Наши партнеры

Семенов Л. П.: Лермонтов и фольклор Кавказа
VI. Фольклор народов Закавказья в поэзии Лермонтова

VI.

Фольклор народов Закавказья в поэзии Лермонтова

Тяготение к фольклору закавказских народов у Лермонтова пробудилось с 1829 г., но с особенным интересом к нему поэт стал относиться после посещения Закавказья в 1837 г.

В 1829 г. им была написана "Грузинская песня", в которой изображена жизнь молодой грузинки, увядавшей в гареме старого армянина; старик ревниво следил за наложницей и, заподозрив измену, убил ее. Труп преступницы он предал волнам. К этой песне автором была позже сделана приписка: "Слышано мною что-то подобное на Кавказе" (I, 47—48, 432).

Вполне вероятно, что сходный мотив поэт мог услышать, будучи в 1825 г. в Пятигорске. Наличие в ряде ранних произведений Лермонтова мотивов, близких к фольклору Закавказья, особенно к грузинскому, дает основание предположить, что "Грузинская песня" не случайное явление, что должны были существовать условия, способствовавшие некоторому общению самого поэта и тесного круга его родных с грузинами, жившими на Северном Кавказе.

Такие данные имеются.

В 1834 г. штабс-капитан Калмберг составил подробное описание гребенских станиц. По его сведениям, селение Шелкозаводское "принадлежит генерал-майорше Хостатовой и частично состоит из государственных крестьян, армян и грузин. Количество мужчин грузинского населения — 106, женщин — 92". В труде И. Дебу "О Кавказской линии", вышедшем в 1829 г., имеется указание на то, что возле станицы Новогладковской лет 40 назад или более возникло грузинское поселение из людей, вышедших из плена от горцев. К ним впоследствии присоединились таковые же из городов Кизляра и Моздока. В конце 20-х гг. в грузинском поселке осталось 20 дворов, 25 садов и один водочный завод. Жители этого общества не платили податей (кроме почтовых повинностей), не справляли никакой службы, имели лучшие сады, занимались хлебопашеством. Многие из них имели собственных крестьян, присваивали себе дворянство и даже княжеское достоинство.

Это были не единичные грузинские поселения.

По историческим данным, грузины появились на Тереке около 1730 г. Этнограф Д. Аракчиев в 1904 г. выезжал на Терек со специальной целью произвести запись грузинских песен у местных грузин. Он отмечает грузинское население в станицах Александро-Невской и Шелкозаводской. В 1904 г. в Шелкозаводской станице было до 60 дворов грузин-казаков и 120 русских. Аракчиевым было записано здесь 8 грузинских песен; по своим напевам они ближе всего походили на песни из Кизи- кии (Сигнахского уезда, Тбилисской губ.).

Приведенные нами сведения показывают, что в эпоху Лермонтова грузины проживали в довольно значительном количестве в полосе гребенских станиц и между прочим в станице Шелкозаводской, которую Лермонтов посещал еще в детстве, а затем был в ней в 1837 г. В той среде, прежде всего, поэт и мог слышать грузинские песни и предания. Живя в тех местах с давнего времени, грузины-казаки хорошо владели русской речью, и общение с ними не представляло для поэта никаких затруднений. В той же Шелкозаводской станице жили и армяне. Предки самих Хостатовых были армянами. Таким образом, еще до поездки в Закавказье Лермонтов имел возможность ознакомиться в некоторой степени с фольклором и грузин, и армян.

Побывав в 1837 г. в Грузии и Азербайджане, поэт близко соприкоснулся здесь с культурой других народов; он посетил, как мы уже отмечали, Кахетию, Шушу, Кубу, Шемаху Очень много ярких впечатлений дала ему поездка по Военно-Грузинской дороге.

Будучи в Тбилиси, Лермонтов приобрел знакомства не только в военной, но и в литературной среде.

Наиболее глубокое отражение в его поэзии нашел грузинский фольклор. Не зная грузинского языка, поэт через посредство переводчиков, дорожных спутников, знакомых образованных грузин, владевших русским языком, мог узнать легенды и поверья, связанные с посещенными им местами.

Отметим прежде всего конкретные данные об интересе поэта к изустным рассказам, преданиям Грузии.

В "Бэле", описывая спуск с Гут-горы в Чертову Долину, автор говорит: "Вот романтическое название! Вы уже видите гнездо злого духа между неприступными утесами"... Но тотчас же поясняет, что это название произошло от слова "черта", а не "черт" так как здесь когда-то была граница Грузии (V, 207). Далее, упомянув о каменном кресте, стоящем на перевале, сообщает: "Кстати, об этом кресте существует странное, но всеобщее предание, будто его поставил император Петр I, проезжая через Кавказ"; затем идет разъяснение, что Петр I был только в Дагестане, а на кресте написано, что он поставлен по приказанию Ермолова в 1824 г. "Но предание, — добавляет Лермонтов, — несмотря на надпись, так укоренилось, что, право, не знаешь чему верить, тем более что мы не привыкли верить надписям" (V, 208).

В обоих этих случаях заметен интерес писателя к различным рассказам о достопримечательных местах Военно-Грузинской дороги; в то же время проявляется характерная черта — объяснить происхождение того или иного предания.

Сообщаем, кстати, фактические данные о кресте, упоминаемом Лермонтовым. Их приводит один путешественник, посетивший эти места в 1828 г.: "Крест, поставленный на гранитной пирамиде у дороги, означает высочайшую точку пути чрез Кавказский хребет, и оттого гора называется Крестовой. На мраморной доске вырезана по-русски и по-грузински следующая надпись: "В славу божию и в управление генерала от инфантерии Ермолова поставлен приставом горских народов майором Кононовым в 1824 году".

Описывая в "Демоне" Койшаурскую долину, поэт говорит, что там сохранились развалины замка.

Рассказов страшных для детей
О них еще преданья полны. (III, 486).

бежать из него; после такой попытки он сильно заболел и едва не умер; потом он примирился со своей участью и привязался к одному старику-монаху.

Эта встреча побудила Лермонтова написать поэму "Мцыри", заглавие которой он снабдил примечанием: "Мцыри — на грузинском языке значит "неслужащий монах", нечто в роде "послушника" (III, 431). Первоначально поэма имела название "Бэри", с пояснением: "Бэри, по-грузински монах" (III, 619).

В этой поэме есть беглое упоминание об одном из народных преданий:

... На краю
Грозящей бездны я лежал,
Где выл, крутясь, сердитый вал;
Туда вели ступени скал,
Но лишь зой дух по ним шагал,
Когда, низверженный с небес,
В подземной пропасти исчез. (III, 439).

В параллель этим стихам можно привести следующее место из абхазского предания о горном духе, похитившем ребенка у одного сельчанина. Отважный горец Ширар, по просьбе отца ребенка, отправился спасти последнего, захватив с собою шашку с крестообразным эфесом. Когда он отломил рукоять шашки и бросил ее в демона, скала дрогнула. "Горный дух со страшным стоном и воплем упал на дно пропасти, известной в народе под именем пропасти больного демона (шайтан-саинабрик), из которой слышатся и теперь постоянные стоны и вопли".

Творческая история поэмы "Мцыри" длительна и сложна. Ранними ее вариантами являются поэмы "Исповедь" и "Боярин Орша", не связанные, однако, с Кавказом. Посетив Грузию, поэт завершил свой давний замысел, внеся в него очень много нового. И. Л. Андроников в упомянутой статье "Лермонтов в Грузии" справедливо указал на то, что при создании сцены битвы Мцыри с барсом поэта могла вдохновить старинная хевсурская песня о юноше и тигре и что тему этой песни находим в поэме Руставели "Витязь в тигровой шкуре" (рассказ Тариэля о схватке со львом и тигрицей).

