К вопросу о влиянии Марлинского на Лермонтова
1.
Марлинский (А. А. Бестужев),1 в настоящее время полузабытый писатель, при жизни пользовался громкой известностью и популярностью.
Западноевропейский романтизм нашел в нем своеобразное отражение. Романы, повести и рассказы Марлинского отмечаются замысловатостью фабулы, вычурностью и насыщенностью слога. Герои Марлинского — натуры пылкие, необузданные, главный стимул их жизни — любовь, любовь неистовая, всепожирающая, она превращает их и в героев, и в рабов, побуждает их совершать то подвиги, то преступления. Они легко переходят от радости к отчаянию, от отчаяния — к радости, они смелы, дерзки, они ведут борьбу с окружающим их обществом, терпят великие страдания, и счастье достается им в бою. Они скитальцы. В них есть нечто демоническое, загадочное, влекущее, они легко приобретают власть над всеми, в особенности — над женщинами, которых автор изображает обыкновенно, нежными и любящими.
Такой писатель должен был, хотя на время, приковать к себе внимание юного современника — Лермонтова. Будучи воспитанником Московского Благородного пансиона, Лермонтов, конечно, зачитывался им. Он сочувствовал героям Марлинского, которые так не походили на обыкновенных людей; их страдания, их африканские страсти воспламеняли воображение начинающего поэта. Лермонтов еще ребенком был на Кавказе, и эта поездка оставила в его памяти неизгладимые впечатления; он восторгался Кавказом, воспевал его и с большим удовольствием, вероятно, перечитывал картинные описания кавказской природы в произведениях Марлинского.
Личность этого писателя и подробности его жизни были, разумеется, достаточно знакомы Лермонтову. Литературная слава, участие в бунте декабристов, ссылка в Сибирь, затем на Кавказ, романтические приключения, скитания, безумная отвага, проявляемая в многочисленных стычках с горцами, — все это возвышало Марлинского в глазах молодого поэта.
В лермонтовской литературе как-то глухо говорится о влиянии Марлинского на Лермонтова, встречаются интересные за- мечания,2 но вопрос этот еще ждет своих исследователей.
Мы нисколько не претендуем на всестороннее его освещение и только хотим показать, что влияние Марлинского можно установить с большей убедительностью и документальностью.
2.
В самых ранних поэтических опытах Лермонтова заметны яркие следы его увлечения произведениями Марлинского. У последнего есть незаконченная повесть в стихах "Андрей, князь Переяславский". Написана она в 1827 г.; первая глава ее появилась в печати в 1828 г., вторая — в 1831 г.3). Поэма эта настолько понравилась Лермонтову, что он не раз, как мы полагаем, перечитывал ее; мы отметим в целом ряде его произведений отзвуки "Андрея князя Переяславского".
В поэме Лермонтова "Кавказский пленник" (1828 г.) есть один стих, который давно приводит в смущение лиц, занимавшихся редактированием сочинений поэта, — а именно:
Обложен степенями гор. (См. Акад. Изд. Соч. Лермонтова, 1, 16 и 358).
Слово "степенями" принимали за описку. Проф. Висковатый без оговорок изменил стих:
Обложен ступенями гор. (Соч. Лермонтова под ред. Вискова- того, III, 138). Введенский оставил стих без изменения:
Обложен степенями гор. (Соч. Лермонтова под ред. Введенского, СПБ., 1903 г., III, 284). Г-н Д. Абрамович в академическом издании напечатал:
Обложен ступенями гор (1, 16), причем в примечаниях сделали оговорку: "В автографе степенями гор". (1, 358).
В. В. Каллаш в новом издании сочинений Лермонтова (кн-во "Печатник", М, 1911 г., I, 20) без оговорок напечатал: Обложен ступенями гор.
Как оказывается, это не описка Лермонтова, а буквальное заимствование из поэмы Марлинского "Андрей, князь Переяславский".
Хребта Карпатского вершины
Пронзали синеву небес,
И оперял дремучий лес
Его зубчатые стремнины.
Обложен степенями гор,
Расцвел узорчатый ковер.
(Марлинский, Собр. соч., 1847 г., IV, ч. XI, 19)
Ср. Лермонтов:
Хребта Кавказского вершины
Пронзали синеву небес,
И оперял дремучий лес
Его зубчатые стремнины.
