не просто образуют контраст степям, лесам, рекам. Здесь контраст и вместе с тем то, что довершает природный ландшафт. У такой природы только и может быть такое довершение человеческим присутствием на русских пространствах. Но когда поэт в него вглядывается, грандиозность русской природы отступает на задний план в пользу приближенности человеческого присутствия в русском мире. Оно очень непритязательно, снижено даже, и все-таки воспринимается Лермонтовым с любовью. Его любовь — менее всего восхищение, но точно так же и не снисходительность и жалость. Родина такова, как она есть и любит ее Лермонтов именно за это, а не за то-то или то-то. Собственно, так только и любят, когда случается любовь, а не нечто ее напоминающее или с ней пересекающееся. Любовь поэта заходит так далеко, что ему милы топот, свист, говор с пьяну пляшущих мужиков. Надо ли лишний раз говорить о том, как все это далеко от образов «Слова о погибели русской земли». Давайте, однако, не забывать нас непосредственно в настоящем случае касающееся: что в «Слове», что в «Родине» Русь-Россия вся та же по такому признаку, как переход одного в другое и единение природно-ландшафтного с обозначенностью его человеческим присутствием и самими людьми. Уже даже не насельниками русской земли, а продолжателями ее, являющими собой саму русскую землю как одно из ее выражений. И нужды нет, что люди в «Слове» — князья, бояре, вельможи, а в «Родине» мужики, да еще и пьяные. Разное и по-разному увидели автор древнерусского текста и Лермонтов в русской земле, ее наполненности всякого рода конкретикой. И все-таки это все та же русская земля, страна Русь-Россия. Она узнаваема, с какой стороны на нее не посмотри, что в ней не акцентируй. Акценты ни мало не колеблют касающееся нас непосредственно — неразрывность русского, «этноса» и русской земли.
ЛИТЕРАТУРА
—XIII вв. СПб., 2002.
2. Лермонтов М. Ю. Полное собрание стихотворений: В 2 т. Л.: Сов. писатель. Ленингр. отд-ние, 1989. С. 66.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Слово о погибели Русской земли. // Библиотека литературы Древней Руси. Т. 5. XII—XIII вв. СПб., 2002. С. 91.
2
— доктор культурологии, профессор, директор Института богословия, Русская христианская гуманитарная академия, ibif@inbox.ru