Надо, однако, учесть и другие данные. Зерном Лермонтовской сцены является эпизод из его же поэмы "Аул Бастунджи": Мой дом изрыт в расселинах скалы:

В нем до меня два барса дружно жили.
Узнав пришельца, голодны и злы,
Они, воспрянув, бросились, завыли...
Я их убил — ив тот же день орлы
Кровавые их кости растащили;
И кожи их у входа, по бокам,
Висят, как тени, в страх другим зверям. (111, 182).

"Аммалат Бек" (глава III). Повесть была напечатана в 1832 г.; таким образом, отмеченный нами эпизод в поэме "Аул Бастунджи" (1831 г.) возник независимо от повести Марлинского. Будучи на Кавказе, Лермонтов мог слышать рассказы об охоте на барсов и в Грузии, и в Азербайджане; в Та- лышах, например, ходили на тигров и с облавой, и в одиночку.

Выдающийся знаток грузинского фольклора профессор Тбилисского государственного университета А. Г. Шанидзе, член- корреспондент академии наук СССР, опубликовал 14 вариантов песни "Юноша и тигр". С его любезного разрешения мы приводим ниже полный подстрочный перевод этой песни. Предварительно отмечаем важнейшие данные, сообщенные нам проф. Шанидзе. "Юноша и тигр" — древняя грузинская песня, известная в хевсурских и пшавских вариантах. Она подверглась переделке в начале XIX века, причем отдельными стихами пополнилась первая часть, а вторая часть — вся новая. Переделка и дополнения принадлежат некоему Джабушанури из с. Ахиели (Архотского ущелья). Вообще в старых записях второй части нет.

Юноша и тигр

I

Юноша с гладким лицом 1 прошел скалистые утесы,
Охотился он, ступая по тропинкам скалистых гор.
Поднялись на вершину скалы стада туров.
Выстрелил он из ружья в громадного тура, — в ущельи послышались удары рогов. 2
5. (Когда он был) на полпути (к себе домой) 3, настал вечер. (Затем) настала полночь.
На пути его встретил тигр4 с гневными глазами.
Вступили в бой тигр и юноша, тогда задрожала земля. Осыпались скалы, ветви поломались лесные.
Не успел юноша 5 обагрить (кровью тигра) рукоять
(своего) меча.
10. Щитом защищается, но не успевает, — тигры горные
быстры.
Когтями разнес (тигр) фалды панцирной рубахи (юноши),
Юноше (наконец) удалось взяться за рукоять своего меча.
6 (меч) рассек уверенно7, пришло время упасть
(тигру),
Тигр свесился со скалы, обагрил песок.
15. Сам юноша, издыхаясь, упал (букв. слег) на вершину
скалы,
Кто осмелится сказать (букв. кто скажет) его матери, —
у нее дома сидят гадалки8, —
(Что) не даром израсходованы стрелы нашего прекрасного
стрелка!

II

Ходила мать, рыдая, со слезами на глазах,
(И говорила): на пути моему сыну встретился тигр
разъяренный, проклятый,
20. (Бились они): сын мой — мечом, тигр когтями — до захода
солнца9,
И тигр не был труслив, и сын мой не был осторожен10,
Они убили друг друга, — не осрамились.
Рыдая, она перевязывала раны (сыну), раненому от когтей

(Приговаривая): сын мой, ты не умер, ты спишь,
от усилий ты страшно устал.
25. Как же он, проклятый, разодрал на куски фалды
твоего панциря?
Но и ты оказался подходящим для него, —
меч у тебя зазубрился от ударов.
Ни он не дал тебе много времени, ни ты
не позволил ему (вздохнуть) свободно.
Ни ты не смог прикрыть себя щитом, находящимся
в твоих руках,
Ни тигр не смог (прикрыть своих) лап, —
меч рассек на куски кость (лапы).
30. Больше я тебя не буду оплакивать, — не подобает
тебя оплакивать.
В боях, в набегах ты был безукоризненный,
(Хотя ты погиб, но) по крайней мере до сих пор
я взращивала тебя, тигроборца. До свиданья!
Да осенит тебя крест! Вот и могила!
Во сне ей показывались то тигр, то сын,

(рубаху),
То будто одолевает сын и опрокидывает (тигра).
Видя такие сны, бывало, просыпалась,
То думает она: а кто сказал, чтобы без матери
можно было взрасти рожденного?
А быть может и тигрица-мать плачет день и ночь
подобно мне?
40. Пойти что ли мне к ней и выразить ей соболезнование?
И она расскажет мне (о своем тигренке) и я расскажу
ей о своем сыне.
Вероятно, она тоже горюет (о своем тигренке)
безжалостно израненном мечом.

Для изучения лермонтовского творчества представляет интерес первая, древняя часть этой великолепной, суровой, полной глубокого драматизма грузинской песни. Она по своему духу очень близка к сцене, изображенной Лермонтовым. Как в грузинской песне отважный хевсур и тигр (барс) были достойными друг друга противниками, так и Мцыри и барс не уступали друг другу в мужестве и силе; Мцыри говорит о себе:

... Но нынче я уверен в том,
Что быть бы мог в краю отцов
Не из последних удальцов.

О сраженном им звере он говорит в том же роде:

Он встретил смерть лицом к лицу,
Как в битве следует бойцу!.. (III, 444—446).

— со львом и тигрицей имеет аналогию и в армянском эпосе "Давид Сасунский". Когда герою этого эпоса Мгеру было меньше пятнадцати лет, в стране наступил голод, так как страшный лев отрезал пути и пешим, и конным. Мгер пошёл сразиться с ним, прискакал к его логову.

Мгера лев уведал издали,
Потянулся, поднялся с земли,
По земле колотил хвостом,
Поднялась пыль и туман.

Мгер сказал:

"Мать льва того
Воззвала к богу — родила его,
Воззвала к богу мать моя — и родила меня.
Я меч свой должен снять и на земь положить, —
Я без оружия в бой вступлю!"

Он схватил зверя за пасть и разорвал пополам; один из очевидцев боя добежал и принес матери Мгера весть:

"Свет очам твоим! Ликуй! Мгер льва убил!
Если раньше он был просто Мгер,
То теперь он — львораздиратель Мгер!"

По содержанию и эпическому стилю эта песня из "Давида Са- сунского" созвучна приведенным мотивам Руставели и хевсур- ской песне. Изображение витязя, борющегося с хищным зверем — тигром, барсом или львом, — издавна было запечатлено в орнаментальном искусстве Закавказья, откуда проникло на Северный Кавказ — в Дагестан. Все это свидетельствует о том, что такой мотив был широко распространен на Кавказе и легко мог стать известен Лермонтову во время его поездок от Тбилиси до Кубы. Но у него этот образ вставлен в совершенно иную поэтическую рамку и связан не с далеким прошлым, а с современной автору эпохой, с борьбой горцев за независимость.

На Военно-Грузинской дороге внимание Лермонтова привлек замок, находившийся в Дарьяльском ущелье, живописно расположенный на высоком утесе над буйным, шумным Тереком. Этот памятник феодальной поры, часто упоминаемый в исторических источниках, приковывал взоры каждого путника. За долгие века о нем сложилось много легенд.

Будучи в этом месте, поэт зарисовал замок, который тогда был в несравненно лучшей сохранности, нежели теперь; на его рисунке, как отмечает профессор Висковатов, видны части постройки, которых не было уже в начале 80-х гг. Еще в 70-х гг. прошлого века существовала высокая башня, разрушенная при следующих обстоятельствах. После русско-турецкой войны 1877—1878 гг., когда наши войска возвращались с фронта, одна артиллерийская батарея проходила по Дарьяльскому ущелью командир батареи накануне кутнувший на станции Казбек, в пьяном задоре велел солдатам остановиться против замка, снять орудия с передков и бомбардировать замок. Приказание моментально было исполнено. Полчаса продолжалась канонада, и замок был превращен в груду развалин.