Обложен степенями гор,
Расцвел узорчатый ковер
(Лермонтов, Акад. Изд., I, 16 и 358. —
Дальнейшие ссылки по этому изданию).
Таким образом, поэт — отрок перенес в свою поэму шесть стихов Марлинского, причем изменил только одно слово: вместо "Карпатских" — "Кавказских" (и то лишь потому, что слово "Карпатских" не соответствовало сюжету поэмы о Кавказе).
В другой поэме Лермонтова, "Корсар" (1828 г.), читаем:
Его высокое чело
Это тоже из "Андрея, князя Переяславского": И сводов гордое чело травой и мохом поросло (Марлинский, там же, 20).
Замечательно, что даже в позднейших произведениях Лермонтова есть заимствования из названной поэмы Марлинского. Например, нам посчастливилось открыть, что первый стих знаменитого стихотворения "Парус" (1832 г.) взят из Марлинского.
Лермонтов:
Белеет парус одинокий... (II, 16).
Марлинский:
Но вот ярящимся Дунаем,
То видим, то опять скрываем,
Ловец плывет на челноке.
Белеет парус одинокий,
Как лебединое крыло,4
И грустен путник ясноокий;
У ног колчан, в руке весло (Там же, 27).
Лермонтов в стихотворении "Узник" говорит:
Черноокая далеко
В пышном тереме своем. (1837 г. II, 207).
Ср. Марлинский:
Видно, милая грустна
В пышном тереме высоком! (Там же, 28).
В "Кавказском пленнике" и "Корсаре" заимствования очевидны. В "Парусе" и "Узнике" указанные нами выражения также принадлежат Марлинскому, но здесь мы имеем дело уже не с простым перенесением стихов; вероятно, стихи запали в память поэта, а потом всплыли, помимо воли, во время процесса творчества. Стихотворение "Парус", перл лермонтовской лирики, глубоко выстрадано автором и может служить прекрасным эпиграфом к его книгам. Приведенный нами отрывок из поэмы Марлинского — со стихом:
—
ничего общего с идеей "Паруса" не имеет. В 1828 г. Лермонтов переносил в свои стихи и поэмы значительное количество стихов и даже целых отрывков из произведений различных поэтов, например, он немало заимствовал из Пушкина, Козлова и, как указывается нами, из поэтических произведений Марлинского, при этом многие стихи и выражения переносились им без всяких изменений. В последующие годы он реже прибегал к этому, так как в нем, очевидно, сильнее заговорил собственный гений. В 1832 г., когда был написан "Парус", Лермонтов был достаточно самостоятельным поэтом, и мы не допускаем, чтобы он в ту пору умышленно вставлял в свои стихотворения и поэмы чужие стихи.
Выражение "в пышном тереме", встреченное нами в "Узнике", написанном еще позже, является слабым отголоском отроческого увлечения поэмой Марлинского.
Сам Марлинской сознавал, что "Андрей, князь Переяславский" — неудачное произведение, и не докончил его. Главное достоинство поэмы — стих, не лишенный красоты и звучности; характеры же действующих лиц, быт древней Руси не соответствуют исторической правде. Но юному Лермонтову поэма понравилась, и он кое-что взял из нее.
Укажем еще на два поэтических образа, связанных, быть может, с этим произведением Марлинского. У Лермонтова в "Боярине Орше" (1835—1836 гг.) есть следующие стихи:
У окна,
Заботой резвою полна,
Летала ласточка, то вниз,
То вверх, под каменный карниз
Кидалась с дивной быстротой
И в щели пряталась сырой;
То, взвившись на небо стрелой,
Тонула в пламенных лучах. (II, 119).
В поэме "Сашка" (1836 г.):
Бывало, я у башни угловой
Сижу в тени, и солнца луч осенний
Играет с мохом в трещине сырой,
И из гнезда, прикрытого карнизом,
Касатки вылетают, верхом, низом
Кружатся, вьются, чуждые людей. (II, 145).
Летунья ласточка щебечет,
Вкруг башен рея вверх и вниз.
("Андрей, князь Переяславский", 41).
