В историческом движении русской литературы 30-е годы XIX века занимают особое место. Это время стало эпохой расцвета таланта выдающегося русского поэта М. Ю. Лермонтова. Именно в его творчестве нашли свое оригинальное воплощение мотивы свободы, воли, родины, одиночества, изгнанничества, земли, неба, а также вечные темы любви, смерти, времени. В лермонтовской лирике эти поэтические константы заметно утрачивают свою «литературность», обретая подлинность и остроту жизненного содержания. Поэтому их по праву называют лермонтовскими мотивами.
Гений Лермонтова служил мощным источником вдохновения и подражания для многих поэтов 30 — 40 годов XIX века. К их числу можно отнести и Николая Владимировича Станкевича. Его поэзия отразила духовные искания современного ему поколения через негодующий романтический протест, гордое самоутверждение личности, но вместе с тем и через чувство одиночества, тоски, мучительного нравственного поиска, которые были так свойственны М. Ю. Лермонтову.
Одной из центральных тем наследия Лермонтова, развивавшихся на протяжении всего творческого пути поэта, является тема родины. Поэтическая мысль Лермонтова уже в ранних стихах пытается искать опоры для патриотического чувства в героическом прошлом России («Бородино», «Новгород», «Два великана»). Эта традиция находит воплощение и в ранней лирике Станкевича. Он усматривает в историческом прошлом страны, в памятниках ее величия и славы источник поклонения и трепетной любви.
Склони чело, России верный сын!
Бессмертный Кремль стоит перед тобою:
Он в бурях возмужал и, рока властелин,
Собрав века над древнею главою,
Возвысился могуч, неколебим...
«Кремль», 1831
Героические события прошлых лет видятся Станкевичу своеобразным заветом, который доносит до нас «замогильный глас» предков. Вслед за Лермонтовым, Станкевич показывает нам, что их подвиг во имя родины служит им лучшим памятником, а лучшей наградой — признание народа:
Ваш лучший памятник — признательность граждан.
Вам монумент — Руси святой существованье!
«Надпись к памятнику Пожарскому и Минину»,1829
(Сравним: «Недаром помнит вся Россия про день Бородина»).
Характерно, что прошлое страны, как и образы, запечатлевшие его в себе, определяются в художественном сознании поэтов как «священные». У Лермонтова:
Москва, Москва!.. Люблю тебя как сын,
Как русский, - сильно, пламенно и нежно!
Люблю священный блеск твоих седин
«Сашка», 1832 —1834
И у Станкевича:
Как часто, вечером, часов услыша бой,
О Кремль, с высот твоих священных,
Я трепещу средь помыслов надменных...
«Бой часов на Спасской башне», 1831
Возвращаясь же к реальности современных будней своей страны, поэт ощущает дисгармонию. В отличие от Лермонтова, у которого она находит конкретное воплощение в отрицательном пафосе («Монолог» [«и душно кажется на родине...»], «Жалобы турка»), у Станкевича образ современной российской действительности не рождает отклика. Он пытается самоустраниться в область метафизических грез, в романтическую башню «изслоновой кости». Это, безусловно, обедняет как непосредственно тему родины в его лирике, так и интерпретацию сходного с лермонтовским образа идеальной романтической отчизны.
У Лермонтова переход в мир желаемого решается в философско-утопическом, космическом смысле — как переход человечества к новой ступени бытия, в страну «будущих идеальных человеческих отношений, истинную родину человека». Наиболее ярко этот мотив звучит в стихотворении 1830 года «Отрывок». У Станкевича же идеальная родина — родина небесная, рай, мир божественный.
Борьбы уж нет; стихают сердца муки,
В нем царствуют гармония и мир,
И стройно жизнь перелилася в звуки,
И зиждется из звуков новый мир.
И радужной блестит тот мир одеждой,
Им блеск небес как будто отражен;
Все дышит в нем любовью и надеждой,
Он верою как солнцем освещен.
И зрим тогда незримый царь творенья:
На всем лежит руки его печать,
Душа светла...