Он до сего времени именуется "замком царицы Тамары", но с именем исторической царицы Тамары, жившей в XII веке и воспетой Шота Руставели, он не связан. Однако совершенно не правы те критики, которые упрекали поэта в незнании истории. Баллада, созданная им, возникла на почве легенд, давно сложившихся у местного населения; с некоторыми из этих вариантов был знаком поэт — частью по литературным источникам, частью по изустным рассказам, какие он, очевидно, слышал во время пути по Военно-Грузинской дороге.

Из печатных источников, как уже указывалось, Лермонтов мог знать труды французских путешественников, описывавших Дарьял. Один из них, Гамба (упоминаемый в "Бэле"), сообщает предание о княжне Дарье, которая задерживала путников, зазывая их в свой замок, а затем приказывала бросать любовников в Терек. Существовала также легенда, записанная профессором А. Греном, согласно которой в Дарьяльский замок была заключена царицей Тамарой ее беспутная сестра. Профессор А. С. Хаханов высказывал предположение, что популярной царице Тамаре приписали на Кавказе много несвойственных ей черт, деяний и построек, относящихся к разным эпохам и лицам. Разнохарактерные наслоения в преданиях, сочетания противоречивых качеств, приписывавшихся легендарной владетельнице замка, отразились и на известном стихотворении Лермонтова, который, вероятно, согласно с народными преданиями говорит, что Тамара была "прекрасна, как ангел небесный, как демон коварна и зла".

"Путешествии в Арзрум".

"Против Дариала на крутой скале видны развалины крепости, предание гласит, что в ней скрывалась какая-то царица Дария, давшая имя ущелью; сказка, Дариал на древнем персидском языке значит ворота" (гл. I).

Легенды о коварной, распутной царице Дарье разнообразны. Приведем некоторые из них.

"Предание помещает в этом замке какую-то царицу Дарью, хотя не говорит, когда и какая это была царица, о которой рассказывают такие чудные сказания и Гамба, и Дюбуа, и другие путешественники. Она зазывала к себе путешественников в замок, давала им пиры и продавала красоту свою ценою смерти: счастливый смертный из объятий ее бросался в пропасть, и шумные волны Терека уносили его из ущелья, получившего и название свое от имени страшной царицы".

Другой вариант:

"Предание говорит, будто в замке здесь жила царица и чародейка Дарья, собиравшая дань со всех конных и пеших: она удерживала при себе тех, кто ей нравился, и низвергала с крутизны, в Терек непокорных или некрасивых собою. Она не страшилась нападения от соседей; замок был недоступен и снабжен всеми потребностями для жизни, а воду получали в нем через крытый ход, спускавшийся сверху к реке: следы этого ходу и поныне видны".

По историческим преданиям, сообщает А. Муравьев, здесь за 150 лет до нашей эры были ворота против вторжения скифов; в XII в. царь Давид обновил на утесе громадное укрепление. "Но поэтическая легенда, обыкновенно перемешанная с дикою по- эзиею природы, не довольствуется здесь летописною памятью великого царя; ей надобны мифы вместо событий, и она видит в замке Давида очарованный дворец баснословной царицы Дарии, однозвучный с именем ущелия, которая будто бы свергала здесь в бездну постывших ей любовников".

Иногда имя царицы звучит несколько иначе: "Народное предание говорит, что Название "Дарьял" произошло от имени прекрасной женщины Дариеллы, бывшей атаманом разбойников и наводившей ужас на окрестности".

Автор одного из трудов о Кавказе, вышедшего в 40-х гг. XIX в., указывает, что Дарьяльское ущелье, имевшее большое значение для Персии и Византии, было занято стражею. Грузины называли его "Кхевизскари" (т. е. по верхней долине Терека), армяне — "Аландским" (аланским), каковое название оно носило и у арабов. "Народное же предание уверяет, что ущелье это прозвалось Дарьяльским по имени царицы, обитавшей в замке и бывшей главою хищников, исполнявших окрестные страны ужасом; кажется, это справедливее, имея связь с историческим описанием о здешних амазонках".

Указанные нами предания о царице или княжне Дарье имеют много сходного с канвой лермонтовской баллады; героиня изображена женщиной властной, коварной, обрекающей на гибель, в жертву своей страсти, доверчивых путников. Различие в имени несущественно; некоторые из легенд этого цикла соприкасаются и с преданиями об исторической царице Тамаре. Но помимо того существуют и другие фольклорные или исторические данные, имеющие отношение к "Тамаре" Лермонтова.

С. И. Уманеец указывал, что сама Грузия дает прототипы лермонтовского образца царицы-вакханки:

"Это были — Даредшана, жена имеретинского царя Александра (XVII в.), отличавшаяся жестокостью и распутством, и Тамара Дадиан, племянница карталинского царя Вахтанга V, известного в мусульманстве под именем Шах-Наваза. Из-за обладания этой легкомысленной красавицей ратовали царь Баграт, сын имеретинского царя Александра, который силою оружия отнял ее у Дадиана, и князь Георгий Гуриели. В 1678 г. Дадиан взял Кутаис, прогнал царя Баграта и снова вернул себе Тамару, но на следующий год Баграт с войском явился под стенами Ку- таиса и овладел городом, а с ним и Тамарой. По смерти Баграта в Имеретии воцарился князь Георгий Гуриели, который женился на Тамаре, разошедшись первоначально со своей женой, которая была не кто иная, как дочь этой же самой Тамары"...

Профессором А. Хахановым записано предание, содержание которого таково. Жили две сестры Тамары — одна благочестивая, в башне близ Ананура, а другая, волшебница, в замке на Тереке. Последняя зазывала путников к себе на ночь, а утром обезглавленные трупы бросала в Терек. Как волшебницу, ее не брала никакая сила; ее убил заговоренной пулей (пуговицей от своего мундира) русский солдат; труп ее был выброшен в Терек, и замок повелением божьим развалился; имя Тамары-чародей- ки было проклято. "В этой легенде, — говорит исследователь, — отражающей сходство с сказанием, послужившим сюжетом известного стихотворения Лермонтова, заслуживает внимания раздвоение типа Тамары на благочестивую и нечестивую и своеобразная смерть последней".

Приведем еще одну легенду, приуроченную к так называемому Сацихскому замку, находящемуся на расстоянии версты от Мцхета, на берегу Арагвы. Эта легенда гласит, что некогда жила княгиня Хорешана, которая бросила мужа, поселилась в уединенном замке и зазывала к себе на ночь проезжих, кто только ей нравился, а наутро, чтобы они не могли ничего выдать, она обезглавливала их и бросала в Арагву. Муж, переодевшись иностранным купцом, скрыв под одеждой оружие, вечером направился к замку; его зазвали туда. Жена не узнала его. Когда она заснула, он отрубил ей голову и тайком выехал из замка.

Отметим, наконец, очень любопытный литературный источник, который, по времени своего опубликования, мог быть известен Лермонтову.

В 1836 г. вышла в Петербурге отдельным изданием повесть без указания автора под заглавием "Таинственная или кавказское мщение". Действие ее происходит на Кавказе; в ней выступают грузины, осетины, ингуши, татары. Одним из главных действующих лиц этой повести является Фатьма (Дареджан), живущая с татарами в дарьяльском замке. У нее была шайка, с которой она занималась разбоем. Повесть заканчивается описанием разгрома этой шайки; Фатьма умирает, а замок ее уничтожен, чтобы впредь не мог служить прибежищем для разбойников. В повести упоминается царица Тамара. В комментариях автор сообщает исторические сведения о дарьяльском замке и указывает, что источником завязки его произведения является "простонародное предание всех окрест живущих горцев" (ч. IV, 158-160). Повесть завершается следующим "Заключением", которое мы приводим полностью:

"Протекли столетия. Время изгладило самые следы исторического воспоминания о вертепе разбойников, предводимых ужасною Дареджаною. Но предание сохранило оное, в названии Дариела, которое и до сего времени носит полуразрушенный замок, стоящий на одной из громадных кавказских гор по военногрузинской дороге. Узкое ущелье, по коему несется бешеный Терек, также называется Дариельским ущельем.