Ср. еще: "По карнизам стелется плющ, деревья венчают зубчатые стены; из бойницы, откуда летали некогда меткие стрелы, выпархивает теперь мирная ласточка". (Марлинский, "Замок Нейгаузен". Соч., I, ч. III, 137).5
Мы не настаиваем на том, что Лермонтов в данном случае подражал Марлинскому, скорее всего, это случайное сходство. Отметим еще, что в очерке Лермонтова "Панорама Москвы", написанном в бытность юнкером, также есть строки, любопытные для нас: "На западе, за длинной башней, где живут и могут жить одни ласточки"... (IV, 347-348). Висковатый относит этот набросок к 1833 г. (соч. Л-ва под ред. Висковатого, V, 435); Введенский и Д. Абрамович — к 1833—1834 гг. (соч. Л-ва под ред. Введенского, II, 565; Акад. изд.,Ѵ, 11). Оба цитированные нами произведения Марлинского написаны ранее "Панорамы Москвы", "Боярина Орши" и "Сашки", таким образом, влияния Марлинского категорически отрицать нельзя; сходство в образах есть. Однако, судя по приводимым отрывкам "Панорамы Москвы" и "Сашки", поэт не раз наблюдал ласточек, реющих над старыми башнями, и естественнее допустить, что он писал с натуры.
В своей поэме Марлинский говорит:
И дом русалки молодой,
В волнах растопленной денницы
Слиян из граней хрусталя (53 стр.).
Нечто аналогичное встречаем у Лермонтова:
И пела русалка: "На дне у меня
Играет мерцание дня;
Там рыбок златые гуляют стада,
Там хрустальные есть города
("Русалка", 1836 г., II, 139).
Ср. еще:
А надо мною в вышине
Волна теснилася к волне,
И солнце сквозь хрусталь волны
("Мцыри", 1840 г., II, 327).
Едва ли и это подражание. После появления в печати поэмы Марлинского прошло несколько лет. Лермонтов, конечно, давно уже перестал восхищаться ею, и поэтическая подробности, указанные нами, могли совершенно забыться им. Все же нельзя пренебрегать такими любопытными штрихами. Незаконченной, забытой поэмы Марлинского суждено было сыграть некоторую роль в развитии творчества великого поэта.
3.
Зачитывался юный Лермонтов и прозой Марлинского, кое- что заимствовал из нее. Например, Марлинский говорит: "Райская птичка — надежда летела передо мной и манила вперед своими блестящими крыльями" ("Изменник" — Изд. "Дешевой библиотеки" Суворина, 159).6 Эти строки вдохновили Лермонтова, и он написал стихотворение под характерным заглавием "Надежда" (1831г.):
Есть птичка рая у меня:
На кипарисе молодом
Она сидит во время дня,
Но петь никак не станет днем.
Лазурь небес ее спина,
Головка — пурпур, на крылах
Пыль золотистая видна,
Как отблеск утра в облаках.
И только что земля уснет,
Одета мглой в ночной тиши,
Она на ветке уж поет
Так сладко, сладко для души,
Что поневоле тягость мук
Забудешь, внемля песне той,
И сердцу каждый тихий звук
И часто в бурю я слыхал
Тот звук, который так люблю,
И я всегда Надеждой звал
Певицу мирную мою (I, 272—273)
Лермонтова. В "Ауле Бастунджи" (1831г.) есть следующая строфа:
Так иногда, одна в степи чужой,
Залетная певица, птичка юга,7
Поет на ветке дикой и сухой,
Когда вокруг шумит, бушует вьюга, —
И думает: то, верно, голос друга!
Его душа, живущая в раю,
Сошла печаль приветствовать мою!.. (I, 342).
В "Измаиле-Бее" (1832 г.):
Душе безжизненной моей
И превращает в песнопенье
Тоску, развалину страстей.
Так, посреди чужих степей,
Прекрасный путник, птичка рая
Сидит на дереве сухом,
Блестя лазоревым крылом.
Пускай ревет, бушует вьюга,
—
Она поет о солнце юга! (II, 19).