«Мгновение», 1832
Следующим лермонтовским мотивом, нашедшим свое воплощение в лирике Н. В. Станкевича, стал мотив действия, подвига и их антитеза — трагическое бездействие. Ранняя лирика Лермонтова наполнена жаждой действия, борьбы. Причем решается она с максималистской позиции: все — или ничего. Действие должно совершаться всем напряжением духовных сил, но и результат его должен быть грандиозным («Мой час настал — час славы иль стыда, Бессмертен иль забыт я навсегда...», «Отрывок» или: «Мне нужно действовать, я каждый день Бессмертным сделать бы желал, как тень Великого героя...» («1831-го июня 11 дня»).
Юношеская жажда славы, желание оставить свой след в истории человечества, страх погибнуть в безвестности не чужды и Станкевичу. Обращаясь к славе, он пишет:
Небесная! Скажи: узнаю ль я
Бессмертия святые наслажденья?
Усыновишь ли ты меня?
Все блага — прочь. С тобой лишь в жизни радость!
Мой путь — к одной мечте!..
«Желание славы», 1830
жаждой действия, сталкивается с безответностью, холодностью, жестокостью, обманом. Из этого столкновения и возникает у Лермонтова мотив бездействия, ухода в себя, рефлексии. У Станкевича развитие этого конфликта протекает аналогично. Жизнь ставит лирического героя перед мучительными решениями. Борьба начинает казаться напрасной, бесперспективной, существование — пустым и никчемным.
В борьбе напрасной сохнет грудь,
Влачится юность без отрады.
Скажи, судьба, куда мой путь?
Какой и где мне ждать награды?
— деятельный покой («Выхожу один я на дорогу...»). У Станкевича же эта проблема решается в соответствии с романтической философией искусства — через презрение к земному, постижение истинной сущности жизни в отвлеченной мысли. И здесь находит свое выражение один из центральных мотивов лермонтовской лирики — мотив одиночества.
Пойду через тернистый путь!
К гробам! — чтоб страсти омертвели,
Чтоб охладела к миру грудь!
«Два пути», 1832
Или:
Некому вверить горе души!
«Подвиг жизни», 1833
В стихотворении «Подвиг жизни» Станкевич призывает бежать от «суетных желаний», от «убивающих людей» в область чистой мысли, в царство разума. Это и составляет специфику его понимания творчества, в этом и состоит предназначение поэта и поэзии. Если у Лермонтова изгнанничество из людского мира предстает как вечное противостояние сильной личности и «света», нечто, существующее объективно и независимо от волеизъявления человека («Пророк»), то у Станкевича это «святое иго», залог будущего счастья и рассудочный выбор самого индивида.
Пускай гоненье света взыдет
И мир тебя возненавидит, -
Отринь, попри его стопой!
Он для тебя погибнет, дольный:
Но спасена душа твоя!
К иным пределам бытия.
В борьбе напрасной сохнет грудь,
Влачится юность без отрады.
Скажи, судьба, куда мой путь?
И тогда свершится миссия поэта, наступит час высшей радости и всеобщего блага:
Глагол небес прейдет пучины,
И тьмы во прах пред ним падут,
Главы преклонят властелины,
«Слабость», 1833
Таким образом, мотив одиночества решается Станкевичем с чисто романтических позиций противопоставления мира земного и небесного, мира плоти и духа. Он не пытается осмыслить и преодолеть его, принимая apriory. Кроме того, он все больше внимания уделяет именно внутренней жизни личности, а не ее бытию в мире. Итак, несмотря на обозначенные нами отличия в трактовке тех или иных тем, Станкевич, безусловно, наследует и развивает в своем творчестве лермонтовские мотивы. Его поэтическое творчество представляет собой типичное для 30-х годов позапрошлого столетия явление. И в этом, как ни парадоксально это звучит, — главный интерес его творений.
Солнцева Н. С. «Тарханский вестник» № 20, год. С. 161 — 166.