Если судьба когда-нибудь приведет вас путешествовать в Грузию, то, въезжая в ущелье Кавказского хребта, по коему пролегает военно-грузинская дорога, велите указать себе Да- риельский дом (название, которое носит между горцами упомянутый замок) и полюбуйтесь на неимоверные усилия природы, старавшейся сделать это место одним из самых неприступных. — Спросите у вашего провожатого: "что это за здание?" — и услышите в ответ: "здесь жила когда-то разбойница Дареджана" (ч. IV, 145—146).

Обобщая все эти фольклорные данные, отмечаем следующее. В основу баллады "Тамара" Лермонтовым взяты легендарные грузинские мотивы, которые ему могли быть известны из литературных источников (монографии Гамба, Дюбуа, повесть о Дареджан, вышедшая в свет в 1836 г.) и из народных рассказов, слышанных автором во время поездки в Грузию в 1837 г. Народные предания группируются вокруг нескольких имен — царицы (княжны) Дарьи (Дариеллы), Тамары (сестры подлинной царицы Тамары), Хорешаны, Дареджаны; эти лица легендарные, но в преданиях они связаны отчасти и с историческими именами — царицы Тамары, воспетой Руставели, Тамары Дадиан, племянницы карталинского князя Вахтанга V, и имеретинской царицы Дареджаны. Имя Тамара, как мы видели, звучало в цикле легенд, связанных с Дарьяльским замком, и поэт был верен духу местных преданий, остановившись на этом популярном имени.

Приписывание "демонических" черт Тамаре исходит из народных сказаний и не является, таким образом, измышлением Лермонтова, якобы противоречащим духу грузинского фольклора. По народной традиции, предания относятся к замку, находящемуся в Дарьяле. Героиня преданий изображается в них то царицей, то княжной, то разбойницей. Различно изображается в многочисленных вариантах и ее судьба, но в большинстве мотивов героиня характеризуется натурой мятежной, властной, коварной; в жертву своим страстям она приносила завороженных ею путников, низвергавшихся потом со скалы в Терек. Раздвоение образа популярной царицы Тамары на два образа, совершенно противоположных, — явление, возникшее в народном творчестве. Такое явление не единично. Напомним Амирана, этого кавказского Прометея, который по одним версиям является носителем положительных черт, рисуется благодетелем человечества, а по другим — наделен отрицательными чертами, изображается врагом людей. Эту особенность народных легенд подметил и Лермонтов, изобразивший Тамару двойственной натурой:


Как демон коварна и зла.

Она свергает в бушующий Терек жертву, а вслед звучало "прости".

И было так нежно прощанье,
Так сладко тот голос звучал,
Как будто восторги свиданья
И ласки любви обещал.

Обрисовка характера царицы, важнейшие художественные подробности — зазывание путников, ночные оргии, кровавая расправа с любовниками, — находят соответствие в грузинском фольклоре. Сумрачными красками, верными и преданиям, и действительной обстановке, описал поэт замок, дарьяльскую теснину и бурный Терек. Целый ряд черт, встречающихся в фольклоре, не нашел отражения в балладе; например, рассказы о том, что героиня предания была атаманом разбойников, что у нее была сестра — царица и т. п. Поэт мастерски развил в тесных рамках баллады сложное содержание и облек свой сюжет в превосходную форму, блещущую необычайной роскошью красок и музыкальных созвучий.

Наряду с образами, восходящими к истокам народной поэзии, Лермонтов внес совершенно оригинальные, новые образы ("огонек золотой", кидавшийся в очи путнику; чудный голос Тамары; "мрачный евнух").

Выше (в гл. IV) мы упоминаем о том, что поэту были известны мифы горцев Северного Кавказа о дивах (дэвах); образ этих фантастических существ известен также в фольклоре народов Закавказья — армян, грузин и других. Профессор А. Грен указывал, что мифы о дэвах сложились в глубокой древности в Иране, откуда проникли на Кавказ с тем же наименованием, причем этим духам, считавшимся злыми, приписывалась чудовищная сила. На кавказской почве сказания о дэвах соединяются иногда с мотивами об Амиране; он борется с ними и за это прикован ими к вершине горы. К мифам о дэвах в Грузии близки мифы о "каджах", упоминаемых в поэме Руставели.

Широко использован грузинский фольклор в излюбленной поэме Лермонтова "Демон" (1841 г.). Посетив Грузию, близко ознакомившись с ее прошлым, с жизнью и преданиями грузинского народа, с памятниками древности местного края, поэт совершенно заново переработал канву своей поэмы, начатой в ранней юности, и перенес место действия в Грузию; в окончательной обработке поэма заиграла новыми ослепительными красками и получила классическую завершенность. Прежние исследователи усматривали в этом произведении книжные влияния — Байрона, Гете, А. де Виньи и других иностранных поэтов, отчасти и воздействие лирики Пушкина (стихотворение "Ангел"). В свете новых разысканий с несомненностью устанавливается, что Лермонтов, как автор "Демона", более всего вдохновлялся кавказским фольклором, преимущественно грузинским.

Еще профессор Висковатов справедливо указал на то, что в "Демоне" поэт упоминает о томящемся в пещере духе; что существуют грузинские предания о горном духе, полюбившем молодую девушку; что у осетин есть поверья о вьюгах, происходящих на Кавказе и внушающих населению страх; это поверье отражено в поэме, в описании снежной бури, последовавшей за погребением Тамары. Увлеченные сопоставлением книжных параллелей, затемнявшим во многих работах подлинный замысел поэта, многие исследователи, писавшие ранее о Лермонтове, не пошли по верному пути, намеченному профессором Висковатовым.

Указанная им легенда о горном духе, полюбившем девушку, имеет следующее содержание.

Горный дух Гуд полюбил бедную девушку Нину, жившую в осетинском ауле, находившемся между горами Гуд и Крестовой, на берегу Арагвы. Любовь духа была так сильна, что он стал тяготиться своим бессмертием и помышлял о том, как бы стать смертным человеком и обратить на себя внимание девушки. Но Нина полюбила статного юношу Сасико. Гуд, страдая от ревности, завалил их снегом, когда они были одни в сакле. Четыре дня, мучась от голода, провели они под лавиной, и стали ненавидеть друг друга. Их спасли, но любовь их исчезла, и старый Гуд разразился таким смехом, что целая груда камней посыпалась с горы в Чертову долину.

Эту легенду отмечали многие лица, писавшие о Кавказе. Действительно, мотивы о любви бессмертного духа к земной женщине, о том, что он тяготится своим происхождением и был готов стать смертным, лишь бы испытать человеческие радости, о том, что его любовь, из ревности к юноше, сменилась ненавистью, — все это довольно близко к основным положениям, развиваемым Лермонтовым в "Демоне".

Укажем еще, что в одной грузинской сказке — "Горе царя Джумджума" — рассказывается, что жена этого царя находилась в любовных сношениях с "царем всех демонов", дьяволом.

Много легенд приурочено к Казбеку. В одних из них говорится о древнем монастыре (или кельях, вырубленных в скалах); по народным поверьям, доступ туда возможен только людям праведным, не знавшим греховной страсти любви. Там некогда будто бы жили 7 монахов. Девушка из селения Гергеты, переодевшись в мужское платье, проникла туда. Бог лишил их своей милости, но потом простил и взял на небо, создав созвездие Большой Медведицы. Жилища их запустели. Тот, кто отваживался подняться туда, погружался в сон и скатывался вниз. Этот мотив впоследствии вдохновил великого грузинского поэта И. Чавчавадзе, написавшего замечательную поэму "Отшельник".

В других легендах говорится о том, что на Кавказе живет богиня Мягкинен (Махкинан), не допускающая смертных к священной горе Бешлам-Корт. Это предание ингушей, живущих в селении Гвилеты. По старинным народным поверьям, на Казбек взойти нельзя; если кто отважится подняться туда, там поднимется буря, пойдет снег — и человек пропал.