Тесная зависимость этих отрывков от стихотворения "Надежда" несомненна; в них выражена та же мысль; заметно сходство многих выражений и отдельных слов; в первом отрывке: "певица, птичка юга", "поет на ветке", "шумит, бушует вьюга", "внемлет", "в раю"; во втором отрывке: "птичка рая", "блестя лазоревым крылом", "ревет, бушует вьюга". Правда, поэт не называет уже птичку "надеждой", но она по-прежнему является для него "птичкой рая", утишающей волшебным пением душевные муки. Есть тончайшая связь между стихотворением "Надежда" и знаменитым стихотворением "Выхожу один я на дорогу" (1841 г.); в первом поэт говорит о птичке, которая, сидя на ветке, "поет так сладко, сладко для души", во втором — выражает желание, чтобы над ним, когда он будет лежать в посмертном сне, "сладкий голос пел" и ласково шумел дуб (II, 348)
В приведенных отрывках "Аула Бастунджи", "Измаила-Бея", а также в стихотворении "Надежда" мы усматриваем еще отзвук следующих стихов поэмы "Корсар":
Глядел в раздумии глубоком,
Певец незримый напевал
Веселье, радость и свободу,
Как нежно вдруг ослабевал,
Как он треща свистал и щелкал,8
На легких крылиях порхал
И непонятное волненье
В душе я сильно ощущал (I, 30).
Читал Лермонтов и роман Марлинского "Аммалат-Бек". В этом произведении есть следующие строки: "Фазаны, сверкая радужными хвостами, перелетывали в кустарниках; стада диких голубей вились над скалами" ("Деш. библ." Суворина, "Амма- лат-Бек", 38). Строки эти претворены Лермонтовым в стихи, которые вошли в поэму Измаил-Бей":
Пред ним фазан окровавленный,
Росою с листьев окропленный,
Блистая радужным хвостом
Лежал в траве пробит свинцом (II, 27).
По гладким камням в бездну ниспадая,
Теряется во мраке, и над ней
С прощальным воркованьем вьется стая
Пугливых, сизых, вольных голубей...
Над мрачной бездной гробовые плиты
Висят и ждут, когда замолкнет вой,
Чтобы упасть и все покрыть собой (II, 42).
"Аммалат-Бек" появился в печати в 1832 г. В том же году написан был и "Измаил-Бей"; следовательно, Лермонтов писал эти стихи под свежим впечатлением только что прочитанного романа Марлинского. Нельзя не отметить высокой индивидуальности, проявленной Лермонтовым в картинах, созданным под влиянием "Аммалат-Бека"; он внес в них много новых штрихов. В особенности хороша вторая картина; она является только отрывком известной строфы "Измаила-Бея", в которой поэт с удивительным мастерством изобразил суровую, строгую красоту горного кавказского пейзажа.
"Демоне" есть стих: Столпообразные раины (II, 352).
Марлинский в "Аммалат-Беке" говорит: "Высокие раины, то увитые листьями, как винтом, то возникая стройными столпами, кажутся мусульманскими минаретами" (Изд. "Деш. библ." Суворина, 5). Ср. еще: "Столпо-видные раины, перевы- шенные башнями, устремленными в небо, не колеблясь стояли вдали" (Марлинский, "Красное покрывало". Соч., 1847 г., I, ч. II, 109). Лермонтову известны были оба цитируемые нами произведения Марлинского, и нельзя отрицать возможности влияния последнего. С другой стороны — легко допустить, что Лермонтов позабыл сравнение раины со столпом, сделанное Мар- линским, и сам, как наблюдательный художник, воссоздал его. Шан-Гирей, близкий друг поэта, говорил Висковатому (по поводу стиха "Столпообразные раины"), что Л. особенно любил кавказские пирамидальные тополи, стремящиеся в небо. Он находил, что народное название "Раина" идет к ним. В детских рисунках Л., изображающих Кавказ, мы находим воображение этих деревьев" (Собр. соч. Л-ва под ред. Висковатого, III, 8).
В "Валерике" (1840 г.) Лермонтов так описывает смерть капитана, раненного в стычке с горцами:
Один солдат
Был на коленях; мрачно, грубо
Но слезы капали с ресниц,
Покрытых пылью. На шинели,
Спиною к дереву, лежал
Их капитан. Он умирал...
Но все слабей, и понемногу
Затих — и душу отдал Богу.
На ружья опершись, кругом
Стояли усачи седые
—304).
Ту же картину дает Марлинский: "Через пять минут, окровавленный труп изменнически убитого полковника окружен был толпами солдат и офицеров. Недоумение, негодование, жалость были написаны на всех лицах. Гренадеры, опершись на штыки, плакали навзрыд; и нельстивые слезы текли у них градом по храбром, любимом начальнике" ("Аммалат-Бек", изд. "Деш. библ." Суворина, 189).
Сходство разительное, но мы берем на себя смелость утверждать, что в "Валерике" нет ни заимствования, ни подражания. "Аммалат-Бек" появился в печати в 1832 г.; "Валерик" написан был восемь лет спустя. В юности Лермонтов восхищался Марлинским, подражал ему, но быстро перерос своего учителя. Непосредственное влияние Марлинского тем более трудно допустить здесь, что "Валерик" писался в походе, под живым впечатлением пережитого боя, и не может быть, чтобы Лермонтов, искренний поэт, вставил в свой исторически правдивый рассказ о Валерикском сражении подробности, взятые у другого писателя. Не может быть, чтобы перед глазами поэта, когда из под его пера выливались бессмертные стихи "Валерика", стояла не только что виденная им картина кровавого боя, а незначительный эпизод из романа Марлинского; роман этот он читал в 1832 г., и весьма вероятно, что с тех пор не перечитывал его. "Валерик" — одно из интимнейших произведений Лермонтова; это дружеское послание, в котором он говорит о своей душевной усталости, о своем одиночестве, а также о войне как неизбежном мировом зле. Он часто принимал участие в битвах с чеченцами; у него накопилось много впечатлений, и они просились на бумагу. Два месяца спустя после Ва- лерикского сражения он писал А. А. Лопухину: "Когда мы увидимся, я тебе расскажу подробности очень интересные" (IV, 339—340). Он желал бы многим поделиться с близкими, но начальство запрещало касаться в письмах военных действий. "Описывать экспедиции не велят", говорит он Лопухину в другом письме того же года и пишет далее: "Может быть, когда-нибудь я засяду у твоего камина и расскажу тебе долгие труды, ночные схватки, утомительные перестрелки, все картины военной жизни, которых я был свидетелем" (IV, 340). И вот в "Валерике" он излил всю душу. Когда он писал, в его уме теснились недавно пережитые, незабываемые картины; он брал из них самые яркие, и мы не допускаем, чтобы над ними доминировало не то, что он видел, что поразило его, а то, что он мельком прочел когда-то. "Валерик" посвящен Варваре Лопухиной; к ней он обращается в начале и в конце поэмы; это его исповедь; недаром называет он "Валерик" "безыскусственным рассказом" (II, 305).
Сходство картин Марлинского и Лермонтова мы объясняем тем, что оба они писали с натуры. Подобные сцены видел, конечно, всякий, кто так часто, как они, участвовал в боях. В параллель приведем описание в песнях терских казаков смерти ген. -м. Слепцова,9 героя Кавказской войны:
Грудью храброю своей..
Как на бурку уложили,
Он едва уже дышал;
Но, собрав последни силы,
Вдруг врага как не бывало,
Но Слепцов наш мертв сидел:
Пуля злая жизнь отняла,
Он на нас уж не глядел.
Чтоб на Сунже схоронить;
Слезы горькие излили,
Воротились врагов бить.
Вариант:
Пуля меткая его,
Наше счастье схоронила,
Жизнь отнявши от него.
Хоть врагам мы отплатили -
Но потеря командира
В грудь запала глубоко.
Его друзья несли на бурке,
Он едва уже дышал,
Свою волю завещал.
Потом с горестью простился
С полком сунженским своим,
Душой к Богу обратился,
Как же, братцы, нам не плакать,
Как нам горько не тужить?
Отца, друга, командира
Кто нам поможет заменить?10
"Песни, поющиеся в ст. Слещовской". Отт. 14-го вып. "Сборника мат. Для описания местн. и племен Кавказа", стр. 64—65, 67—68).
В этих бесхитростных, старинных песнях находим те же штрихи, что у Марлинского и Лермонтова: любимый командир пал от руки горцев; его воины скорбят и, не стыдясь, горько плачут. Особенно близки песни к "Валерику"; например, у Лермонтова умирающего кладут на шинель; в казачьей песне — на бурку; у Лермонтова раненый "затих — и душу отдал Богу"; в казачьей песне — "душой к Богу обратился, и рассталися мы с ним".
Перейдем к другим мотивам. В "Измаиле-Бее" Лермонтов сравнивает облака, громоздящиеся на горах, с воздушным замком:
В вечерний час дождливых облаков
Я наблюдал разодранный покров:
Одни еще грозят, и над скалами
Волшебный замок, чудо древних дней,
Растет в минуту, но еще скорей
Его рассеет ветра дуновенье (II, 20).