Какие-то из подобных легенд слышал и Лермонтов. В "Демоне" есть следующее место:

Один из праотцев Гудала,

Когда болезнь его сковала,
И час раскаянья пришел,
Грехов минувших в искупленье
Построить церковь обещал
На вышине гранитных скал,
Где только вьюги слышно пенье,
Куда лишь коршун залетал.
И скоро меж снегов Казбека
Поднялся одинокий храм,
И кости злого человека
Вновь успокоилися там... (III, 484).

Один офицер, бывший на Кавказе в 50-х гг., указывал в своих воспоминаниях, описывая поездку по Военно-Грузинской дороге: "На одной скале Казбека чернеется старинная христианская церковь, легенда об основании которой так прекрасно рассказана Лермонтовым в его поэме "Демон".

В конце поэмы автор вновь упоминает о месте погребения Тамары и ее предка.

Но церковь на крутой вершине,
Где взяты кости их землей,
Хранима властию святой,
Видна меж туч еще поныне.
И там метель дозором ходит,
Сдувая пыль со стен седых;

То окликает часовых... (III, 487—488).

Поэту было известно еще какое-то предание о старинной часовне на берегу Арагвы:

И вот часовня на дороге...
Тут с давних пор почиет в боге
Какой-то князь, теперь святой,


Убитый мстительной рукой.
С тех пор на праздник иль на битву,
Куда бы путник ни спешил,
Всегда усердную молитву
Он у часовни приносил;
И та молитва сберегала
От мусульманского кинжала.
Но презрел удалой жених
Обычай прадедов своих.
Его коварною мечтою
Лукавый демон возмущал:
Он в мыслях, под ночною тьмою,
Уста невесты целовал. (III, 461—462).

Описывая гибель князя Синодала, автор исходит из фольклорной мотивировки: князь не выполнил положенного обычая, не почтил часовни, так как он, смущаемый демоном, думал только о Тамаре — и вот он настигнут смертью.

"Демон" лермонтоведы совершенно не останавливались на образе жениха Тамары — князя Синодала. Создавая образ этого удалого наездника и бойца, любящего жениха, которого так внезапно сразила "злая пуля", автор, несомненно, тоже исходил из народных грузинских преданий. Об этом говорит он сам, вводя в поэму отмеченный нами эпизод о часовне, которую не почтил беззаботный жених.

Но помимо того мы можем привести чрезвычайно интересное грузинское сказание, сюжет которого в основном совершенно сходен с историей любви Тамары и князя Синодала, так трагически прервавшейся. Ввиду того, что оно до сего времени не привлекалось к изучению в лермонтовской литературе, передаем его подробно. Опубликовано оно было в 1849 г. в журнале "Закавказский вестник" под заглавием "Воспоминание о Сулхае".

В одном замке жил в деревне Джанияшени выходец из Вело- кан, лезгин Ибрагим, принявший христианство. Он имел единственного сына по имени Сулхай, который полюбил девушку Паризу. Отец ее Леон дал согласие на их брак, и начались пышные приготовления к свадьбе; созвали всех родных, друзей и соседей. Сулхай с толпой родственников и друзей, одетых в железо, поехал к невесте. Уже недалеко была деревня, в которую он ехал, только небольшой лес отделял Сулхая от его невесты. Он пустил борзого коня вперед, оставил провожатых позади и не успел въехать в лес, как на него напали разбойники; сопровождавшие его всадники кинулись на помощь, но Сулхай уже плавал в крови, и одна кисть его руки была отрублена; с него сняли и богатое оружие; разбойники исчезли. Между тем прекрасная Париза с родственниками и подругами с нетерпением ожидала в замке прибытия жениха. Все были веселы, и только старая мать Сулхая, Тинатина, предчувствовала беду и послала навстречу жениху несколько человек; с ними была любимая собачка Сулхая. В замке был приготовлен обед. Мужчины и женщины сидели на богато убранных тахтах; звучала музыка; девиц вызывали на пляску буйной лезгинки. Вдруг послышался жалобный визг собачки, которая принесла руку жениха. Сулхая схоронили. Потом умерли его родители. Париза не могла забыть жениха и поступила в монахини.

При наличии некоторых второстепенных несходных черт (имена действующих лиц, упоминание о родителях жениха, мотив об отрубленной руке) это предание имеет много общего с лермонтовской фабулой: 1) действие происходит в Грузии;

2) Париза, как Тамара, ожидает приезда жениха, в ее замке ликование, танцы; 3) жених спешит с отрядом всадников на брачное пиршество; 4) он подвергается нападению разбойников и погибает в схватке с ними; 5) свадебное торжество сменяется скорбью, жених прибыл в замок невесты мертвым; 6) невеста с горя идет в монастырь.

Очевидно, Лермонтов слышал один из вариантов этого предания и сюжет его, в творчески измененном виде, внес в поэму. Содержание ее слагается из двух основных мотивов: 1) о Демоне и Тамаре, 2) о князе Синодале и Тамаре; оба мотива находят соответствие в грузинском фольклоре.

В "Демоне" встречаем беглое упоминание о скованном великане; описывая безутешное горе Тамары, оплакивающей умершего жениха, автор далее говорит:

... и в ночном молчанье
Ее тяжелое рыданье
Тревожит путника вниманье;
И мыслит он: "то горный дух,
Прикованный к пещере стонет!"
И чуткий напрягая слух,
Коня измученного гонит. (III, 469).

В главе IV мы уже указывали, что миф с таким мотивом нашел отражение в поэме "Измаил-Бей"; в "Демоне" находим отзвук грузинских сказаний об Амиране, широко распространенных в фольклоре в разных вариантах; они известны также у юго-осетин, абхазов, армян и других закавказских народов. Ввиду того, что у Лермонтова это сказание упоминается вскользь, не останавливаемся на нем детально. Отметим лишь, что основная канва сказания сводится к следующему: герой, носящий у грузин и юго-осетин имя Амирана (Амрана), у абхазов — Абласкира, у армян — Артавазда и Мгера, — разгневал верховное божество, за что скован и заключен в пещеру; с ним его верный пес или конь; по одним версиям, герой — добрый дух, друг людей, по другим — их враг, освобождение которого принесло бы людям великие бедствия. Образ этого героя соответствует в древнегреческих мифах Прометею, означающему, по разъяснению академика Н. Я. Марра, "солнце" (буквально — "дитя неба"); ему приписывают изобретение огня. Образ кавказского богатыря, запертого в пещере, очень ярко описан в армянском эпосе "Давид Сасунский".

"Амиран-Дареджаниани" (конец XI или начало XII века), соприкасающаяся с персидским эпосом. Великий грузинский поэт А. Церетели ввел этот миф, придав ему иносказательный смысл, в поэму "Торнике Эристави" (1884 г.):

На Кавказе к цепи горной
Амиран прикован был.
Грудь героя ворон черный
Расклевал и раскогтил.

Взятым у богов огнем,
И великой жизни пламя
Не могло угаснуть в нем.
Вновь затягивалась рана,

Сил не стало у тирана
Шею гордому согнуть.
И досталася победа
Амирану в той борьбе.

Род людской, пример тебе!
Наша Грузия подобна
Амирану, славные друзья!
Недруги кружатся злобно.

Но придет, настанет время,
Цепи разорвет народ,
Сбросит он страданья бремя,
Встретит радости приход.

"Амран", в основу которой положены юго-осетинские народные сказания.

Об интересе Лермонтова к грузинскому фольклору свидетельствуют введенные им в поэму "Демон" грузинские слова, сопровождаемые пояснениями: "чадра" ("покрывало"), "зурна" ("род волынки"), "чуха" ("верхняя одежда с откидными рукавами"), "папах" ("шапка, в роде ериванки"), "чингар" ("чингар, род гитары"). Очень характерна одна деталь в описании Койшаур- ской долины:

И кущи роз, где соловьи
Поют красавиц безответных,
На сладкий голос их любви. (III, 457).