"Вадиме" (1832 г., IV, 90). В "Странном человеке" (1831г.) он уподобляет облака чудесному воздушному городу (III, 192). Аналогичный образ встречаем в рассказе Марлинского "Красное покрывало": "Пары слоились, волновались по диким, обнаженным хребтам окрестных гор. То возникали они причудливыми зданиями, то расходились серебряным лесом" (Соч., 1847 г., I, ч. II, 118). Сходство есть, но оно может быть и случайным. Описание Лермонтова более изысканно и красиво. Он, вообще, очень любил облака, весьма часто говорит о них в стихах и прозе; описания его превосходны и разнообразны. Облака пленяли его пышностью красок, фантастичностью очертаний, легкостью полета; любуясь ими, он сам мог прийти к сравнению их с воздушным замком или городом.
В письме к С. А. Раевскому (1837 г.) Лермонтов сообщает: "Начал учиться по-татарски — язык, который здесь, и вообще в Азии, необходим, как французский в Европе, — да жаль, теперь не доучусь, а впоследствии могло бы пригодиться" (IV, 330). Это сравнение татарского языка с французским взято им из прочитанного некогда рассказа Марлинского "Красное покрывало": "Татарский язык Закавказского Края мало отличен от турецкого, и с ним, как с французским в Европе, можно пройти из конца в конец всю Азию" (Соч., 1847 г., I, ч. II, 114). Сравнение Марлинского метко, и, может быть, на Кавказе в то время многие употребляли его.
В стихотворении "Первое января" (1840 г.) поэт говорит, что он скучает на маскараде и, "наружно погружась" в его "блеск и суету", предается воспоминаниям о невозвратном, милом детстве. Стихотворение заканчивается стихами:
Так, царства дивного всесильный господин,
Я долгие часы просиживал один,
Под бурей тягостных сомнений и страстей,
Как свежий островок безвредно средь морей
Цветет на влажной их пустыне.
Когда ж, опомнившись, обман я узнаю,
На празднике незваную гостью, —
О, как мне хочется смутить веселость их
И дерзко бросить им в глаза железный стих,
Облитый горечью и злостью!..
—278).
Это напоминает следующие строки Марлинского из повести "Испытание": "В мутном море светских предрассудков, позолоченной испорченности, суетного ничтожества — она (Ольга, сестра Валериана) возвышалась, как зеленеющий свежий островок, где усталый пловец мог найти покой и доверие" (Соч., 1847 г., I, ч. I, 38).
Любопытное, но — на наш взгляд — случайное сходство. Стихи Как свежий островок безвредно средь морей Цветет на влажной их пустыне имеют свою историю, которую мы сейчас проследим.
Цитируемая повесть Марлинского появилась в печати в 1830 г.,11 а Лермонтов еще в 1828 г., в "Корсаре", заимствуя из Козлова,12
Я с морским опытным пловцом
Стремил мой быт межь островами,
Цветущими над влажными дном
Святого старца — океана. (I. 35—36).
"Первого января" (о свежем островке, цветущем на влажной пустыне морей); стихи чужие и они только внешне связаны с "Первым января". Но вот в поэме "Сашка" (1836 г.), написанной в промежуток между "Корсаром" и "Первым января", встречаем следующие прекрасные стихи:
Он начал думать, строить мир воздушный
И в нем терялся мыслью послушной.
Таков средь океана островок:
Пусть хоть прекрасен, свеж, но одинок;
Цветы ж на нем незнаемы увянут... (II, 166).
Зависимость этих стихов от стихов Козлова — несомненна; поэт, как в "Корсаре", говорит о пышном острове, лежащем средь океана. Эти-то стихи "Сашки" и "Корсара", в несколько измененном виде, и вошли в позднейшее стихотворение "Первое января". Таким образом, еще до знакомства с повестью Мар- линского Лермонтов в поэме "Корсар" упоминал о цветущих островах над влажным дном океана. У Марлинского же он мог взять разве только слово "свежий" (островок); о свежем острове он говорит в цитированных нами стихах "Сашки", "Первого января", а также в "Мцыри" (1840 г.):
Подошвы свежих островов (II, 326).
С. И. Родзевич мельком замечает: В "Мцыри" единоборство Мцыри с барсом напоминает единоборство Аммалата с тигром в "Аммалат-Беке" (Родзевич. "Предшественники Печорина во французской литературе". Киев 1913 г., 4). По нашему мнению, это сходство (кстати сказать, весьма отдаленное) случайно.