Я бы желала во что-нибудь превратиться —
Превратиться именно в соловья,
Знать его прекрасный язык
И воспевать цветы садов.

Соловей на кусте щебетал в нетерпенье.
— Роза, горе мне! В сердце болезнь и мученье.
Удостой лепестков твоих видеть цветенье,
Я меж листьев томлюсь под вечернею тенью.

Жизнь и песню ей отдал бы без колебанья.
Я не знал, что мое невозможно желанье.
Ждал цветенья, не думал я об увяданье.

(1833 г.)

Он глубоко проникся мотивами грузинского фольклора, создавая свою замечательную поэму. Однако, как художественное целое, она является вполне оригинальным произведением. Образы народного творчества, привлекшие его внимание, ряд сюжетных положений из мира народного творчества грузин и смежных с ними племен он глубоко переработал, искусно связал их с образами совершенно оригинальными, подчинив все единому творческому замыслу, поражающему глубиной чувств, грандиозностью и яркостью картин, изумительным богатством языка. Описание полета Демона над Дарьяльским ущельем, пляски Тамары, бешеной скачки коня, вынесшего тело князя Синодала из боя, знаменитая клятва Демона — вершины поэтического мастерства Лермонтова. Живо интересуясь грузинским фольклором, изображая "демона" или "ангела", говоря о народных поверьях, автор совершенно не грешит мистикой; напротив, его поэма глубоко проникнута богоборческими мотивами; герой поэмы не средневековый бес-искуситель, а дух "познанья и свободы", иронически отзывающийся о боге:

На вас не кинет взгляда:
Он занят небом, не землей!

Как в поэме "Мцыри", так и в "Демоне" Лермонтов страстно протестует против аскетизма; и для горца-послушника, и для Тамары-монахини монастырь является душной тюрьмой, и оба они нарушили монастырские законы: Мцыри бежал От келий душных и молитв В тот чудный мир тревог и битв,


Где люди вольны, как орлы...

Тамара полюбила "злого духа". Оба погибли в цвете лет, предпочли жизнь краткую, но бурную, исполненную страстей, презирая прозябание в монастыре и хилую старость. Поэмы пронизаны мятежными мотивами, мотивами борьбы во имя раскрепощения личности и мужчины, и женщины от всякого гнета и обмана. Черпая для творческой работы величавые образы из области фольклора, Руставели создал "Витязя в тигровой шкуре", Гете — "Фауста", Лермонтов — "Демона", обогатив мировую литературу бессмертными произведениями. Грузинское духовенство на протяжении веков преследовало поэму Руставели, сжигая ее списки из-за "опасных", "вольнодумных" идей, вложенных в нее; такая же участь постигла и "Демона": лермонтовскую поэму царская цензура то не допускала в печать, то вычеркивала "вредные" стихи из нее; эту поэму преследовало и духовенство. Недаром на стене одного храма Лермонтов был изображен в аду, объятый пламенем.

Зато передовые люди нашей страны высоко ценили эту поэму Лермонтова. Белинский, говоря о "Мцыри", писал далее:

"Как жаль, что не напечатана другая поэма Лермонтова, действие которой совершается также на Кавказе, и которая в рукописи ходит в публике, как некогда ходило "Горе от ума": мы говорим о "Демоне". Мысль этой поэмы глубока, несравненно зрелее, чем мысль "Мцыри", и хотя исполнение ее отзывается некоторой незрелостью, но роскошь картин, богатство поэтического одушевления, превосходные стихи, высокость мыслей, обаятельная прелесть образов ставит ее несравненно выше "Мцыри" и превосходит все, что можно сказать в ее похвалу".

близких лиц приносило Белинскому большое удовлетворение; в одном из писем он сообщал: "Демон" сделался фактом моей жизни, я твержу его другим, твержу себе, в нем для меня — миры истин, чувств, красот. Я его столько раз читал — и слушатели были так довольны..."

Находясь в Закавказье, Лермонтов имел также возможность соприкоснуться с фольклором Азербайджана и Армении. Будучи в ссылке, он начал учиться "татарскому" (т. е. азербайджанскому) языку.

В черновом прозаическом наброске, начинающемся словами "Я в Тифлисе". (1837 г.) поэт упоминает об "ученом татарине Али" (V, 357). Относительно расшифровки этого имени существуют два предположения: это или азербайджанский писатель Мирза Фатали Ахундов (1812—1878), имевший знакомство в среде декабристов и живший в то время в Тбилиси, или же уроженец Сальян, по имени Мамед-Али, слывший в ту пору среди азербайджанского населения в Тбилиси весьма образованным человеком. Как бы то ни было, поэт был знаком с ученым азербайджанцем, который мог оказать ему содействие и в овладении азербайджанским языком, и в изучении азербайджанского фольклора.

Ярким свидетельством интереса Лермонтова к азербайджанскому фольклору является переложенная им на русский язык сказка "Ашик-Кериб" (1837 г.). В ней описывается скитальческая, исполненная трудных испытаний жизнь странствующего певца (ашуга). Он был разлучен со своей матерью, сестрой и возлюбленной, которую звали Магуль-Мегери, но, в конце концов, вознаграждается за все бедствия: возвратясь домой, он женится на любимой девушке.

Главным действующим лицом сказки является народный бродячий певец — ашик. Он имел "высокое сердце" и "дар песен"; играя на "саазе", прославляя древних витязей Туркестана, он ходил по свадьбам и пленял сердца слушателей своим чудесным искусством. Он был беден. Магуль-Мегери — дочь богатого купца; но он полюбил ее не из-за корыстолюбивых целей, а за прекрасные душевные качества.

уважением среди народа: "Между тем странник пришел бос и наг в одну деревню; добрые люди одели его и накормили, он за это пел им чудные песни; таким образом переходил он из деревни в деревню, из города в город: и слава его разнеслась повсюду" (V, 178—179).

Достойной его избранницей является Магуль-Мегери; ее хотели выдать замуж за немилого; она поклялась остаться верной бедному ашику и во время свадебного пира сидела с подругами за занавесом, держа в одной руке чашу с ядом, а в другой острый кинжал. В последнюю минуту неожиданно прибыл Ашик- Кериб, принесший счастье всем близким: он женился на своей возлюбленной, вернул зрение слепой матери, выдал замуж сестру Сказка полна жизнерадостности, а это, как указывает М. Горький, характерная черта фольклора каждого народа. "Очень важно отметить, — говорил он в докладе на первом всероссийском съезде писателей, — что фольклору совершенно чужд пессимизм, невзирая на тот факт, что творцы фольклора жили тяжело и мучительно, рабский труд их был обессмыслен эксплуататорами, а личная жизнь — бесправна и беззащитна. Но при всем этом коллективу как бы свойственно сознание его бессмертия и уверенность в его победе над всеми враждебными ему силами".

Эта сказка очень популярна в Азербайджане, Армении и в Турции. Сходный с лермонтовским вариант записан был в 90-х гг. XIX в. в селении Тарджан, Шемахинского уезда, Бакинской губернии. Лермонтов был в Шемахе; быть может, там он и слышал эту сказку.

Знаток азербайджанского фольклора М. Рафили в специальной статье "Лермонтов и азербайджанская литература" указывал, что эта сказка возникла в XVI—XVII веках. Судьба самого Лермонтова близка к судьбе Ашик-Кериба: они поэты, покидали родину, странствовали, искали счастья и радости. Гариб — в переводе означает "странник", "чужестранец", "одинокий"; таким был и Лермонтов. Судя по написанию некоторых местных слов и песен, запись была сделана в северном районе Азербайджана — в Кубе или Шемахе. Большое сходство с лермонтовской сказкой имеет вариант, записанный в Гяндже (ныне Кировобад) в 1912 г. Поэт сохранил не только сюжет народной сказки, но и много азербайджанских слов с соблюдением азербайджанского произношения: Тифлиз (вм. Тифлис), Халаф (вм. Алеппо). Встречаются слова: "сааз" (азербайджанский народный музыкальный инструмент), "ага" (господин), "ана" (мать), "оглан" (юноша), "Хыдырилияз" (Илья-пророк), "рашид" (храбрый), "мисирское" вино (египетское вино) и др.

Сказка про Ашик-Кериба (Гариба) до сего времени очень популярна в Азербайджане. Она послужила канвой для либретто оперы "Шах-Сенем" Р. М. Глиера. Автор оперы так поясняет содержание и значение этой оперы:

"Опера "Шах-Сенем" — одна из первых азербайджанских опер, в которых наиболее полно использованы богатства народной музыки и устного народного творчества.

Почти все использованные в опере напевы являются старинными азербайджанскими песнями.

Лучшие песни ашугов, народные сказания и легенды всегда были насыщены духом борьбы и дышали ненавистью к поработителям народа. Народ, лишенный свободы, пламенно воспевал ее в своих песнях и сказках. Используя сокровища народного эпоса, воскрешая образы легендарных героев, композитор ставил своей задачей воплотить в своем произведении этот пафос героизма и свободолюбия народа.

Сюжет и музыка оперы подсказали решение постановочных задач. Сюжетом оперы послужила народная сказка, отсюда и желание постановщика придать сказочную красочность всей постановке, сохранив при этом замечательные реалистические меткие характеристики, данные в сказке.

В опере противостоят две борющиеся силы. С одной стороны, богатый, властный восточный деспот Бахрам-бек с толпой окружающих его приближенных, с другой — бедный Ашиг-Гариб, отвергающий во имя свободного чувства все преграды, поставленные феодальным миром, гордо несущий свое звание народного певца... Торжествует искренняя, неподкупная любовь, торжествует справедливость и воля к свободе, поддержанные народом".

внося азербайджанские слова или выражения, личные имена и географические названия, сопровождал некоторые из них необходимыми пояснениями, например: "Ашик" — певец, "Кериб" — нищий, "рашид" — храбрый и т. п.

В турецком варианте имя героя — "Ашик-Гариб" (у Лермонтова — Ашик-Кериб) означает "влюбленный странник", имя героини "Маг-у-Альмигр" (у Лермонтова: Магуль-Мегери) — "Луна и Солнце". Лермонтов в подзаголовке назвал ее "турецкой сказкой", имея, быть может, сведения о ее распространении и в Турции.

Профессор Сазонович указал на то, что сказка "Ашик-Кериб" имеет распространение не только в Турции, где странствующие певцы распевают ее в кофейнях Румелии и Анатолии, но стоит в близкой связи с фольклором балканских стран и с русской былиной о Добрыне Никитиче и Алеше Поповиче. Он был склонен видеть в этом сюжете отражение западноевропейских романтических течений. Однако правильнее видеть родину этой замечательной сказки не на Западе, а на Востоке — в Турции и Азербайджане.

Вопросу же о близости этого сюжета с названной русской былиной посвящен ряд работ кавказоведа В. Ф. Миллера, который отмечает следующие сходные черты лермонтовской сказки и нашей былины:

1) уезжая в дальнюю сторону, Добрыня ставит жене своей определенный срок (3 года, 6 или 9 лет), после которого она может выйти замуж; так же поступает Ашик-Кериб относительно своей невесты; перед отъездом оба берут благословение у матери;

"весточку нерадостную", что нет в живых Добрыни Никитича; такую же весть о гибели Ашик-Кериба привозит его невесте Куршуд-бек;

3) "желешенько плакала матушка Добрыни, слезила она очи ясные по своем родном дитятке"; мать Ашик-Кериба выплакала себе глаза о сыне так, что даже ослепла;

4) жена Добрыни не поверила рассказу Алеши, потому что ждала мужа сверх установленных шести лет еще столько же; Магуль-Мегери также не поверила рассказу Куршуд-бека;

5) получив весть о предстоящей свадьбе своей жены с Алешей, Добрыня необыкновенно быстро является в Киев: "его бурушка на гору поскакивает, реки-озера перескакивает, мимо башни через стену городскую перешагнул"; Ашик-Кериб скачет на чудесном коне Георгия и в два дня проезжает двухмесячный путь;

6) по приезде Добрыня прежде всего идет к матери, которая сначала не признает его, а затем объявляет, что Настасья выходит замуж за Алешу Поповича; Ашик-Кериб также по возвращении сначала идет к матери, которая не признала сына, пока не прозрела;

"где это видано, да слыхано, от жива мужа замуж идти"); Ашик-Кериб в виде певца с саазом идет в дом, где происходит свадьба, получает приглашение петь и поет песню с рассказом о своем чудесном возвращении;

8) жена Добрыни, признав его, забывая скромность, хочет перескочить к нему через стол; такое же нарушение скромности дозволяет себе Магуль-Мегери, выскочив из-за полога к мужчинам и бросившись в объятия Ашик-Кериба;

9) ссора Добрыни с Алешей кончается легкой потасовкой и примирением; так же мирится с Куршуд-беком Ашик-Кериб;

10) роль примирителя играет на пиру Илья Муромец, быть может, не случайно, если вспомним о Хидер-Илиасе, доставившем Ашик-Кериба домой.

При совпадении этих деталей нельзя, однако, не отметить, указывает профессор Миллер, что в турецкой (кавказской) сказке мы находим ряд других черт, неизвестных нашим былинам. Добрыня лишь случайно играет роль гусляра, Ашик-Кериб — певец и музыкант по профессии. Отъезд Добрыни недостаточно мотивирован, и неизвестно, что он делал на чужбине несколько лет; отъезд Ашик-Кериба мотивирован желанием добыть деньги для женитьбы. Жена Добрыни ничего не делает, чтобы разыскать мужа; Магуль-Мегери поручает владельцу каравана разыскать жениха и напомнить о близости срока. Добрыне помогает быстро вернуться его бурушко, Ашик-Керибу — Хидер-Илиас. Ашик-Кериб возвращает матери зрение, чего нет в наших былинах о Добрыне.

"непосредственный оригинал былины весьма близок к приведенной сказке и, конечно, проник в наш эпос не с Запада, с Востока". По предположению автора, "восточный сюжет, приурочившийся, по не вполне ясным для нас мотивам, к Добрыне и Алеше, проник в наш эпос, вероятно, со стороны Кавказа". Слово ашик (влюбленный поэт) профессор Миллер сближает с арабским словом "эшк" (любовь; в связи с опубликованием в "Сборнике материалов для описания местностей и племен Кавказа" (т. XIII) нового варианта той же сказки в Шемахинском уезде, профессор Миллер говорит, что этим подтверждается, какой широкой популярностью пользовался данный сюжет на Кавказе и в какой тесной связи он находился с местными бытовыми явлениями "ашикства".

По поводу п. 9 указанных профессором Миллером параллелей добавим, что имеются варианты былины, в которых Добры- ня убивает Алешу.

Указание на сходство русской былины о Добрыне и Алеше Поповиче с лермонтовской сказкой "Ашик-Кериб" вошло в настоящее время в учебную литературу.

Говоря о наличии одинаковых сюжетов у различных народов, надо иметь в виду, что механическое, случайное заимствование не может иметь места. "Народная песня", — указывает П. Ла- фарг, — носит в общем местный характер. Сюжет порой может быть занесен извне, но он принимается только в том случае, когда соответствует духу и обычаям тех, кто его усыновляет. Песня не может быть навязана, как новая мода на платье. У самых различных и далеких народов находим схожие песни, сказания и обычаи". Сходства в поэзии и обычаях "у самых различных народов могут быть приняты в доказательство того, что все эти народы прошли через одинаковые ступени развития".