"Аммалат-Бек" появился в печати в 1832 г.,13 а Лермонтов годом раньше, в "Ауле Бастунджи" (1831г.), говорит о схватке горца с барсами; герой этой поэмы рассказывает:
Мой дом изрыт в расселинах скалы;
В нем до меня два барса дружно жили;
Узнав пришельца, голодны и злы,
Я их убил, и в тот же день орлы
Кровавые их кости растащили,
И кожи их у входа, по бокам,
Висят, как тени, в страх другим зверям (I, 346).
В поэтическом отношении картина охоты на тигра в "Амма- лат-Беке" бесконечно ниже знаменитой картины в "Мцыри". Более удачно изображает Марлинский охоту якута и тунгуса на барса (в "Отрывках из рассказов о Сибири"; соч., 1847 г., I, ч. I, 132); описание это ближе к "Мцыри", нежели описание в "Аммалат-Беке".
В популярном сочинении Брэма "Жизнь животных" о барсе сообщается следующее: "Барс или ирбис14 (Felis uncia, F. irbis) едва ли уступает в величине пантере... О нападениях его на человека никогда, однако, не слыхали15 (Брэм. "Жизнь животных". СПБ. 1900 г. Изд. т-ва "Просвещение". I, 183). Но мы не допускаем, чтобы Лермонтов, описывая бой человека с барсом, погрешил против истины, нам приходилось читать о нападении этого хищника на людей. Например, в "Сборнике сведений о кавказских горцах" (IV, 87—90) есть интересный очерк Петрусевича "Борьба с леопардом". Автор рассказывает об истинном происшествии, относящемся к 1870 г. Верстах в четырех от устья р. Улукама (притока Кубани), в местечке Чилмас, к одному карачаевцу ночью забрался в конюшню хищный зверь; туземец, взяв винтовку, пошел в конюшню; жена светила ему лучиной. Леопард напал первым; человек не успел сделать выстрела, "как леопард кинулся на него, прямо на грудь". Бой был жестокий; победителем вышел человек (автор очерка приписывает это "особенной смелости и силы карачаевца"). Некоторые подробности весьма близки к лермонтовским. В заключение г. Петру- севич говорит: "Встречи леопарда, которого называют здесь обыкновенно барсом, оканчиваются редко в пользу человека. Горцы очень боятся этого зверя, считая его самым сильным и опасным из всех зверей, водящихся в горах, и не решаются затрагивать его даже тогда, когда уверены в своем выстреле". Судя по этому очерку, еще лет сорок пять назад случаи столкновения человека с барсом не были редки; во времена же Марлин- ского и Лермонтова они бывали, конечно, чаще.
4.
Он начал (в 1828 г.) с простого заимствования стихов Мар- линского. В 1831—1832 гг. поэт делает заимствования из того же автора, но уже не столь рабски подражает ему. Затем влияние Марлинского ослабевает. В произведениях 1835—1840 гг. мы встречаем у Лермонтова только замирающие отголоски этого влияния; в некоторых случаях сходство поэтических образов Марлинского и Лермонтова может быть признано, с большой вероятностью, случайным.
Замечательно, что почти все указанные нами заимствования из Марлинского носят характер лирический, описательный. Этому явлению мы придаем громадное значение.
До сих пор вопрос о влиянии Марлинского на Лермонтова освещался несколько односторонне. Например, акад. Н. Котля- ревский указывает на "несомненную связь по настроению" между романтиками, главными представителями которых в тридцатых годах были Марлинский и Полевой, и Лермонтовым. "Они сходились в общей им симпатии к необузданному стремлению куда-то вперед, к туманно понятой свободе и в симпатии к напряженному нервному состоянию духа, которое, по их мнению, было источником всех великих мыслей и дел. "Но умственный кругозор Лермонтова был значительно шире кругозора всех других наших романтиков, и к тому же Лермонтов был большой художник. Все, что в стремлениях романтиков типа Марлинского было лучшего, мы находим у Лермонтова в более чистом и продуманном виде, в более сжатой и яркой форме". (Н. Котляревский. "Лермонтов". СПБ. 1912 г., 268—269). Дюшен говорит, что Лермонтов именно под влиянием Марлинского прибегает в юношеских драмах к "характерной романтической фразеологии с неестественной экзальтацией, неистовыми восклицаниями, банальной риторикой, постоянными противопоставлениями неба или рая аду" (Дюшен. "Поэзия М. Ю. Л-ва в ее отношении к русской и западноевропейским литературам". Казань. 1914 г., 8). Под мнению Д. Абрамовича, этим же влиянием "Можно объяснить обилие романтической выспренности в юношеских драмах и повести" Лермонтова (Соч. Л-ва, V, стр. XLII). Взгляды эти верны, но Мар- линский, по нашему убеждению, влиял на Лермонтова не только как романтик. Лермонтов, в котором даже в самые молодые его годы сказывался большой художник, находил у Марлин- ского (как и у других писателей и поэтов) красивые образы, чуждые искусственности и вычурности: горные вершины, пронзающие синеву небес и оперенные дремучим лесом; одинокий белый парус; ласточка, летающая над руинами; фазан, хвост которого сверкает, как радуга; столпообразные раины; облака, кажущиеся издали фантастическим городом, и прочее, — все это запоминалось им и потом, сознательно или бессознательно, переносилось в стихотворения и поэмы.
Лермонтов, таким образом, не был слепо увлечен нашими романтиками. Пусть в незрелых юношеских драмах и "Вадиме", подражая им, говорит он о демонических страстях и злодеяниях, наивно противопоставлять порок добродетели, разражается проклятиями, прибегает к театральным эффектам. Это была дань молодости и эпохе. От всего этого "романтизма" он отрешился еще на школьной скамье и у того же Марлинского брал образы, отмеченные печатью художественной правды и простоты.
1Род. в 1797 г. ум. в 1837 г.
2 См., напр., труды акад. Котляревского — "Лермонтов", СПБ., 1907 г., стр. 277, 282. "Н. В. Гоголь", СПБ., 1908 г. стр. 468. — E. Duchesne, "M. I. Lermontov", Paris, 1910, pp. 208—212 (или русский перевод: Э. Дюшен, "Поэзия М. Ю. Лермонтова в ее отношении к русской и западноевропейским литературам", Казань, 1914 г., стр. 5—9). Статья Венгерова о Марлинском в энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона, III, 622. — С. И. Родзевич, "Предшественники Печорина во французской литературе", Киев, 1913 г., стр. 4 — Академия. издание сочинений Лермонтова, V, стр. XLII. — И. И. Замотин, "Романтизм двадцатых годов XIX стол. в русской литературе", 1913 г., II, 187, 222—223; идр.
3 "Собрание сочинений". Изд. 4-е. СПБ. 1847 г., IV, ч. XI, стр. 8, 10.
4 Ср. еще — Лермонтов:
Порою корабли водами
На быстрых, белых парусах
Как бы на лебедя крылах. ("Корсар", 1, 34).
5 "Замок Нейгаузен" в печати появился в 1824 г. (См. Венгеров, "Критико-биографический словарь". СПБ. 1892 г. III, статья о Бестужеве-Марлинском).
6 — Произведение Мар- линского "Изменник" в печати появилось в 1825 г. (см. Венгеров, "Критико-биографический словарь", СПБ, 1892 г., III, статья о Бестужеве-Марлинском).
7 Ср. вариант стихотворения "Надежда": "Есть птичка юга уменя". I, 401.
8В стихах:
Как нежно вдруг ослабевал
мы видим влияние басни
Крылова "Осел и соловей"
(1811г.);
ср.:
Защелкал, засвистал
9Убит в бою в 1851г.
10 Ср. описание смерти Слепцова в историческом очерке г. К. "Летучий отряд в 1850 и 1851 годах": "Бережно, обливаясь слезами, казаки уложили его на бурки и благоговейно вынесли из леса... Участь отряда и слава нашего оружия озабочивали его даже в предсмертные минуты. Через четверть часа кавказская армия лишилась одного из лучших своих представителей (Ков. сб., XII, 463).
11 "Критико-биографич. словарь", III, статья о Бестужеве-Марлинском.
12 Мы уже указывали на это заимствование из Козлова в нашей книге "Лермонтов и Л. Толстой", М., 1914 г., 433—434.
13 См. Венгеров, "Критико-биографич. словарь", III, статья о Бестужеве-Мар- линском; Н. Энгельгардт, "История русской литературы XIX столетия", СПБ., 1914 г., 617.
Курсив Брэма.
15 Курсив наш.
Текст печатается по оттиску из "Филологических записок" за 1914 год. — Воронеж. — Типо-литография Губернского Правления.