До последнего времени не указывался еще один популярный мотив азербайджанского фольклора, который, как мы полагаем, мог быть известен Лермонтову, — цикл песен "Кёр-оглы". Создание этого эпоса относится к концу XVI в. и началу XVII в. Герой этого эпоса Кёр-оглы (сын слепого) является одновременно и ашугом, и неустрашимым воином, боровшимся против беков и пашей во имя свободы народа. "Сказания о Кёр-оглы и по сей день поются ашугами Азербайджана. Этот старинный азербайджанский эпос оказал большое влияние и на поэтическое творчество других народов: есть целый ряд армянских, узбекских и грузинских вариантов о знаменитом азербайджанском наезднике, певце Кёр-оглы. В Закавказье сохранились башни, крепости, связанные с именем Кёр-оглы".

Для поэта этот цикл песен представлял очень большой интерес по разным причинам. Прежде всего, героем их является народный певец-воин. Если обратиться к лермонтовским образам, то он близок, как ашуг, к Ашик-Керибу; особенно же он походит на шапсугского наездника Казбича, который, как мы знаем, был мастер песни петь. Оба они были бедны, и все их богатство заключалось в любимых конях, которым не было цены.

Образ лихого коня занимает большое место в эпосе "Кёр-оглы". У Казбича лучшим другом был скакун Карагез вороной масти; Максим Максимыч рассказывал: "Как теперь гляжу на эту лошадь: вороная как смоль, ноги — струнки, и глаза не хуже, чем у Бэлы" (V, 194). Казбич не отдал бы его ни за табун в тысячу кобыл, ни за какую-нибудь красавицу:

Золото купит четыре жены,
Конь же лихой не имеет цены.

Цена вороного коня какова, спрашиваешь меня?
За сорок и сорок тысяч баранов не отдавай коня.
За столько же тысяч табунов по стольку же тысяч коней...
... Не отдавай коня!

Сядь и вещам доведи счет до восьмидесяти тысяч сот
Пусть за коня тебя столько невест и столь же вдов ждет,
И столько же верных, здоровых рабов — не отдавай коня!

Когда у Казбича похитили коня, он выстрелил в Азамата, но дал промах; разбив ружье о камень, он повалился на землю и "зарыдал как ребенок". То же случилось и с Кёр-оглы; когда у него украли любимую лошадь, он рвал на себе тело и плакал. Свое горе он излил в трогательных песнях:


Остры твои уши, как тонкий камыш у залива!
Задешево стоишь туманов три тысячи ты!
Глаза твои — яблоки, девичьи локоны — грива...
Вернись, вороной!

Без него мне нельзя показаться в народе — бреду стороной...
Кёр-оглы заклинает: О, вор, пожалей меня.
Глаза словно яблоки, в локонах грива... Где вороной?

Но Кёр-оглы был счастливее Казбича, и вскоре ему удалось вернуть любимого коня.

В этом же эпосе находим еще один мотив, который мог привлечь внимание Лермонтова, — осуждение трусов, боящихся войны и изменяющих родине. Эта тема нашла глубокое одобрение в поэме "Беглец"; может быть, в ней имеются отзвуки песен Кёр-оглы. Приведем из них несколько отрывков:

Храбрые в день испытания быть тверды должны,
Разорить очаг беды должны,
Доблестями быть украшены должны!

Храбрые в бою, как львы, рычать должны,
Как орлы, с налету дичь хватать должны...
Только трусы свесить голову на грудь должны,
Трусы в собственном поту тонуть должны.

Для детей и жен купить покой должны...
Матери, вскормившие трусливых псов,
Громко выть и слезы лить рекой должны!
Мы должны, как горная река, вскипать,

Горы вниз кидать, поля вскопать!
Трусы же принять позор должны
Честь тому, чем доблесть высока!
Мы ночлег и дом забыть должны...

В битвах славу мы добыть должны!

Песни Кёр-оглы Лермонтов мог услышать и в Азербайджане, на их родине, и в Грузии, где они также пелись среди азербайджанского населения. В дореволюционные годы в селении Гада- си-нар, Тифлисского уезда, было записано "Предание о разбойнике Кёр-оглы". Герой этого предания Кёр-оглы, сын табунщика, у него был славный конь. Убежав от хана, Кёр-оглы ушел в горы с отрядом удальцов. Он воин и песнопевец. В его четверостишиях, певшихся перед боем, звучит хвала храбрецам и презрение к трусам:

... Да обольются храбрые теплою кровью;
Пусть вспотеет и постыдно унизится трус!

Смело и мужественно пусть скачут по нему!
Да постыдится воспитавшая труса мать, —
Пусть вечно она горюет и охает!
Герой тот, кто сам себя вдохновляет

Поддерживающему честь да будет слава и честь;
Бегущему с поля битвы — стыд и позор!

В стихах Кёр-оглы мы встречаем те же мысли, какие вложены Лермонтовым в поэму "Беглец". Азербайджанский источник наглядно показывает, что когда поэт создавал это произведение, то был верен направленности героических песен кавказских народов. В песнях Кёр-оглы воспеваются храбрецы, готовые отдать свою жизнь за отчизну, и предаются беспощадному осмеянию трусы. То же мы находим и у Лермонтова:

Отец и два родные брата

И под пятой у супостата
Лежат их головы в пыли.
Их кровь течет и просит мщенья,
Гарун забыл свой долг и стыд;

Винтовку, шашку — и бежит!

Ему не дали приюта ни друг, ни возлюбленная, ни мать; последняя с негодованием говорит сыну:

Твоим стыдом, беглец свободы,
Не омрачу я стары годы,
— и мне не сын!..

Он не вернулся на поле битвы, а малодушно покончил с собой.

В преданьях вольности остались
Позор и гибель беглеца.

Поэзия Лермонтова в большой степени питалась истоками народной поэзии — русской и горских народов. Такие прекрасные его произведения, как "Измаил-Бей", "Бэла", "Мцыри", "Беглец" и другие насквозь пропитаны тем духом вольности, отваги, который так характерен для фольклора народов Северного Кавказа и Закавказья, героически сражавшихся тогда за независимость своего края. В то время как в донесениях высшего командования горцы именовались "дикарями", которых, в интересах царизма, надо было покорить, Лермонтов, неоднократно навлекавший на себя немилость правящих сфер, питал глубокую симпатию к кавказским народам, изучал их быт, их прошлое, восхищался неисчерпаемыми богатствами их фольклора, внимательно и любовно изучал его. Порою даже какая-нибудь маленькая деталь, брошенная им как бы на ходу, свидетельствует о превосходном, тонком знании устного творчества кавказских народов, их языков.

"Лилейной рукой поправляя" и "На бурке под тенью чинары". В первом из них встречается слово "туксус", которое долгое время вызывало недоумение у редакторов сочинений поэта. Оно было разъяснено Н. Лернером, как "безбородый".

Однако, интересуясь Кавказом, поэт не гонялся за внешней красивостью, не перегружал свою речь "восточными" выражениями. Стремясь к простоте, умело используя местные слова и образы, личные имена и географические названия, он не утомлял читателя, как, например, Марлинский, стиль которого нередко страдал сгущенной романтикой. В одном из писем Лермонтова, написанном вскоре после возвращения с Кавказа, встречаем следующие строки, в которых автор искусно пародирует "восточную" манеру некоторых своих современников:

"Наконец, приехав в Петербург, после долгих странствований и многих плясок в Москве, я благословил, во-первых, всемогущего Аллаха, разостлал ковер отдохновения, закурив чубук удовольствия и взял в руки перо благодарности и приятных воспоминаний" (V, 394, — курсив наш).

Поэзия народов Закавказья, по нашему мнению, была близка Лермонтову не менее, чем поэзия горцев Северного Кавказа, и нашла отражение как в крупных его произведениях ("Демон", "Мцыри", "Беглец"), так и в ряде лирических стихотворений.

Примечания

1

2 Подразумевается, что тур свалился в ущелье.

3 Подразумевается, что он нес убитого тура.

4 Можно перевести и так: барс.

5 Буквально: времени не оставалось у юноши.

  Вид клинка европейского происхождения.

7   Букв. — медленно.

8  

9   Букв. — померк у них солнечный день.

10   Букв. — умен.